Непростые истории 5. Тайны ночных улиц

– Смотрите, призраки! Вот – главное доказательство, люди существуют. Это – человек! Пора признать правду!

Толпа шумела.

– Люди существуют, смотрите, – холодно провозгласил Сириус, и ропот прошёлся по толпе: – Этот человек – настоящий. Мы можем у него выведать секреты параллельного нам мира, узнать, как перемещаться между мирами. Нам больше не придётся вымаливать у звёзд хоть немного света! Мы заберём их солнце. И луну! Мы сможем жить, как захочется! Свободно!

Воротник сдавливал шею Эль, она задыхалась. Я знал, что люди любят воздух и что без него им смертельно плохо, и, растолкав призраков, с силой опустил руку Сириуса, ударил его. Он ведь тоже это знал!

Эль беспомощно упала на меня. У неё были закрыты глаза, но она дышала.

– Нет-нет, это не человек, – нелепо пытался разубедить я призраков. – Это ростовая кукла со светодиодами, – я сам лишь отдалённо понимал значение своих слов: – Иллюзия… Мы решили вас разыграть.

Реакция призраков не заставила себя ждать: «Идиоты!»; «Только время зря потратили!»; «Ни минуты покоя из-за вас двоих!»; «Валите отсюда и больше никогда не появляйтесь!»

Но самое страшное: «О книжках своих можете забыть. Мы вынесем дверь в ваши квартиры и сожжём все книжки, даже пепла не оставим».

– Стойте! – я осторожно положил Эль на бетон и устремился за ускользающей толпой. Меня толкнули, отвесили пару тумаков – так что я упал. Лязгнул засов – они заперли чердак с той стороны.

Я прижался к железу двери и, запустив пальцы в волосы, представил, как призраки врываются в наши с Сириусом дома, переворачивают всё вверх дном, злобно хохочут, кидают книги в кучу на лестничной клетке, обливают бензином и сжигают.

– Ты предал меня, – это был Сириус, и настроен он был враждебно. – Всё бы получилось, не путайся ты под ногами!

Мой друг принял меня за врага.

– Неужели ты не понимаешь? Они охотно поверили в бред, что я им наплёл, потому что ничего не хотят менять. Они погубили бы Эль, а потом выставили бы тебя дураком.

– Дураком меня выставил лучший друг. Я ненавижу тебя за это, Антарес. Ты мне сделал очень, очень больно. У меня ноет в груди.

Сириус опустился передо мной на колени и поднял мокрое лицо:

– Это слёзы, Антарес. Ты заставил призрака плакать.

– Сириус, прости меня, я ведь…

– Кажется, ты придумал способ убийства призраков. Убийства разочарованием… Я умираю, Рес.

– Что за глупости…

Странный золотой свет ослепил меня. На месте Сириуса остались сияющие пылинки, медленно оседающие вниз.

Разочарование расщепило его.

Я вспомнил, как когда нам попадались совместные смены на крыше, мы приносили плед, фонари, книги, и читали звёздам истории о людях. Тогда у Сириуса и появилась мечта стать главным в городе, чтобы пробудить призраков к жизни. Сделать так, чтобы они захотели счастья.

– Сириус… Я не хотел, чтобы ты вредил человеку, – пробормотал я.

И остался один в кромешной тьме. Эль тоже исчезла, но от неё и пылинки не осталось.

Стоит ли говорить, что дальнейшее моё существование, и раньше лишённое смысла, стало бесполезным вконец?

***

Говорят, наши воспоминания – в тёмном, тёмном страшном подвале. Это метафора, а ведь меня, и правда, словно чей-то голос зовёт в подвал, обещает рассказать правду. Я его не слушаю, потому что так не бывает.

Призраки одиноки, в этом их судьба. Они не должны ни на что надеяться и, когда приходит их черёд, им следует покорно вымаливать у звёзд сияние: может быть, они когда-нибудь простят и вернутся на чёрные пустые небеса.

