Восвояси

Аэропорт находился на окраине областного центра. Так что их путь лежал через весь город. Многочисленные огромные цветные плакаты напоминали проезжающим, что Актюбинск теперь переименовали в Актобе. Но старые дороги новоявленного города оказались не лучше, чем то подобие восьмидесятикилометрового шоссе, по которому наши герои добирались из Ақкемера. На поверхности улиц областного центра почти не осталось асфальта. Сплошь и рядом и наперекосяк – почти непроходимые колеи, одна глубже другой…

Буквально с первых дней войны Давид невзлюбил самолеты. В первых числах октября 1941 года их дивизию сняли с оборонительных позиций и отправили под Москву. Весь путь до станции Малоярославец эшелон шел под бомбежкой. Разгружались и окапывались тоже под налетом вражеской авиации. Можно понять, почему, будучи ефрейтором-пехотинцем Красной армии, Давид Шмидт возненавидел стальные птицы: они сбрасывали бомбы и несли на своих крыльях погибель.

И все же, будучи до мозга костей заядлым технарем, Хабхабыч не мог остаться равнодушным к стремительно развивающейся в послевоенные годы авиации.

Вначале он познакомился с кукурузником. И это было воистину «божье» сведение.

Начало весны. Первые теплые денечки. Самолет с двумя расположенными одна над другой несущими поверхностями сделал пару разведывательных кругов над Аккемиром и пошел на посадку в районе обширного пустыря за мусульманским кладбищем.

Хабхабыч в это время управлялся по хозяйству. Заметив сбрасывающую высоту крылатую машину, он оставил это дело и поспешил к месту предположительного приземления.

С нетерпением дождавшись, когда посланец неба наконец-то вырулит на стоянку, местный знаток абсолютно всех двигателей с явным трепетом и благоговением приблизился к кукурузнику. Хабхабыч никогда раньше не был так близок к пропеллерной машине. Мотор заглох. Дверца открылась, и на пыльную, поросшую мелкой полынью землю спрыгнул пилот.

– Что-то сломалось? – проорал Хабхабыч. Ему сильно заложило уши. Протянув для приветствия руку, он представился: – Меня зовут Яков. Могу помочь с ремонтом.

– Да нет, – ответил пилот и, улыбаясь, добавил: – Я Григорий. Это нам с Антошей придется тут вам помогать. Будем ваши сады да поля от нечисти спасать.

– А где ж твой напарник? Чего это он внутри прячется?

– Антошей зовут мою ласточку, – пояснил пилот и с гордостью похлопал по нижнему ярусу крыла самолета Ан-2. – А на борту центнер слегка замороженных божьих коровок.

– Кого? – явно недоумевал Хабхабыч.

– Ты че, деревня! Это же такие ярко-красные с черными точками жучки.

– Да я не дурак, знаю, как они выглядят. Зачем ты их сюда приволок?

– Агрономы так порешили. У вас тут совхозные яблоневый и ранетковый сады, плюс частные участки страдают от тли. Чисто химией нельзя. Могут погибнуть пчелы, некому будет опылять цветы. Специалисты нашли более крутой способ борьбы с этой напастью. За ночь разморозим жуков из зимней спячки и завтра же разбросаем их над деревьями. И божьи коровки сыты, и химии не надо.

– Ничего себе! – удивился услышанному Хабхабыч и не преминул присвистнуть. – И кто только наших агрономов этому научил? А самое главное, где найти столько божьих коровок? Это же миллион миллионов козявок собрать надо.

– Говорят, что в горах Кавказа. Поздней осенью там насекомые массово прячутся под листьями и мхом. С наступлением холодов их чуть ли не ведрами собирают и всю зиму хранят в прохладных складах.

– А можно я завтра с тобой полечу? – единственный оставшийся после фронтового ранения целым глаз умоляюще глядел в душу авиатору.

– Почему бы нет! Места много, да и сподручник на борту всегда пригодится.

Хабхабыч не мог заснуть всю ночь. Он то и дело ворочался, как малое дитя, с нетерпением ждал следующего дня.

Едва колеса шасси оторвались от земли, мужчина был уже на седьмом небе от счастья.

Хабхабыч, наверное, первым из односельчан увидел Аккемир совсем с другой стороны, с высоты птичьего полета. Его восхищению не было конца и края. Механик от бога с той минуты грезил самолетами.

Обширный пустырь за мусульманским кладбищем отныне станет взлетной и посадочной полосой для ежегодно прилетающих совхозу на помощь «Антош». Божьих коровок больше не привозили. Кукурузники распыляли химикаты над полями в борьбе с сорняками, саранчой и грызунами типа сусликов.

