Любовь, смех и хоботы

Принявшее на себя удар плечо взорвалось: на его месте образовался красно-чёрный цветок. Рука болталась, словно держалась на одной коже. Дыхание было свистящим. Крепление для крыльев погнулось и наполовину вышло из полуорганического паза. «Хорошее» крыло теперь ни на что не годилось; плохое так и осталось туго свёрнутым валиком.

Но он ещё дышал. С каждым его вздохом Элета теряла драгоценные мгновения. Куда? Домой? Уложить его, замотать потуже раны обрезками ткани и вы́ходить? Да, можно так. Она справится. У неё на это хватит сил…

Она быстро покинула окраину трейлер-парка. Мимо мелькали яркие неоновые вывески, рекламные щиты и тускло подсвеченные окна. Сверкали в сиянии уличных фонарей хромированные диски на колёсах автомобилей. Горели огоньки, обрамлявшие цветастые меню уличных ларьков с лапшой и лепёшками. Если Южжилмасс – это тёмный бетонный лес, то Рельсы – безвкусный калейдоскоп, район, в котором ночью ярче, чем днём. И всё равно ей казалось, что её голубые крылья горят ярче всего. Она старалась держаться в тени, но замечала, как поворачиваются в их сторону головы. В каждом взгляде ей чудилась угроза. Сайфейри всё ещё пользовались неплохим спросом на чёрном рынке; он только подскочил после городской директивы, сравнявшей их с крысами. Обычно они с Крифом облетали самые занятые улицы, пробирались узкими переулками и вентиляционными шахтами.

Но у неё не было времени думать над маршрутом. Быстрее, быстрее… Она прижимала его к груди, крепко-крепко, и он казался ей до невозможности хрупким; по её рукам стекала его темная кровь. Ей в лицо бил поток горячего воздуха; крыло Крифа под его порывами вяло трепыхалось изорванным в клочья парусом.

А впереди – собранная из мусора статуя, ряды неряшливых навесок, дым, поднимающийся от десятков электрических грилей. Она резко затормозила, осознав, что вылетела случайно прямо к Депо, центральному базару Рельс. Тут беспрестанно кипела жизнь; она знала, что тут продают еду, одежду, восстановленную бытовую технику и наверняка ещё великое множество других вещей, о которых она ничего не знала и знать не желала. Она беспомощно оглянулась по сторонам: всё ярко, всё кричит, кто-то уже указывает на неё пальцем, а Южжилмасс всё ещё маячит где-то далеко, и Криф издаёт странный, высокий звук…

Её взгляд упал на рекламный плакат. Простенький адрес в пару строчек и подпись: «КОНСИ РЕЧЕФ: К МЯСУ С УВАЖЕНИЕМ». И эмблема, которую она разобрать не смогла. Кажется, на ней человеческая рука что-то пожимала.

«Это же мясник, – осознала она. – Кирург».

Она опять сорвалась с места; ещё решить не успела, а крылья уже сами её несли по адресу.

* * *

Она осознала, что уже бывала здесь, пролетала пару раз: просто никогда не обращала на окружение внимания. Над двойной дверью висела жестяная пластина с чёрными, будто выжженными буквами: «КИРУРГ». Раньше она её не замечала, будто взгляд сам собой соскальзывал. Но она всегда там была. Будто ждала.

А куда ещё? Даже если она сможет сама Крифа вы́ходить, он останется калекой. А ей так хотелось ещё раз с ним вылететь в рейд за провизией; хотелось с ним обняться; хотелось, балансируя на краю забора или на бельевой верёвке, уставиться в небеса.

Кирурги лечат. Обычно – людей, да. Но сейчас она согласилась бы даже на ветеринара.

