Паучье княжество

– Истинно! – пропел хор голосов.

– Истинно, – шепнула себе под нос Настя, бросая стыдливый взгляд на замершего напротив Александра.

Тот сидел неподвижно, будто изваяние, плотно сцепив губы. Не произнеся ни слова за всю молитву.

– Истинно, – сказала Маришка, расцепляя руки и хватаясь за ложку.

Вместо иван-чая, что в прошлом приюте полагался сиротам на завтрак, Анфиса притащила с кухни поднос с кружками, наполненными горячей водой. И Маришка тихонько выдохнула, принимая чашку из рук Насти. Вероятно, чем дальше от города и его благотворителей – тем скуднее будет их рацион.

Замёрзшие пальцы прильнули к горячим глиняным бокам, и от секундного ощущения какого-то неожиданного блаженства девочка прикрыла глаза.

Через несколько минут служанка появилась в зале ещё раз, неся в руках пузатый стакан сидра и газету под мышкой. Всё это, разумеется, было для господина учителя. Маришка проводила её стекленеющим взглядом, привлечённая, как и многие остальные, внезапным быстрым движением.

– А наш стол разнится всё сильнее, правда? – хрипловатый голос раздался над самым её ухом. И тёплое дыхание щекотнуло скулу.

Вырванная из оцепенения, она крупно дёрнулась. И горячие капли окропили пальцы. Маришка отставила чашку и опустила руку под стол, чтобы незаметно вытереть о подол.

– Володя… – Она повернула голову, с сожалением отмечая, что снова краснеет.

–Истинно! – передразнил он благоговейный тон учителя. – Как нога?

И отчего это он решил подойти?

Маришка окинула его коротким взглядом. Володя нависал над ней, уперев одну руку в столешницу.

– Ничего, – губы приютской мгновенно пересохли, и она снова потянулась к кружке, выдавив неуклюжее: – Как… спина?

– На мне всё как на псине заживает, – отмахнулся он, чуть заметно скалясь. И без какого-либо дальнейшего пустотрёпства выдал: – Александр говорит, ты не веришь в Танюшин побег. Почему?

Вот в чём было дело…

Маришка выдохнула, поворачиваясь к нему уже всем корпусом.

– А ты веришь?

Он не ответил, опускаясь на свободное место на скамье рядом с ней.

– Послушай… Я знаю, что никто из вас не изволитслушать, – ядовито начала Маришка. – Считаете, что я решила привлечь к себе внимание или просто спятила, но…

– Само собой, я не верю в её побег. – Володя одарил её насмешливым взглядом.

– Правда? – Маришкины глаза округлились, а из головы вылетело разом всё, что она хотела сказать. – О, слава…

– Не обольщайся, в твои выдумки я тоже не верю.

– Я говорю правду, умертвия тебя бы побрали! – вмиг разъярилась она.

– Ух, они самые? Правда? – Володя посмотрел ей прямо в глаза, и она поперхнулась словами, чувствуя, как краска –опять-опять-опять! – заливает щёки. – Я не верю в ходячих жмуриков, уж извини. Но я… Я готов тебя выслушать. Давай. Расскажи мне, Ковальчик. Всё сначала. Только честно, сможешь?

– Почему ты?..

– Просто хочу снова услышать эту историю, Ковальчик. Хочу знать, что тыдействительно видела.

– Ядействительно видела Нечестивого! – крикнула она и зашипела: так больно Володя вдруг вцепился в её локоть. – Эй!

Его верхняя губа дёрнулась, словно у разъярённой дворовой псины.

– Не ори, дура. – Он прикрыл на мгновение глаза, вероятно, чтобы успокоиться. А затем продолжилкуда более мирно: – Давай-ка кое о чём договоримся, ага? Во-первых: только попробуй ещё раз завопить. – Он умолк, холодно уставившись ей в лицо, и заговорил снова лишь после невнятного дёрганья её головы, расценённого как кивок: – Во-вторых, Ковальчик, никаких оживших мертвецов не бывает.

Он расплылся во внезапной инеуместной улыбке и, прежде чем она успела что-то возразить, ещё сильнее стиснул её локоть. Маришка зашипела сквозь зубы.

– Давай всё-таки считать, что ихне бывает, – веско повторил он. – Давай рассмотрим твою историю, держа это в голове, ага? Предположим… Хорошо, только предположим, что твои фантазии взяли… Нет, послушай меня! Замолкни, когда я говорю! – тихо рявкнул он в ответ на очередную попытку её открыть рот. – Если ты кого-то и вправду видела, милая, с чего решила, будто это мертвец? Откуда бы тебе вообще разглядеть? А? Скажи-ка мне, кто это был? Как он выглядел?

