Восстание павших

Ян был прав. Адаму от части даже было неважно, выберут его или не выберут. Главное, что его и так уже выделили из толпы. Не важно, откроются для него какие-то большие перспективы в дальнейшем. Важно, как к нему будут относиться после отбора.

4.

Выбора нет. Его никогда не было. Эта мысль все тверже укреплялась в голове Ани. Если раньше была хотя бы маленькая призрачная надежда, то теперь…

Законы, издаваемые для порядка, на самом деле придуманы для мнимой заботы о колонистах. Что бы не предлагали колонисту, выбор всегда один – служить на благо Федерации. Вопреки собственному мнению и желанию.

Снова толпа шла в сторону проходных. Серая масса теперь все больше давила на девушку. Теперь глядела на них Аня по-другому. Не колонисты и недограждане шли по узкому проулку, а рабы, безвольные, бесправные марионетки.

Почему колонисты настолько покорны? Неужели они довольны своей жизнью? Ведь многие открыто радовались тем, что у них было. Их запирали, заставляли работать, запрещали и указывали, как жить. Клеймили, как свиней и казнили в случае неповиновения. И все равно народ молчал, верил в светлое будущее и справедливость власти. Малограмотные, доверчивые недограждане, как котята ластились к власти, что давала им кров и пропитание. А что еще надо тем, кто практически не ведает, что там за стенами колоний. Выбора нет даже здесь.

Нет войне? Но разве такая жестокость к человеку оправдана? Не противоречит самому первому закону конституции? Да войны нет, ее победили диктаторством одного правителя.

В столовой се бурно обсуждали предстоящие выходные, последние выходные для Анны, ибо в понедельник случится отбор, после которого девушка навсегда покинет колонию и попрощается семьей.

С момента, как       Анна рассказала Хельге правду и попыталась сблизиться прошло несколько дней. Примирения не произошло, Хельга продолжала ходить молчаливая, не проронив ни слова. Это молчание и отчужденность давила на Анну. Не хотела она расставаться с ней так, не в ссоре, не как враги. С обидами и завистью.

Стоило Анне попытаться подойти и заговорить, как Хельга уходила, или демонстративно начинала заговаривать с другими. Она и работать договорилась с прачками из соседнего цеха, лишь бы не пересекаться с Анной. И сегодня в столовой она заныла самый дальний стол, бурно болтая с девушками, громко смеясь. Аня видела ее радость и от того становилось невыносимо горько.

– Она не дорожит дружбой так, как ты, – прошептала мать дочери. Ольга сидела рядом, все время наблюдая.

– Она обижена на меня, за то, что мне повезло.

– Судьбу не выбирают, дочка, но, когда появляется шанс, глупо им не воспользоваться.

– Мама, а если она так и не поговорит перед моим отъездом? Мы что же расстанемся врагами?

– Будет дурой, и горько об этом пожалеет. Уж поверь мне.

Анна внимательно посмотрела на мать, такую красивую и не по годам моложавую. Как же ей будет не хватать ее, ее советов, каких-то правильных высказываний. Возможно, когда она сама станет матерью она поймет мать. Но пока ей сложно понимать ее мотивы. Все это она объясняла благом, вот только Анна не видела в этом ничего хорошего.

После обеда толпа вновь возвращалась в блоки отработать последние часы. Невыносимо, противные часы.

Мама шла рядом, спокойная и молчаливая. Аня чуть повернула голову, посмотрев на нее, и ей отчего-то захотелось ее обнять. Быть может, и не доведется в скором времени. Скоро придется расстаться навсегда с родителями, потерять лучшую подругу, возможно оставшись едва ли не врагами. Как она будет там жить?

Совсем скоро сборы и она навсегда покинет эти места. А что ждет ее там? Новое рабство. Откажись она сейчас от белого билета, всю ее семью клеймят как за непростительное нарушение. И разлучат. Аня пыталась поговорить со старостой, выведать есть ли хоть какой иной способ. Но тот, как и та женщина, четко ответил, что отказ приравнивается к протесту.

Мама внезапно замедлила шаг, устремив взгляд вперед. Аня не сразу поняла, что ее так встревожило, но затем заметила старосту поселка и то, как он внимательно следил за ними. Он смотрел на мать и дочь и, кажется, ждал, когда те окажутся ближе.

Внутри все задрожало, руки похолодели.

