Кодекс Холлнуорда

Она, казалось, превратилась в статую, не веря своей удаче. Путаница в документах, в бюрократической машине Холлнуорда, играет ей на руку. Сердце забилось чуть быстрее. Нет, лучше места для того, чтобы исчезнуть, чем трущобы забытого всеми города. «Думаю, я смогу договориться с этим Райсом», – Лейла глубоко вдохнула, успокаивая в себе эмоции, – «Давай, старичок, помоги мне.»

Лейла медленно перевела на него взгляд, будто только сейчас заметив нечто незначительное и надоедливое. Ее глаза скользнули по Роджерсу с легкой брезгливостью и тут же уставились куда-то в пространство за его спиной, как будто он уже перестал существовать.

– Как хочешь, – резко ответил Роджерс и достал новый карандаш, громко выкатив ящик стола, – ты сама вынуждаешь меня это делать, – грохнуло и в воздух взлетело облачко пыли, когда он с силой задвинул ящик обратно.

Он сделал пометки на открытых страницах, полистал еще раз книгу, что-то стер, снова полистал и начал писать на открытой странице. Писал он медленно, в полной тишине, старательно выводя буквы. Закончив, отложил карандаш в сторону, еще раз посмотрел на Лейлу, плюнул на пол и достал из ящика стола потрепанную книгу. Пыль, летающая в воздухе, понемногу оседала на пол, стол и карандаш, валяющийся на полу.

Рождерс читал, или делал вид, что читает, не обращая больше на девушку никакого внимания. Лейла пыталась прикинуть, сколько Роджерсу лет, потом представила, как спрашивает его об этом, мило и заискивающе улыбаясь, и желудок скрутило. Она постаралась продышаться, отмечая, что сегодня тело слишком бурно реагирует на внешние раздражители.

Запись в дневнике самоанализа.

Видимо, был нарушен химический баланс. Обезвоживание. Эмоциональная перегрузка. Нужно отследить момент, выяснить, когда этот началось. Во время собеседования? Нет, состояние уже было. Меня бросало то в холод, то в жару. В тележке? Тоже было, ладони взмокли, когда мужчина взял меня за локоть. На остановке? В животе необычно екнуло, когда Рональд забрал у меня сумку, значит состояние наступило еще раньше. Возможно, это реакция на вшитую капсулу с этоногестрелом? В эту поездку мне отказали в таблетках и впервые вшили капсулу. Видимо, она выпускает слишком большие дозы гормона.

Время в распределителе Роджерса ползло очень медленно. Я рассматривала комнату, стол и Роджера, что задремал (сначала я думала, что скончался) над своей книгой, здание не издавало ни звука. Ни скрипа половицы, ни стука дверью. И никакого движения воздуха, будто ты закрыт в пластиковой бутылке. Мне казалось, что я слышу, как стучит мое сердце и шумит в ушах кровь. Ощущение, будто она складывается в чей-то тихий, скрытый помехами голос, но я не могу забрать слов. Голос знакомый, и чужой одновременно. Возможно, еще она побочка от капсулы. Что ж, тут сухо и тепло, я особо ничего не пила, так что проблем с туалетом не будет. Пока этот окаменевший похабник храпит в своей пыли, есть время прикинуть, что делать дальше.

Райс и его семья назначались моими, как я понимаю, хозяевами. Возможно, они должны будут следить за мной. Первое – нужно им понравиться, втереться в доверие, сыграть роль безропотной беженки. Через них – узнать все о городе, его законах и, главное, о Алане. Второе – найти Рональда. Передатчик для связи с Виктором у него, по регламенту мне нужно доложить Виктору о случившемся и отменить задание. Третье – выбраться из города. Одной? Роджерс всхрапнул, заставив меня вздрогнуть.

Приближающийся гул мотора вывел Лейлу из раздумий. На против окна резко остановился открытый джип коричневого цвета, облако пыли накрыло его через секунду. Лейла тут же поднялась на ноги, поправляя платье и платок.

Запись из дневника самоанализа.

