Братья. Книга 3. Завтрашний царь. Том 2

– Жало и туда и сюда и ездил к нему… Всё как с гуся!

– Он к Площаднику и восплакал.

– Подарочки щедрые подносил. Порядчикам на кормление.

«Чтоб долг одного на всех тамошних доправить помог», – продолжил про себя Ознобиша. Порука самая обычная. Если все за одного не ответчики, это что же начнётся?

Соотчичи Геррика по Шегардайской губе стояли в городе прочно. Радовали стольный Коряжин пресноводной рыбой, драгоценной зеленью. Пригоняли оботуров, почему-то водившихся чем северней, тем толще и крепче. К такому обществу сунься по шерсть, уйдёшь стриженый. Однако с великим порядчиком даже крепким купцам не рука спорить. Кто-то вспомнил про нового земляка. Кинули жребий… и вина, ставшая было общей, вновь пала на одного. Жребий выбрал захолустного выскочку, собачьего погонщика, не нажившего в Выскиреге друзей.

Ознобиша видел подобное. Ещё больше в старых книгах читал. «Андархские законы – что паутина. Шмель вырвется, мошка застрянет… В писаной Правде нет совершенства, но как без неё, чтобы люди не одичали?»

Вместе с новостями кончилось снедное. Торговка забрала опустевшее блюдо, пока не украли.

«Царевна!.. – спохватился Ознобиша. – Давно пора воротиться!»

Мчаться на поиски? Сполох кричать? Утешиться тем, что шум неустройства был бы всяко услышан?..

Стоило вспомнить, и они вышли в проход меж рядами. Гордый Топтама в косматом чёрном плаще, за ним отважные девы, не прячущие улыбок. Последним – Кобчик. Лопаясь от важности, мезонька нёс коробок, полный шегардайских загадок.

– Бессмысленный горец смотрит на великого брата и удивляется, – сказал Топтама, когда шум исада остался позади, а Кобчик убежал с покупкой к Верхним воротам. – Ты полон знаний и обхождения, с тобой советуются вожди. Как вышло, что тебе позволено толкаться в людных местах, среди воришек и нищих? Наше предание поселяет мудрецов в тайных пещерах, куда не сыщешь пути, а если и сыщешь, то не минуешь стражи…

Ознобиша развёл руками:

– Жизнь райцы есть государева польза. Третий сын державы рос среди воинов, козопасов и слуг. Теперь он пребывает в роскоши, должной ему по праву рождения, но до сих пор хочет знать, что в мисках и на умах у народа, повинного его предкам. Я слушаю людей, чтобы никто не смог ввергнуть моего повелителя в обман… А пещеру, где с радостью поселились бы все мудрецы мира, я тебе покажу.

Ещё на спуске в Книжницу Топтама стал время от времени проводить рукой по лицу, ненадолго прикрывая глаза.

– Эти зрачки видели, как шагают могучие воины Андархайны, – сказал он у ворот, заплетённых железной виноградной лозой. – Эти зрачки слепли от благородства вельмож, сидящих рядом с царями. Но лишь здесь им воочию предстали века, уходящие во тьму юности мира.

«Ничего ты ещё не видел», – усмехнулся про себя Ознобиша, а хасин задумчиво продолжал:

– Нет края старше Хур-Зэх, но наши века были… другими. Они полны очажного дыма, звона чаш и кинжалов… песен героев, гордо братавшихся с Богами… Правдивый Мартхе, твоя страна – что раненый исполин в пробитой кольчуге. Шапка падает с головы, когда силишься представить его в полном цвете могущества!

Идти через всю Книжницу к хранилищу отреченных книг им не пришлось. Тадга обнаружился в срединной хоромине с её бочками, мало не достававшими до круглого свода. Счислитель, невнятно бранясь, ползал по полу на карачках. Он налаживал чудного вида устройство: большой глиняный шар, посаженный на косую ось. Тадга был не один. Цепир и толстый хранитель Нерыба сидели на скамейке возле стены, терпеливо дожидаясь, пока Тадга кончит ругаться и даст увидеть, что сотворил. Рядом маялся Гленя. Юный наставник порывался помочь, Тадга гнал его, срываясь на визг.