– Не знаю, какая разница? – гневно прошептала Маришка, пытаясь вывернуться из его хватки. – Бледный, как жмур! В крови…

– Он илиона?

– Что?!

– Он или она, Ковальчик?

– Да не знаю я!

Володя вдруг встряхнул её:

– Как он выглядел?

– Я не…

– Во что он был одет? В пиджак? В платье? В ночную рубаху? Нагишом был?

– Всевышние, да не помню я!

– Как удобно.

– Было темно!

– Так темно, что ты под кроватью разглядела целое чудище.

– Кончай это! – Маришка наконец сумела выдернуть руку и отпрянула на добрых пару ладоней от него.

– Ты лжёшь, верно?

– Нет, чёртово ты отродье! – окончательно вспылила Маришка.

–Зачем? – оскалился он. – Зачем ты продолжаешь? Я просто хочу понять, правда. Твой мирок, полный несуществующих умертвий, в конце концов уже начинает мешать. У нас появились проблемы, знаешь, ну, существующие. Вчера мне в голову пришла мысль, будто ты могла углядеть в ту ночь Танюшу. Мы так набросились на тебя, а вдруг ты не лгала… Не совсем. Перепугалась, напутала или навыдумывала себе разное уже после… Это ведь, ну знаешь, ты. Я почти поверил, что ты могла… Но ты не видела ничего, Ковальчик. В чём же тогда смысл?

– Всевышние, как ты не поймёшь, это…

– Нет, малая, какты не поймёшь, твои сказки у всех уже в печёнках. Ты вообще знаешь хоть кого-нибудь или, чай, в газетах читала о померших по вине нечисти? Нет? Напомни, что там обычно значится в некрологах? Упыри, может? А? Русалки? – он вдруг фыркнул. – Там всегда одно и то же, что бы там ни плёл полоумный Император с трибуны. Нежить в ночи, ха! Болезни да голод. Вот от чего мрут все будто мухи. Есть, конечно, ещё и убийцы или, скажем, баре… Душа моя, мелкая провалилась как сквозь землю. А остальная мелюзга шугается теперича своей тени, благодаря твоим россказням. Они ноют, мешаются под ногами, верещат, что Таню сожрала тварь из-под кровати. Они навлекают на нас больше поломытья, учительское раздражение и проклятый шмон! Мои вещи перетрясли трижды за один только вчерашний день: трижды, Ковальчик! Вместо того, чтобы искать проклятую девчонку как следует. Знаешь почему? Малышня доконала Якова. И Яков теперь доканывает меня. – Он вдруг резко нагнулся и сказал ей в самое ухо: – Угадаешь, кто будет следующей?

Он чуть отстранился и улыбнулся, разглядывая её вмиг побелевшее лицо.

– Кстати, не поверишь, – почти ласково прошептал Володя, завершая свою многословную отповедь. – Возвращаясь к твоим несносным фантазиям… И у Всевышних, и у Единого Бога, и даже у твоих Нечестивых есть кое-что общее. Их выдумали такие же грязные лжецы, как и ты. И даже с такой же целью…

– Замолчи! – она отпрянула от него и вскочила на ноги, вся трясясь. – Закрой рот! Едва ли ты будешь так лыбиться, болтаясь в пе… – она вовремя одёрнула себя. И прошипела: – Никто и ничто в этом мире не может знать всего. Даже твои…революционеры.

– А и не нужно знать всего, чтобы понимать очевидное! – осклабился Володя, пытаясь схватить её снова, но она увернулась. – Не бойся тех, кто ушёл, душа моя. Бойся тех, ктоостался.

Все, с неё было довольно.

– Я наверх, – бросила она Насте, увлечённо болтающей о чём-то с Александром.

– Что? – глаза подруги округлились. – Я ещё не…

Но Маришка молча перелезала через скамью. В груди клокотала ярость, и девушка тщетно пыталась заставить себя дышать медленнее, силясь прийти в себя.

– Я предупредил, Ковальчик! – насмешливо бросил ей вслед цыганский ублюдок[1].

«Вот же уродец!»

И она едва нашла в себе силы, чтобы не рассыпаться в проклятиях. Нет, ейне стоило этого делать. Она, вероятно, и без того достаточно его разозлила.