Нет, неужели они узнали? Неужели они…

Мама крепко взяла дочь за руку и остановилась возле мужчины.

– Ольга, ты должна пройти с нами. – Спокойно произнес староста. Затем перевел взгляд на Аню. – И ты, пойдем.

– Зачем это? – Спросила девушка.

– Так надо.

Мать еще крепче сжала руку дочери.

– Молчи и иди, – шепнула она.

Вокруг десятки любопытных глаз. Никто ничего не понимал, женщины с прачки шептались, бросая недоумевающие взгляды. От всего этого Анна ощутила стойкое чувство стыда. Потупив взгляд, она зашагала вместе с мамой в сопровождении охраны.

Все кончено! И во всем виновата только она. Если бы не противилась маминой воле, не шла против правил и не возомнила себя умнее системы.

Спустя время женщин привели в здание администрации. Аня была здесь прежде, во время тестирования. Тогда коридоры этажа не выглядели настолько удручающе и страшно. Они были просторными, полными воздуха, света и чистоты. Сейчас белый цвет давил своей чистотой и стерильностью. А коридоры казались не просторными, а излишне пустыми и одинокими. Аня в одночасье ощутила себя грязной, лживой и покинутой. Она одна против всех, против системы.

Пройдя по второму этажу, охранник взял маму под руку, отправив в противоположную сторону.

– Куда? – Девушка испуганно спросила.

Ответа не было. Староста лишь молча кивнул второму охраннику вести девушку дальше. Они привели       Аню в знакомый ей кабинет с огромными панорамными окнами. Вид на площади не радовал глаз, а напротив давил. Оттуда веяло правильностью, законом. А здесь сидела она, нарушитель закона. Преступница. Предательница.

Белоснежные стены, потолок, белый кафель на полу. Света было настолько много, что слепило глаза. Девушку посадили за стол, и охранник удалился.

– Жди, – только сказал староста, также уйдя.

Наступила тишина. Давящая, безумно раздражающая тишина. Как же много вопросов возникло в одну секунду. Где мама? Куда ее повели? Что с ними станет? Зачем они здесь? И еще тысяча вопросов.

Аня томилась в ожидании, она ничего не понимала, и от этого становилось только страшнее. Одна часть нее понимала, что всем стало известно о мамином проступке. Но другая упорно твердила о том, что все не до конца ясно и девушка могла неправильно понять. Вот только то, как с ними обращались, сразу же наводило на единственную мысль – они преступили закон.

Минуты тянулись неимоверно долго. В молчаливом ожидании девушка пробыла наверно вечность. За это время она успела изучить интерьер комнаты, вид за окном, напоследок уже стала считать черточки на столе. В этот самый момент двери резко распахнулись, и в помещение вошла женщина.

Высокая худощавая, светловолосая. На ней был светло серый костюм, стягивающий ее точеную фигуру. А волосы зачесаны в идеальный пучок, из которого не выбивалось ни единого волоска. Эта женщина не выглядела приветливой, как прошлая. Но обе были чем-то схожи.

Она прошла к столу, сев напротив. Затем взяла электронный планшет, принялась читать, что-то внимательно.

– Где моя мама? – Спросила Аня. Голос дрожал, но страха она не показала. А страшно было безумно.

Женщина проигнорировала вопрос. Она вообще даже не взглянула на девушку с самого момента, как появилась здесь. Уткнулась в планшет и молчала.

– Почему мы здесь?

Опять тишина. Теперь ее, малость, раздражало это молчание. И эта женщина. В какой-то момент захотелось впиться в волосы этой молчуньи и разодрать ее тугой пучок.

Наконец женщина отложила планшет и подняла светлые глаза на Аню. Эти глаза полны безразличия и холода.

– Сколько тебе лет? – Ровным тоном женщина.

– Восемнадцать.

– Кто твои родители?

– Анур и Ольга. Мама родилась в колонии, отец забракован. По-моему, там все написано, – Аня кивнула на гаджет.

– Ты кандидатка. У твоей семьи, довольно положительное досье. Ни единого нарекания или выговора. Напротив, одна только похвала.

– Где мама? – Раздражение нарастало.

– Настолько хорошая семья, даже с трудом вериться… Твоя мать в мед части. Ты знала, что она беременна?

Аня вздрогнула. Откуда они узнали? Как? Кто?

– Нет, – осипшим голосом ответила девушка.