Внутри водитель и двое мужчин в военной форме. Все трое в солнечных очках, рот и нос закрыты краем платка. Двое с задних мест вылезли из машины, с отлаженной, почти ленивой синхронностью. Тот, что был дальше, на секунду замер, мне показалось, взглянул на меня сквозь затемненные стекла очков. Всем троим не больше тридцати – тридцати пяти. Легкая плотная форма в стиле хаки, в красно-желтых тонах, кепка, кожаные перчатки и высокие ботинки. На поясе с правой руки у каждого из кобуры торчит Глок, два перцовых баллончика торчат из отсеков впереди, а под левой рукой подвешена черная пыльная резиновая дубинка. У дальнего через плечо перекинута плоская сумка из протертой кожи. Они перебрасывались фразами по пути – расслабленные, почти свои в парни. Но слова застыли в воздухе в тот миг, когда ближний положил руку на дверную ручку. Мгновенное перевоплощение. Из обычных парней – в солдат системы. Интересно, они так же легко переключаются обратно?

– Добрый день, Роджерс, – проговорил вошедший в комнату военный, оттягивая вниз на ходу край платка и снимая очки.

Роджерс дернулся, поднял голову и сухо улыбнулся. Он действительно заснул.

– А, малыш Морэ́, – Роджерс проговорил это с скрипуче, с ударением на последнюю букву, и протягивая э, что звучало как: « МорЭЭЭ», – А кто это с тобой? Новый щенок?

– Джошуа Лопез. Не узнаете, Командор? – Морэ́ сунул очки в передний карман куртки, окинул взглядом Лейлу.

– Память меня не подводит, а вот глаза, – проворчал Роджерс,– Они заперли меня в этой сраной приемной лишая общества.

– Вам просто нужно чаще выходить гулять, Роджерс, – ответил Джошуа, оттянув с лица платок.

– Остряк, да? – Роджерс оскалился в улыбке, – И не «Роджерс», а «господин Распределитель». Или ты забыл, в чьей конторе очутился? У тебя, еще суставы не скрипят! А эта треклятая пыль забивается в легкие. Я выбираю сидеть в прохладе и беречь то, что осталось. Вам, орлам, виднее носиться по этой помойке.

– К кому? – спросил Морэ́, подойдя к столу Роджерса и оперся на него руками, заглядывая в перевернутую книгу.

Роджерс мотнул головой, отклонился на стуле, его взгляд скользнул по Лейле с преувеличенным безразличием. Стул его надсадно скрипнул. Он вернулся на место, взглянул на записи в раскрытой книге, провел пальцем и остановился.

– Счастливчик Райс из Маленькой Пристани.

– Маленькая Пристань? – Морэ́ посмотрел на Джошуа, потом, через плечо, на Лейлу.

Густые черные брови ровными полосками росли над его зелеными глазами, уголки которых опускались вниз. Узкая переносица, резкие скулы, он с интересом и насмешкой рассматривал девушку сверху вниз.

– Да, – палец Роджерса уперся в запись в книге, рука чуть подрагивала.

– Окей, – Морэ́ достал из плечевой сумки планшетку, но не протянул ее, а положил на стол перед Роджерсом.

Роджерс смерил планшет взглядом, затем с преувеличенной медлительностью взял карандаш. Он подписывал документ с таким видом, будто подписывает смертный приговор. Его рука намеренно дрожала – то ли от старости, то ли от напускного унижения и начала отъезжать обратно, когда Морэ́ перевернул страницу на планшете и ткнул в него пальцем:

– Вот здесь еще.

– Что за новости?

– Бюрократия, Роджерс. Теперь, если напортачишь с документами, – он щелкнул пальцем по своей ладони,– будешь писать левой. Подпиши тут, и тут.

– Раньше просто отрубали палец, – рука Роджерса все еще висела в воздухе.

– Сейчас все официально.

Роджерс фыркнул, но подписал. Его хихиканье было сухим и злым.

– Все официально,– безразлично констатировал Морэ́, забирая планшет, – Как ты и любишь, Роджерс. Все по правилам.

Лопез тем временем встал напротив Лейлы, расставив ноги и закинув руки за спину и, через очки, откровенно её рассматривал.

– Джошуа, – позвал его Морэ́ и кивнул головой, когда тот повернул голову к нему.

– Пошли, – Лопес натянул на нос край платка, взял Лейлу за локоть, который неприятно заныл от того, что в него снова вцепились, и потянул к двери.

Морэ́ надел очки, платок, открыл дверь и вышел на улицу первым. Лейла и Лопес проследовали за ним.

Запись из дневника самоанализа

Внедорожник оказался без лобового стекла. Я смотрела на машину из металла и мне казалось, что крышу с машины просто срезали болгаркой.

Морэ́ ловко запрыгнул на пассажирское сидение рядом с водителем, Лопес со мной залез на задние сидения. Машина тронулась и метров через двадцать, через шлагбаум, выехала на двух полосную дорогу. Пришлось закрыть нос и рот рукой, и щурится или смотреть в пол. Мелкие, невидимые иглы пыли впивались в кожу, забивались под веки, скрипели на зубах.

