Лето, в котором снова ты

Саша недоуменно пожал плечами, снял браслет, положил на стол и отошёл.

Баба Груня забормотала слова заклинания, стала водить руками над браслетом. Браслет засветился цветом индиго, сверху его заклубился сизый дымок. Немного покрутившись воронкой, дымок сформировался в эмблему: круг с изображённой внутри сорокой.

– Что это значит? – спросил завороженный Саша.

– Это оберег. Сильный оберег, и притом скрытый. Грамотно заговоренный. Сразу и в толк не возьмёшь, что магическая вещь. Он заговорен на однократное спасение жизни своего владельца. Свою задачу он уже выполнил.

– Вот это подарок от мамы… Ну допустим, он спас мне жизнь. Почему не в больницу перенёс и не домой, а в 16 век–то?

– Узрел сороку на эмблеме? Оберег этот ведьма из моего ковена заговорила. Видимо, он на меня и взял прицел. Отправил тебя к ближайшей ведьме, которая могла спасти. Сама-то она, видно, хвори заговаривать не сильна. Измельчали небось к вашему веку ведьмы, окромя пасьянсов-то на любовь и не могут ничего.

Баба Груня села за стол и взяла блюдо. В блюдо плеснула воды и провела над ним рукой. Вода зашипела, испаряясь, а ведьма зашептала заклинание. На остатках воды проявилась, чуть подсвеченная, карта.

Из складок дорожного плаща баба Груня достала мешочек с какими-то семенами, и стала их щепотью сыпать на блюдце.

Семена падали на воду и, приземляясь, формировали узор, похожий на наряженное новогодними шарами дерево. Там, где семена ложились сгустками, свечение усиливалось.

– Гляди-ко, вот тут я тебя нашла, – ведьма ткнула пальцем в землю, недалеко от одного из огоньков.

– А вот отсюда благоверная твоя явилась, – ещё одна светящаяся точка на карте.

– Это что, карта временных аномалий?

Мальчишка усмехнулся и озорно подмигнул Саше.

– Больно мудрёно баешь. Нет, яхонтовый, это карта коротких ведьминых ходов. Однако ж для простых людей они работают редко, а куда по ним придёшь – сложно предсказать. Кто в ведьмин ход попал – тот считай уже пропал. Для перемещения ведьмы используют метку, чтобы указать, в какую точку этих переходов она хочет попасть.

– Оля сама зашла в переход, и у нее была метка на меня, её кольцо. А у меня была метка на вас. Но в переход я сам не заходил.

– В ближайший переход тебя твой оберег отбросил, спасая. А уж переход считал остаточную магию, и выбросил туда, где есть ведьма Сорочьего ковена.

Баба Груня потерла переносицу и продолжила.

– Ходы эти не предназначались, чтоб во время чужое шастать. Я все книги ковена перечла от корки до корки, но нигде нет описания таких переходов. Только колдовские метки для выхода в нужной точке, только перемещения по земле в том времени, в котором живёшь. Выходит дело, то, что с вами случилось – то сущая оказия. Но я смекнула теперича, как можно колдовскими ходами повелевать да заведовать.

Саша слушал, не перебивая, но ведьма и не думала продолжать.

– И как же это сделать?

Баба Груня хитро осклабилась.

– Обожди, голубчик, расскажу в свой час.

***

Дверь за мальчишкой с глухим стуком затворилась.

Плотную тишину, воцарившуюся в доме, можно было резать ножом.

"Неужели спустя столько лет ему нечего мне сказать? Что с ним случилось за это время?"– Оля украдкой посмотрела на Сашу. Он отвернулся к окну, заложив руки за спину. Провожал взглядом чуть сонную муху, ползающую по подоконнику.

Оля подошла к нему сзади, встала рядом, осторожно провела тонкими пальчиками изнутри вдоль его предплечья и взяла его за руку, не проронив ни звука.

Саша не отстранился, сжал маленькую Олину ручку в своей и повернулся к ней.