Сбоку от двери располагалось открытое окно. Его защищала тяжёлая решётка, но её приварили из расчёта на людей, а не сайфейри. За решёткой мерно колыхалась полиэтиленовая занавеска. Элета протиснулась меж прутьев: она ударила случайно Крифа об один из них, и он негромко застонал у неё на руках. Она приказала себе не смотреть. Элета спрыгнула с подоконника, вылетела из-под занавески и оказалась в приёмной. Ещё несколько раз взмахнув крыльями, она приземлилась на стойку. За плексигласовой перегородкой – письменный стол и кресло; в кресле – уставившаяся в экран планшета девушка с кислотно-розовыми кудрями. Она негромко хихикала себе под нос.

Элета пнула перегородку.

– Эй!

Ноль реакции. Она выдохнула, ударила ещё раз, крикнула погромче, и девушка подняла наконец голову. Мучительно медленно. На лице – туповатое, расслабленное, сонное выражение; разница в размерах только усугубляла впечатление. Оказалось, волосы она на самом деле уложила в подобие цветочного бутона. Раздавленного.

Рот девушки округлился в озадаченную «О».

– Помогите! – рявкнула Элета, красноречиво потрясая Крифом. Девушка всё пялилась. Сайфейри в исступлении завопила:

– Ну! Быстрее, прошу!

– Эм… – начала розововолосая. Элета сделала шаг вперёд, высвободила руку и провела пальцами по прозрачной ширме. На плексигласе остался тёмно-красный мазок.

– Ах, – сорвалось с губ розововолосой. – Эм…

Она нахмурилась, облизнула губы, огляделась по сторонам. Кроме них, в приёмной никого не было. Взгляд девушки упал на старенький, пожелтевший от времени телефонный аппарат.

– Сейчас, – сказала она и подняла трубку. Элета, затаив дыхание, вслушивалась в далёкие гудки.

Девушка дозвонилась. Её изначальное смятение сменилось деловитой лаконичностью. «Док, в приёмной разбившаяся фея, просят помощи прямо сейчас». Пауза. «Да, док, фея». Пауза. Мучительно долгая. Бесполезная. Быстрее, быстрее, люди, каждое слово – удар сердца, а запас ударов у него заканчивается, неужели вы не понимаете…

– Гардбёрд? – спросила она и, спустя секунду, пояснила: – Коптица?

– Нет, – помотала головой Элета.

– Она говорит нет, док.

Пауза. Глаза девушки сфокусировались на Элете. Сайфейри не отвела взгляда. Сжала покрепче зубы. Тряхнула опять Крифом.

– М-м… Да, док, я ей верю.

Откуда-то из-под стола донёсся тихий щелчок.

– Включила, док. Веду.

Трубка со стуком легла обратно. Девушка поднялась на ноги.

– Док Речеф вас примет… Тебе, кхм, помочь?

– Нет, – помотала головой Элета и поднялась в воздух.

* * *

Кабинет мясника располагался в задней части здания. Его заливало болезненно-белое сияние. Бо́льшую часть помещения занимала роботизированная кушетка со сложными зажимами. Над ней склонился обесточенный многорукий робот, на круглую, безликую голову которого кто-то налепил выпуклые мультяшные глаза. Они резко контрастировали с хирургическим инструментарием, львиную долю которого робот растопырил веером и демонстрировал входящим в дверь.

Тощий лысый мужчина застилал кушетку клеёнкой. На правом глазу у него красовался вдавленный прямо в глазницу окуляр с тёмной линзой; радужка же левого была настолько бледна, что Элете его глаз показался прозрачным. Придавив клеёнку по углам блестящими зажимами, доктор Речеф щедро побрызгал поверх чем-то пахучим. Элета зависла в паре метров от него, мерно взмахивая уставшими крыльями. Криф по-прежнему молчал. Ей показалось, что он бессознательно нахмурился, когда она влетела под белые лампы мясницкой. С его плеча сорвалась капля крови: она ухнула вниз и с негромким шлепком разбилась о плитку.

Кирург смерил их строгим взглядом и еле заметно кивнул. Девушка из приёмной удалилась. Её шаги быстро затихли в коридоре.

