Остров Укенор

А. К., И. С., Р. М., О. А., А. Я., Д. Ф., М. М., Ю. Т., М. К., А. Н.,

А. К., А. Г., Т. В., Я., В., М., Ю. М., С. К. и всем, настоящим и будущим,

читателям первой части истории Шестистороннего Королевства

Птицы всех разновидностей наличествовали в изобилии, и мы с восторгом швырялись в них камнями и комьями земли. Особенно малиновок, пользуясь их доверчивостью, мы уничтожали в несметных количествах. А гнезда жаворонков, заполненные яйцами, ещё тёплыми от материнской груди, мы с особенным наслаждением растаптывали ногами в пух и прах в соответствующее время года.

   Но главными нашими друзьями были крысы, жившие за ручьём. Длинные такие, черные. Мы приносили им такие яства с нашего стола, как сырные корки и вкусные хрящики, ещё мы притаскивали им птичьи яйца, лягушек и птенцов. Восприимчивые к этим знакам внимания, они сновали вокруг при нашем появлении, выказывая доверие и признательность, взбирались по нашим штанинам и повисали на груди. Тогда мы усаживались посреди них и скармливали им с рук славную жирную лягушку или дроздёнка. Или же, внезапно схватив упитанного крысёныша, отдыхавшего после трапезы у нас на животе, мы отдавали его на растерзание его же мамаше, или папаше, или братцу, или сестрице, или ещё какому-нибудь менее удачливому родственничку.

   Именно в таких случаях, решили мы после обмена мнениями, мы становились ближе к Богу.

С. Беккет. Уотт

Пролог

Форин, бывший Мастер Реальнейшего.

Флейтист, бывший Мастер Игры.

Каменистая дорога в пустыне, освещённая лучами уходящего солнца. Вдалеке виднеется единственное засохшее дерево. Форин и Флейтист медленно идут по дороге, то и дело оглядываясь.

Флейтист (вздыхая). Нет, эти декорации мне не нравятся… То ли дело в Шестистороннем, помнишь? Всё это… великолепие! Города, горы… Море, наконец!

Форин усмехается и идёт быстрее. Флейтист пытается не отставать.

Флейтист. Послушай, я знаю… знаю, что ты сердит на меня… и понимаю, что у тебя… что для этого есть некоторые… основания. Но… даже по меркам Шестистороннего… прошло уже столько лет… ты мог бы… мог бы… Да подожди же ты, стой!

Форин, ушедший вперёд, садится на дорогу, скрестив ноги.

Флейтист догоняет его и, помедлив, садится рядом.

Флейтист. Так вот, за всё это время. Ты не сказал мне ни слова. Это невозможно. Даже камни в этой пустыне – и те проявили бы сочувствие. Я хожу за тобой, как пёс. А ты до сих пор не привёл меня к морю. А зачем иначе ходить за человеком? Если он даже к морю не приводит? Совершенно ведь незачем, да. Играть ты не хочешь… (Опустив голову, неразборчиво бормочет.)

Флейтист. Знаешь, я часто вспоминаю Шестистороннее. Нет, правда! Даже с людьми, представляешь? Скучаю, видимо. Интересно, как там королева справляется. И твой мальчишка – чем теперь занят? Ах да, он ведь одолжил все свои монеты Выбора тебе, теперь наверняка обрастает ракушками на маяке.

Форин поднимается и снова идёт к горизонту. Флейтист, ругаясь, плетётся следом.

Флейтист. Ну ладно, извини, больше не буду. Прости меня. Ты ведь тоже боишься, я знаю. Что мы здесь навсегда. На целую вечность. (Усмехается.) Как будто бывает половина. Или там четверть… Не может быть, чтобы вот так всё закончилось. Чтобы нас не забрали отсюда. Совсем. Никогда. Что никто не придёт, когда мы заплачем от отчаяния – а знаешь, я уже близок к тому. Я могу теперь поверить в кого угодно. Нет, правда, в любого, кто заберёт нас отсюда. А тебе, кажется, всё равно. Если бы мы играли в ту весёлую игру – помнишь, кто первым докажет, что он не галлюцинация, – ты бы уже давно проиграл, проиграл!

Форин останавливается и, улыбаясь, смотрит на горизонт пустыни. Флейтист забегает вперёд и заглядывает ему в лицо.

Флейтист. Ну что ты там видишь? Что? Там ведь ничего нет!