– Немыслимо, уже три месяца, как вообще ей удалось так долго скрывать. И находясь среди женщин. Ты ведь знаешь закон? Знаешь, что полагается за такое?

Во рту пересохло. Это было как раз таки самым страшным. Зная то, что произойдет, это гораздо страшнее разлуки из-за какого-то там переезда. Одно дело лишиться семьи и отбыть в другую колонию. А другое, быть сосланной в качестве изгоя. Все будут сторониться, как заразного. Одиночество до конца дней. Никто не посмеет и глазом повести в твою сторону. Никто никогда не заговорит. Все отвернутся, навсегда.

– Это не правда. Это какая-то ошибка. – Аня старалась сохранить спокойствие.

– Это не ошибка, акушерка осмотрела ее и все подтвердила. Три месяца ваша семья скрывала от нас явное нарушение. И о чем вы только думали?

– Но ведь мама может родить, я все равно собиралась покинуть колонию и я, я уеду… – Аня взмолилась. – Какая разница рано или поздно. Не может быть ошибки, они могли просто не заметить, не обратить внимание…

– Разница есть, вы нарушили закон! И как, по-твоему, мы можем дать тебе шанс стать частью нас, когда ты даже подумать смеешь о нарушении.

– Все равно по закону положено, если родители захотят ребенка, я могу покинуть колонию и жить в другой, а они…

– Это не по закону, в вашем случае явное нарушение. Тут нечего исправлять и решать. Коль каждый станет получать поблажки, так все начнут ее просить.

– Прошу вас! – Взмолилась Аня, – накажите меня, только меня! Не лишайте их! Я все сделаю, что захотите, но пощадите их! Прошу!!!

Женщина ничего не желала слышать, она равнодушно поднялась из-за стола и силой вытянула Аню встать на ноги.

– Шагай, решение уже принято. Думать надо было раньше.

Девушка не плакала, хотя очень хотелось разреветься, дать волю эмоциям. Но не смогла, не смогла показать слабость на потеху бессердечной женщине.

Вытолкнутая в коридор, она прошла за точеной фигурой. Каблучки цокали по кафелю, стройные ножки перебирали шаги. А внутри Ани так и нарастал ком, что вот-вот разорвет ее и заставит взорваться. Выхода нет! Нет никакого выхода…

Когда они вошли в другой кабинет, внутри Ани все оборвалось. Не было сил даже на слезы.

Почти такой же кабинет, белоснежный, полупустой. Вместо стола стояло кресло и медицинский столик с аппаратом. Обтекаемая прямоугольная коробка, чем-то напоминала трубу из-за сплошного овального отверстия, проходящего через весь аппарат. Отверстие внутри подсвечивается голубым светом.

Аня знала, что это за аппарат, и видела его каждые пару месяцев, когда проходила осмотр у врача. Вот только раньше эта штука сканировала наном на исправность, а сейчас…

– Сядь! – Скомандовала женщина.

На ватных ногах девушка прошла и села в кресло.

– Руку!

Аня заголила левое запястье, обнажив татуировку. Клеймо было бледно-серого оттенка, изредка переливаясь серебром. Мелкие импульсы, возникающие на месте печати, это те самые наномы. Они исправны и скоро выполнят еще одну свою работу.

Аня сунула дрожащую руку в отверстие так, что ладонь оказалась с другой стороны. Голубое свечение замерцало и резко загорается ярко красным. Терпимое покалывание пронзило руку. Аня поморщилась, но и тут сдержала слезы.

Процедура, после которой вся твоя жизнь предрешена, проходит достаточно быстро. Маленькая процедура, перечеркивающая всю твою дальнейшую жизнь. Отныне пути назад нет. Никаких разбирательств. Рассмотрений. Это не пустячное нарушение, за которое Аню лишат прав и выпишут выговор. За непростительное нарушение правил и наказание соответствующее.

Вынув руку, девушка сжалась в комок от увиденного клейма. Ало-красное, оно по-прежнему мерцало серебром. Такое яркое, кроваво-красное. Никто не пройдет мимо, все заметят.

Впервые Аня пожалела о своей отметине. И о том, что была колонистом.

***

Все остальное время Аня провела, как в тумане. Охрана отвела в камеру (оказывается, здесь были места для заключения) оставив наедине со своими мыслями. И здесь она не дала волю эмоциям, не заплакала. Да и сил не оставалось на слезы.