Ознобиша учтиво раскланялся сперва с Цепиром, потом с хранителем книг.

– Я привёл уличного мазилу, который при должной строгости учителей может стать рисовальщиком для дееписаний моего государя, – сказал он и за ухо вытащил вперёд оробевшего Сизаря. Больно ткнул в спину: пади! – Прошу, пусть твои уноты, благородный Нерыба, преподадут изящное рисование пачкуну, привыкшему марать стены празеленью и мелом.

Двое учёных с головы до пят оглядели несчастного Сизаря. Цепир смотрел с раздражением, как на докучливую вошь. Хранитель – недоумённо:

– Правдивый Мартхе, на что тебе уличник? У меня в достатке юношей, вполне овладевших чёткостью пера и плавностью кисти…

– Твои рисовальщики отменно искусны, но мне нужна стремительная рука, схватывающая мимолётность движения. Этим свойством отрок уже обладает. Следует выучить его облагораживать наброски, чтобы чистовые страницы не рассыпались со стыда.

Тадга елозил по полу, по волоску выставляя своё устройство в должное положение, и клял неровный камень словами, достойными проловившегося забойщика.

– И вот так сутки за сутками, – медленно выговорил Нерыба. – Если Гленя поесть не принесёт, вовсе забудет. Даже спит прямо там. Говорит, вдруг во сне явится, какой ключ отмыкает ещё одну книгу, чтоб сразу найденное испытать!

– Государь опалил его, отлучив от ближнего круга, а Тадга едва заметил опалу, – пробормотал Ознобиша. – Он тогда открыл руку умножения, вернул из забвения вруцелето, познал круги обновления великих начал… Он упрямо рассказывал о них, когда его выпроваживали за дверь. Глядя на него, я ужасался… а потом ловил себя на том, что завидую…

– Чему? – удивился Нерыба.

– Тадга занят одной наукой, а я несу бремена царедворца, – вздохнул Ознобиша. – Впервые входя в Книжницу, я был уверен, что от меня потребуется лишь знание судебников, лествиц, дееписаний…

– Каждый был когда-то молод и глуп, – хмыкнул Цепир.

– Я прошёл сходный путь, – улыбнулся Нерыба. – Сейчас я отделяю ветхие книги и возвращаю им жизнь и сам этим живу. А когда-то мечтал углубляться в старые летописи, отыскивать удивительные притчи, ведомые немногим, и забавлять людей пересказом. Вот, примером, кто теперь знает, что Первоцарь…

– Даже не помышляй! – Цепир резко подался вперёд, тут же дёрнувшись от боли в ноге. – Забудь и не вспоминай больше!

Он ничего не стал объяснять, лишь губы сошлись одной белёсой чертой. «В чём дело? – тревожно задумался Ознобиша. – В Первоцаре или в сказах, навеянных притчами древности?»

Ни он, ни хранитель так и не дерзнули спросить. Смущённый Нерыба что-то бормотнул, смолк, отвернулся. Цепир смотрел перед собой и… что он видел сквозь сумрак и толщу древнего камня? Ознобише его вспышка словно приоткрыла дверцу, таившую неведомое, жуткое… толком не зажившее, как и покалеченная нога…

Нерыба тяжело смотрел в сторону.

Ознобиша поклонился и отошёл от скамьи. Тадга наконец поставил своё сооружение, как считал нужным, и с бесконечными предосторожностями вынул из глиняного шара заглушку. В отверстии, достаточно широком для руки, виднелась площадочка, укреплённая на оси. Короткие втулки позволяли шару вращаться. Тадга сунул в отверстие зажжённый огарок и вскинул на Ознобишу воспалённые глаза:

– Погаси светильники!