Взгляд приютской бездумно метался по обеденной зале. Она знала, что опять раскраснелась, и была уверена, что по сиротскому обыкновению, все наблюдают за их перепалкой. Это распаляло её ещё пуще.

«Займитесь уже своими делами!» – пульсировало у неё в голове.

Однако – она заметила это далеко не сразу – никому совершенно не было до неё дела. Приютские были увлечены похлёбкой, робкими перешёптываниями или думали каждый о своём. Даже Варвара – всем сплетницам сплетница – сидела, молча уставившись в стол.Им не было до неё дела. Как всегда.

Маришка никого не интересовала. Снова.

Она перевела взгляд на учителя – проверить, не наблюдает ли за ней хотя бы он. Но лицо его было надёжно спрятано за газетой с огромным красным заголовком: «Что стоит за приютским бунтом? Как столичные сироты сумели провернуть покушение на…»

«И сколько можно обмусоливать эту тему?» – Маришку снова захлестнула ярость, пока она быстрым шагом пересекала залу.

После завтрака, как и предсказывала накануне Настя, всех ждало одно развлечение – уборка. Приютским выдали щётки и тряпки. Проржавевшие вёдра с мутной водой. И разумеется, ненавистное дегтярное мыло, пахнущее то ли гнилью, то ли сырым тряпьём.

Настя, считающая ведро и половую тряпку стратегическим преимуществом, одной из первых умыкнула их себе. Маришке же достались мелкие щётки с петлями для ног. Натянув их на туфли, она принялась неуклюже скользить по сухому полу, поднимая в воздух облака пыли и сора.

– Пг'екг'ати это! – прикрикнула на неё подруга. – Зачем тег'еть, если я ещё не намочила?

Но приютской до того не было дела: убираться она терпеть не могла. В былые годы на время поломойных работ Маришка и ещё пара-тройка таких же разгильдяев скрывались в отдалённых уголках дома, прятались там от учителя и других воспитанников, играли в камешки на табак. Одним словом, отлынивали от грязной работы, чем вызывали недовольство остальных. И бывали за это крепко биты, когда остальным удавалось поймать их с поличным. Или до их укрытия добирались стукачи, и тогда их тоже лупили, но на этот раз куда сильнее – батогами или плетью.

Не обращая внимания на подружку и по-прежнему едва переставляя ноги в щётках, Маришка пыталась придумать, куда можно спрятаться здесь, в их новом пристанище. От шаткой опоры больная нога тут же разнылась, и всё, о чём могла мечтать девушка, – это как бы поскорее избавиться от этих пыточных приспособлений.

«Для чего вообще Императору понадобилось объединять приюты? – со злостью думала она. – Для чего понадобилось отдавать под них грязные, разваливающиеся усадьбы? И прежде жизнь мёдом не казалась, но отмывать эту громадину придётсянеделями!»

Недавний указ о реорганизации воспитательных домов никому из сирот толком не был понятен. «Это укрупнения в целях экономии», – с важным видом говорил Александр. «Это из-за покушения приютской шпаны на столичного губернатора, – напоследок шипел прежний сторож, которого быстренько рассчитали, как только вышел новый указ. – Это они так с преступностью собрались бороться, ха. Чёртовы отродья, нет бы выдать полиции орудия поновее… По-ихнему, во всём виноваты сироты, а то за ними никто не стоял, что ли, ха. Неужто не понятно, почто для новых воспитательных домов выбираются места подальше от городов? Богатеи не хотят, чтобы подле них жили ублюдки».

– Ну я же попг'осила, Маг'ишка! – Настя с такой силой бросила тряпку в ведро, что залила себе платье. – Дышать уже нечем!

– Прости, – бросила приютская, мелкими шажками пробираясь к лестнице.

– Не хочешь помогать, так хоть не мешай!

– Я пойду на другой этаж, – примирительно сказала Ковальчик, устало стягивая с ног щётки.

Настя ничего не ответила, с таким остервенением выжимая тряпку, будто та была шеей подружки.

Маришка запихала щётки в карманы юбки так, что наполовину те высовывались наружу, и вышла в галерею. Там двое мальчишек меланхолично тёрли пол тряпками. Миновав их, приютская принялась нарочито медленно подниматься по лестнице.

Этажом ниже, в парадной зале, кипела работа. Младшегодки, ещё сильно боящиеся наказаний, с особым рвением драили пол, снимали паутину со стен – куда могли дотянуться.

Дети почти не переговаривались и не смеялись. Маришке вспомнилось, как когда-то она сама была такой – зашуганной мелюзгой, послушно выполняющей любой приказ.