– На стол, пожалуйста, – слегка дребезжащим голосом сказал доктор, уже роясь в шкафчике с инструментами. Элета приземлилась поближе к середине постеленной им клеёнки. Она сгрузила Крифа, машинально попыталась устроить его поудобнее, потом присела рядом с ним, сжала в ладонях его холодные пальцы. Её слегка нервировал зависший у неё над головой робоврач.

– Чем это его так? – спокойно спросил Речеф.

– Из рогатки, – пробормотала Элета; она с удивлением услышала в собственном тоне злость. Доктор цокнул языком. Он сел на край кушетки. В одной руке он держал стальные щипчики; в другой – стеклянную палочку.

– Вы позволите мне взглянуть?

– Осторожно с ним.

– Конечно.

Пальцы у него были тонкие, паучьи, манера – необычайно плавная. От его рук пахло спиртом. Элета никогда раньше так близко не сидела к человеку. И уж тем более никогда раньше не встречалась с кирургами, пусть и видала издалека результаты их трудов. Они умели творить чудеса. Они умели и обратное; не зря их за глаза так часто обзывали мясниками.

Она не отпустила Крифа. Доктор очень осторожно его подвигал, потыкал, рассмотрел: щипчиками он орудовал нежно, стеклянной палочкой – очень аккуратно.

– Я никогда не оперировал фей, – задумчиво сказал доктор. – Я вживляю людям хром.

– Вы можете ему помочь?

Он взглянул на неё, вскинул бровь, улыбнулся одними уголками рта.

– Не уверен. Но я могу его стабилизировать и позвать кое-кого на помощь. Мне потребуется, кхм, помощь эксперта. У вас анатомия другая.

– Правда?

– Конечно, – кивнул он, запуская руку под кушетку. Что-то щёлкнуло, и автохирург ожил, задвигал энергично руками над головой доктора. Он осторожно поднялся на ноги и подошёл к одной из стен: там в аккуратной нише располагались несколько мониторов и контрольная панель. Он при этом продолжал говорить: – Не сильно, но другая. Материалы, пропорции… Меньшее давление в сосудах: человек бы уже истёк кровью… – Он покачал головой. На его лице появилось отсутствующее выражение. Она заметила, как мигнул у него в ухе огонёк: в следующий миг он вновь заговорил, но уже другим голосом, мягким, осторожным.

– Мам, нужна твоя помощь. Можешь выехать ко мне на Цуранку с инструментом?

…

– Не поверишь. Сайфейри. Несколько переломов, кровопотеря, наверняка сотрясение, внутренние травмы…

…

– Принесла его… подруга, наверное. Да.

…

– Да. Да, да. Конечно. За мой счёт. Пока едешь, посоветуй… может, знаешь… что на них работает… Анальгетики?

…

– Ага. Понял. Спасибо. До встречи.

Робоврач мягко загудел. На экранах расцвели яркие картинки. Таблички, схемы, столбики показателей. Мясник надел тяжёлые, закрытые очки; потом поверх тоненьких хирургических перчаток натянул ещё одни – серые, плотные, унизанные сверкающей серебряной нитью. Он пошевелил пальцами, и робоврач отозвался: задребезжали руки, зажужжали приводы. Несколько тонких рук сошлись вместе, зашипели, начали прямо на глазах прясть тонкую, полупрозрачную нить.

– У меня есть инструментарий для тонкой работы, – прошептал Речеф. Она подумала, что, если бы не Криф, она бы к этому человеку близко не подошла: что-то в его спокойной, шелестящей манере напрямую противоречило всем понятиям о привлекательности, которыми Элету наделили создатели. – Пока мы ждём, я его подготовлю. Пожалуйста, шаг назад.

Она погладила Крифа по лбу, ещё раз сжала его вялую руку; он не реагировал, не приходил в себя.

– Ему будет больно? – очнулась она.

– Я постараюсь что-нибудь сделать, – сказал он. – Ты не знаешь, на вас работают обезболивающие препараты?