Трое учеников Невдахи некогда ходили на равных. Ардван с Тадгой были даже постарше – и летами, и сроками обучения. Теперь Ознобиша звался государевым райцей, а они бегали на посылках. Однако в голосе счислителя звучала власть превыше всяких мирских чинов. Ознобиша приподнял стёклышко ближайшего стенного светильника, задул огонёк. Ардван, спохватившись, бросился ко второму, служка с охранницей – к третьему…

Топтама, стоявший у входа, с любопытством наблюдал за беготнёй.

В срединной хоромине стало непривычно темно…

…А потом на своде, выглаженном древними каменотёсами, разгорелись звёзды. Маленькое пламя подрагивало внутри шара, отчего звёзды мерцали, как настоящие.

Свод же отдалился, растаял, обернулся распахнутым небом…

Точки света переливались в безбрежной тьме, колеблемые божественным дуновением. Вот Ковш, вот Три Царя, вот Парус…

Тадга тронул шар, звёзды дрогнули и поплыли по извечному кругу. Со свода на стены, угасая возле самого пола… вновь восходя с другой стороны. Лебедь, Башня, Венец…

Лишь взволнованное дыхание нарушало тишину.

Люди, которым слово было хлеб и отрада, впервые не находили слов.

Торцы бочек ломали плавность движения, становилось заметно, что звёзды не Божьи, а рукотворные.

– А я говорил, чтобы разбили эти глупые бочки! – Голос Тадги звенел почти слёзной обидой.

– Эти бочки двести лет здесь стоят, – почему-то шёпотом возразил Нерыба.

– А звёзды светят от рождения мира!

«Я вправду считал, что моё разыскание о мнимой измене Эдарга станет самоцветом в науке? – спросил себя Ознобиша. – Гневался, зачем не ко времени явились хасины, возбранили покрасоваться! Я самотный дурак, а вот Тадга, лишённый милостей, в самом деле прыгнул выше многих голов…»

«Вот бы я ему… ну хоть печь для обжига раздувал…» – тоскливо маялся Ардван.

– Надо позвать сюда предводителя гончаров, – помолчав, сказал Ознобиша. – Почтенный делатель должен узнать, на что был нужен столь необычный и тщательный труд.

– Приблизилась гибель учёности! – раздался очень знакомый старческий голос, и в устье одного из ходов вспыхнул фонарь. Звёзды Тадги сразу померкли, словно истёрлись. Пышная борода Ваана тряслась от негодования. – Среди драгоценных книг, ценой крови спасённых в Беду, бродят площадные тати… безумные поругатели запретов… дикие хасины… Мы дождёмся, чтобы завтра сюда зачастили ещё и скудельники, измазанные перстью?! Вонючие кожемяки?..

Пока трое учёных думали над ответом, в дело встрял невозмутимый Топтама.

– Правдивый Мартхе… – сказал он, не пряча горского выговора. – Сильномогучий будет счастлив увезти с собой такой шар, ибо в его глине пребывают память и благоговение. Думается, разыскатель, вернувший нам звёзды, заслуживает великой награды. А уж тот, кто солнце вернёт…

Ознобиша живо повернулся к нему:

– Как, и у вас слышали о пророчестве?..

– На долгом пути нам не встретилось народа, обойдённого предсказанием о герое, рождённом разорвать тучи. В Хур-Зэх эту весть принесла ясновидица с повязанными глазами, вышедшая из скалы…

Ваан всё не унимался:

– Ремесленник расскажет своей бабе, та выболтает в портомойне товаркам!.. Подлый народишко повалит смотреть на тень от свечи! Разворуют… загадят… если не зеваки, то порядчики, призванные усмирять чернь!

Ткнул в спину внука, и тот пошёл вдоль стены, послушно зажигая светильники.

– Убью, ерпыль королобый!.. – заорал Тадга.

Небесные огоньки блёкли на своде, становились неразличимыми. «Кто-то зажигает нам звёзды, кто-то спешит погасить…» – подумалось Ознобише.