Всё в доме после погрома на своих местах: время навело порядок. Но на полках чего-то не хватает: волшебного, бумажного. Книг не вернуть. Во всём городе больше нет ни одной.

А были ли они?

Было ли вообще это всё? Хочется, чтобы не было – Сириуса, моего бедного наивного друга с красивой улыбкой, которого я предал, и зеленоглазой Эль, человека, которого я смертельно обидел.

– Эль, я подарю тебе своё имя, – говорю я, обращаясь к потолку. Из квартиры выходить страшно, да и звёзд больше нет. Горло стягивает невидимая цепь, потому что призраки за стенами слушают меня: – Имя – самое дорогое, что у меня есть, и оно больше не нужно. Нужно только твоё прощение. И доказательство, что ты – есть. Ты – не плод больного воображения. Пусть я сгорю от вины! Зато у меня было такое приключение! О чём ещё может мечтать призрак?

Я ещё раз осматриваюсь: ничего не напоминает о её появлении. Выбиваю из подушки пух, рву обои, бью посуду на кухне. Вижу кружку, из которой пила Эль, и её тронуть не решаюсь.

Когда поднимаю голову, всё на прежних местах. Всё в порядке. Как будто я ничего не делал.

Не наплевать ли на то, что со мной будет?

Мне нечего терять.

***

Они бегут за мной – призраки. Тыкают в меня пальцами и издеваются. Они твердят, что я сумасшедший, толкают меня в мусорные баки, вытаскивают, а потом снова бросают. Они мешают меня с грязью, но я слышу, как голос Эль зовёт меня. Я представляю лестницу, ведущую далеко-далеко вниз, во тьму, представляю во тьме дверь, а за ней – белый свет, представляю, как вхожу, а меня ждёт Эль, обнимает… Я хочу чувствовать присутствие Сириуса и знать, что он не сгинул навек.

«Я не сгинул, Рес, – слышу его голос. Будто он говорит с провинившимся ребёнком, которого любит: – Я проснулся. И ты проснись. Тебе не место в городе призраков. Не обижайся».

Не обижаться? Мне? Сириус, даже если ты глюк – я счастлив тебя слышать. Всё равно, что в этот момент призраки со мной делают.

«Рес, у тебя ещё есть шанс выбраться. Жаль, что другие призраки не знают, что с ними на самом деле. Мне хотелось помочь всем».

Призраки кричат, издеваются:

– Ты лишний, Антарес!

– Зря мы тебя сразу не разорвали, позволили передохнуть в квартире. Мы надеялись, звёзды вернутся. Они не вернулись. Из-за тебя мы навеки застряли во тьме.

– Придурок, я же говорил, из-за тебя не видать покоя!

– Ну ничего, впереди вечность. Мы оторвёмся на тебе, Антарес!

Я понимаю, что кто-то тянет меня наверх, но ещё я понимаю, что лежу в противной жиже, избитый, не двигаясь, и никто не поможет подняться. Они раздирают меня на части.

«Рес, реши, веришь ли ты в людей, в себя, в меня. Это всё изменит. Мы ждём тебя».

Это Сириус. Он по ту сторону. Я верю. Кто ещё может быть так крут? Моё воображение на это неспособно. И люди точно-точно есть. И Эль есть. И я справлюсь. Вытерплю. Сколько угодно. Лишь бы её ещё раз увидеть – и Сириуса.

Я отвечаю обидчикам, распадаясь на атомы:

– У меня нет имени. Меня… зовут… не Антарес…

***

Я хочу увидеть осень. Чтобы падали алые, жёлтые листья, а мы с Эль сидели в парке. Я – в чёрном пальто, и она – в красном, с букетом рябины в руках. Я хочу, чтобы она положила голову на моё плечо, а я читал ей книгу… о призраках, которые не верят в людей.