Спустя год Хабхабыч специально несколько раз ездил в Актюбинск, чтобы полюбоваться как идут на посадку, а потом и взлетают пассажирские авиалайнеры Ту-104, Ан-10 и Ил-18. Тогда аэровокзал был еще простеньким саманным сооружением – с небольшим залом ожидания, домиком из двух комнаток для пилотов, подвальным бензохранилищем, а также саманной маслогрейкой (для подогрева масла и воды).

В сентябре 1958 года Хабхабыч со всей семьей гостили в Актюбинске у родственников супруги Алтын. Дядя Данда, офицер КГБ, отмечал то ли юбилей, то ли очередную государственную награду. В общем, был праздник. Гости много ели, пили и танцевали. Из всех один лишь Хабхабыч в этот день почему то не притронулся к рюмке.

Раздался телефонный звонок. Дядю Данду срочно вызвали по работе. Единственно трезвый Хабхабыч вызвался сесть за руль служебного автомобиля. Так он стал свидетелем самой большой авиакатастрофы в Актюбинской области. В следующий из Актюбинска в Уральск самолет Ил-14П попала молния. Погибло 27 человек.

Тоже в сентябре, но уже 1975 года, сам не зная зачем и почему, но Хабхабыч присутствовал на открытии Актюбинского высшего летного училища гражданской авиации. Его единственный сын, Виктор, к тому времени окончил Оренбургский институт и работал по распределению агрономом в родном совхозе «Пролетарский».

«А ведь мог быть курсантом АВЛУГА, стать летчиком», – с сожалением подумал тогда отец.

В том же году в Актюбинске сдали в эксплуатацию новое здание аэровокзала, над которым впервые появилось огромными буквами написанное название «Аэропорт».

– Батя, и долго ты собираешься рассиживаться? – голос Виктора вернул Давида из грез воспоминаний. От сыновнего окрика вздрогнул даже старый фанерный чемоданчик в руках отца. Легковушка стояла у входа в аэропорт. – Хватит витать в облаках. Идем скорее! Регистрация на рейс должна вот-вот начаться.

Аэропорт был небольшой бетонной двухэтажной коробкой. Навес над центральным входом держался на четырех V-образных колоннах. В зале ожидания ютились ресторанчик, пяток стоек регистрации, несколько рядов стульев и пункт обмена валют.

Вопреки ожиданию здесь было тихо и немноголюдно. Виктор и Давид заняли очередь и терпеливо стали ждать начала регистрации на рейс. Они не могли тогда себе даже представить, какую цену им придется заплатить за трехдневную поездку на родину.

Когда-то очередь зашевелилась и стала продвигаться. На стойке регистрации сотрудница аэропорта внимательно осмотрела советские заграничные паспорта Виктора и Давида, с полным безразличием и легкостью вернула им документы и невозмутимым голосом заявила:

– Вам отказано в регистрации на рейс.

– Как? Почему? – недоуменно переглянулись сын с отцом. – У нас же оплаченные билеты на руках.

– Сами разбирайтесь, – отмахнулась регистраторша и, указав на стоящего в стороне мужчину в синего цвета униформе, добавила: – Решайте вашу проблему с таможней.

Могло показаться, что сотрудник таможенного контроля только их и ждал. Забрав паспорта пассажиров, он одним лишь взмахом руки молча потребовал следовать за ним. Вскоре все трое скрылись за дверью с надписью «Досмотр».

– Откуда будем? – поинтересовался служебный человек, едва успев усесться за рабочим столом. Виктор и Давид остались стоять. – Что делали у нас в городе?

– Мы из Германии, – отвечал только Виктор. – Приехали в Аккемир на поминки нашей мамы. На похороны не успели.

– Благородное дело, – казах одобрительно кивнул головой. – Только вот Аккемира больше нет. Будьте любезны правильно называть – Ақкемер. Где ваши визы, товарищи немцы?

– А зачем? У нас ведь годные советские паспорта. Полгода назад здесь оформляли.

– Нет такой страны! Закон Республики Казахстан от 20 декабря 1991 года ввел свое, казахстанское гражданство.

– Мы его не принимали, – попытался оправдаться Виктор.

– Оно автоматически вам досталось. Вы же здесь родились и жили в стране на момент принятия закона.

– Добрый человек, – впервые обратился к сотруднику Давид. – Ради всевышнего, отпусти ты уж нас с богом. Мы ведь навсегда отсюда уехали.