На светофоре Морэ́ обернулся ко мне, закинул локоть на свое сидение, и мы ехали так до следующего светофора. Когда я поднимала голову, видела свое отражение в его очках и ощущала, как внутри нарастает беспокойство. Это была не просто нервозность, а знакомая сенсорная перегрузка. Тело взбунтовалось: зачесался нос, заныла не зажившая ссадина на колене, по коже побежали мурашки. Я не улыбалась в ответ на его ухмылку, но и не стушевалась. Лопез поднялся, наклонился, что-то ему сказал, и они рассмеялись, он шлепнулся обратно на сидение рядом со мной. Морэ́ наконец-то повернулся лицом вперед.

Информационный провал. В Кертоне о Холлнуорде не знают ровным счетом ничего. Пока мы ехали, нам не попалось ни одного растения, растущего из земли. Зелень и маленькие деревья стоят только в кадках возле домов и висят под окнами, и, видимо, чем больше богаче дом, тем больше на нем зелени. На ночь кадки с первого этажа заносят в дом, но об этом я узнала позже. Пыльные ветры, как сегодня, бывают в августе, но не смотря на них тротуары заполнены людьми. Женщин мало, все они выбриты или очень коротко стрижены, в платьях и в головных уборах, детей старше двух и младше десяти на улицах нет. Куда они их девают? В трудовые лагеря? В школы-интернаты? Дома максимум в семь этажей, построены из кирпича, блоков, глины или каких-то неизвестных мне панелей. Отделки или нет, или окрашенная штукатурка.

Рука Лопеса все еще лежала на плече, палец непроизвольно постукивал по ключице в такт вибрации мотора. Я чуть сместила вес, заставив его руку соскользнуть. Не резко, не как побег, а как неловкое движение от ухаба. Реакция была мгновенной. Его пальцы впились в плечо с новой, почти болезненной силой. Этот маленький эксперимент стоил синяка, но дал мне четкое понимание: расслабленность – иллюзия.

В районе Маленькая Пристань, куда мы приехали, возле парадных двух- или трехэтажных домиков на хлипких раскладных стульчиках сидят старики, группами по пять-шесть человек, мужчины и женщины отдельно друг от друга. Кто-то в тени, кто-то на солнце, укрывшись под дырявым зонтом или широкополой шляпой. Не думала, что в Холлнуорде так много стариков. Одежда на них потрепанная, обувь стоптана, но выглядят они опрятными и чистыми. И слишком тихими. Они переговариваются между собой, но очень вяло, большинство похожи на восковые куклы. Они не живут, они доживают. Сидят здесь, потому что им больше некуда деться. Хотя, возможно это сказывается жара и пыль.

Отделка домов в этом районе отсутствует, только серые блоки или красно-желтый кирпич в сочетании со светло-серым асфальтом дороги и тротуара. Цветы или зелень висят только на двух- трех окнах в доме на втором этаже. Да и дома тут построены плотнее друг к другу. На первых этажах редко попадаются магазинчики с металлическими ставнями и решетками на окнах.

Машина остановилась возле трехэтажного желтого кирпичного здания с плоской крышей, с двумя обшарпанными подъездами. Морэ́ вылез из машины первым и посмотрел на третий этаж дома. Железная дверь первого подъезда протяжно скрипнула, выпустив пожилую женщину, торопливо засеменившую по тротуару, как только она заметила машину.

Рука Лопеса будто приклеилась к плечу Лейлы, вместе они вылезли из машины, вместе дошли до подъезда. Морэ́ открыл дверь в длинный узкий пустой коридор. Под потолком горели только две лампы, воздух ощущался чуть прохладнее, чем на улице.

Глава 4

Шагая, Морэ́ отсчитывал номера на тонких, из прессованных опилок, обшарпанных дверях коридора. Он остановился у восьмого номера, на самой границе светового круга от единственной лампы. За дверью стучали посудой, слышались детские голоса. Стоило ему постучать – и за дверью звуки разом смолкли, будто их и не было. Сразу после, в конце коридора, с шумом спустили воду – и все трое, как по команде, повернули головы на этот звук. Вкрадчивые шаги оповестил о том, что к двери изнутри подошли. Мигнул глазок и дверь открылась на расстояние цепочки, навешанной изнутри.

– Энтони Райс? – бросил в проем Морэ́, оттянув свой платок вниз.