Она неуверенно покачала головой. Он вопросительно на неё уставился. Элета спохватилась:

– Не знаю. Как-то… обходилось.

Манипуляторы опустились. Кирург шевелил пальцами, еле заметно поворачивал голову. У неё сердце дрогнуло, когда она увидела, как опускаются манипуляторы робоврача; уже готов целый валик той странной нити, раскрываются челюсти белых мягких щипчиков, брызжет вода с кончика трубочки-капилляра…

– Осмотрю, промою, ощупаю, – комментировал Речеф. – Немножко крови сейчас, меньше – потом. Сканер, сканер; подсветим кости, изучим состояние черепа. Микроанализ. Локальная анестезия. Что-то лёгкое. Ментол? Эфир?

Она уселась неподалёку, приобняла колени, упёрлась в них подбородком и уставилась на Крифа. Он еле заметно шевелился под нежными прикосновениями манипуляторов. Речеф продолжал что-то бормотать, но она заставила себя перестать слушать: ей становилось только хуже. Её воображение без конца, по кругу, проигрывало тот страшный момент: вот он, Криф, говорит с ней, а вот в него врезается стальной шар, и он летит, падает головой вниз, и в воздухе мерцают капли крови… Она закусила губу, сжала покрепче челюсти, смахнула слезу: успокойся, верь, верь!.. Но ведь она могла и ошибиться. Кирургов не просто так называют мясниками. Если ошиблась, если подвела, то что потом? Что делать?

Ещё некоторое время она так сидела и наблюдала за тем, как Речеф работает, мурлыкая себе под нос. А потом из приёмной раздался шум. Шаги. Несколько человек: это она давным-давно научилась определять на слух. Она оглянулась только тогда, когда в операционную кто-то вошёл. Женщина: сухонькая, на голову ниже доктора, остроносая, со смешливыми глазами и седыми кудрями. Она прижалась к стене и, не говоря ни слова, прокралась к стенным полкам, на которых Речеф хранил всякую всячину: клеёнки, перчатки, защитные очки и ещё много завёрнутых в полиэтилен предметов, предназначения которых Элета не знала. Женщина экипировалась в считаные секунды, потом шагнула к кушетке.

– Это моя мать, – прокомментировал доктор Речеф. – Сегодня она выступит в роли доктора.

Та аж вздрогнула. По её округлившимся глазам стало понятно, что Элету она только что заметила.

– Семья? – хрипло спросила она.

Элета пожала плечами.

– Тебе лучше выйти, – буркнула женщина. – Или вылететь.

Сайфейри покачала головой.

– Я серьёзно.

– Я не буду вас отвлекать…

– Эй!

Новый голос раздался со стороны дверей. Они синхронно обернулись. Мужчина: немолодой, невысокий, с редкими волосами и большим, широким носом. Он благодушно улыбнулся Элете и сказал:

– Ты уже его сюда вытащила. Отдохни. Ты ему ещё нужна будешь, как эти закончит. Хорошо?

«Нет», – подумала Элета, но, к собственному удивлению, кивнула.

* * *

– Это не кость, это «трубки»…

Женский голос затих где-то позади. Из операционной они перебрались в небольшую комнатку в противоположном конце коридора. Даже не комнатка, а так, тесный закуток. Когда они вошли, девушка из приёмной как раз наполняла большую красную кружку горячей водой.

– Чаю? – предложила она.

– Не надо, Синни. У тебя есть влажные салфетки?

– Где-то были…

Они обнаружились в выцветшей пластиковой тубе. Синни открутила крышку и вручила салфетки спутнику Элеты. Тот кивнул, коротко её поблагодарил и многозначительно помахал тубой перед Элетой, прежде чем поставить на стол. Сайфейри подлетела к салфеткам, ухватилась за белый, пахнущий мылом уголок и что есть мочи на себя потянула. Получилось: салфетка вылезла… и потащила за собой следующую. Новый знакомый пришёл ей на помощь: придержал пальцами, легонько дёрнул, и салфетки разошлись по линии перфорации.