Полуобнаженная. Только тряпками перемотанная поперёк спины через грудь, да джинсы – как злой привет из прошлой жизни. Тёмные волосы растрепаны спросонья. Голубые глаза смотрят прямо туда, где он бережно похоронил все свои воспоминания о ней, чтоб не болело. Будто призрак, только рука теперь тёплая, живая…

Саша поднял её руку и прижал ладонью к своей груди. Второй рукой чуть касаясь пальцами обвел её лицо. Оля стояла, не шелохнувшись, не смея прижаться к его руке. Не понимая, кто он ей теперь.

– Такая же, какой я тебя запомнил. Нисколько не изменилась…

Калинин просто смотрел, почти не моргая. В глазах было смятение.

– А ты совсем другой теперь стал. Что они сделали с тобой…

Саша отпустил её и отошёл к столу. Снова к ней спиной.

– Если бы ты только знала, сколько раз я бегал к той чёртовой реке, пытаясь вернуться домой… Ну или хотя бы туда, откуда переместился, на место аварии, – Калинин сжал кулак и поднёс к лицу, – я же вообще ничего не помнил, что произошло. Где именно я появился из воздуха, как это случилось, что я думал в тот момент… А это, оказывается, было важно. Бабка только руками разводила, мол не знаю, как помочь тебе, добрый молодец, значит надо учиться жить здесь и сейчас. А я не мог и не хотел так жить.

Плечи Саши затряслись. Оля собрала остатки душевных сил и обняла его сзади, готовая к тому, что он оттолкнет. Но он не оттолкнул. Взял её руки в свои, заключая себя в кольцо её объятий. Оля прижалась щекой к его спине и слушала. Калинин продолжил.

– Мне много времени понадобилось, чтобы смириться. Больше года. Все это время я ведьму допекал, чтобы помогла вернуться. Она, конечно, пыталась выяснить, как отправить меня обратно, но я думаю, что лишь с целью поиметь самой от этого выгоду. Однако путешествия во времени оказались довольно трудной дисциплиной, и со временем она бросила попытки. К тому же она свое от меня и так получила.

Саша вздохнул, углубляясь в воспоминания.

– Кроме неё у меня не было тут никого. Ты и сама знаешь, каково это. Некуда податься. Куда я со своими навыками проектирования электроподстанций? Тут про электричество еще даже слыхом не слыхивали. Одежда опять же… Речь. Я остался у неё жить на правах прислуги. За год уловил немного манеру речи, уже мог с местными разговаривать. Дом ей перенёс в другое место, к роднику, пристроил кладовку. Ну и так по мелочи – где доску прибить, где дыру мхом затыкать, по дому все на мне…

– Дом ей построил? Откуда такие навыки? – удивилась Оля.

– Я же пацаном когда был, с отцом баню строил. Помнишь ту, что на даче у моих родителей? Старенькая такая. Вот это её мы вместе строили. Сруб вместе ставили, бревна нумеровали. Отец тогда многому научил: как из леса бревна заготовить, как бревна лопатой шкурить, как желоб под утеплитель прорубить, да чтоб лежало одно на другом ладно, как крышу крыть, чтоб не протекало. Конечно, я это делал всего раз, но много запомнил, пригодилось.

– Ладно, допустим. Но бревна–то ты как из лесу таскал? – видно было, что Оля с трудом может поверить в его рассказ.

– Медведь помогал.

– Кто, нахрен?! Медведь? – Оля истерично хихикнула, отпустила Сашу и отошла в сторону, – действительно, почему бы и не медведь. Раненого же тебя медведь катал…

– Кстати, это тот же самый. Он ведь и не медведь вовсе, а провинившийся купеческий сыночек. Бабе Груне нагрубил сильно, обидел, а она как раз сестрицу его лечить приходила. Не стерпела, да прямо при отце в медведя и обратила. Отец сказал, что правильно сделала, и стыдобу эту невоспитанную проучить надо, чтобы не смел семью позорить да добрым людям грубости говорить. Наказание ему назначили отец с ведьмой на три года. Жить в лесу медведем, ведьме помогать по первому зову. Вот он тогда последний год в медвежьей шкуре отбывал. Осенью она его отпустила домой.