Отмерив шагами тесную комнатку, девушка опустилась на металлическую скамью, висевшую на двух массивных цепях, вмурованных в бетонную стену. Даже камера была идеально чистой и светлой, словно бы давала понять заключенному, какой он грязный и лживый.

Все время девушка не сводила взгляда с алого пятна на руке, предрешающее всю ее жизнь. Теперь это клеймо на всю оставшуюся жизнь запятнает. Но она не думала и не переживала за себя. Сейчас ее больше волновало то, что будет с ее родителями. Что будет с мамой и ребенком? Как будет протекать беременность? Будут ли заботятся, должным образом? А еще она волновалась за отца. Аня прекрасно знала, что бывает с мечеными колонистами. Стоит только вспомнить того парня. Как его все сторонились, не хотели общаться. Он был одиночкой, изгоем, с которым никто не хотел иметь дело. Неужели отца ждала такая же участь? Неужели он также будет одинок и никому не нужен? Без мамы, без Ани… Нет, этого не будет! Отец никогда не сломается. С ним все будет хорошо и с мамой будет хорошо.

Вдруг отворилась дверь камеры. Девушка подскочила на ноги. В помещении появился отец. Уж кого-кого, а его она здесь не ожидала увидеть.

– Папа! – Воскликнула Аня. Как только двери были заперты, они обнялись. В объятиях отца она задрожала. Как же ей не хватало этих объятий. И будет всегда не хватать.

– Пап я …

– Милая все будет хорошо, не волнуйся, – успокаивал отец. Он с любовью взглянул на дочь. Столько любви было в его глазах, тепла. Аня и не припомнит, что бы отец с такой пущей любовью смотрел на нее.

– Папа, но я… Что теперь будет?

– Успокойся! Ты мне лучше вот, что скажи, ты кому-нибудь говорила о маме? Может быть Хельге, или еще кому?

– Нет, Хельга не могла, она не стала бы, – Аня сама не раз задавалась вопросом, кто мог рассказать. Кому могло быть известно об этой тайне кроме подруги. Даже в голове не укладывалось, что кому-то придет на ум выдать мать. Так ее подставить. Аня всегда считала, что они одна семья, они все дружны и никогда не предадут друг друга.

– Да кто на такое способен? Я всегда думала, что нас любят и уважают. Сколько ты добра всем сделал и после такого… Немыслимо.

– Пойми сейчас такое время, – Аня с отцом сели на скамейку. Отец продолжал обнимать дочь, поглаживая по спине, тем самым пытался успокоить ее. – А вот в подобных поступках и выражается преданность государству.

– Нет, пап, Хельга не такая, мы же для нее…

Только не Хельга! Они с детства были дружны, как родные. Неужели она могла пренебречь всем, что было между ними и подло предать?

– Она как никто другой хотела получить право. Свобода смысл ее жизни. И потом, мы не знаем, насколько серьезен конфликт у нее с отцом.

– Это я виновата! Если бы не я со своим упорством, то все было бы хорошо. Я уехала, а вы смогли вдвоем воспитать ребенка без проблем. Никто бы ничего не узнал…

– Аня не кори себя за то в чем ты не повинна. Виноваты только мы. Были неосмотрительны, думали, что все наладится, образуется. Ошибались. А теперь страдаем не только мы, но и ты.

– Не верю, что Хельга способна на предательство. Папа нет! Неужели я виновата во всем…

– Не виновата. Не Хельга, так кто другой. Сама вспомни, маме в последнее время часто было плохо. Рано или поздно, кто-нибудь из женщин заметил.

– Какая разница теперь… – Шепнула девушка, прильнув к отцовской груди. – Итог все равно один…

Аня снова сжалась от одного воспоминания о том, что предстоит. Она даже ощутила зуд на месте татуировки. Потирая запястье, девушка чуть отстранилась от отца.

Заметив красное пятно на руке, мужчина закивал, оголив свою руку. Теперь и он был меченый.

В груди кольнуло от увиденного. Пути назад не было, все решено.