Судя по погонам, капитан таможенной службы недобрым взглядом посмотрел на старика.

– Нашим законом запрещено иметь двойное гражданство. Вам придется выбирать: казахское или немецкое.

– Уважаемый, наш самолет скоро вылетает. Вот вернемся в Германию и все утрясем.

– Не угадали! – ехидно улыбнулся офицер. – Сейчас и здесь оформлять будем. Хочете вовремя улететь, соображайте быстрее.

– А как мы это все успеем за два часа? – от испуга побелел на лицо Виктор.

– Заплатите штраф, распишитесь, и счастливого пути?

– За что штраф, начальник? – вспылил Давид. – Мы же ничего не нарушали.

– Хочем не хочем, а платить придется, – был неумолим сотрудник таможни. – Начнете сопротивляться, я распоряжусь, и вас отвезут в областную прокуратуру.

– Сколько? – трезво оценил ситуацию и поэтому был краток Виктор.

– По двести немецких марок с человека.

– У нас четыреста уже не наберется. За надгробный камень на мамину могилу дорого заплатили. Можно рублями доплатить?

– А разве у нас есть выбор? – развел руками и устало вздохнул капитан. – Я потом сам уже в обменнике поменяю. По документам ведь только валютой платить можно.

Спешно рассчитавшись, Виктор и Давид подписали какие-то бумаги.

– Паспорта я вам уже не верну, – пояснил капитан. – На таможенном контроле в курсе и поставят вам необходимые печати уже в немецкие.

– А можете нам квитанцию выписать? – попросил было Виктор. – Какое-никакое подтверждение, что мы вышли из казахстанского гражданства.

– Хочете свой рейс пропустить? – усмехнулся капитан. – Без проблем. Придется проехать в прокуратуру.

Давид настоятельно потянул сына за рукав.

– Прекрати. Хат сдалась нам эта бумажка…

Нохчо

А во сне сны еще веселее,

нежели наяву, снятся.

Михаил Салтыков-Щедрин.

Мусе было больше трех лет. В этом возрасте дети начинают помнить. Дедушка Зураб на каждый день рождения дарил ему по одной оловянной лошадке. У внука их было уже три: Яблочко, Сахарок и Ириска. Мальчик был уверен, что все любимое надо называть чем-то вкусным.

Дедушка обещал очень скоро подарить внуку очередного скакуна, которого Муса собирался назвать Урюком.

А вот своего отца мальчик не знал. Он даже не догадывался, что у детей должен быть папа. Шел 1944 год. Третий год войны. Его отец Дауд был на фронте.

Стояла суровая зима с трескучими морозами и частыми вьюгами. Вот уже который день мама не разрешала сыну выходить на улицу. В такую погоду даже собаке по кличке Брут разрешалось дневать и ночевать в доме.

Муса как раз играл с Брутом, когда к ним в дом пришли мужчины с красными звездами на лбу. Не добрые. Плохие. Пес это сразу почувствовал. Он рычал и порывался покусать пришельцев. Дедушка Зураб удерживал собаку, а сам злобно, на непонятном языке, возмущался. Мама и сестра Заза громко плакали.

Их семью выгнали на мороз.

Бац, бац – раздались в доме выстрелы, и в последний раз взвизгнул пес Брут.

Мужчины с красными звездами во лбу выкинули через порог дедушкин потертый бушлат, мамино пальто и детские одежки.

Уже следующую ночь они спали в избушке на колесах. Деревянный домик был полон чужих людей, и его постоянно раскачивало. Вначале это пугало Мусу, но он быстро привык. Со временем мальчик стал охотно засыпать под размеренное качание и убаюкивающий стук колес – «тыдыщ-тыдыщ».

Взрослым этот дом явно не нравился. Мама и другие женщины не переставая плакали. Обычно разговорчивый дедушка Зураб был молчалив и угрюм. За все время он произнес лишь пару фраз. Скорее всего, он их даже во всеуслышание прокричал:

– Не бойтесь. Куда нас везут, там тоже есть Аллах! Вы только не забывайте и расскажите потомкам, что мы великий народ нохчий.

Дедушка Зураб заставил и Мусу наизусть выучить слово «нохчо».

– Я нохчо! – часто повторял мальчик, играя с оловянными лошадками. Он даже подумывал назвать следующего скакуна этим именем. Имя Урюк ему уже не нравилось. Он и другие игрушки перестал называть Яблочком, Сахарком и Ириской. Потому что они напоминали ему о вкусном. А кушать давно было нечего.