– Добрым людям… Не такая уж она и добрая, как я погляжу…

Саша серьёзно без тени улыбки предупредил:

– Искренне не советую тебе это выяснять. И помощь её принимать спешить не стоит.

– А какие у нас варианты? Если мы хотим домой, нам придётся с ней сотрудничать. Нам необходима её помощь!

Саша промолчал и отвёл взгляд.

– Так, Саш, игра в молчанку нам не поможет. Расскажи, что тебе известно.

Калинин вздохнул и поднял умоляющий взгляд на Олю:

– Не надо тебе с нею связываться, Олюшка. Она не добрая фея. Я за то время, что с ней жил, успел насмотреться, как она дела ведёт. Опасно это.

– И что, ты предлагаешь мне оставаться здесь что ли? Язык учить, печку топить, кашу варить, деток кормит?

Саша дернулся, будто от пощечины, поморщился и вновь отвернулся к окну.

"Снова сбегает! Ещё немного, и я сорвусь и просто накричу. Устала быть мудрой и спокойной!"– Оле казалось, что ещё немного, и из её ушей повалит дым от бешенства, которое у неё вызывала эта манера отстраняться и совершать побег от разговора.

– Так, давай на минутку отвлечемся от этого. Мне не даёт покоя то, что я услышала, когда вы говорили на кухне.

– А что ты услышала? – недоуменно покосился Саша.

– Какую–то ересь про три гвоздя в розетке. Полную бессмыслицу.

– Ах это… – Саша улыбнулся, – это она заклинание накладывает от подслушивания. Мы же близко к двери и к окну сидели, чтобы с улицы кто не услышал нечаянно того, что ведать ему не положено.

– И что за секреты вы там обсуждали?

– Да никакие в общем-то и не секреты. Она просто наконец поняла чуть больше о том, как мы сюда попали и как нам вернуться…

Саша рассказал Оле обо все, что произошло, пока та лежала без сознания.

– Получается, она реально знает, как нас отправить назад? – задумчиво спросила Оля.

– Я бы сказал, она имеет предположение, которое может оказаться верным. Это нам ничего не гарантирует.

Оля медленно выдохнула и стала мерить шагами комнату.

– Хорошо, пусть так. Не гарантирует. Но попробовать мы должны.

Саша в ответ горько усмехнулся.

– Нам боком может выйти эта попытка.

– Почему же?

Саша сел на лавку и жестом пригласил Олю присоединиться, затем ответил.

– Расскажу тебе сейчас об одном случае, который произошёл, когда я с ней ещё жил.

Оля села рядом с Сашей, сохраняя дистанцию, подтянула колени к груди, обняла их и положила голову на колени.

– Баба Груня эта оказывает весьма широкий спектр услуг: от родовспоможения и заговора ячменя до порчи и разных деликатных дел. Однажды к ней обратился один человек… Влиятельный. Я не могу назвать ни титула, ни фамилии – связан её заклятьем. У этого влиятельного человека любовница понесла, и это могло сгубить ему и семейную жизнь, и репутацию. Да и самой любовнице тоже. Они обратились к бабе Груне, чтоб помогла вытравить плод.

– Чего?

– Аборт сделать. Ты же знала, что в 16 веке всё плохо с контрацепцией?

– Догадывалась. Пока об этом задумываться всерьёз ситуации не представлялось.