– Запомни! – Отец внимательно взглянул на дочь. – Никогда не думай, что на этом твоя жизнь закончилась! – Он поднял свою руку с меткой. – Это всего лишь татуировка, – Анур улыбнулся, – она не определяет твою будущую жизнь. Только ты решаешь, как тебе жить и что делать в дальнейшем, как строить свою судьбу! Это всего лишь татуировка, всего-то. – Убрав руки, он вновь внимательно взглянул на дочь. – Запомни, ты должна быть и оставаться человечной. Никогда не иди на поводу. Слушай свое сердце, и помним, мы тебя любим…

Затем отец крепко обнял дочь, прижав к груди, и горько заплакал. Плакал только он, тихо, но так тягостно, что Аня едва сдерживалась, как бы не расплакаться самой. Эта встреча, это время было последним у них. Аня много раз проводила вечер с отцом, разговаривала, играла и никогда не задумывалась над тем, что тот или иной вечер может быть последним. Самым последним, но таким горьким.

Наверно прошла вечность с того момента, как отец зашел в камеру сжал ее в объятия и никогда больше не отпускал. Они молча просидели, очень долго. Отец затих, перестав плакать. За это время Аня успела немного поспать, потом отец снова поговорил с дочерью, все так же, не выпуская из объятий. А потом они молча сидели, боясь нарушить тишину, спугнуть ее и привлечь посторонних. Тех, кто нарушит их молчание и заставит прощаться.

Когда снова дверь камеры резко распахнулась, Аня дремала. Но резкий грохот заставил ее вскочить и насторожиться, как дикая кошка.

На этот раз в помещении появилось двое охранников.

– Идем! – Рявкнул один из них.

Аня растерянно посмотрела на отца.

– А как же он?

– Сказал иди! – Еще громче повторил охранник.

– Ступай Аня, – с заботой произнес отец. Ни дочери, ни отцу, не хотелось расставаться. Оба понимали – эта встреча была последней. – Помни дорогая, мы тебя любим! – Произнес отец, напоследок крепко обняв.

Тут охранник уже не стал дожидаться, когда они, наконец, попрощаются, вытянул девушку силой из камеры. Аня из последних сил пыталась продлить теплые объятия, не смея отпускать сцепленных рук, или потерять взгляд. Но ее волоком вывели из камеры и тут слезы градом покатились из глаз.

Не хотела она плакать, но уже не осталось сил, и больше сдерживать себя не получалось. Что если никогда она не увидит отца? И ведь так, и будет. Она никогда его не увидит, не услышит. Разлучили, развели, навсегда. Как будто умерли они и их миры отныне никогда не соприкоснутся. Жестоко, несправедливо…

Весь путь девушку пробирали нескончаемые слезы, которые, казалось никто не в силах унять. Она держалась при той женщине, не став показывать свою слабость. Не смела плакать при отце, опасаясь причинить ему боль. Но теперь больно было ей, и слабость опутала всю ее. Так стало страшно.

Опять ее подняли на этаж, где ее встречала все та же женщина в сером. Почему-то девушка была уверена, что она ее больше никогда не увидит.

Холодный взгляд пронзил Анну.

– Надеюсь, после разговора с отцом ты правильно сделала выбор? И теперь понимаешь, что значит нарушить закон. – С некой гордостью заявила женщина. Кажется, она была удовлетворена тем, что девушка подавлена.

– Где мама? Что с ней? – Осилив, наконец себя, Аня спросила. Она утерла остатки слез с лица. Поселив ненависть.

– С ней все хорошо. Весь период беременности она проведет в лазарете.

– Я могу ее увидеть?

– Не думаю, что это возможно. И потом, тебя уже ждут.

Кто ее ждет? Где ее ждут?

Когда вообще закончится весь этот ад? Анну продолжали водить по бесконечным коридорам. Снова завели в тот же, белоснежной кабинет. И снова заставили ждать.

Как же она хотела, чтобы это быстро закончилось. Хотела, чтобы ее, наконец, отправили в другую колонию, где она будет переживать за родителей, где будет пытаться хоть как-то справиться и устроить свою жизнь. Но будет точно знать, что уже ничего не случится. Она будет просто жить, и мириться со своей участью. Хуже быть уже не может. Хуже только смерть…

В этот раз ожидание было недолгим. Не успели Аню усадить за стол, как возник совершенно новый человек.

Ей казалось, что сама смерть вошла в белоснежный кабинет. Что она не заметила, как уже умерла. Это была черная фигура. Военный, скорее всего даже офицер, Аня не разбиралась в званиях. Но только как он вошел было ясно, он не мелкая пешка.

Аня вздрогнула при виде человека. И пугало даже не то, что в здании администрации появился военный, пугало то, как он выглядел.