– Мы не входим в тонкости твоих трудов, умудрённый Ваан, – каким-то серым голосом наконец ответил Цепир. – И тебе незачем утруждаться, заботясь о наших.

Такое противостояние было Ознобише в новинку. Окольные праведных жили примером своих государей. На людях старались держать единую руку, а если ссорились за углом – людям про то знать было не нужно. Райца с лёгкостью представил, какая слава расползётся по Книжнице, а оттуда по городу. Он сказал:

– Почтенные, мы лишь извлекаем на свет забвенное и сокрытое. Суд о пользе найденного принадлежит не нам, но государям. Счислитель, явивший нам звёзды, трудится ради праведного Эрелиса. Пусть Тадга поднесёт третьему сыну дело своих рук и ума, как недавно довелось мне, и выслушает его приговор.

Ваан закатил глаза. Помню, мол, как ты срамился, нуждаясь в бесконечных поправках!

– Кому поднести, расщеколда? – опять взвился Тадга. – Я только вчерне!.. Лишь ярчайшие, да и то… безрукий горшечник сделал Хвост Лебедя ярче Ока… и как явить Гвоздь, ещё поди знай… а блудные звёзды… Месяц, Солнце…

Ваан стукнул посохом и величественно удалился. В сумерки подземного хода, в обжитую камору, где за бархатной дверницей ждало мягкое кресло, никем не понукаемая работа… корзина с лакомствами и подушки.

Ознобиша вернулся к Нерыбе, наклонился, спросил почти шёпотом:

– Что такого ты выведал про Первоцаря? Вопрошаю во имя своего долга райцы. Если это весть тайная и опасная, пускай станет щитом и оружием в моей руке, не в чужой!

Цепир до белых костяшек стиснул кулак, но хранитель книг улыбнулся:

– Мне попалась запись, что праотец государей всем лакомствам предпочитал ячменную кашу.

Малое имя

Там же, в срединной хоромине Книжницы, определилась ближайшая участь Сизаря. Ознобиша оставил мазилу служить Тадге, крепко подозревая, что несовершенство звёздных шаров происходило от несовершенства рисунков, представленных гончару. Вчерашний уличник оторопело поглядывал на нескладного юношу чуть старше себя, творившего чудеса и спорившего с великими.

– Твой ответ будет, чтобы счислитель царевича не забывал умываться и есть, – строго приказал райца. – С утра будешь ходить к благородному хранителю Нерыбе, его трудники наставят тебя в обращении с кистью и пером. Пополудни же господин счислитель будет ждать твоей помощи в росписи и рисовании звёзд.

– Без негораздков обойдусь… – заворчал Тадга, снимая шар с вертела.

– Я поверен от государя брать учеников и назирать над их учением, – перебил Ознобиша. – Не позволим себе забыть, что мы читаем книги, принадлежащие праведным и с их разрешения.

Тадга выпрямился с шаром в руках. Зло сунул его Сизарю – тот от неожиданности едва успел подхватить.

– За мной неси! Если уронишь…

Ознобиша с любопытством ждал продолжения.

– …буду ругать, – сказал Тадга.

По пути к Верхним воротам, уже за исадом, неторопливую пятёрку встретил Сибир.

– Что Смоголь? – бросилась к нему царевна.

Топтама с видимой завистью смотрел на волосатую ручищу Сибира, оплетённую цепкими пальцами служки.

– Спит, что ему сделается, – прогудел великан. – Лекарь хорошими лубками руку повил. Дивился ещё: чулые, мол, жилочки все как есть в целости, а прочее срастётся и памяти не оставит. Малец же! Я соплив был, тоже всё заживало, поплакать не успевал.

Говоря так, Сибир незаметно перегораживал хасину подход к любимой маленькой государыне. «Почему я не умею, как он?» – задался мыслью Ардван.

– Ты всё вздыхаешь, – подметил Ознобиша. – Что печалит тебя?

Ардван едва не отрёкся, опасаясь немилости, но вспомнил, как они выручали друг дружку в Невдахе, и устыдился.