Она так заворожённо разглядывала копошащихся внизу малышей, что чуть снова не рухнула с лестницы, потеряв равновесие, когда кто-то с размаху врезался ей в плечо.

– Извини!

Приютская повернулась. Александр задыхался от смеха и быстрого бега:

– Не заметил тебя, виноват.

Виноватым он не выглядел. Маришка смерила его хмурым взглядом. Парень раскраснелся, светлая чёлка потемнела и прилипла ко лбу.

– Квач? – без особого интереса спросила Ковальчик, заподозрив приютского в игре в догонялки.

– Не-а, тýки-тá, – весело отозвался он, задиристо оглядываясь через плечо. – Ладно, извиняй.

И Александр сорвался с места.

– А с вами можно? – слова, пусть и угрюмые, слетели с её губ прежде, чем она успела хорошенько подумать.

«Дура! – тотчас же обругала она себя. – Это тебе не поможет».

И куда она собралась лезть? В осиное гнездо?

«Куда угодно, лишь бы он не натравил на меня свою стаю», – быстро подсказало ей подсознание.

Это было вообще-то хорошей идеей. Пришедшей ей в голову совершенно спонтанно. Где был Александр, всегда был и Володя. А Маришка Ковальчик достаточно находилась по краю пропасти, чтобы всерьёз не тревожиться из-за сегодняшней окончательной их размолвки.

И пускай за завтраком Володя был в хорошем расположении духа –иначе бы она получила от него прямо там, – это не давало никаких гарантий, что он не исполнит своей угрозы.

«Угадаешь, кто теперь будет следующей?»

Ей было нужно вернуть его «расположение». Запихать свою гордость подальше. Ситуация становилась уж слишком похожей на то, что с ней уже происходило.

Приютский круто развернулся на бегу, смешно вытаращившись на неё. А в следующий миг оступился и кубарем покатился вниз. Маришка закусила губу, наблюдая, как он мягким местом пересчитывает все ступени до следующего пролёта.

– Че-егой? – просипел он, скрючившись внизу. – С нами? Я не ослышался? С грязной шпаной? Идиотами?

Ковальчик быстро убрала волосы за уши. Ласковых слов Володиной компании от неё слышать не приходилось. Интереснопочему?

–Неверными?

– Ладно, забудь… – буркнула девчонка, вынимая из карманов щётки.

«Может, и не такая уж и хорошая идея».

– Да нет, пошли, Ковальчик, – он поднялся на ноги. – Хочу видеть Володину рожу.

– Пожалуй, мне лучше заняться убо…

– Ой да-а-а. – Он в три шага преодолел разделявшие их ступени и выбил щётки из её рук. – Ты-тоочень любишь убираться.

И прыжками поднялся на следующий этаж. Обернулся:

– Ну, пошли уже. Чего встала столбом?

Маришка поплелась за ним.

Она знала, Александр всё понял. Александр был довольно смекалистым.

Если на первом этаже кипела работа, то на том, где располагались их спальни, был совершенный бедлам. Казалось, здесь собрались все старшегодки. И вялые попытки протереть пол демонстрировали лишь Варвара с подружками. Главная сплетница, обернув толстую белую косу вокруг шеи, отжимала тряпку в ведре. Большегрудая, розовощёкая – кровь с молоком. Её верные постоянные слушательницы – Алиса, Кунсулу, Анисия и Саяра – сидели полукругом на полу у её ног и тёрли щётками паркет. Трое, кроме рыжей Алиски, будто сёстры – темноволосые и темноглазые. Тонкие и смуглые.

Остальные же – в основном Володина шпана – носились по коридору, плескали друг в друга грязной водой из вёдер, ставили подножки, дрались.

Гомон стоял здесь такой, что Маришка диву далась, как на все эти вопли ещё не сбежалась вся домовая прислуга. Её вообще-то сегодня было не особо видно. С чего бы?

– Что вы… – Маришка не успела договорить, вынужденная уворачиваться от тряпки, лихо пущенной из противоположного конца коридора.

Александр фыркнул, быстрым шагом направляясь к Володе.

– О! Кровавая госпожа! – мимо с хохотом пронёсся Терёша.

– Рот закрой! – рявкнула на него девушка, пуще прежнего развеселив задиру.

– Ба-арыня! – Володя, стоявший прислонившись к стене, резким движением головы откинул с глаз чёлку. – Чем обязаны?

«Зря это всё», – решила приютская, мельком заметив, как встрепенулась Варвара.

