Утятинский демон

– Вы что думаете, я номера все наизусть помню?

– Ладно, дамы, – перебил их разговор врач. – Пообщались, разобрались. Татьяна Ивановна не на улице, в больнице. Прекращаем прения, больной пора отдыхать. До завтра, дорогая Ирина Михайловна.

Все разошлись. Татьяна Ивановна лежала и прислушивалась к своему телу. Это удивительно, но впервые за несколько недель ничего не болело. Не было ощущения ни жара, ни слабости. Через большое окно на нее светило осеннее солнышко, в палате было тепло. Из коридора доносились невнятные голоса. Все койки стояли пустые. Судя по запаху пригоревшей каши, все ушли на обед. Как только всплыла мысль об обеде, возникло чувство голода. «Не пойти ли и мне?» – подумала Татьяна Ивановна, но тут распахнулась дверь и вошла толстая тетка в белом халате, толкая перед собой тележку.

– Ну что вы, я могла бы и сама, – садясь на кровати, сказала Татьяна Ивановна.

– Сиди уж, – вполне добродушно ответила тетка. – Неделю на одних капельницах, и туда же – сама! Наедай шею с телячий хвост!

Татьяна Ивановна спустила ноги с кровати и потянулась к тумбочке. Тетка продолжала с любопытством разглядывать ее.

– Тебя как зовут-то?

– Грета, – с запинкой представилась она, понимая, что пора привыкать к новому имени.

– Это что же за имя такое?

– Вообще-то я Маргарита. Родные зовут меня Грета.

– Ритка, значит. Ты Кожевникова, что ль?

– Пурит.

– Ну, все у тебя чудное, и имя, и фамилия. Это каких же ты кровей?

– Папа мой был латыш.

– Умер, что ли?

– Да, давно.

– А мать где?

– Тоже умерла. Они в один год с мамой…

– Ты что же, детдомовская?

– Нет, я у тети жила.

– Это, стало быть, какая у нас работала?

– Да, Татьяна Ивановна.

– Наверное, строгая женщина?

– Да нет, нормальная.

– И что же ты с ней не ужилась?

– Я школу кончила, уехала в Москву. Хотелось самостоятельности.

– Это да, мой Витька после армии тоже сразу в Москву усвистал. Всем вам там медом намазано… Что не ешь, рыба вон какая сегодня вкусная.

– Я, наверное, есть отвыкла.

– Ну, супчик похлебала, и ладно. Я второе тебе оставлю. Если что, позови, разогрею. И компот в казенном стакане. Кто придет к тебе, скажи, чтобы кружку принесли.

Татьяну Ивановну удивило такое сердечное отношение. По опыту пребывания в больницах она знала, что санитарки – публика железобетонная.

Назавтра она проснулась с ощущением праздника. Прислушалась к себе: в чем дело? Ничего не болит. Это здорово! Есть, как говорят шпионы, легенда внедрения. Это замечательно! Она молода и здорова. Это вообще! Спасибо, Коля-демон!

Вчера она уже прошлась по коридорам. Вечером сама сходила на ужин. После завтрака решила: надо как-нибудь по приличному выписываться. Сказать, что ли, что пора тетку навестить?

Пришла соседка:

– Грета, вот я тебе бульончику.

– Да что вы, Ирина Михайловна. Мне, право, неудобно, – а сама жадно принюхивалась: пахло укропчиком, не сравнить с казенной бурдой.

– Ешь, Греточка. А то Татьяна Ивановна мне скажет: что ж ты моей родной кровинушке куска пожалела? Не мы ли с тобой сорок лет в одном подъезде… – и заплакала.

Татьяна Ивановна внезапно подумала: я, когда говорила Коле, что у меня близких нет, о ком душа болит, о ней не подумала. Одинокая, надоедливая порой, весь прожитый день будет пересказывать… А ведь мы последние годы друг друга поддерживали… И Ирина Михайловна об этом помнит. А я забыла.