– Став твоим скорописцем, я каждый день встречаю людей… – Ардван хотел сказать «даровитых», но вовремя передумал, – совершенных в принятом деле.

Ознобиша внимательно смотрел на старого друга.

– Служение праведным требует лучших. Вы с Тадгой здесь тоже… не только ради топчанов Невдахи. Что встало тебе против сердца? Отвечай, я должен знать.

– Я готов радеть о государевой пользе, но моё досужество кажется мне ничтожнейшим среди прочих, – выплеснул отчаяние Ардван. – Вот Тадга умудрился открыть, что небо звёзд может освещаться не только сиянием высших небес, но и внутренним, земным светом. Кто ещё додумался вывернуть мироздание наизнанку?.. Вот гончар: сделал же ему этот шар, и мы увидели созвездия. Вот ты: сразу называешь государю закон, и правый правым выходит… Вот это настоящие свершения, Озно… правдивый Мартхе… это свершения! А я чем занят? Записываю, как другие вершат?

«Мы знаем о прошлом лишь постольку, поскольку в давние годы кто-то рассказал о себе и о других и доверил свою повесть письму. А мы читаем, и верим, и судим минувшее по выгодной лжи, нанесённой на камень и кожу… ищем крупицы, намёки, ловим голоса правды… Пройдёт сто лет и… Да о чём я? Ты сам… погоди…»

Ознобиша даже остановился.

– Мы оба слепы, как еловые корни. Пророчество!

Ардван чуть не налетел на него.

– Пророчество? О царе, что солнце вернёт?

Ознобиша схватил его за плечо, глаза разгорелись.

– Мы не замечаем подсказок, покуда Владычица носом не ткнёт! Не бывает случайных мыслей, слов и поступков! Вот что ты сейчас сказал?

– Ну…

– Ты сказал: умный Тадга открыл, что небо звёзд может озариться как свыше, так и с земли. Что же, друг мой, явилось нам в Книжнице? Дерзновение счислителя, приросшее умением гончара? Свидетельство близости солнца, раз уж мы звёзды узрели? Или нам предстанет ложное солнце, мёртвое, как выводная кукла, пляшущая на жилке? А твоя оговорка про земной свет…

Ардван испуганно отстранился:

– Я просто сболтнул!

– Осмысли, кто может источать этот свет? Истый правитель, узаконенный лествицей? Или всякий, кто праведно понесёт великий венец? Благой жрец, проницающий зримое и незримое? Совокупный народ, стойкий в общих делах?..

Ардван страдальчески глядел под ноги, не радый затеянному разговору. «Вот поэтому, друг мой, ты носишь дощечку для письма, а я – серебряный знак, – грустно задумался Ознобиша. – Дело не в том, что мне тогда повезло донести воду, а тебе нет. Слова у тебя текут прямо в руку, не достигая рассудка. С другой стороны, начни они там застревать, был бы у меня столь дивный скорописец, как ты?»

Ближе к Верхним воротам начали попадаться хасины. Не настолько отчаянные, как телохранитель Топтама, углубившийся в город почти до исада, но всё-таки посягнувшие войти в недра земли. Молодые воины покупали рыбные лакомства у набежавших торговок, засматривались на бойких выскирегских красавиц. Сами ходили по двое-трое – опасливые чужеземцы, не вполне убеждённые в перемирии.

Они приветствовали Топтаму, как вождя, вернувшегося из набега, глаза вспыхивали восторженным предвкушением добычи и славы. А ещё они покидали облюбованные дела и тянулись за Топтамой наверх. «Ну да. Нижайший телохранитель. Неприметная рука на клинке…»

Когда вышли на свет и в стороне показались войлочные шатры, Топтама остановился.