Стены и потолок деревянного дома на колесах покрылись слоем льда. Было очень холодно. Мама и сестра Заза уже который день неподвижно лежали в углу. Зураб взял было внука к себе на руки. Но вскоре и от дедушки стало веять холодом.

Когда-то дом резко остановился. Муса попытался открыть глаза, но у него это не получилось. Сквозь смерзшиеся ресницы мальчик увидел, как мужчины с красными звездами во лбу унесли маму и сестру. Мальчик хотел броситься своим родным на помощь и отогнать чужих людей. Но ни руки, ни ноги его почему-то уже не слушались.

Потом подняли дедушку Зураба, крепко обнимающего своими руками внука. Муса краем едва приоткрытого глаза видел, как на пол упала одна лошадка. Он порывался закричать, но у него не получилось даже открыть рот. Окаменелые руки дедушки Зураба мертвой хваткой приковали его тельце к своей ледяной старческой груди.

Их вынесли наружу. Муса почувствовал порывистый ветер. Холодные снежинки запорошили ему глаза. Ребенок почувствовал, что он взлетел. Но вскоре упал и больно ударился коленкой. Сверху на него навалилось тело дедушки Зураба.

Стало тихо и темно…

***

Залитая солнцем зеленая лужайка с яркими пятнами цветов простиралась куда ни глянь. Распустившиеся подснежники, первоцветы и разноцветные крокусы успели открыть свои венчики и в золотистых лучах весеннего солнца превратили полянку в пестрое лоскутное одеяло.

Спящий понимал, что это всего лишь сон. Зелень травы, мирное голубое небо, тишина и покой этого оазиса успокоительной волной вмиг заполонили его душу, расслабляя и принося ему умиротворение. Он опустился и лег на землю, закрыл глаза и с наслаждением провалился в следующий сон.

Да, да! Он заснул во сне. Такое бывает. Сонная матрешка случается, когда человек сильно устает или очень перенервничает. А еще – когда его постоянно преследует щемящая тоска неисполнимых желаний.

Во сне ему снилось, как пухлый мальчуган бегал по лужайке, пытаясь догнать рябого ягненка. Их одинаково короткие ножки забавно семенили по мягкой траве. Когда-то детские ручонки все же ухватились за барашка, и ребенок с радостью уткнулся своим лицом в мягкую каракулевую шерсть.

Мужчине во сне приснился сын. И хотя у него никогда не было своих детей, спящий был уверен, что это был именно его ребенок. Бесконечно родное существо: маленький и беспомощный человечек с писклявым голоском.

– Әке19! – радостный детский крик пронзил уши.

– Кошаканым менiң20, – ответил мальчику отец и подхватил карапуза на руки. Заботливо прижал к себе. Время от времени они что-то нашептывали друг другу на ухо. При этом мальчуган заливисто смеялся, ловко уворачиваясь от отцовских поцелуев.

Детский смех заполнил всю поляну. Он становился все звонче и звонче, потом вообще стал невыносимым. Спящий вздрогнул и проснулся. Огляделся во сне. Вокруг него шумела, спорила и веселилась, как стайка галчат, ватага босоногой детворы. С каждым разом их крики становились пронзительней и пронзительней…

Безжалостно и окончательно разрушая волшебство сна, неистово задребезжал будильник. Темноту нарушил мерцающий свет керосиновой лампы. Спавший в ужасе вскочил на ноги, в непонятках рассматривая свои пустые руки. Мужчина был невысокого роста, но его растрепанные черные волосы сейчас задевали потолок, а босые ступни наполовину утопали в одеяле из разноцветных лоскутов. Это потому, что постель располагалась на полуметровом возвышении от глиняного пола поверх сколоченного из деревянных досок два на три метра настила. Подобие нар занимало большую часть комнатушки.

– Мырзаш, очнись! Что? Что с тобой? – испуганно вскрикивала стоящая у низкой двери молодая женщина с распущенными длинными волосами и в ночнушке до пят. В одной руке она держала керосиновую лампу.

– Сон приснился, – нерешительно и задумчиво пробормотал мужчина, прикрывая ладонью еще чувствительные, едва открывшиеся спросонья глаза. – Дамежан, опусти лампу.

– Про войну?

– Да нет. Добрый.

– Тогда чего как полоумный орал? Опять рана болит?

Мырзаш промолчал, а про себя подумал: «Странно все это. Умудрился заснуть во сне, а двойной отдых не получился. Еще хуже уставший, чем был вчера вечером».