– Что вы, Ирина Михайловна. Тетя Таня о вас вспоминала. Она сказала, буду для нее вещи собирать, вас попросить помочь. Вы не откажете. Я ведь в Успенске семь лет не была.

– Помогу, Греточка, конечно, помогу. Вот твой телефончик. Я зарядила. Тут звонков не отвеченных… У вас, молодых, друзей много…

– Это не мой телефон, тетин. Она специально дала, чтобы я со всеми связалась. А мой пропал, когда я в больнице лежала.

– Так давай я этот потом заберу. А то и здесь пропадет.

Татьяна Ивановна нашла в телефоне «Надежду».

– Девушка, я по поводу больной Кожевниковой. У нас, наверное, задолженность? Я из больницы сама звоню, расплачусь на днях.

Девушка на телефоне через паузу сказала:

– Соединяю вас с главврачом.

Ну, начинается…

– Здравствуйте, я по поводу Кожевниковой…

– Кто вы, представьтесь.

– Я ее племянница, Маргарита.

– Пурит?

Надо же, откуда фамилия ей известна? Ах, да, я же паспорт на вахте оставляла. Там, наверное, записывают.

– Да. Я за тетю вовремя не заплатила, сама в больницу попала. Вы, пожалуйста, квитанцию…

– Ничего не надо.

– Как? Вы ее выгнали?

– Как вас по отчеству?

– Не надо по отчеству! Говорите, где тетя?

– Ваша тетя умерла.

Ирина Михайловна, жадно прислушивавшаяся к разговору, зарыдала, уткнувшись в казенное одеяло.

– Как умерла? Она же вроде ничего была…

– Несчастный случай. Она пошла в душ и там потеряла сознание. Мы оказали ей необходимую помощь, вызвали специалистов. Они не сочли возможным ее перемещать. У нее была серьезная травма головы. Все необходимые манипуляции были проведены, но организм ослаблен болезнью. Словом, она прожила еще четыре дня и умерла.

– Где она?

– В нашем морге. Мы хотели с вами связаться еще при жизни, но она от травмы потеряла память. Мы спрашиваем: «Как связаться с Маргаритой?», а она «Ничего не помню».

– Я сама в больнице. Она бы меня и не нашла. Я приеду завтра, заберу тело. Только с транспортом определюсь.

– Ваша тетя оставила на случай смерти необходимые распоряжения.

Татьяна Ивановна напряглась. Какие еще сюрпризы приготовила ей нищенка Таня?

– Какие распоряжения?

– Она желала быть похороненной на родине, поэтому распорядилась о кремации.

Татьяна Ивановна точно об этом говорила. Но не думала, что это оформлено в виде ее распоряжения. Что-то она подписывала. Но не вдумывалась, что именно.

– Да, в Утятине. И когда мне можно забрать тело?

– Поскольку мы не могли с вами связаться, то церемонию назначили на завтра на девять.

– Переиграть нельзя?

– Нет, там очередь.

– Я приеду. – Татьяна Ивановна бросила трубку на кровать и спросила плачущую Ирину Михайловну:

– В чем меня привезли?

Она непонимающе глядела на нее сквозь слезы. Потом сказала плачущим голосом:

– Грета, ты не о том думаешь. У тебя тетя умерла, а ты о тряпках. И даже слезы не пролила.

– Я поплачу еще, когда у меня будет время, – жестко ответила Татьяна Ивановна, направляясь к двери. – А сейчас, как вы справедливо изволили заметить, мне надо думать о похоронах. А для этого мне надо попасть домой. На улице октябрь. Чем из одежды я располагаю?

– Да ничем, – семеня за ней, ответила соседка. – В сорочке тебя на носилки погрузили, одеялом прикрыли, с тем и отправили.

– Так, значит, одеяло есть. Давайте его сюда, завернусь и на такси доеду.