Человек безликий облаченный в черное. Черная форма, черная шинель. Даже его лицо покрыто темными повязками, оставляя лишь небольшую прорезь глаз.

Тень в черном прошла к столу и села за него. То, как этот человек

двигался, и вел себя, становилось жутко. Все тело сковало, во рту пересохло. Создавалось ощущение, что этот человек может одним лишь взглядом уничтожить, испепелить, раздавить. У него были безумно темные глаза. Они как бездна глубокие, как омут, в котором можно утонуть. Глаза самой смерти.

В присутствие этого человека становилось невыносимо страшно. Накатывает непонятный приступ паники. Почему этот человек источал такое зло, такую мощь и вызывал такой страх? Будто бы он обладал какой-то странной силой приводящий каждого находящегося рядом в ужас и панику.

– Я впечатлен. Всегда считал, что колонист туп как пробка, что

считать умеют только до десяти и не отличает красное от белого. Не зная, кто передо мной подумал бы, что это досье принадлежит гражданину претендующего на высокую должность. Но передо мной обычная колонистка, прачка…

Тень резко встала из-за стола, и принялась прохаживаться вокруг. Размеренными шагами, шаг за шагом, словно вводя в транс или капая на нервы.

– За что ты оказалась здесь?

Сглотнув ком, образовавшийся в горле, Аня выдавила из себя:

– Моя мама… она беременна и скрывала это.

Тень резко остановилась за спиной девушки. Также внезапно он схватил за левую руку с красным клеймом. Его пальцы в перчатках крепко впились в ее тонкое запястье.

– Что ты чувствуешь, нося это на себе? – Он был так близко, что Аня почувствовала, как его тело вибрировала злостью. Его лицо было близко и несмотря на то, что оно покрыто маской, она ощущала его теплое дыхание на своей щеке.

Сейчас ему ничего не стоило свернуть ей шею.

– Это конец, – еле выговаривала Аня. Ее сейчас убьют? Разве красная метка не последнее наказание колониста? Или быть может, есть, что-то хуже? И на самом деле их убивают?

– Нет, это далеко не конец.

Тут он отпустил ее, резко отстранившись. Аня ощутила облегчение, словно камень свалился с груди.

– Мне говорили, что ты готова пойти на все ради своих родных и близких. Жизнь готова отдать. Так ли это?

Аня растерянно кивнула. Что ему нужно? Кто он такой?

– В таком случае у тебя есть шанс спасти их. Свою мать, будущего ребенка, отца. Получить, возможность, чтобы твои родители были счастливы.

– О чем вы? Что я должна сделать? – Не понимала девушка. Вот только одна лишь мысль о неком спасении родных взбодрила ее разум. Она способна спасти? Пусть сама канет в бездну, но родители будут жить.

– Где-то на юго-западе, в лесах, скрываются беженцы, возможно, сопротивление нашему государству. Твоя задача проникнуть на территорию врага и выяснить, так ли они опасны. Представляют угрозу нашему обществу, что затевают, какие, у них планы и вообще, какая база? Что они имеют?

– Да я простая колонистка, прачка! Что я могу? Неужели у вас нет своих обученных солдат, они легко выполнят эту задачу? – Это какой-то бред. Она и шпионаж? Да кому в здравом уме придет в голову такое? Но спасение родителей? Что если от этого зависит их благополучие…

– Не беспокойся. Солдат у нас достаточно, достойные все. Мне сейчас гораздо интереснее готова ли ты на наши условия? Взамен мы позволим твоему отцу и матери поселиться в какой-нибудь отдаленной колонии. Вместе дождаться рождения ребенка и воспитать его как они того пожелают, вместе, неразлучны. Ты говорила о том, что готова на все ради своих близких, родных. Чтобы их пощадили, так вот у тебя представилась такая возможность. Согласна ли ты, помочь?

Аня раздумывать не собиралась. Она пойдет на все, даже если бы ей предложили убить, она бы убила. Все что угодно, даже убить себя. На любой шаг, на любое предложение. У нее уже нет будущего, и красная метка на запястье давно дала это понять. Так что же она может потерять? Что может быть хуже того, что с ней сейчас? А так она получает шанс.

– Мне все равно, что будет со мной главное их благополучие, я на все согласна. – Вот теперь голос был тверд и уверен. Теперь она не боялась ничего, у нее появился шанс, и она им обязана воспользуется.