– Выслушай, правдивый райца праведного Эрелиса, – немного торжественно обратился он к Ознобише. Приосанился, даже стал выше ростом. – Здесь, где над нашими головами простёрт клочок неба Хур-Зэх, пришедший свободным может говорить откровеннее, чем в подземельях. Прошу, мой сегодняшний брат, прикажи, чтобы пятерых обидчиков Топтамы не наказывали слишком жестоко. Видишь ли, я заплатил из своей казны, чтобы пасынки купца Жала подстерегли меня у отнорка. Тебе оставалось пройти полсотни шагов, когда я показался им и позволил напасть.

– Зачем? – только и выговорил Ознобиша.

Костный хруст, выбитые зубы, кровь на камнях подземного хода… Бедный Смоголь, обмякший на руках у порядчика…

– Я пожелал с лица на лицо узреть твоё благородство, о коем премного наслышан. – Топтама широко, обезоруживающе улыбнулся. – Я и в мыслях не держал, что Заоблачный Полководец одарит меня наивысшей удачей. Служка, что всюду сопровождает тебя, без раздумий сбросил личину лишь для того, чтобы уличный мальчишка сохранил владение пальцев!.. Отважная сестра государя возвысила мой дух, дав полюбоваться подвигом чести. Такой дар не вручается без отдарка. Мне кажется, ты уже догадался, что в твоей стране я назвался малым именем, принятым ради похода…

Ознобиша потянулся к шапке, собираясь преклонить колено перед шагадом. Газдарайн Горзе удержал его.

– Славные дщери Хур-Зэх не брезгуют одеваться в мужское, чтобы выиграть скачку или отомстить за родню. Целомудренная тайна царевны неприкосновенна, советник. Но скромный телохранитель Топтама всё же тщится надеждой, что ему позволят ещё перемолвиться с маленьким служкой, не дающим спуску обидчикам.

Безымень

В Выскиреге много колодцев.

Есть питьевые. Туда трещинами течёт влага с капельников, с залежей снега, венчающего утёсы.

Есть сущие пропасти, что уходят на страшную глубину и сообщаются с морем. Вековечный Киян размеренно дышит, вода в нём, как говорят выскирегцы, заживает и западает. Когда меняется прилив, морские колодцы возмущаются и бурлят. Толкучая зыбь слагает на поверхности почти различимые лики. Перетекая подземными дудками, вода ревёт, свищет, рокочет… вещает почти человеческими голосами.

К морским колодцам девки ходят гадать о суженых.

Вглядываясь, как в туманное зеркало, в тёмную неспокойную воду, силятся рассмотреть мужской облик у себя за плечом. Слушают зыки в глубине: вдруг да имечко прозвучит?..

– Звали её Сватавой, – рассказывал Сибир. – Матушка говорила, на старом языке это «приносящая счастье». Хороша была – глаз не отвесть! Сама рыбацкая дочерь, а сговорили её за справного зверобоя, он на дальние острова с ватагой ходил. Сказывают, не токмо волей родительской плат внахмурочку повязала. Рада-радёшенька была доброго молодца обнимать. И вот уж и рубахи посадские сшила, вот уж и рукобитье свершили… да тут пала с островов буря. Расходился Владыка Морской, острогу воздел!.. И вынесло к Ожерелью дощечки от жениховой лодьи. Оно, Ожерелье наше, о ту пору впрямь зелёное красовалось. Песок белый, чистый, волнами умытый. Я мальчишкой туда под парусом плавал, берега жемчужные помню.

Сибир нёс цельную волоху, снятую с белого оботура. Ту самую, что стелили царевичам для выхода к хасинским гостям. Царевна Змеда так пристально слушала о намеченном гадании, что Эльбиз загорелась: «А пошли с нами, сестрица? Вдруг тоже лицо разглядишь, имя услышишь?»

«Нет, нет, – отреклась Змеда. – Куда мне…» И заробела пойти. Однако меховую шкуру дала, попросив рассказать потом, что колодец откроет.

– А я слышала, – вставила Эльбиз, – не дощечки там были. Выловили рыбу острорыла, брюхо взрезали, а в брюхе отъеденная рука со знакомым кольцом!