Сайфейри приземлилась на стол и энергично принялась стирать с себя кровь Крифа и налипшую по пути грязь. Ей всё ещё попадались липкие пятна. Мёд.

– Меня Марек зовут, – раздался мужской голос. – А вас?

– Элета.

– Как ты, Элета?

Вопрос её обескуражил. Она раскрыла было рот, потом закрыла его обратно. Пожала плечами. Шаркнула ногой. Продолжила чистку. Помыться как следует можно будет и потом: сейчас бы просто в порядок себя привести.

– Извини, извини, – кивнул Марек. – Паршивый денёк, знаю. Беспокоишься, жуть!

Она отвела глаза, присмотрелась к чайнику, в котором Синни только что нагрела воды. На выпуклом, блестящем боку красовалась цветастая наклейка. Мультяшный персонаж. Какая-то рыба: синие бока, белое брюхо, растерянная мордочка, колпак на голове… Элета в жизни не видала рыб. По крайней мере, живых. В аквариуме, который стоял на крыше их с Крифом жилища, лежал рыбий скелет.

У неё на глаза навернулись слёзы.

– Шоколада хочешь?

Она помотала головой: желудок взбунтовался при одной мысли о сахаре.

– Ты его всю дорогу на руках несла?

– Да, – сказала она.

– Знала, куда лететь?

– Объявление увидела.

– Повезло тебе, – улыбнулся он. – Очень повезло. Конси своё дело знает. Знаешь, почему он позвонил матери? Она уже двадцать с хвостиком лет работает с анитехом. До того, как придумали вас, сайфейри, анитех-зверьки считались чуть ли не волшебством. Несколько компаний активно соревновались… Моя Тирзе – её так зовут – говорит, что в Криптограде сейчас где-то с четверть животного мира – анитех. Они лучше в нём выживают, чем обычная живность. Да и я говорю – четверть, но это в плане численности, если же считать виды, то все девяносто. Натурального зверья в Криптограде… мало. Крысы, конечно, муравьи, а дальше – не знаю. Голубей и тех не сыщешь.

– А было иначе? – спросила она. – Зверей было больше?

– Немножко, – сказал Марек. – Они потихоньку исчезали, вид за видом. В Криптограде всё так меняется. Наверное, во всех городах так. Что-то каждый день исчезает, что-то каждый день появляется.

Она нахмурилась.

– Однажды они спустили на нас коптиц, – сказала она. – Мы заметили. Это было не немножко.

– Ну, это был спусковой крючок, – ответствовал Марек. – Началось-то оно раньше. Они коптиц сначала построили, и совсем не ради вас, а ради того, чтобы птиц – настоящих, голубей всяких – истребить. И вас придумали не ради того, чтоб в итоге на улицу выпустить. Всё познаётся в процессе. Вот, скажем, с чего у вас сегодняшний кошмар начался?

Она горестно вздохнула.

– С мёда.

Её рассказ – от проникновения на кухоньку трейлера до рокового выстрела из рогатки – уложился в пару минут. Марек кивал. Ей нравились его манеры. Он был раз в двадцать больше неё, но держался как-то так, что смотрел совсем не сверху вниз. Мягкая поза. Руки на виду, но лежат спокойно, одна поверх другой. Может, конечно, она просто так сильно устала, что у неё уснул инстинкт самосохранения, но она совсем от него угрозы не чувствовала.

– Так это, получается, километра полтора, – протянул он. – Ну даёшь. Быстро ты. Я даже не знал, что вы так быстро летать можете. Ещё и с ношей.

– Надо было заранее улететь побыстрее и подальше, – посетовала Элета. – А теперь…

– А теперь вы здесь, – сказал спокойно Марек. Она ожидала что-то вроде «в безопасности», но, к его чести, он ничего подобного не сказал. – И его лечат.

– Лечат, – эхом отозвалась она, всхлипнула и отвернулась в сторону.