– Ну, не надо так уж по-сиротски, – вмешалась в разговор соседка по палате. – Возьмите у меня одежду, потом вернете.

В дверях они столкнулись с лечащим врачом. Сначала он замахал руками, узнав, что пациентка собирается уходить, но услышав, в чем дело, вызвался помочь. Через десять минут они уже выходили из «Скорой помощи», подбросившей их к родному подъезду.

Ирина Михайловна прошла мимо своей двери и повернула за Татьяной Ивановной на третий этаж.

– Ирина Михайловна, идите домой.

– Как же, Греточка, тебе нужно помочь.

– Я сейчас в ванну. В этом мне помогать не надо. Если хотите помочь, составьте список, кого на поминки пригласить. Я же тетиных знакомых не знаю.

– Хорошо, деточка. Я и кутью сварю.

Наконец-то одна.

Через полчаса, стоя у шифоньера в халате и с полотенцем на голове, она тоскливо разглядывала свой гардероб. Все безнадежно велико. И плевать бы на это, но что скажут ее товарки, увидев якобы племянницу в теткиных обносках? Опять заговорят о наркомании. Вздохнув, она принесла из кухни табурет и полезла на антресоли.

Поставив чемодан на пол и стряхнув с него пыль, Татьяна Ивановна откинула крышку. Семь лет назад она сложила сюда вещи Греты после смерти Густава и ни разу не вынимала. Даже не проветривала. Складывала, подвывая, и все надеялась, что та фотография – просто ошибка. Опять слезы закапали на одежду, когда-то выбранную ими вместе на рынке. Ей шестьдесят, а той всего семнадцать было…

Надо собраться. Сняв с головы полотенце, Татьяна Ивановна вытерла им слезы и бросила на табуретку. И принялась вынимать вещи одну за другой, отшвыривая в разные стороны. Вот куртка в заклепках. Не надену ни при каких условиях. Вот зимняя куртка. Встала, померила. Тесновата, но сгодится. В шкаф ее. Вот брюки. У них фасон на любую фигуру. Так, молния застегнулась, а пуговицу перешью. Кинула на стул. Белье. Ну, это однозначно не мое. Юбка. Разве можно такие носить? Черт, чего бы еще черное надеть? Да, весной водолазку купила под пиджак. Пиджак теперь никуда, а водолазка сойдет. Так, собралась. На голову нет ничего. Потом куплю. А пока капюшоном прикроюсь.

Когда Ирина Михайловна позвонила в дверь, Татьяна Ивановна открыла ей моментально. Она домывала пол как раз у порога. Невольно поглядев на нее с одобрением, соседка сказала:

– И еще Татьяна Ивановна сомневалась, что ты от брата ее. Вылитая тетка. И по внешности, и в руках у тебя все горит. – Прошла на кухню, поглядела на посуду, стопками выложенную на стол. – Что, или дома будешь поминки собирать?

– Да, сейчас обсохну – и по магазинам.

– Ой, никак не меньше двадцати человек получается. Соседки, с работы женщины. Я уж им позвонила. Человек пять в крематорий поедут.

– Как поедут? – Татьяна Ивановна растерялась. – Им транспорт нужен.

– Петр Иванович обеспечил. У Кольки, соседа, ПАЗик. И Люська его поедет. Они так дадут, по-соседски. Но за бензин лучше заплатить. Если есть.

– Ирина Михайловна, вы же видели. – Татьяна Ивановна вытряхнула из сумки деньги, снятые в банкомате еще в Томилино. – Вот на бензин. Пусть вечером заправится.