Сириус, почему я тебя больше не слышу? И почему мне… тепло? Игла в вене, трубочки какие-то, пищалки. Не могу пошевелиться. На меня смотрит девушка в белом халате и маске. У неё тёмные волосы и зелёные глаза.

Эль?

Она зовёт кого-то. Прибегают ещё в белых халатах. Суетятся. Эль роняет что-то на пол. Получается повернуть голову.

Сириус, это ты. Тоже с иглой в вене, в трубочках. Ты меня узнал. Улыбаешься мне. И я улыбаюсь.

Сириус, кажется…

Мы – люди.

Алексей Ладо

Совладелец литературного сайта, пишу малую и большую разножанровую прозу, стихи, рецензии. Рассказы опубликованы в сборниках «Синяя книга» (2014, «Дятловы горы», НГ) «О любви» (2016, АСТ, Москва), «О бабушках и дедушках», (2018, АСТ, Москва), в сборнике рассказов «Голос пули», посвященном 100-летию А.И.Солженицына (2018, Перископ-Волга, Волгоград), подборка поэзии в сборнике стихов современных поэтов «Высоцкий 80», посвященном 80-летию В. С. Высоцкого (2018, Перископ-Волга, Волгоград). «Зачем тебе крылья, Икар» – в тройке победителей поэтического конкурса Интернационального союза писателей (апрель, 2017). «Война цветов» – дипломант международного поэтического конкурса «Большой финал», 2017-18. «Море, крабы, осьминоги» – победитель в номинации «Рассказы для детей» международного литературного конкурса «Мой аленький цветочек» (ж. «Параллели», № 5, 2018, Инсома-пресс). Люблю смешивать времена и поколения. Почитать можно здесь: https://ficwriter.info/polzovateli/userprofile/Almond.html

По ту сторону

– Ой, он такой красивый, если бы вы видели! – говорила симпатичная рыжеволосая девушка двум подругам, в глазах которых явственно читалась зависть. Троица сидела в салоне, у столика, на котором валялись раскрытые каталоги, образцы тканей и кружев. – Высокий, черноволосый, глаза синие ясные! Как посмотрел на меня – все! Любовь с первого взгляда.

– Брюнет, значит… – нервно протянула одна из подруг, длинным расписным ногтем переворачивая страницу каталога.

Вторая – белокурая маленькая синеглазка – вздохнула:

– Любовь…

***

Я больше не чувствовал времени. Казалось, что так было всегда: прошлого нет, я вечно бреду по этому туннелю и не помню ничего.

Помню, конечно. Воспоминания миражами колышутся в голове, скользят, перемешиваются, краски их вспыхивают и выцветают, неизменно растворяясь в данности – в бесконечности туннельной тюрьмы, куда я попал, не совершив ничего плохого…

Я помнил уютную комнату, в которой жил спокойно долго-долго, помнил, как однажды в стене образовалась дыра размером с дверь, и оттуда хлынули запахи иного мира: воска, пудры, нафталина и цветов.

И я шагнул туда – в дыру – как был: с карамелькой за щекой и надкушенным бутербродом в руке.

Нет! Не сочтите меня за пытливого исследователя! Упаси преисподняя от экспериментов над самим собой. Это был – Зов. Такой Зов – что ноги сами зашагали, не дав ни секунды времени для размышлений.

Марионеткой, которую тянут невидимые нити, я прошагал метров пятьдесят, опомнился, оглянулся, но вместо ожидаемого светлого проема за спиной был все тот же туннель, что и впереди: сумрачный, с зеркальными вкраплениями в стенах без боковых коридоров, узкий – всего-то метра полтора в ширину, в высоту – два. В туннеле не стояла кромешная темнота, но откуда шел неприятный безжизненный белый свет – я разглядеть не мог.

Конца не было сзади, конца не было впереди… Был лишь Зов, который заставлял идти быстрее, поднимал, когда я без сил опускался на пол, подгонял, если ноги совсем отказывали и, кажется, всегда находил во мне еще неиспользованную энергию.