– Ты прилег бы еще на часок, – подошла и обняла супруга Дамежан. – Время только пять.

– Не получится. Сегодня моя очередь собирать мертвых у железной дороги. Председатель приказал до рассвета это сделать. Чтобы днем пассажиры поездов трупы не видели.

– Биссмилях! О, биссмимлях21! – прикрыв рукой рот, промолвила казашка. – Кто эти несчастные?

– Говорят, что предатели Родины. Со стороны Астрахани и Шевченко22 везут. В основном крымские татары, курды и чеченцы. Есть поезда чисто с немцами. Но не с фашистскими, а с нашими, советскими. Их предки, получается, еще при царе в Россию переселились. Там совсем нет мужчин. Одни лишь старики, женщины и дети.

– А зачем они умерших посреди степи бросают?

– Я так понимаю, что охранникам запрещено выгружать мертвых на станции Кандагач. Райцентр все же. Там же тысячи любопытных глаз. Вот их и вышвыривают на подъезде к городу. А наше отделение совхоза обязано хоронить…

Мырзашу было едва за двадцать, а он успел отвоеваться. Получил тяжелое ранение в живот. Другой осколок фашистского снаряда навсегда застрял у казаха в голове. В конце сорок первого его демобилизовали и он вернулся в родной аул. Мужчина был небольшого роста и плотного телосложения. С прекрасными и густыми, черными как смоль волосами, с выразительными миндалевидными глазами на широком и скуластом лице. Внешность, как и по-кавалеристски слегка кривые ноги, явно досталась ему в наследство от предков – степных кочевников.

С красавицей Дамежан они поженились еще до войны. Прошло, считай, четыре года, а детей Всевышний им так и не подарил. Мырзаша только теперь стало настораживать то обстоятельство, что все семьи старших сестер его супруги были бездетны. Но мужчина любил свою жену всем сердцем и решил смириться с этой участью. Вот только во сне ему все чаще и чаще почему-то стали сниться дети.

Вторую ночь подряд свирепствовала метель. И если в голой степи снегу не за что было зацепиться, то среди мазанок аула сугробов намело по пояс взрослому мужчине.

«Восток» – отделение совхоза «Пролетарский» – располагался на извилине речушки Ушкарасу, в двадцати километрах от центральной усадьбы Аккемир. В принципе – глухомань. Если не считать проходящую рядом ветку железной дороги. К ней сейчас и направлялся Мырзаш.

Он ехал на санях, в которые запряг совхозного вола. Огромный, почти белого цвета бугай не только легко тащил широкие и тяжелые деревянные полозья, но и служил сейчас защитой от пронизывающего ветра со снегом. Мырзаш представил, как невидимый Всевышний распорол миллион пуховых подушек и пустил перья на растерзание вьюги.

Сквозь плотную завесу снегопада едва просматривалась прямая черная полоса двухметровой длины – рог вола. Само же белое туловище быка полностью сливалось с окружением.

Никто точно не знает, когда и откуда в степи появились эти животные. Великаны были выше и потяжелей верблюдов. Если верить белобородым аксакалам, на спинах огромных волов в начале века в Казахстан добирались переселенцы-малороссы.

Искать умерших пришлось практически на ощупь. Их полностью занесло снегом. Лишь небольшие холмики посреди ровной белой степи выдавали расположение оставленных здесь трупов.

Мырзаш разгребал сугробы руками, доставал окоченевшие тела и складывал их штабелем на сани. Некоторые трупы были совсем голые. Другие раздеты до нижнего белья. И лишь единицы оставались одетыми в какие-то лохмотья. Видимо, охранники побрезговали снять это рванье.

Мырзаш склонился над очередным сугробом и вдруг услышал из-под слоя снега слабый детский всхлип. Казах отпрянул.

– Этот сон меня и наяву уже преследует, – раздраженно выкрикнул и выматерился мужчина. – Из-за осколка в голове мне всюду дети мерещатся.

Только это был далеко не сон. Перевернув на спину исхудалое тело мертвеца, Мырзаш с ужасом обнаружил в крест-накрест сцепленных руках старика едва теплящегося ребенка.

– О, биссмилях! – невольно громко выкрикнул казах…

***

Нагруженные поленницей трупов сани Мырзаш спешно отвез на противоположный берег замерзшей реки. Гнал вола чуть ли не галопом. Остановился у подножья высокого и широкого холма. Наверху располагалось аульное кладбище, а внизу хоронили неизвестных. Здесь земля была песчаной. Даже в лютые морозы можно было легко выкопать яму. Но мертвецов с железнодорожных путей было так много, что их погребали в одной общей могиле.