– Да, – худое лицо мужчины замаячило в проеме, – что-то случилось?

– Подселенец.

Лицо мужчины мгновенно побелело и вытянулось, он на секунду обернулся в комнату, показав в проеме затылок с черными примятыми волосами и пробивающейся в них лысиной.

– Но… мы не подавали заявку, – голос Райса сорвался на шепот, – Мы и так еле… Мы сами со всем справляемся, да и места у нас не…

Морэ́ молча смотрел на него через темные стекла очков.

– Мне не приносят жалобы, Райс. Мне приносят приказы, – холодно отчеканил он.

– Да, я понимаю, – обреченно ответил Райс, – просто все это так … неожиданно.

Он закрыл дверь, раздалось шуршание цепочки и дверь снова открылась. Теплый, чуть влажный воздух с запахом вареной капусты пота и старой пыли выплыл в коридор, обволакивая Лейлу. Он был на удивление густым, почти осязаемым. Райс отошел, пропуская вперед Морэ́. Однако тот шагнул в сторону и остался стоять в коридоре, в комнату прошел Лопез, увлекая за собой Лейлу. Морэ́ пальцем поманил Райса в коридор.

Мокрая простынь, детские штанишки, прямоугольный кусок ткани с разлохмаченными краями, были развешаны на веревке в углу, над каркасом пустой, чуть кривой металлической кровати. Два узких, пыльных прямоугольных окна, почти под потолком, пропускали мало света, только голая лампочка в патроне на проводе освещала светло-коричневую комнату. У правой стены поставили шкаф из ДСП, оклеенный лаковой пленкой под красноватое дерево. Две двери наверху, две внизу. Лампочка размыто отражалась в дверце шкафчика, как призрак в полированной гробовой крышке. Вторая дверь чуть кривила, краска под бронзу с маленьких металлических ручек уже стерлась. Стол с клеенкой посередине комнаты, чуть ближе к входу, вокруг шесть потертых стульев. Два черного, два когда-то белого, и два коричневого цветов. В дальнем правом углу железная двуспальная кровать с толстым скособоченным матрасом, вдоль левой – три детских одноместных кровати и одна кривая взрослая. Сразу у входа, слева стоят электрическая плита на две конфорки и напольный шкафчик с подставкой для ножей, тарелкой, грязной разделочный доской и овощными очистками. Справа два узких напольных шкафчика, навесной шкафчик с тусклым зеркалом и раковина из нержавейки. На плите закрытая крышкой желтоватая алюминиевая кастрюля.

Худощавая женщина, одетая в когда-то синее платье, с острым подбородком, выбритой головой, светлой кожей и узким, чуть горбатым носом, сидела на двуспальной кровати, маленький мальчик обнимал её за ногу. Еще двое детей, девочка и мальчик, сидели за столом, разложив перед собой газетные листки. Лопес отпустил локоть Лейлы и вышел в коридор. Дверь закрылась.

Женщина настороженно смотрела на Лейлу серыми глазами, поглаживая обнимающего её мальчика по коротким коричневым волосам. Старший мальчик взял газету и принялся отрывать от нее одинаковые длинные узкие полоски, складывать их одну на другую, а у девочки расширились глаза, она повернулась к женщине с громким шепотом:

– Мама! У нее на голове длинные волосы?! Ты видишь? – девочка вскочила на ноги, отчего её бледно-зеленое платье без рукавов зашуршало, – Она же нас заразит!

Женщина на кровати тут же покрылась красными пятнами, но, увидев смущение на лице Лейлы, чуть подбоченилась и рассмеялась:

– Кэтрин, так бывает, когда в приемнике много народу. Я уверена, что её хорошо проверили и обработали прежде чем к привести к нам. И скоро её подстригут.

– Но мама! – Кэтрин провела рукой по своей бритой голове тонкими пальцами, но не заметила этого, спеша получить от матери ответ.

– Так бывает, – добавила её мать, – Садись.

– Дэн говорит, что в волосах у девочек заводятся жучки, – старший мальчик все так же не отрывался от своих полосок.

– Жучкам все равно, мальчик ты или девочка, – ответила Лейла, отметив сходство его взъерошенных волос с волосами Райса, – Им лишь бы грязь найти.

– У девочек не бывает длинных волос, – сказала Кэтрин, отвернувшись от Лейлы и выбирая верхнюю из полосок, что её брат складывал в аккуратную стопку.

– Мои всего лишь до плеч, – Лейла показала рукой примерную длину своих волос.