Сколько уже я так иду? Не знаю…

Давно исчез бутерброд с колбасой и сыром, опустел пакетик с чипсами, к моей радости обнаруженный в кармане, – теперь я только пил, припадая к зеркальным стенам, по которым изредка бежали струйки воды, вытекающей неизвестно откуда и пропадающей неизвестно куда. По вкусу и на цвет ржавая, словно из батареи. Все же вода на время отбивала запахи, накатывающие волнами: то запах кошек в течке – удушливый, выворачивающий желудок, то тухлой рыбы, то отхожей ямы, аромат увядших цветов и воска – этот запах, хоть и остался позади, но, казалось, пропитал всю одежду.

В очередной раз по икрам прошла судорога, я остановился, но тут же сделал новый шаг, увлекаемый Зовом. Я пробовал руками упереться в стены. Нет! Лучше идти, чем чувствовать, как бессознательная твоя часть рвется вперед, а сознательная начинает умирать, вцепившись в стенные выбоины и выпуклости.

Зеркальные серебристые квадраты должны были бы отражать меня – идущего по туннелю, однако я видел в них какие угодно тени, но только не себя. Серый их цвет мерцал кое-где, становясь ослепительно белым, местами окрашивался красным, как будто тут только что совершили убийство. Цвета дробились, мозаика стен перекликалась с полом.

Полом ли? Субстанция под ногами походила на смесь тягучего каучука с бетоном – вместе с тем зернистая, неоднородная. Коричнево-черная поверхность то и дело вздымалась или же прогибалась так, что в ней возникали отверстия, из которых со свистом вылетали пар и струйки огня. Приходилось перепрыгивать не по своей воле. Что до меня – я был уже готов сгинуть в одной из таких ям, но Зов не позволял.

Туннель прямой, как лифтовая, только горизонтальная, шахта стоэтажного дома, отсутствие поворотов ломало психику…

Пугали звуки. Они возникали внезапно, нарушая тишину в тот момент, когда она уже начинала давить на уши.

«Ртчшср» – заставлял вздрогнуть неожиданный скрежет впереди. «Ииииииииии» – тонко и визгливо раздавалось вдруг, и сердце сжималось от страха. «Шшшшшшш», словно кто-то полз – длинный и чешуйчатый. Этот крадущийся шелест невидимого тела вызывал мурашки.

В придачу к страшным звукам я чувствовал странное: то ноздри забивались серой пылью туннеля; чьи-то невидимые руки опускались на плечи; как будто по лбу пробегало что-то – маленькое и неприятное; ноги натыкались на нечто, похожее на труп, перешагивали, но задевали – кость?

Самое кошмарное: лязг мчащегося на меня поезда и ощущение ветра от него, запах гари! Я же не мог никуда деться из туннеля и метался, ударяясь о стены, пока не понимал, что это все – фантомы.

Потом снова наступала тишина. Вновь давила, как вода на утопленника. И опять я брел, не чувствуя ног и отмечая движение только в перемене оттенков серебристых, черных и красных цветов и в возникающих время от времени струйках воды на стенах…

Всему приходит конец. Я сначала не увидел его, а почувствовал.

Зов как будто ослабел и не тянул меня, а вел, подталкивал в спину, осторожно приближая к цели.

Живой свет мелькнул впереди, словно там открыли дверь и держали свечку, чтобы я не заблудился.

Тишина лопнула, как мыльный пузырь, туннель наполнился едва различимыми бормотанием, вздохами, всхлипами. Я разобрал отдельные слова и вздрогнул.

Так вот оно в чем дело, забери меня, господь, в райские кущи!

Двадцать первый век на дворе! Это ж надо было додуматься-то!

И где эта дурища взяла заклинание, о действии которого я уже начал забывать, как о страшном сне?! Сто лет покоя – и вот на тебе, сюрприз: седина в шерсти, мозоли и возможное заикание!