Начались обычные хлопоты. Появилась Люся, с которой пришлось заново знакомиться. До полуночи готовили, двигали мебель. А в пять зазвонил будильник. Татьяна Ивановна собиралась на автобус и думала о том, что еще год назад она бы рухнула от таких усилий, а сейчас – никакой усталости. Часто подходила к зеркалу и привыкала к своей новой внешности. Она и на прежнюю себя не была похожа. В молодости Татьяна Ивановна была не то, что полной, но довольно округлой. Всегда носила длинные волосы. В школе – хвост, а позже – пышную прическу. И всегда красилась в блондинку. А теперь она была какой-то поджарой, короткая темная стрижка меняла контур лица. В общем, Татьяна Ивановна очень себе нравилась. И каждый раз, проходя мимо зеркала, косилась на свое отражение и мысленно повторяла: «Я – Грета Пурит». Немного беспокоило, что на покойницу собралось глядеть столько народа. Но врачиха что-то говорила об изуродованном лице… Словом, Татьяна Ивановна надеялась, что все обойдется.

В морг ее пригласили одну. Только взглянув на разбитое лицо нищенки Тани, которое они, видимо, пыталась загримировать, она сказала: «Закрывайте!» и заплакала. Плакала она не о ком другом, а о Тане, вспоминая, как та заворожено глядела на ванную, когда попала в палату. Видно было, что, живя в грязи, она тосковала об удобствах. И именно эти удобства стали причиной ее гибели. Неожиданно сзади послышался всхлип и подвывающий голос Ирины Михайловны: «И совсем-то на себя не похожа, только по мизинчику кривенькому и узнала!». Вездесущая соседка все-таки просочилась вслед за ней. И, с досадой утерев слезы, Татьяна Ивановна сказала: «Пойду за мужиками».

В комнате перед ритуальным залом крематория неожиданно оказались знакомые лица. У входа стояли Света с Андреем. Вбежала взмыленная медсестра Симочка с двумя хризантемами в руках и закрутила головой, к какой толпе присоединиться. Не желая потерять этих молодых людей, проявивших неожиданное внимание к умершей недавней знакомой, Татьяна Ивановна высвободила руку, за которую упорно цеплялась Ирина Михайловна, и подошла к ним:

– Вы пришли попрощаться с Татьяной Ивановной?

К кучке провожающих присоединились еще трое. Едва они представились, как распорядитель пригласил их прощаться. Семеня за Татьяной Ивановной, соседка ревниво спросила: «Ты их знаешь?», на что она ответила: «Они звонили в хоспис». Так ли это, она не знала, но иначе откуда бы они узнали о времени и месте?

Потом еще пришлось уговаривать молодежь ехать с ними на поминки. Тут бразды правления захватила главбух Екатерина Сергеевна, решительно взяв их под руки и втолкнув в автобус. В это время Люся уже кричала в трубку: «Мама, ставьте картошку!»

Вслед за Симой Татьяна Ивановна выбралась из-за поминального стола:

– Ты что, с ночной?

– Да, умираю, спать хочу. Мне бы только до электрички…

– Поспи здесь. И через два часа уедешь.

– Неудобно…

– Штаны через голову одевать. Пошли, пошли. Еще мне тебе надо плащ отдать.

– Что ты, не возьму!

Минутное препирательство, и вдруг Татьяне Ивановне пришла в голову светлая мысль.

– Тогда забери мою куртку. Вот, из моей боевой юности.

В глазах Симы вспыхнуло невольное восхищение:

– Что ты, такая вещь!

– Она мне мала. И потом, теперь это не мой стиль.

Сима продолжала отказываться, но тут сзади послышался восхищенный выдох:

– Вау! Ты что, продаешь?

– Да нет, подарила Симе.

Сима, только взглянув на жадное выражение лица Светы, натянула куртку. А Татьяна Ивановна озадачилась, что бы такое дать Свете. И выдвинула из-за шкафа чемодан, вспоминая, как свои шмотки называла Грета:

– Вот, Света, какие шузы. Кажется, твой размерчик.