Форин. Море. Я вижу море. Мы ведь играем в игру «Кто первый увидит море», забыл? И ты проиграл. (С улыбкой.) И да, не плачь слишком громко, а то ещё явится хор тебя утешать.

Глава 1

Не своё место

Осеннее море медленно каменело. Становилось строгим, тёмно-серым и будто квадратным. Море взрослело – чтобы бесстрастно бушевать после Дня осенних привидений, когда можно становиться самим собой.

Надежды на крошки тепла, которые принцесса Лето ради забавы каждый год бросала земным птичкам из окна своей высокой башни, исчезали. Принцесса скучала, засыпала, чёрствый хлеб с глухим стуком выпадал из её тонких рук и доставался крысам. А птички, отчаявшись получить хоть немного пищи, умирали. У осенних сказок всегда был один и тот же скучный финал.

Унимо сидел на любимом месте Смотрителя Маяка – на окне, открытом горизонту. Если смотреть из этого окна, то маячная башня кажется кораблём. Как фрегат, на котором Нимо провёл несколько дигетов двенадцать лет назад, избегая после этого морских путешествий.

Новый смотритель маяка на Исчезающем острове занимал не своё место. Не чужое – поскольку тот, кому оно принадлежало по праву, навсегда исчез из этого мира, оставив щедрое наследство, – но именно не своё. Унимо улыбнулся этим скрипучим мыслям, и его улыбка была под стать: такая же старая и ржавая. Хорошо, что на маяке не было никого, кто мог бы выступить в роли критика улыбок. А ещё у нового смотрителя не было никого, подобного Триксу, кто был бы способен научить его улыбаться правильно, не пугая единственное старое зеркало над умывальником, которое временами ворчало голосом Мицы: «Только посмотри, что у тебя с лицом».

Осеннее море холодело с каждым днём, запахи мёртвых водорослей и мокрых камней мешались с мятой первых заморозков, принесённой с побережья Островной стороны.

Нимо плотнее закутался в старый зелёный плащ и вспомнил страшный сон, который приснился ему утром, когда он спал, как все смотрители маяков, перевернув замершие песочные часы ночи. Возможно, из-за того что смотрители не совпадали с другими людьми в этом чередовании сна и бодрствования, он и был так одинок. «Ну да, конечно!» – ещё одна неудачная улыбка. Трикс непременно расхохотался бы.

Во сне смотритель так же сидел на галерее маяка, вглядываясь в горизонт. Вроде бы это был сон, поскольку потом Нимо увидел Птиц. Белых птиц, похожих на чаек, но раза в два больше и с железными клювами-серпами. Птицы летели на свет маяка, как мотыльки на забытый в саду ручной фонарь. Но вместо того чтобы погибать, как и полагается созданиям, бездумно стремящимся к свету, они залетали в широкие окна галереи и набрасывались на беззащитного смотрителя. Нимо во сне забрался под стол, опрокинув масляную лампу, но это не помогло: Птицы хлопали крыльями и резали воздух клювами. Мир состоял из мельтешения белых крыльев (и запах, запах мокрых перьев – этот запах беды!) и лязга голодных клювов. Впрочем, усилия чаек-переростков не были бесплодными: они не один раз достали трусливого смотрителя в его убежище. Больше всего досталось рукам, которыми Унимо из последних сил закрывал лицо. И мысли были всё такие простые: чтобы не задели глаза, чтобы не вцепились в волосы, чтобы не поняли, что ещё живой…

Вытянув перед собой руки, Нимо рассматривал в свете ярких ламп длинные багровые линии, проведённые по коже кистей, пястей и пальцев, неровные из-за застывшей крови. Шкура животного, по ошибке такая тонкая и непрочная, легко принимающая отпечаток любой жестокости. Тот, кто создал этот холст, наверняка знал толк в современной живописи. И в боли. Третья за ночь улыбка предназначалась Ему.

Стряхнув сонную оторопь, Нимо спрыгнул с галереи, проверил лампы и отправился ставить на огонь чайник. По пути прихватил листы, исписанные прошлой ночью: пойдут на растопку очага. На полях черновиков переводов с синтийского и заметок по хронологии летописей Шестистороннего щерились пришедшие на запах крови бесполезные строчки. Их Нимо сожжёт с особым удовольствием.

Окна, снаружи

покрытые солью

ушедшего моря.