– Ты всё, что могла, уже сделала.

Элета резко выдохнула.

– Это уж точно, – процедила она негромко. – Я уже всё сделала.

В груди кольнуло. Червь сомнений, который давным-давно там свился колечком, вцепился зубами в сердце. Сколько ты с ним провела времени? Сколько в мыслях поотрывала лепесточков от воображаемых ромашек, гадая сама о себе: любишь, Элеточка, или не любишь? Сколько могла выбрать в своей маленькой жизни других дорожек; сколько из них заканчиваются на операционном столе? На скольких дорожках ты даже напоследок ничего хорошего сказать не успеваешь?

Марек добродушно смотрел на неё.

«Какие, в самом деле, глупые вопросы, – подумалось ей. – Он же там по-настоящему лежит, я же его кровь с рук стирала, это ж у него кости переломаны, я-то тут при чём?»

Но она знала, при чём. У неё крылья чесались. Просились в путь. Долго ты, Элета, мучилась. Долго фантазировала о том волшебном трепете в груди, о душевной боли, об эмоциональных бурях. Тебя создали для любви, а любви ты не чувствуешь. Ты ведь знаешь…

А знаешь ли?

Она взглянула на Марека. Хорошее у него лицо было, открытое, широкое, морщинистое. Редко когда она рядом с людьми себя так спокойно чувствовала. А ведь обычно они о её присутствии даже не подозревали.

– Я хочу улететь, – выпалила она. – Я хочу его оставить. Разве ж это нормально?

Он медленно пожал плечами.

– Я не знаю, – сказал он. – Иногда самое лучшее – и правда оставить. Но, мне кажется, ты не зря его сюда принесла.

– Может, и не зря, – молвила Элета. – Может. Только… Просто… Я не знаю. Я думала… До этого мёда, до этого выстрела… Я думала его оставить. Совсем. Навсегда.

Марек совсем не удивился. Только спросил, наклонив чуточку голову:

– Почему?

– Потому что голову не хочу морочить, – сказала она, чувствуя, как наливаются слезами глаза. – Потому что, мне кажется, мне… Рано. Я знаю, как должно быть у других, но не знаю, как должно быть у меня. Я же Элета. Сайфейри Мод четыре-три-эр, что бы это ни значило. Я же про любовь… для любви… И мне с ним хорошо, он хороший, и я за него так боюсь, но…

Она всплеснула руками. Ей не хватало слов. Может, словарный запас ей тоже специально порезали. Про любовь надо только розовой поэзией, с аханьем и оханьем, с рюшечками, с бантиками и обязательно с регулярными ссорами. Любовь – она воздушная, что пенопласт. А не про любовь – это не для Элеты, и Элета не для этого.

– Должна же быть тайна, – проговорила она. – Должна быть романтика.

– А у вас её нет?

– Может, была, – помотала она головой. – А теперь всё просто… обычно. Даже этот полёт за мёдом. Естественно. Просто. Ровно. Мне хорошо, но без трепета. Струны играют, но не рвутся. Я не страдаю.

Она почти сорвалась.

– Ты понимаешь?! А теперь он уми… он ранен, и он думает, что я его люблю, а я даже не знаю…

– Конечно, – кивнул он тут же, и она на него подозрительно воззрилась. Но Марек на неё даже не смотрел. У него глаза затуманились. – Играют, но не рвутся. Да. Красиво сказано. Хорошую они с тобой работу проделали, Элета. Первоклассную. Чистые чувства – на первый план. Чтобы всё дрожало. Чтобы страдать…

Он постучал по столу кончиками пальцев, отбил короткую дробь.

– …И всё-таки они просчитались, – проговорил он негромко, и на его губах расцвела улыбка. – Всегда бы так.

– А?

Его взор прояснился. Он глянул опять ей в лицо.