Девчонки быстро разобрали Маргариткины вещички. Света сгребла даже белье. Выглянула из-за двери, Ирина Михайловна осуждающе покачала головой. Тогда Татьяна Ивановна сказала:

– Тут еще игрушки были. Возьмите своим малышам на память. Только пропылесосьте.

Мягкие игрушки дарила ей когда-то Ирина Михайловна. В ответ на отнекивание девушек, поглядывающих на осуждающе поджавшую губы соседку, добавила:

– Забирайте. Терпеть не могу пылесборники.

Света с Андреем ушли на электричку. Сима легла спать в маленькой комнате. Ирина Михайловна сказала:

– Нельзя раздавать вещи покойницы до сорока дней.

– Это мои вещи, вы что, не видели? Кроме игрушек.

– Кстати, о вещах, – вступила в разговор главбух. – Татьяна Ивановна оставила завещание? А если нет, кто наследник по закону?

Все уставились на лжеплемянницу.

– Да, оставила.

Атмосфера за столом резко изменилась. В глазах гостей появилась какая-то настороженность.

– Она в больнице завещание написала?

– Нет, давно. Лет пятнадцать назад. Я еще маленькой была.

– И она тебе все завещала?

– Ну да. – И тут до Татьяны Ивановны дошло, почему гости напряглись. Если бы завещание было написано в больнице, они предположили бы, что ее убили из-за наследства.

– Если ты маленькой была, почему тебе, а не родителям?

– Они выпивали…

– А ты знала о завещании? Оно не пропало за это время?

– Ну конечно, знала. Какой тут секрет? А когда я у нее была, тетя Таня сказала, где лежат документы.

– Квартиру будешь продавать?

– Можно подумать, у меня она не единственная?

Гости поуспокоились. Екатерина Сергеевна даже предложила помочь с оформлением наследства. Татьяна Ивановна сказала:

– Я, собственно, и так собиралась возвращаться. Скоро двадцать пять, пора фотографию менять в паспорте…

Екатерина Сергеевна предложила:

– Давай к нам в поликлинику.

– А смысл? Зарплата небольшая, перспектив никаких.

– Не в регистратуру. В бухгалтерию.

– Образования нет.

– Знаю я образованных. Нужны люди с головой на плечах и знанием компьютера.

– Спасибо. Я подумаю.

Вечером, когда Татьяна Ивановна домывала посуду, позвонила Таня. До нее с трудом доходило, что подруги больше нет. Татьяна Ивановна терпеливо объясняла, как получилось, что не известили землячек. Постепенно Таня сживалась с этим известием, но одновременно в ее голосе прорывалось и недоверие к собеседнице. «Угораздило язык распустить!» – с досадой подумала Татьяна Ивановна, вспомнив о недавнем разговоре. И обратилась с просьбой: выяснить, как оформить подхоронение. Таня переключилась на технические вопросы и распростилась с собеседницей уже дружелюбно.

Назавтра Татьяна Ивановна долго изучала вакансии в Бюро занятости. Вышла она в полной растерянности: ни в торговлю, ни кондуктором идти не хотелось. Не глядя по сторонам, она брела по мокрой листве. И ноги сами вывели ее к родной поликлинике. «Я – Маргарита Пурит» – еще раз сказала она и стала подниматься по ступенькам.

ИСТОРИЯ ДЕМОНА, РАССКАЗАННАЯ Е.И.ТУМБАСОВОЙ В КНИГЕ «УТЯТИНСКИЙ ЛЕТОПИСЕЦ»

Корабль вынырнул из подпространства в незнакомой галактике. Остановка была вынужденной: Га-хорр-уахх слабел. Когда Система сочла, что положение критическое, она приняла решение попытаться найти хотя бы какую-нибудь примитивную цивилизацию, обладающую эмоциональным излучением. И как по заказу, ближайшая планета оказалась именно такой. Излучение позволяло хозяину комфортно существовать сколь угодно долгое время до подхода спасательной службы. Установив на орбите маяк, Система приняла решение опуститься на планету в темное время суток. И надо же такому случиться: уже на подлете корабль поразил природный электрический разряд большой мощности! Это не имело бы фатальных последствий, если бы он был к нему готов. Но сканирование планеты показало, что она находится на начальном этапе освоения техники, и корабль не включил защиты. Единственное, что смогла сделать Система – это отделить капсулу с хозяином и системой жизнеобеспечения и посадить ее там, где в данный момент находилось минимальное количество живой органики.