– Хочет поиграть с нами, – Александр улыбнулся так знающе, что Ковальчик скрипнула зубами.

–Поиграть? – Володя засунул руки в карманы и оттолкнулся от стены.

Маришка заметила сливовый синяк у него на скуле.

– Никак умертвия нам больше не страшны?

– Я передумала, – быстро ответила Маришка, решаясь убраться отсюда.

– Нет уж, – он ухмыльнулся. – Ну что ты. Давай сыграем,коль пришла. Посчитаю это шагом примирения. Умеешь хоть?

Конечно, и Володя всё понял.

– Ты издеваешься? – Ковальчик благоразумно пропустила мимо ушей слова о собственной постыдной «капитуляции».

В конечном итоге примирение сейчас ейдействительно нужно.

Невозможно было не уметь играть в тýки-тá. В свободное время, когда приютских не пускали в город, им только и оставалось, что носиться друг от друга в кваче. Или искать, перестукиваясь, новые укрытия, увлеченными тýки-тá.

Маришка никогда не играла, после того как в приюте появился Володя. Но частенько наблюдала за ними. Игра была глупой. А положение Ковальчик в их змеином гнезде слишком уж шатким. Она сделала первый шаг. И ей дали шанс. Быть может, Настя была права, и Ковальчик действительно была Володе симпатична. Маришка почувствовала, как от этих мыслей что-то внутри неё затрепетало.

– Ну всё-всё, – Володя повернулся к ней спиной и громко крикнул: – Эй, заново! У нас новый игрок. А Серый водит.

– Снова?! – возмутился упитанный старшегодка.

– Это великая честь, – фыркнул Володя и, вновь повернувшись к Маришке, весело прошептал одними губами: – Бе-ги!

Она не сдвинулась с места, хмуро глядя на него. Но зато сам Володя, толкнув в плечо Александра, бросился прочь, на ходу завопив:

– Серый, счёт!

– Десять!

Александр тоже сорвался в сторону лестницы.

– Девять!

Ещё тройка из их шальной компании бросилась прочь.

– Восемь!

Варвара столкнулась взглядом с Маришкой. В глазах сплетницы играл интерес голодной волчицы.

– Семь!

Ковальчик отвела от неё взгляд.

– Шесть!

Вздохнув, Маришка крутанулась на каблуках и полушагом-полубегом направилась к лестнице, напрочь позабыв и о ноющей ноге, и о живых мертвецах, которыми, по её мнению, был набит дом.

– Пять! – раздалось ей вдогонку, и она выскочила из коридора.

«Лестница?» – она на миг остановилась, прикидывая, куда лучше пойти.

Но этажом ниже как раз убиралась Настя. Попадаться ей на глаза сейчас не хотелось.

«Другое крыло», – промелькнуло в голове, и Маришка бросилась дальше по галерее.

Миновав лестничную площадку –что за нелёгкая её дёрнула играть в догонялки с больной ногой? – она заковыляла в соседнее крыло, в котором всё ещё слышался топот другого беглеца.

«Ничего, комнат здесь много», – подумала Маришка и… резко остановилась, едва ступив в коридор.

«Нет!»

Нет. Только не сюда. Как она могла забыть?

Перед глазами вновь вспыхнули образы, и без того преследующие её и наяву и во сне. Тёмная дверь. Сбитая в кучу мебель. Белые пальцы, что огромный тонконогий паук.

Желчь рвоты поползла вверх по горлу.

«Какая ты дура!»

Дверь. Мебель. Белые пальцы. Глаза. Картинки замелькали так быстро, что коридор перед ней закружился.

Она обернулась на арку. Остро желая вернуться. Отказаться, к Нечестивым, от глупой игры. Продолжить заниматься уборкой. Но…

«Посчитаю это шагом примирения».

И что с того? Пускай она просто проиграет. Не сунется она больше в это крыло.

Позади раздался приглушённый стук – кого-то уже поймали, и пойманный помогал остальным, оповещая, где находится водящий.

«Как быстро…»

Стук раздался ближе, и Маришка услышала тяжёлые шаги Серого. Тот был уже в галерее снаружи.Да какая разница?

– Чего застыла? – Володя, незаметно подкравшийся сзади, схватил её за предплечье.

Приютская едва удержалась, чтобы не взвизгнуть. Цыган толкнул плечом ближайшую дверь и затащил Маришку внутрь.

– А говоришь, играть умеешь, – фыркнул он.