– Чёрные знахарки-то дело свое знают. То луковицу туда воткнут, чтобы проросла сквозь плод, а потом выдирают. То крюки туда засовывают. То отвары разные дают да впрыскивают. Беременность-то прервут, да как после такого выжить? Антибиотики ещё не изобрели, антисептиков нет, медицины толковой нет. После таких процедур часто умирают. У бабы Груни выживаемость 100%. Никто ещё после её аборта не помер. Какой-то заговор знает и зелье варит. После этого просто случается выкидыш. Но оплатить её услуги непросто бывает.

– Цену слишком высокую ломит?

– Смотря с кого и за что. Она всегда думает и видит наперёд, кто и чем ей может пригодиться. С крестьян простых берет едой. Сами ей привозят крупу мешками, соленья бочками. Кто-то дичи из лесу принесёт, кто-то грибов, кто-то яиц – чем могут, тем и платят. Питаться чем-то надо и ведьме тоже. С остальных берет одну услугу, да не сразу, а когда ей понадобится. Но берет хитро: чтобы отказать потом не смели, требует закрепить договор клятвой на крови. В клятве говорится, что она сохранит в тайне обращение к ней, а взамен получает возможность по первому требованию получить ответную услугу. За отказ в ответной услуге – смерть.

Договор заключён, палец зажил, время идёт. И вот случилась бабе Груне задачка хитрая от ковена, что понадобилось ей втереться в доверие к великому князю московскому. Спустя год обратилась она к этому человеку, напомнила про должок. И знаешь, чего попросила?

– Не представляю даже, – Оля округлила и без того удивлённые глаза.

– Бабуленька наша оказалась вплетена в некоторые политические события… Ох, Олюшка, мы ж тут как на пороховой бочке постоянно были эти годы. Я когда сюда попал, эти земли даже к Русскому государству не относились. Здесь было Рязанское княжество. И правил им Иван Иванович Коротопол. Как раз через год, как я от старухи в город жить ушёл, прогнули его, заставили к Москве присоединиться. Боялись, наверное, что он будет в сговоре с крымчанами, которые тогда на Москву напали. Сам он в Литву бежал, его местные не приняли, а здесь началось черт те что. Постоянно какие-то новые лица из Москвы, наместники московских князей. Кто-то должен был взять управление, навести порядок. Так вот, баба Груня потребовала устроить ей вхожесть в ряды наместников московских князей. Ни больше, ни меньше. И сделать это нужно было непременно под личиной этого самого "влиятельного человека". Она превращалась, а самого его на то время, что она брала его личность, вмуровывала в стену. Чтобы не сбежал, не рассказал, никому на глаза не попался.

– Так как же он расскажет, если, как ты говоришь, он связан клятвой на крови.

– Понимаешь, в чем дело… Это заклинание клятвы не за предательские помыслы убивает, а карает за само предательство. Получается, можно успеть рассказать тайну, прежде чем за это поплатиться страшной смертью. И какое уже дело, жив он или мёртв, если тайна раскрыта.

– Ты видел, как она такие заклятия накладывает?

– Видел. Но лишь потому, что сам связан такой клятвой. Я не могу рассказать что-то, что поможет определить, что это был за человек. Анонимность – это самое важное её правило. Потому и не боятся к ней обращаться.

– Думаешь, она свяжет меня такой клятвой?

– Уверен. Думаю, что их политические игры с ковеном требуют использования новых людей, которых не станут искать. И ты очень подходишь для этого. Услуга по переносу во времени – достаточно крупная. И ответная услуга от тебя должна быть не меньше, это уж точно. А самое главное – сначала выполнишь услугу ты, но вот получишь ли ответную – никто не гарантирует.

Оля крепко призадумалась. Возвращение домой вместе с Сашей её манило, как мотылька огонь. Но что, если цену она не потянет? И как получить от ведьмы гарантии, что за риск своей шкурой они действительно получат её помощь?

Саша будто поняв, о чем она думала, произнёс:

– Одно могу сказать: она по всей видимости не настроена тебя обмануть. Чем-то приглянулась ты ей, наверное. Даже вот мазь тебе лечебную для спины оставила.