Капсула легко вошла в мягкую почву холма и зарылась в грунт на несколько метров. На поверхности бушевал пожар, вспыхнувший от пламени из сопла при торможении. Горело здание, построенное из местной растительности. Вокруг него в земле хранились останки аборигенов. Хорошо, что электронный мозг все-таки успел откорректировать места падения и корабля, и капсулы: корабль рухнул на другой берег водоема, тоже на место хранения останков аборигенов. Там, конечно, разрушения оказались значительнее. От взрыва произошло смещение почвы, часть берега стала островом. Но зато никто из живых аборигенов не пострадал.

Га-хорр-уахх оживал. Неподалеку находилось небольшое поселение, откуда исходила волна эмоций. Люди желали удовлетворения физиологических потребностей; желали власти, любви, зла и добра и эквивалента всего – денег. Как несовершенна эта цивилизация! Они живут в среднем пятьдесят оборотов их планеты вокруг светила – примерно треть жизненного цикла хорреанина. И никогда не совершали перерождения. А все потому, что неразумно расходуют свои эмоции.

Кодекс планеты Хорр запрещал использование экстрим-энергии без соглашения с правительством планеты. Такое соглашение было заключено с планетой Ирит, и именно туда направлялся Га-хорр-уахх для перерождения, и если бы не произошла непредвиденная потеря энергии, он сейчас уже начинал бы новый цикл.

Га-хорр-уахх не имел полномочий заключать соглашения. Он мог всего лишь использовать энергию, испросив разрешения у каждого индивидуума. И, согласно кодексу, он каждый раз должен был предлагать обмен. Это не был умышленный обман, подобный тому, как на этой планете путешественники в обмен на дешевые цацки получают от диких племен драгоценные камни. Чтобы обойти эту этическую задачу, кодекс предписывал предлагать аборигену самому назначить цену своему выбросу. И ни в коем случае не принимать его в дар, ибо это означало бы предложение дружбы.

И странные же запросы поступали от здешних обитателей! Чаще всего они хотели богатства. На втором месте было то, что они называли любовью, а фактически являлось властью над особью противоположного пола. На третьем – власть над многими. Но хорреанин никогда не указывал путь достижения вожделенного. Как достичь, решал сам заказчик. Хочешь богатства, любви, власти? Укажи, каким образом ты можешь это получить. И заказчик называет человека, стоящего на его пути: богатого родственника, счастливого жениха, удачливого карьериста. А Га-хорр-уахх отправлял на выполнение условий того, кто был готов совершить требуемое. И не вина Перерождающегося, что люди, обладающие мощным выбросом, как правило, не могут похвастаться мощным интеллектом. Привыкшие все решать в порыве чувств, они, получив вожделенное, частенько оказываются еще более несчастными, чем до обладания им. И вновь отправлялись на холм, где повстречали когда-то ментальное отражение Га-хорр-уахха. Но редко встречали его вновь. Как правило, выброс надолго ослабляет субъекта эмоционально.

Чтобы не множить несчастий аборигенов, Га-хорр-уахх установил строгую периодичность накопления энергии в соответствии с фазами спутника планеты. Это давало им возможность обдумать предстоящее и отказаться от задуманного. Накануне выброса ментальные отражения тех, кому предстояло исчезнуть из мира живых, появлялись в определенном месте. И каждый из обратившихся к Га-хорр-уахху имел возможность расторгнуть договор, символически остановив ментальную копию на пути к месту упокоения.