«С кем быть суждено, с кем век проведу (кашель)… Суженый, покажись (всхлип)… Ряженый… ну, покажись же (вздох)».

Сейчас… покажусь. И покажу тебе, где нынче раки в преисподней зимуют!

Я быстро провел по рогам, стряхивая серую пыль туннеля, вернул им черный глянцевый блеск, подпустил во взор красных всполохов, вздыбил шерсть, протянул вперед руки, целясь копытами прямо в огонек свечи.

Сознание вызывающей – открытая книга, три извилины. И зачем дурында полезла к зеркалам, когда у нее в голове – Вася из соседней квартиры?! Гадательница, мать твою люциферову!

«Суженый… ох… я устала уже… явись… (кашель, всхлип, вздох)»

А я не устал? С койки сдернула, по туннелю погнала… Явлюсь… во всей красе адовой! Будет тебе не Вася, а кошмар на века. На век, то есть, девичий… ну или на задницу – приключение.

Отверстие, в котором уже угадывались и кружевная ночная рубашка, и светлое личико в конопушках, с глазами-блюдцами, – задрожало, словно было лишь поверхностью зеркального омута, пошло рябью.

Истошный визг резанул уши похлеще былого поезда, сменился смехом пополам с рыданиями. Свечи погасли, мелькнуло что-то белое, меня словно шандарахнуло по рогам дубинкой, и все пропало…

Я стоял в квартире с карамелькой за щекой, с недоеденным бутербродом в руке и почему-то с пустым пакетом из-под чипсов. Никакой дыры в стене не было, но то ли на задворках сознания, то ли в подъезде нашего бесовского общежития – ул. Злопазухи, д. 666ю, кв. 6/3 – дребезжал звук бьющихся зеркал. В осколки! Я засунул палец в ухо, поковырялся и вытряхнул надоевшую мелодию, радуясь поверью: чтоб мне семьсот лет такого счастья не видать!

***

– А мне вот это нравится! – рыжая девица с лицом, усеянным веснушками, словно ночное небо звездами, открыла страницу каталога, где красовалось свадебное платье, украшенное серебряной вышивкой.

– Твоим волосам больше пойдет с золотом, – засомневалась одна из подруг.

Вторая – нервная – заметила как будто невзначай:

– Ты же Васю своего с детства знаешь, сама говорила. Ну какая тут любовь с первого взгляда?

– И что? – счастливая улыбка тронула губки невесты. – Я его два года не видела. Приехала домой на новогодние каникулы и встретила вдруг в подъезде! Как раз на следующий день после Рождества. Идет Вася прямо на меня, в руках пакетик чипсов держит. Черт дернул, что ли, я ему говорю: «Вася, привет, не угостишь?» А он растерялся, вертит пустой пакет, молчит и глаз с меня не сводит. Ну а дальше… пошли мы вместе – чипсы покупать.

– Здорово, – вздохнула белокурая подружка, – я тоже так хочу.

– Чипсы! – фыркнула нервная. – Из-за такой ерунды – и любовь!

– И свадьба! – рассмеялась веснушчатая невеста. Девушки снова склонились к каталогу белоснежных нарядов…

Про гадание и разбитое зеркало не было сказано ни слова.

Страшная история

Спрашиваете, почему у меня – молодого – волосы седые?

Хорошо, расскажу.

Вот, значит, как это было…

Есть на окраине нашего городка старое, наполовину заброшенное кладбище, граничащее с вековым дремучим ельником. Возле самых ворот еще хоронят, но ближе к центру, а уж тем более к лесу, дорожки кладбища заросли низкой травой; могучие деревья вспучили корнями забытые могилы, повалили деревянные кресты; каменные памятники с неразличимыми от времени надписями обкрошились, покрылись мхом, ржавые оградки спрятались в зарослях лесной повилики и дикого плюща. Между могилами в тени деревьев пышно разрослись крапива и колючая малина с огромными, с подушечку пальца, ягодами по осени.