– Я тебя, конечно, держать не стану, – проговорил он. – Но струны, и трепет, и вся эта блажь – это влюблённость. Про неё, Элета, болтают много, и даже больше, чем про любовь. Знаешь, почему? Её легко продать. Её продавали на страницах, на экранах, на чипах, и даже через живых людей пытались продавать. Она недолговечна. И она повторяется. Раз за разом.

Он усмехнулся себе под нос.

– Она – как наркотик, и её многие ищут, и в помощь тем, кто её ищет, кто-то придумал даже таких, как ты. Она прекрасна. Опасна. И… – он пожал плечами. – Не так уж, если честно, и ценна.

– Что ж тогда ценно? – спросила сайфейри.

Он потёр пальцами подбородок и улыбнулся:

– А вот это уже ты мне скажи.

* * *

Полчаса спустя Тирзе присоединилась к ним в подсобке. Марек немедленно предложил ей чаю, и она кивнула, усаживаясь рядом с ним за стол. Элета пристально наблюдала за тем, как эти двое обмениваются десятками крошечных жестов: мимолетные взгляды, отточенные годами привычки, даже то, как изгибались их телавблизи друг от друга. Потом Тирзе её заметила – опять запоздало – и довольным тоном ей сообщила, что с её другом всё будет в порядке. Элета благодарно им обоим кивнула. Марек ей напоследок довольно подмигнул. Она соскочила со стола, взмахнула крыльями и понеслась в операционную, где нашла Крифа на столе. Он лежал на боку, мерно посапывая. Рука покоилась в аккуратной перевязи, свежая розовая кожа влажно блестела. Его искалеченное крыло заменили новеньким, темнее на пару оттенков. Конси Речеф ей что-то сказал, но она даже не услышала.

Она присела рядом с Крифом. Его губы были слегка приоткрыты. Она наклонилась и осторожно поцеловала его в лоб.

– Вы с ним посидите? – будничным тоном спросил Конси Речеф.

– Конечно, – сказала Элета. – Всегда. Слушайте… Почему вы нам помогли?

Мясник пожал плечами.

– «Сегодня вы, завтра – я», – молвил он. У неё создалось впечатление, что он кого-то процитировал. Речеф отвесил ей маленький поклон и вышел.

Она осталась, прокручивая в голове разговор с Мареком. Он окончился сумбурно. Она что-то выпалила, отчаянно избегая слова на букву «л», но он всё равно её прекрасно понял. И помог найти слова – о радостной рутине, о времени, о крепком плече рядом…

Она ещё сомневалась. Её запрограммировали крепко: за один вечер не стереть, не вырезать. Сердце ещё желало пообливаться кровью.

Но она пообещала себе, что больше никогда не вернётся к пустой коробке на свалке.

Красота

Автор: Елена Букреева

‒И этот пакет, он как будто танцевал со мной…

Из фильма «Красота по-американски»

…а ещё я думаю о том, что всё это могло бы не произойти, не окажись я случайно на другом конце города.

«Другой конец города» – говорю и представляю бельевую верёвку, на которой сушатся: дома вместе с их жителями; тополя, набитые пухом; новые трамваи с кондиционерами рядом со старыми, которые без; собаки, выгуливающие сонных хозяев; развалины так и недостроенного Дворца культуры; тротуары, дороги, тропинки в парках, машины, светофоры, бордюры, пешеходы и переходы.

На одном конце этой веревки – наша девятиэтажка с четырьмя подъездами. Во втором подъезде пахнет кошачьей мочой и грязным ковром, который Жанна Иосифовна из тридцать пятой постелила у лифта. Если на улице выпадает снег, уже на следующий день ковёр начинает неприятно чвакать под ногами и не перестаёт так делать почти до самого лета. Ковром этим Жанна Иосифовна дорожит и очень гордится: «Вот уютно же, как дома». Однажды я помог Жанне Иосифовне с тяжёлыми сумками, занёс их прямо в квартиру и приблизительно понимаю, что она имеет в виду под словом «уютно». А когда в прошлом году ковёр внезапно исчез…