– У Билли волосы длиннее, – сказал мальчик, выбирая на столе новый газетный лист.

Дверь открылась и в комнату вернулся Райс, сжимая в руке трубку из бумаг. Он коротко, ошалело, глянул на Лейлу, перевел взгляд на детей и быстро направился к жене.

– Дети, нам с мамой нужно поговорить. Займите Питера, – бросил он, пересекая комнату и у кровати взял маленького мальчика за руку.

Лейла моргнула. Не может быть. Взгляд сам зацепился за левую руку Райса, сжимающую бумаги. На месте указательного пальца – уродливый обрубок с тусклым пластмассовым протезом.

– Мам, я не хочу… – запротестовал Питер.

Старший мальчик тут же спрыгнул со стула и, что-то приговаривая, поднял на руки Питера, все еще одной рукой держащегося за ногу матери, второй за руку отца, при этом крякнув от натуги и согнув колени. Питер начал протестующе стонать и всхлипывать, но подоспела Кэтрин и начала его щекотать. Питер тут же разжал руки, начал отбиваться от Кэтрин, и мальчик потащил его в сторону одноместных кроватей. Райс с женой с ногами влезли на свою кровать, в дальний угол, и задернули занавеску, отгородившись от комнаты. Дети расселись на одной из одинарных кроватей, затеяв визгливую возню.

Запись в дневнике самоанализа.

Что-то в кастрюле булькнуло, подкинув крышку и разбрызгивая горячие капли. Я посмотрела на плиту, подошла, чуть убавила жар электрической конфорки. Крышка успокоилась, но в комнате воцарилась другая суета. Мальчик постарше достал из-под кровати коробку с разорванной крышкой, открыл и высыпал на кровать потертый разноцветный деревянный конструктор. Кубики, треугольники, арки, конусы стукались друг об друга со звуками бильярдных шаров. У меня такого никогда не было. Малыш Питер выхватил из кучи выцветшую красную арку. Дети начали стройку в проходе между кроватями, старшие иногда поглядывали на меня и перешептывались. Я наблюдала за ними и отметила про себя: все здесь ходят в открытых тапках. И это понятно – мои три пары носков в ботинках уже превратились в мокрые тряпки.

Меня проняло любопытство (одна из опасных склонностей, если судить по моему досье в Канцелярии), я открыла крышку и заглянула в кастрюлю. В кипящей воде всплывали капустная шинковка, чуть картошки, чуть морковки, белый лук. Жира от мяса на поверхности не плавало, суп был постный, овощной, и никаких запахов, кроме запаха вареной капусты, не издавал. Добавить бы в него хоть щепотку перца, тмина… что угодно. И тут, будто в насмешку, на языке возник привкус. Не соли, не перца – а ванили. Сладкий, искусственный и совершенно неуместный. Через секунду исчез, снова уступив место унылому запаху вареной капусты.

Вид у Энтони Райса был взволнованный после разговора с Морэ́. Возможно, мне и правда удастся здесь устроиться – они слишком напуганы, чтобы быть искусными надзирателями.

Назойливый зеленый свет маячил слева сверху. Я подняла голову: над дверью висели электронные часы с зеленым цифрами. 14:37.

Занавеска зашуршала и открылась. Сейчас и Райс, и женщина выглядели взволнованными. Она спрыгнула с кровати, одергивая платье и быстрым шагом пошла к кипящему супу. Заглянула в кастрюлю, потом посмотрела на переключатель плиты.

– Этим раньше занималась моя мать, – она прижала руку к шее, с разочарованием глядя в кастрюлю, – Она умерла три недели назад, сейчас я занимаюсь готовкой. Но получается не очень, – она будто извиняясь посмотрела на Лейлу, уголки рта ее дрогнули в попытке улыбнутся и перевела взгляд на мужа.

Райс встал с кровати и направился к Лейле:

– Я и моя жена уверены, это какая-то ошибка, что Вас направили к нам. Я подам прошение, чтобы они проверили данные о распределении, – Райс несколько раз стукнул тыльной стороной ладони по бумагам, что держал в руке, но Лейле их не показал.

Щеки его чуть краснели.

– Почему Вы думаете, что произошла ошибка? – спросила Лейла.

Райс и его жена переглянулись. Райс безнадежно махнул рукой с бумагами.