Покрытые кровью

чудовищ, которые

ночью отчаянно бились

в твои безответные стёкла,

попались в сети зари

и сдохли…

Вода из бочки, как всегда, пахла старым деревом и морем. Унимо набрал чайник, зажёг огонь в очаге – воспроизводя этот нехитрый ритуал, слишком простой, чтобы на нём можно было сосредоточиться и спрятаться от мыслей. Мыслей-чаек. Чаек-переростков с острыми клювами.

Кофе давно закончился. Мица обещала привезти, когда они с мужем поедут на ярмарку урожая в Навитер – ближайший город Островной стороны, в котором кофе не отдавал утренним уловом.

Мица. Нимо смотрел в огонь, ожидая, пока закипит вода. Мица приходила вчера с шестилетней Фиолой, они так же сидели и ждали, пока приготовится чай. Унимо водил девочку полюбоваться видом с галереи маяка, тонкими стёклами ламп и огромной изогнутой линзой – ей, казалось, никогда не надоедало это единственное развлечение, которое мог предложить «дядя Нимо». Она спрашивала про дельфинов, и про корабли, и про ночь. То, что смотритель мог не спать ночью, было для Фиолы, видимо, неоспоримым доказательством избранности и недостижимой мечтой.

Мица приходила к смотрителю маяка два или три раза в месяц, приносила почту и договоры, сыр, хлеб, сушёные травы, передавала просьбы из посёлка. Они, как взрослые, пили чай и обсуждали погоду (о, эта тема у моря была неисчерпаема!) и нехитрые новости местных жителей. Иногда вспоминали Трикса, совсем редко – Форина, никогда – Мицу и Нимо.

Как-то давно, ещё в другом мире, Мица сказала, что Нимо уедет с маяка. А она останется. Она и осталась. Спустя пять лет вышла замуж за молодого рыбака (Нимо даже был на свадьбе – он помнил раздражающее ощущение песка в надетых по случаю новых ботинках, когда он вместе с другими плёлся вдоль берега в праздничном шествии, держа на нитке рвущегося в небо воздушного змея с блестящим на солнце хвостом), переехала от отца-старика Петрела, который стал ещё более угрюмым и теперь почти не выходил из дома, через год – родила дочку, а сейчас ждала второго ребёнка. Она осталась, да.

Сначала Унимо пытался общаться с жителями посёлка, но потом, устав натыкаться на отражение Форина в каждом их взгляде, стал всё реже приходить на большую землю. А затем и вовсе ограничился походами к Петрелу за новыми письмами для перевода и припасами. Мица сначала пыталась выманить Унимо, звала его гулять, притворялась, что всё как раньше, как в детстве. Потом обижалась. А потом поняла, что её друг действительно уехал – и тогда первый раз почувствовала, каково терять друзей, впервые чуть отошла в сторону и с научным любопытством смотрела на себя, одиноко сидящую на скалах там, где тонкой линией протягивалась узкая песчаная полоска от Исчезающего острова. В нужное время появился молодой красивый рыбак, который не собирался никуда уезжать – разве что на ярмарку в город, чтобы продать сушёную рыбу и купить янтарные бусы для самой красивой девушки побережья.

Чайник вскипел. Задумавшись, Унимо машинально протянул руку и тут же одёрнул её, наткнувшись на горячий железный бок. Хранитель реальнейшего часто так обжигался. Реальность была строга, как будто он тянулся за счастьем, а не за парой кружек горячей воды с запахом летних лесных трав.

Когда бледный рассвет нехотя выбрался на небо из-под одеяла моря, Унимо потушил неуместные лампы и тут же заснул, положив голову на стол рядом с остывшим чаем.

Но насладиться дневным отдыхом смотрителю маяка не дали: не прошло и пары часов, как он проснулся, заслышав посетителей. Эхо маячной башни сообщило, что их было двое, они поднимались по длинной спирали лестницы быстро и уверенно, как не поднимался на маяк никто из посёлка.