Щёлкнул замок. Приютских поглотила темнота.

– Я не хочу здесь…

– Тихо, – прошептал он ей в самое ухо.

И Маришкины пальцы, против воли, заставили упавшую на лицо прядь снова спрятаться за её ухом.

Грязь

Часы в коридоре гулко отбили полдень.

Младшегодки, успевшие вылизать всю нижнюю залу, окружив Анфису, выпрашивали позволения отправиться в комнаты.

– Недостаточно чисто, – был её вердикт. – Вона сколько паутины! Вы, чай, слепые? Кто это убирать должен? Я?

Быть может, служанка была бы снисходительнее, поднимись она сперва… парой этажей выше. За два часа, что прошли с завтрака, в коридоре флигеля, оккупированного старшими воспитанниками, грязи не убавилось вовсе. Работа там шла вяло, зато вовсю разгорелось веселье. Без Якова на выпускников не нашлось управы, а самого господина учителя не видали с самого завтрака.

Так что, пока младшие самозабвенно драили парадную залу, старшие затевали игрища, нюхали табак да без дела слонялись по дому. Все, кроме Насти. Когда усадьба огласилась часовым боем, приютская как раз принималась за лестницу.

Тряпка ловко скользила по старому дереву, так отполированному временем, воском и, вероятно, когда-то ковровыми дорожками, что девочке казалось, она пытается отмыть лёд.

«Скоро зима, а здесь и кататься негде», – Настю одолевала тоска.

Рядом с их прежним приютом текла широкая река. Зимой она накрепко леденела, становясь вторым по значимости местом после городской площади. В морозы прямо на льду устраивались ярмарки, разбивались шатры бродячего цирка; бравые парни учили стоять на коньках краснеющих девиц, родители катали по кругу укутанных платками и шалями детей.

В приюте на всех было лишь пять пар коньков – накладных, какие цеплялись прямо к башмакам. Воспитанники затевали из-за них целые баталии – ведь часа, отведённого на прогулку, на всех не хватало. Мальчишки бились насмерть – до крови, до выбитых зубов и сломанных носов. Старшие лупили младших, те – девчонок. Последним почти никогда не доставалось коньков. Но со временем – и во многом то была Володина заслуга – приютские научились всё делать по уму. И по очереди.

Настя любила коньки – они дарили ей чувство полёта. Свободы. Она парила над рекой, балансируя на тонком металлическом лезвии. И вокруг были только ветер и скорость, смазанные краски природы, людей. И никаких мыслей.

От тёплых воспоминаний по её губам пробежала улыбка. Но быстро угасла. То их, пусть и немногое, но богатство, осталось теперь навсегда пылиться где-то в чулане старого приюта.

На верхней ступени обнаружились выпуклые маслянистые пятна. Кто-то – будто нарочно – постарался закапать воском всю половицу.

«Должно быть, осталось от прежних хозяев», – раздосадованно подумала девочка.

Необходимость разгуливать по дому со свечами канула в Лету с изобретением керосиновых ламп. А они вошли в обиход задолго ещё до Настиного рождения. Впрочем, всё равно оставались ещё те, кому нравились все эти старомодные порядки, церемонии, ужины при свечах. К примеру, та же Настина тётка, Паулина – она-то была той ещё любительницей пожечь свечи. Просто так, бесцельно. Она говорила, это поднимает ей настроение.

Настя присела на корточки. Восковые пятна всегда требовали особых усилий. Но ей приходилось справляться с задачками и посложнее.

– Ты, главное, три посильнее, – тётя Паулина кивает на затвердевшее пятно у стола.

Занесённая тряпка так и застыла в воздухе. Голос родственницы прозвучал в голове так отчётливо, будто стояла та прямо за спиной. Прямо сейчас.

– Какие неряхи! Неужто нельзя обойтись без всей этой грязи?

Приютская подняла голову. Тяжело выдохнула. Но поблизости никого не было. Настю окружала тишина. И только. Такая долгая тишина, что сумела воскресить в голове давно похороненные воспоминания.

Приютская поглядела на тряпку, стиснутую в побелевших от холодной воды пальцах. Капли неровно срывались вниз – на пол.

А рука-то дрожала.

Настя принялась складывать про себя цифры – это было правильно, это помогало. Этому их учила Анна Леопольдовна. «Чтобы избавиться от ненужных мыслей, надобно занять голову чем-то сложным, например счётом. Один плюс один, один плюс два, один плюс три, а дойдёте до девяти – начинайте с двойки», – говорила она.