Быстро освободив сани, Мырзаш выпряг и отпустил вола.

– Не заблудишься. Сам найдешь дорогу в хлев, – напутствовал он животное.

Уже полностью рассвело. Метель наконец утихла. Сквозь поредевшие облака показались солнце и кусочки голубого неба. Мужчина с оглядкой поспешил в сторону родной мазанки. За пазухой овечьего полушубка он прятал утреннюю находку.

Мырзаш ввалился в дом и с порога потребовал у жены водки:

– Дамежан, неси скорей арак.

– Сильно продрог? – по-своему поняла его супруга. – Так у меня что получше имеется. Горячий чай и свежие лепешки.

– Да не мне, – загадочно произнес муж, спешно закрывая за собой дверь и со скрипом задвигая тяжелую щеколду. – Ребенку надо.

Женщина с открытым ртом застыла посреди комнаты.

Мырзаш распахнул овечий полушубок и осторожно положил на нары найденыша.

– Ойбай! – испуганно воскликнула супруга. – Откуда это?

– Среди мертвых нашел.

– О, биссмимлях!

– Насквозь промерзший. И без сознания. Его срочно надо алкоголем растереть.

Вот уже час семейная парочка возилась с маленьким тельцем. Мырзаш осторожно разжал кулачки ребенка и извлек из каждого по одной изогнутой оловянной лошадке.

– Надо же, дитя, а какая сила в руках, – удивленно пробормотал себе под нос мужчина, осматривая погнутое олово. – А может игрушки сами покорежились, от мороза.

На растирание ушла поллитровка «Пшеничной». Свадебный подарок хранился в доме уже почти пять лет.

В завершение обильно обмазали мальчика курдючным жиром и запеленали в простынь. Уложили ближе к печке, накрыв парой одеял.

– И что теперь? – спросила Дамежан.

– Не знаю.

– Надо сообщить председателю.

– Ни в коем случае! – в знак протеста Мырзаш даже вскочил с нар. – А вдруг он скажет, типа, верни туда, где нашел, положи обратно на место.

– Не дай бог! – едва слышно произнесла супруга и задумчиво добавила: – Придется отвезти в детдом.

– И как ты это себе представляешь? На чем? Который день уже буран. Дороги занесло. Да и куда? Ты хоть знаешь, где этот дом для сирот находится? Если в Кандыагаше, то нам в одну сторону полсотни километров ехать. Если в Актюбинске, то сто километров в другую сторону переться. Да и кто меня на работе подменит? Мужики-то все на фронте.

Супруги даже обговорили вариант выдать найденыша за собственного ребенка. Но это было нереально. Мальчику наверняка уже исполнилось три-четыре года. Народ будет выспрашивать, почему и где все это время дите скрывали? Да и внешне он не был похож на казаха.

– Еще подумают, что я тебе изменяю, – ужаснулась Дамежан и прикрыла обеими ладонями лицо.

– Оставим ребенка себе, – порешил глава семьи. – Скажем, что его нам подкинули. На пороге нашли. А там поди разбери, чей он. Уж точно не сын врагов народа. Они же не могли из закрытого вагона к нам добраться? Может, даже русский или украинец.

– Так у мальчика обрезание, – напомнила Дамежан.

– Ну и ладно. Пусть будет татарином или евреем…

Спустя двое суток полумертвый найденыш заговорил.

– Нохчо, нохчо, – в бредовом состоянии без умолку повторял мальчик.

– Наверное, пацана так в семье звали, – порешил Мырзаш. – Нохчо так Нохчо. Будешь, Нохчонок, мне сыном…

***

В Восток пришла весна. Не подумайте, что здесь ошибка, и не удивляйтесь, что написано с большой буквы. Востоком называлось отделение совхоза «Пролетарский». В вихрях революции и начала строительства социализма с наименованиями особо не заморачивались: аул находился к востоку от главной усадьбы совхоза – поселка Аккемир – значит, и быть ему Востоком. Названия других отделений совхоза сложились еще до коллективизации: Левоневское, Шевченко, Золотонош и Жарык.

Яркое апрельское солнце успело освободить казахстанскую равнину от снежного покрова, пробуждая своим теплым дыханием затаившуюся в земле жизнь. Лишь только между саманными мазанками аула то там, то здесь еще виднелись серые остатки зимних сугробов.