Впрочем, Унимо ошибся: один из незваных гостей был местным жителем. Примар рыбачьего посёлка Томэр Стор, с которым смотритель виделся всего несколько раз (и всегда это были случаи, когда жителям угрожала опасность и требовалась срочная помощь), осторожно поднялся на галерею и замер у входа, испытывая очевидную неловкость. Раньше он никогда не приходил на маяк сам, присылал кого-нибудь из подросших сыновей. Тар Томэр удивлял Унимо своей деятельной силой и предприимчивостью. «Мастера реального» – называл таких людей Форин. С долей уважения, которое редко доставалось от него кому-нибудь вне реальнейшего. И всё равно Нимо, признавая за ними право на реальное, не мог до конца доверять людям, которые так демонстративно не сомневаются ни в чём. Возможно, каждый такой человек просто хорошо прятал все сомнения, как сказочный колдун Лесной стороны прятал свою смерть. Унимо не знал, поскольку не считал себя вправе искать намеренно скрытое – во всяком случае, без необходимости.

Другой посетитель вёл себя куда более уверенно, хотя и в рамках снисходительной вежливости. Он сразу, как только поднялся, сделал несколько шагов в сторону Унимо, кивнул и сказал:

– Доброго утра, лори Ум-Тенебри. Простите за беспокойство. Шэйлир Оре Лейтери, недавно назначен королевским квестором при наместнике Островной стороны – вот, объезжаю все поселения.

Лори королевский квестор был высок, строен, одет в удобную и изысканную дорожную одежду точно по размеру – и будто весь мир так же был ему точно по размеру. Лицо его любому, кто в своё время имел дело с птичниками, не оставило бы сомнений в том, что он из этой породы. И хотя Общество Королевских Птицеловов было распущено на следующий день после вступления на престол королевы Тэлифо, с уничижительными формулировками «за превышение дарованных полномочий, незаконные преследования подданных Шестистороннего Королевства, в том числе приведшие к трагическим последствиям», но птичники, очевидно, никуда не делись. Все двенадцать лет у затворника-смотрителя просто не было случая в этом убедиться – а теперь, верно, пришло время.

Бросив взгляд на хмурого Томэра, Нимо едва не шагнул назад, к стене: казалось, лори квестор сразу занял изрядную часть пространства на галерее и не собирался отступать. Унимо постарался как можно быстрее отыскать одну из сотен невозмутимых улыбок Форина, словно актёр, опаздывающий на представление и на ходу цепляющий бумажную бороду.

Обдумывая ответ, смотритель отказался от вариантов предложить располагаться (он никого в гости не приглашал!), спросить, чем обязан неожиданному визиту (он не должен спрашивать то, что ему и так обязаны сказать), поэтому просто молча изобразил готовность слушать, раздражаясь ещё и от того, что теперь жители посёлка будут знать о его шейлирском происхождении.

Лейтери, не встретив заискивающего фальшивого гостеприимства, обычного для тех, к кому он приходил в качестве квестора, на мгновение сбился, но тут же понимающе улыбнулся:

– Мы постараемся не занять много вашего времени, лори.

Унимо всё-таки указал на табурет и кресло в углу – всё, что было на галерее, – а сам устроился на окне, больше напоминающем раму для морского пейзажа.

– У вас тут очень красиво, – вежливо заметил шейлир. Но никто его не поддержал, поэтому ему пришлось продолжить: – Я просматривал книгу жителей посёлка и с удивлением обнаружил, что вашего имени там нет. Мне даже пришлось пересмотреть книгу дважды. У меня были точные сведения из Тар-Кахола о месте вашего пребывания – ну, понимаете, такие люди, как вы, имеют особое значение для Королевства, – тут его улыбка стала таинственной, а Унимо словно вылили за шиворот кружку ледяной воды, – и вдруг, представьте себе, я не нахожу вашего имени в списке местных жителей. Хотя, как вы, конечно, знаете, по Правилу для поселений каждый, кто останавливается в какой-либо местности Королевства более тридцати шести дигетов непрерывно, должен быть внесён в книгу жителей, – тут лори, очевидно довольный этим обстоятельством, впервые взглянул на примара, неловко пристроившегося в кресле в углу.

Разумеется, Унимо никогда не задумывался об этом. Его практическое знакомство с законами Королевства закончился давным-давно, когда в Ратуше Тар-Кахола ему отказали в поиске работы из-за его шейлирского титула. С тех пор он не мог даже подумать, что к чему-либо из его мира можно применить вот эти чудовищные слова, которые с таким серьёзным видом произносил квестор.

– Поэтому, – выдержав паузу, продолжал Лейтери, – для установления меры вины тара примара в указанных нарушениях, обстоятельств, тому способствовавших, и мотивов, побудивших к этому деянию, я непременно должен был встретиться с вами.