– Мы слишком бедны, – просто ответил Райс, – Подселенец – это дополнительные руки для огорода, мастерской… а у нас ничего этого нет. Мы… мы сами еле сводим концы с концами, – Он не смотрел на Лейлу, его взгляд блуждал по убогой комнате, словно ища подтверждения своим словам в потрескавшейся штукатурке и потертой клеенке, – Но за подселенца обычно назначают выплату. И мы ведь обязаны принять подселенца по первому требованию.

– Это же хорошо, – добавила Лейла.

– Ты точно проверил все бумаги? – ответила жена Райса, вытащила черпак и тот с глухим стуком опустился на клеенку стола.

– Вот подпись распределителя, – Райс отогнул один лист и показал его жене, – Вот распоряжение. И этот капитан, он выглядел убедительным, – Райс потер указательным пальцем свободной руки кончик своего чуть длинноватого носа, будто смахивая невидимый пух.

– Но если вскроется, что это чья-то ошибка? – жена Райса продолжала сжимать в руке ручку черпака, – ты знаешь, что они сделают.

– Мы сможем объяснить, что совершенно не при чем и лишь исполняли свой долг перед Холлнуордом. Тем более, где мы еще раздобудем такие деньги? А соседям скажем, что это наша троюродная племянница по сестре мужа тетки твоей матери, – Райс подошел к жене и одной рукой обнял ее

– Полоумная, – тут же вставила Лейла, делая вид, что поправляет платок. Ее голос был тихим, но четким. – Из-за этого не могу устроиться на работу. И иногда я говорю с голосами в своей голове.

Воцарилась тишина. Минни замерла с тарелкой в руках. Дети перестали шептаться.

– Да… именно так, – наконец выдохнул Райс, и Лейла увидела, как судорога пробежала по его щеке. – Но… не часто, надеюсь? – он выдавил улыбку, – А через полгода переедем отсюда, как и мечтали, – Райс прикоснулся губами к бритому, выпуклому затылку жены.

– Спать она будет на бабушкиной кровати? – подал голос старший мальчик.

– Думаю, да, Дорси, – ответил повеселевший Райс и выпустил жену из объятий, – мы положим на кровать чистый матрас. А Вам купим новые, через пару недель.

Жена Райса выключила суп и открыла навесной шкафчик, чтобы достать щербатые тарелки.

– Только, дети, хочу вас попросить никому об этом не говорить. Ни в школе, ни друзьям. Пока мы с папой не решим, как всем об этом объявить. Пока давайте пообедаем. Кэтрин, помоги мне с тарелками.

– Но она сказала, что… – начала Кэтрин.

– Кэтрин! – бросила женщина.

Девочка спрыгнула с кровати, подбежала к матери, схватила со шкафчика пару тарелок и пошла к столу.

Запись в дневнике самоанализа.

Энтони и Минни Райс пришли в Холлнуорд еще когда он был еще сборищем палаток для отбросов Аспала: дезертиры, аферисты, осужденные. Все они надеялись найти здесь свободный спальный мешок и шанс начать новую жизнь. А кем был сам Алан Холлнуорд? Двадцатипятилетний капитан-дезертир, сбежавший от трибунала и сжегший за собой мосты вместе с казармой сослуживцев. Ему удалось не просто спрятаться, а построить свою собственную тюрьму для других и провозгласить себя ее богом. Да, лицемерный Алан.

Энтони пришел сюда, скрываясь от военной повинности и в надежде быстро заработать. Минни прибилась к поселению вместе со своей больной матерью, без денег к существованию.

Энтони за двенадцать лет умудрился дважды прогореть на аферах и все еще остаться в живых. «Счастливчик» Райс. Отделался пальцем и пожизненным клеймом человека второго сорта. Сейчас он работал санитаром – уборщиком в районной больнице. Минни всю жизнь работала продавщицей, сначала в палатке скорняка, потом в магазине консервов, а последние три года в овощном магазине. Правда, готовила она действительно плохо. После рождения третьего ребенка, Питера, три года назад они получили от совета Холлнуорда эту комнату и переехали сюда из квартиры на три семьи.

Дети с семи лет уже встроены в систему. Кэтрин и Дорси после школы идут на фабрику лампочек. «Трудовые навыки» – красивое название для детского труда. Питер ходит в начальную школу, которую обязаны были посещать все дети возрастом с трех до шести лет.

И это все Энтони Райс выложил мне за первым же обедом. Минни лишь подкидывала сухие реплики, дети молчали. Они вывалили на меня всю свою жизнь, как мешок с картошкой. Это не доверие. Это либо отчаянная попытка вызвать жалость, либо… проверка.