Никто не прилетал на слабый сигнал маяка, не поддерживаемый мощностями космического корабля. Га-хорр-уахх совершил перерождение, прожил еще один цикл, вновь совершил перерождение, энергию на которое копил несколько земных лет. Во время второго перерождения возник форс-мажор: холм, под которым покоилась капсула, и так притягивал природные разряды. А в момент перерождения задействовалась не только эмоциональная, но и электрическая энергия. И вновь возник пожар на вершине холма, вновь сгорело ритуальное здание землян. После этого капсулу решено было сместить под холмом еще на несколько метров в глубину и в сторону озера, чтобы вершина не подвергалась риску. Однако примерно между первой и второй третями цикла вершину холма вновь поразила молния. На этот раз пожара не возникло, потому что здание теперь было построено из негорючего материала. Тем не менее, потеря энергии, хоть и не столь значительная, произошла. И Га-хорр-уахху вновь пришлось посылать к людям свою ментальную копию. Это было нежелательным: еще живы были те, кто знал участников предыдущего перерождения. А они могли вспомнить легенды, ходившие тогда, и передать их современникам. На этот раз восполнение утраченного произошло довольно быстро. Время было эмоционально насыщенно, люди обеспокоены и озлоблены. Несколько выбросов – и Га-хорр-уахх прекратил контакты с землянами. Впереди было две трети цикла, за которые люди должны забыть о нем.

Когда Га-хорр-уахх начал готовиться к третьему перерождению, он обнаружил, что, как и в предыдущем, экстренном случае, он попал в удачное время. Эмоциональный фон был благоприятным. Накопление шло быстро. Но зато люди стали менее щепетильными. То, что раньше считалось постыдным, теперь не вызывало у них мук совести. И если раньше контакт с Га-хорр-уаххом расценивался ими как нечто ужасное, то теперь он воспринимался как удача. Люди почти не скрывали эту удачу, а иногда хвастались ею. Сразу пошла волна слухов, появились толпы желающих вступить в контакт. Они нисколько не мешали Га-хорр-уахху, но могли привлечь внимание исследователей. А наука на Земле значительно продвинулась. Чтобы подстраховаться, пришлось сместить капсулу еще на несколько десятков метров, под озеро.

Из-за этих хлопот Га-хорр-уахх впервые с воплощения допустил потерю эмоциональной энергии. «Или старею (все-таки третье, последнее перерождение), или постепенно перенимаю недостатки аборигенов», – подумал он. «Нет старости у Перерожденных. И недостатки органического происхождения от землян к хорреанам не передаются», – ответил электронный мозг капсулы, жалкий остаток совершенной Системы космического корабля. «Заткнись, придурок!» – чисто по-русски ответил ему Га-хорр-уахх и потерял еще несколько турмов чистой эмоциональной энергии. Приложив усилие для замыкания на контур, он прекратил утечку, но понял, что надо поспешить с перерождением. Собственно, он уже испросил разрешения у четверых землян об использовании их экстрим-энергии. Если никто не передумает, то до перерождения останутся считанные дни. И, похоже, что не передумают. Га-хорр-уахх следил за их эмоциональным состоянием и отмечал, что впервые ни один из разрешивших не испытывал ни малейшего сомнения в этичности происходящего, а только волнуется, удастся ли совершить задуманное.

Однако необходимо соблюсти все ритуалы согласно Кодексу и послать на Дорогу в Вечность ментальные копии жертв разрешивших. Никто из непосвященных не мог помешать, потому что место это пользовалось дурной славой. И всё же там оказалось постороннее лицо, которое пыталось остановить жертвы, и с одной из них ей это удалось. Не будучи посвященной в ритуалы, она умудрилась заключить жертву в ритуальный останавливающий контур. Таким образом, выброс оказался ниже запланированного. Перерождение откладывалось до следующего лунного месяца.