На мгновение Унимо показалось, что это неудачная шутка. Но примар Томэр действительно был напуган, хотя и старался держаться со всем самообладанием рыбацкого характера.

Нимо разозлился: ему надоел этот глупый разговор, эта пустая трата времени, эти замысловатые угрозы. Захотелось освободиться от этого душного квестора. Вдохнуть воздуха реальнейшего.

– В таком случае могу вас заверить, лори королевский квестор, что это полностью моя вина, – притворно погрустнел Унимо. – Я отказывался сообщать тару примару своё имя, хотя он много раз просил меня это сделать, поэтому никакой возможности записать меня в книгу жителей не было, кроме как под чужим именем, что, согласитесь, недопустимо. Не могу сказать, что я сожалею, поскольку слышал ещё в детстве, что подданные Шестистороннего могут перемещаться между землями и сторонами по своему усмотрению, не спрашивая дозволения кого бы то ни было, и у меня есть надежда, что это и до сих пор так.

На самом деле, примар никогда не спрашивал ничего подобного. С тех пор как исчез Форин, жители посёлка вообще не докучали вопросами новому смотрителю – и его это полностью устраивало.

Квестор был рад началу разговора. Он оказался в своей стихии.

– Конечно, лори Ум-Тенебри, вы совершенно правы. Запись в учётной книге производится исключительно для нужд королевских служащих и не имеет цели ограничивать права подданных или контролировать их перемещение. Но хочу сообщить вам, лори, что все жители посёлка, кроме вас, записаны в книгу. Это выглядит очень похожим на злоупотребление положением, хотя и объяснимым, но едва ли оправданным.

Унимо прикрыл глаза. Чтобы почувствовать равновесие, покачнуться, но устоять на шатких мостках через весенний ручей. Вода играет, пробует свои молодые силы, плавится на солнце, но это обманчивое тепло: пока ещё слишком ранняя весна…

– Я думаю, что у вас уже достаточно сведений для того, чтобы принять решение, лори квестор, и если других вопросов ко мне нет…

Квестор улыбнулся – и Унимо, покачнувшись, упал в ледяную воду. Нет, так просто этот бывший птичник уходить не собирался, глупо было надеяться. Он из тех людей, у которых всегда есть вопросы.

– Лори Ум-Тенебри, ещё один небольшой вопрос, связанный, впрочем, с предыдущим. Хотелось бы уточнить основания пользования этим… хм… жилищем. Маяк принадлежит казне, как любое сооружение древнее двух сотен лет. А любой, кто пользуется таким имуществом как своим, должен получать письменное разрешение полномочного претора и уплачивать взносы. Могу ли я взглянуть на ваше разрешение?

Унимо мысленно отправил квестора к Окло-Ко. А сам вспоминал Форина, его точные движения, холодные усмешки. Интересно, посмели бы они явиться вот так к настоящему Смотрителю? Вспомнил и Трикса – даже взглянул в тот угол, в котором так любил сидеть немой, используя любую возможность выразить болтливым людям своё презрение.

Квестор ещё что-то говорил, но слов не было – Унимо видел только старательно вылепленные интонации, а потом и они исчезли, растворившись в мерных ударах волн.

Нимо закрыл глаза. Форин был здесь, рядом, стоял в недоумении, что кто-то занял его любимое место на окне. С ним ничего не случилось – да и что могло случиться с Мастером Реальнейшего в любом из миров? Лицо Смотрителя в свете ламп было бледным, словно крыло чайки в свете луны. Унимо усмехнулся своим наивным сравнениям, но тут же услышал звук, с которым крыло взрезает воздух. Чайки из сна – они возвращались. Они были неподалёку, стремились к маяку, не в силах противостоять его фотонному зову… Нимо ощутил волну злой радости, представив, как огромные птицы набросятся на самодовольного квестора, сдёрнут с него маску привыкшего только спрашивать, заставят отвечать страхом на бессловесные вопросы длинных острых клювов. Взорвут кожу, доберутся до беззащитных костей, заливая пресный мир квестора мятным сиропом боли…

И тут примар, набравшись, наконец, смелости, негромко кашлянул и решился вступить в разговор:

– Лори квестор… Разрешение полномочного претора есть, у нас в архиве. Выдано на смотрителя маяка. На смотрителя, без указания имени. А взносы мы ежегодно во время осенней ярмарки платим, из казны посёлка…

Смотритель открыл глаза и с удивлением взглянул на примара. На мастера реального, который, сам того не ведая, спас заносчивого квестора.