Однако возле самых ворот искусственные цветы на венках еще не потеряли красок, не истлели под солнцем. Гуляют по расчищенным дорожкам родственники умерших, красят голубой краской оградки, моют минералкой глянцевый мрамор.

Далеко никто не ходит. Разве что редко-редко заглянет в отдаленные уголки кладбищенский сторож да пробежит, пугаясь, рисуясь друг перед другом небывалой отвагой, стайка бесшабашных мальчишек.

Вот на «слабо», скажу я вам, меня и купили…

Сколько раз говорил себе – понты до добра не доведут. Точно.

«Не слабо ли, – подначили как-то приятели, – прогуляться тебе по кладбищу, по самым его заброшенным местам?»

«Не слабо», – отвечаю.

Поспорили, цену обозначили, ударили по рукам. И так оказался я на кладбище. Да не днем…

Было это как раз в ту майскую ночь, когда, говорят, странные дела вокруг творятся, когда между мертвыми и живыми реальность истончается до ниточки. Самое время – маленькая пауза между сумерками и ночью, – горизонт очерчен тонкой светлой полосой ушедшего солнца, небо еще синее, а не черное, но на нем уже загораются первые звезды. Выплывает полная важная луна, и птицы смолкают, уступая место невидимым ночным обитателям леса.

Вот в такую пору и пошел я гулять по кладбищу. А что? Парень я смелый, ничего и никого не боюсь, во всякие ужасы, в сказки кладбищенские не верю.

Иду себе, помахиваю сорванной травинкой.

Все же, знаете, как-то жутковато стало. Черные силуэты деревьев обступают дорожки, тянутся ветвями, цепляются за одежду, чуть ли не рвут ее, под ноги суются старые корни, скрипят пошатнувшиеся кресты. По спине – холодок, словно идет кто сзади, подкрадывается, дышит в затылок. И озноб этот – уже и не холодок, а мороз по коже.

Потому и шарахнулся я в кусты, когда увидел впереди, на вросшей в землю чугунной скамье, две серые тени.

Выглянул осторожно: сидят, прижавшись, не шевелятся. В темноте белеют лица, а на них черные пятна глаз и губ.

Хотел я уже отступить в лес да убежать, как вдруг слышу дрожащий голосок – тихий-тихий, словно из-под земли:

– Дяденька, не уходите, дяденька…

И другой – такой же приглушенный, шипящий – вторит первому:

– Не уходите, пожалуйста. Мы заблудились. Проводите нас до ворот, если не трудно.

Жалобные такие голоса, плачущие.

«О, – думаю, – а вдруг они меня заманивают? Набросятся потом, и косточек не останется».

Да ну, бред же! Какие упыри, русалки или призраки из могилы в двадцать первом веке?

Делать нечего… Вышел я из кустов на дорожку.

Две тени поднялись навстречу и превратились в двух девиц высоченного роста. Легче мне не стало. Девицы – в черном с головы до пят. Лишь лица да ладони белеют. Глубокие пятна глаз и ртов – точно провалы могильные. Бррр!

– Отчего не проводить, провожу, – говорю и не заикаюсь… почти.

Вот, значит, идем мы по дорожке. Девицы под руки меня взяли, жмутся, молчат, лишь глазами зыркают по сторонам – на могилы, исподтишка и меня разглядывают. Чувствую, от них это холодом веет, и запах, знаете ли, странный такой, мертвый, как из старой пудреницы бабки-соседки. Я уж сам – ни жив ни мертв – еле ноги переставляю. Страшно…

Так, молча, добрались мы до первого фонаря.

Ой, братцы, вот тут-то и появились, наверное, у меня седые волосы. Лучше бы фонарь не светил!

Глянул я на спутниц и обомлел весь: одежды на них угольные, под ними плоские, высохшие, видно, тела; запястья змейками рисунки синие обвивают, костлявые пальцы с длинными черными ногтями унизаны массивными перстнями с матовыми кровавыми камнями. У обеих девиц волосы темные, сальные, спутанные, на белых лицах глаза сажей обведены, а в них свет фонаря адским огнем отражается, и губы ярко-красные. Жуть.