Сибир переложил громоздкий свёрток с плеча на плечо. С кем спорить взялась! Он-то выскирегским легендам от колыбели внимал!

– Люди, государыня, что угодно соврут для пущего страха. Их слушать, вечорнего случая не узнаешь, ветхость старобытную и подавно! Не глотали рыбы ничьих рук, как есть обломки прибило. Померкла Сватава… побежала не глядючи… и то ли сиганула в колодезь, то ли оступилась… городьбу над устьем потом только сложили. Так и не сыскали бедную девку, отлив был, утянуло водой незнамо куда.

– Сама прыгнула! – решила царевна. – Это с мостика оступиться можно, умом помрачась. А в глубокую пещеру случайно не забежишь, не улица проходная.

Извилистый ход в самом деле всё время спускался, и притом круто.

– Я ещё слышала, собачка у Сватавы была, – сказала Нерыжень. – Выть ходила к колодезю. Потом тоже пропала.

– И теперь людям, кто лишнее гадает, далёкий лай слышится. Остерегает, – кивнул Сибир. – Ну так вот. Собрали бедной Сватаве пир поминальный… тут пропавший жених в дверь и вошёл. Оказалось, чужой корабль ватажников спас. Узнал про невесту, весь белый стал. Ввадился посиживать у колодезя, по имени звать. Так с горя и зачах. А вскорости примечать стали, что колодезь правду вещает, когда спрашивают о сердечных делах.

Порядчики, друзья Сибира, загодя проследили, чтобы к месту гадания не совался праздный народ. Пещера, с её вечными сквозняками из бездны, прежде была глухим закоулком, какими изобиловал Выскирег. Пол – глыба на глыбе, сверху каменные сосульки. Со времён «Приносящей счастье» люди здесь устроили почти храм. Выгладили свод, убрали обломки, огородили кладкой устье провала…

Царевна сразу подбежала к колодцу, глянула за край, прислушалась. Внизу не слыхать было никакого движения, даже плеска. Лишь негромко, однозвучно пел сквозной ветер. Это значило, что до поверхности, могущей что-нибудь показать, было много саженей. Эльбиз вытянула руку со светильником, но ничего не увидела. Отвесную дудку заполняла густая, как кисель, тьма.

Сибир тоже подошёл, посмотрел, удивился:

– А пора бы приливу.

Эльбиз отвернулась, стала хмуро смотреть на устье прогона, которым они сюда пришли.

– Всё зря! – сказала она. – Это знак мне! О чём гадать собралась, если всё уже решено!

Досадное восклицание рассыпалось отзвуками. В одной стене заплакало, в другой – засмеялось. Тени камней изготовились восстать провидицами с шёлковыми повязками на глазах. Вещий колодец любил почтительную тишину.

– Решено будет, когда решат. А пока – вилами на воде, – вполголоса возразила Нерыжень. – Не сворачивать стать, коли пришли.

Сибир разостлал волоху – хвостом к колодцу, мордой прочь. Девки сели, прижались. Сибир длинным чапельником обвёл обережный круг и сам ступил внутрь, потому что Сватава бывала щедра, бывала строга, бывала проказлива.

– Мы же сегодня не смеялись, не веселились? – шёпотом понадеялась царевна.

Нерыжень подтвердила:

– Воды грязной не лили, золу на улицу не метали.

– Дров не пилили.

– Ещё и блинов напекли Сватаве на онученьки, чтобы ей сети не подворачивать.

– А если спросит, сколько звёзд на небе?..

Обе помнили чудесный шар Тадги, но бесплотный дух ждёт заветного слова, и верный ответ был:

– Звёзд – сколько шерстинок на боку у чёрной коровы, а другого счёта им нету.

Сибир вытряхнул белёный столешник, накрыл девок. Если Сватава явится гневная, вместо гадальщиц ей предстанет сугроб.

– А ты спрашивать будешь? – прошептала царевна.

– На что мне, – тихо ответила Нерыжень. – Ты иголка, я нитка.

В недрах колодца явственно зашумело.