– Я вынужден буду проверить, тар Стор, все ли жители посёлка разделяют вашу уверенность в необходимости тратить казну на поддержание маяка, который не указывает путь ни одному кораблю…

– Довольно! – Унимо спрыгнул с окна и смотрел прямо на квестора, не скрывая своего раздражения. – Вы и так сказали слишком много, лори Лейтери. Здесь, на маяке, который не указывает путь ни одному кораблю, это не принято.

Квестор поднялся, сохраняя ту самую улыбку, которая потом снилась его незадачливым собеседникам. Ту, от которой – жди беды.

– Разумеется, здесь всё устроено по вашим правилам. И никто не смеет вам перечить, даже вот тар примар покрывает вас.

Не дать квестору уйти. Не позволить ему так безнаказанно ухмыляться на маяке! Окунуть его с головой в реальнейшее и смотреть, как он будет захлёбываться, смешно разевая рот… Нет, Унимо не думал об этом всерьёз, не думал (ведь не думал?). Лучше уж злиться на себя: привык жить в своей раковине, самодовольный моллюск! Забыл, что кто-то может прийти и вытряхнуть тебя, и наблюдать, как смешно ты сокращаешь чувствительное тельце, жалкий, лишённый убежища.

Сердце колотилось камнем в железной банке, выброшенной на берег прибоем.

Краем взгляда Нимо заметил длинное белое перо, которое порыв ветра бросил в окно галереи. Это была удача, это было спасение: он смотрел на стержень и опахало и размышлял о том, как перо южного альбатроса могло оказаться так близко к берегу. Если бы перо было с тёмными пятнами, то было бы понятно: северные альбатросы часто пролетали над Исчезающим островом, устремляясь домой после путешествий в тёплые края. Но ведь перо было абсолютно белое…

Лори Лейтери, вероятно, понял, что ему больше ничто не угрожает.

– Не зря мне советовали быть осторожным, – сообщил он, отступая к лестнице, по которой уже спускался, уходя по-синтийски, осмелевший примар. – Но берегитесь, лори Ум-Тенебри, ваше время вышло.

Как много лет назад, Унимо сидел на полу галереи, прижимаясь спиной к стене – так, чтобы никто снаружи не мог бы его увидеть. Не мог бы насладиться зрелищем беспомощного Мастера Реальнейшего, который вдруг скорчился на полу, не выпуская из рук длинное белое перо.

Унимо закутался в тёплое тёмно-зелёное покрывало, которое в прошлом году подарила Мица, и выбрался на галерею маяка с кружкой крепкого травяного чая. Солнечные лучи, выжатые в кружку. Компресс на сердце. Которое теперь стучало через раз, не попадая даже в ленивый ритм волн.

Кто из них ни обернулся белой птицей и потерял перо – отец ли, Форин, кто-то ещё, – он спас квестора. А Унимо должен теперь спасать себя сам. Как умеет.

Подумать только – у него требуют налоги, разрешение и прочее. Как будто он, Унимо, должен об этом думать. Какая наглость. Но он не мог ничего им противопоставить – даже не знал, что посёлок платит за него сбор. Не за него, впрочем, а за смотрителя маяка. Маяка, который не указывает путь ни одному кораблю. Но за всё нужно платить – так, кажется, они говорят? Тем более за излишества и сказки.

Унимо устало прикрыл глаза и чувствовал на веках лёгкое касание неуловимого осеннего света, который то пробивался из-за низких туч, то снова исчезал. Вдруг стало совсем темно: на мгновение по лицу смотрителя мелькнула тень.

Ласточка! Чёрный блестящий комок на камнях галереи. Откуда ей было взяться на осеннем Исчезающем острове?

Нимо всегда пропускал тот самый момент: слишком медленно двигались его веки. Вот и теперь – увидел только, как Тэлли поправляет сбившееся от ветра чёрное платье и медлит, поднимая взгляд. Очень медленно, так что он уже перестаёт удивляться, успевает перепроверить: ну да, всё верно, двенадцать лет не виделись.

– Привет, Нимо, – сказала она и хотела было обнять друга, но не решилась.

Неловкость незаконченного объятия. Птенец, который так и не смог взлететь, обречён на смерть.