Та, что слева, увидела мой испуг, ухмыльнулась, зубами клацнула:

– Что, – проскрежетала, – боишься? Прикольно. Не бойся, мы тебя не тронем.

– Мы, правда, заблудились, – хрипнула та, что справа.

Ох, как я обрадовался, когда за поворотом началась асфальтированная дорожка, а в конце ее показались освещенные фонарями ворота. Но до ворот еще дойти нужно, а ноги не слушаются. Кое-как доковылял, поддерживая девиц под худые руки.

Да вы не переживайте, братцы, так ничего и не произошло. Говорил же: не верю я во все эти «загробные бредни».

Распрощались мы вполне нормально. Я даже хотел телефончики записать, но успел спросить только:

– Кто вы, девушки?

Одна из них прошептала словечко на ухо:

– Готы…

Девицы хором сказали «спасибо», чмокнули в щеки кровавыми губами, похлопали меня по плечу и растворились в темноте за широкими воротными створками.

А я что? А я ничего.

Спокойно пошел обратно.

Добрался уже без всяких происшествий до своей уютной могилы, нырнул в гроб, крышку сдвинул и заснул крепко, без всяких кошмаров.

Что бы там ни говорили мои приятели-соседи, а бродить по кладбищу ночью нисколько не страшно. Двадцать первый век все же. И люди живые тоже вовсе не такие страшные, как старики их описывают, даже – как там девчонка выразилась? – прикольные.

Говард Кинг

Не знаю, как так вышло со мной, но я с детства был без ума от жанра ужасов, с ним же – и с мамой преподавателем литературы и русского языка – позже пришла любовь и к литературе в целом. Возможно, это была некая форма мазохизма, может и психического расстройства, но мне мальчишкой нравилось после просмотра или прочтения чего-то страшного ощущение, когда ты зарываешься с головой в одеяло, прислушиваясь к каждому шороху в доме. Ты будто попадал в другой мир, картина реальности менялась, и теперь играть нужно было по другим правилам. Естественно, я искал всё новые и новые грани этого ощущения и пришёл от Д.Емца с его «Чёрной-чёрной простыней» и «Мальчиком-вампом», к вышеупомянутому сэру Кингу, будь он неладен! От «Ночной смены» я был просто в восторге и ужасе. Кинг открыл мне Брэдбери, Лавкрафта, Готорна, и понеслось – не остановить. В итоге поиск привел меня в старших классах к мысли: «А почему бы мне не сочинить историю, где все будут играть по моим правилам?». Не знаю, что я там натворил в своей голове тогда, за какие рычаги дёрнул и на что себя обрёк, но только теперь, спустя пару лет, я по-настоящему начинаю себя плохо чувствовать, если не пишу и не читаю, меня будто затягивает в зыбучие пески.

Сорок четвертый Хэллоуин

Дьюи Андерсен проснулся от звона часов в гостиной, извещавших об окончании половины суток. Совсем скоро входная дверь будет страдать от стучащих в неё детишек. С кухни доносился сладковато-кислый запах тыквенного пирога. Сьюзи, жена Дьюи, считала, что на праздник, главным символом которого является тыква, грех не печь тыквенные пироги. По вкусу эти кругляши были так себе, но Дьюи, чтобы не расстраивать Cью, съедал два кусочка и сына Питера заставлял сделать то же самое. Угрозой непослушанию служил запрет выходить из дома. Это срабатывало тогда, когда Питер ещё бегал за сладостями в искреннем предвкушении, срабатывает и сейчас, когда поход за конфетами сменился розыгрышами над школьными учителями и несомненной фишкой, о которой за пределами городка Эйбон, наверняка, никто не слышал – игрой под названием «Конфетные Пираты».