– Или усыпляет бдительность, задабривает. Хотя, может и сроки у неё горят. Без мази ведь тоже заживёт, а ей возможно надо, чтобы я выздоровела побыстрее.

– Авось и так. Узнаем завтра.

– А сейчас что будем делать?

– Сейчас отдохнуть тебе надо.

Оля прислушалась к ощущениям в теле. Спину саднило, хотелось пить и есть, но не отдыхать.

– Хорошая попытка уйти от разговора, но нет. Давай поедим, и я хочу узнать, что с тобой произошло, когда ты ушёл от бабы Груни.

Словно ухватившись за возможность ничего не говорить и собраться с мыслями, Саша засуетился на кухне: достал ржаную подовую буханку хлеба, горшок с тёплой кашей и стал накрывать на стол. Поставил деревянную посуду, налил в кружки квас из крынки, наложил каши. Посреди стола поставил чашку побольше с квашеной капустой и луком. Жестом пригласил Олю к столу.

Она принялась за еду, выжидающим взглядом прожигая Сашу буквально насквозь. Наконец, он сдался.

– У бабы Груни я прожил около полутора лет. Когда она сочла, что за свое спасение я рассчитался, то помогла устроиться в городе. Был тогда кузнец один, Демьян. Наследника у него не было, а стар уже был. Взял меня подмастерьем, обучил всему, что сам знал. Так стал я кузнецом, а жил у него же в каморке на кузнице, она недалече от избы его была. Сам кузнец умер вскоре, у него дочь осталась. Есения. Красавица, каких мало, кроткая да добрая, – Саша улыбнулся, предаваясь воспоминаниям, а у Оли сердце ухнуло вниз от осознания, что он сейчас скажет.

– Не выгнала она меня с кузницы отца. Тяжело девице в доме-то одной, но не жаловалась, редко о помощи просила. А я… Устал я тогда, Олюшка, один быть. Человеку нужен человек. Надежда вновь с тобою встретиться угасла давно. С ведьмой близости искать – даже звучит странно. Стали мы с Есенией поддержкой да опорой друг другу. Полюбили крепко. Да и повенчались потом тихонько в церкви. Жить стали в доме старого кузнеца.

Оля старалась не выдать слез. Невыносимо было знать, что жених её женился не на ней. Ладно – женился, а то ведь – полюбил… Уняв предательски дрожащие плечи, Оля глубоко вздохнула и спросила:

– Она скоро придёт, да? Это тот самый дом?

Саша глубоко вздохнул.

– Дом-то тот, да не придёт она. Никогда уж не придёт…

Оля подняла заплаканное лицо и вопросительно поглядела на Сашу.

– Умерла она в родах. Уже 4 года, как нет их. Один я остался. Ни жены любимой, ни дочери. Девочка у нас. Была.

Саша закрыл лицо руками и зарыдал.

– Дурак! Не хотел к ведьме на поклон идти! А повитуха деревенская не справилась. Не вытащила, не спасла их. Гордость моя их сгубила… Побоялся долга перед ведьмой… Трус…

Оля не сдерживаясь, рыдала рядом. Сердце разрывалось от обиды, а ещё от жалости к Саше. Хотелось злиться и обвинять его, да не получалось. Было бы легче, знай она, куда эмоции направить, да он ведь был не виноват. Не по своему желанию попал сюда. И жил, как мог. И ждал её долго. А теперь корит себя за смерть любимой, и от того ещё поганее становилось у Оли на душе.

Саша утер слезы и сгреб Олю в охапку, крепко обнял её и поцеловал в макушку.

– Ты прости меня, Олюшка, что не встретил, как должно, тебя. Трудно мне. И видеть тебя трудно, и стыдно перед тобой. И по Есении тоскую, любил её ведь. И себя виню, что не сберег жену и дочь. Дай мне время, слишком много всего произошло.

Оля прижалась к его груди и зажмурилась. Страшно было спрашивать, но не знать наверняка – невыносимо.

– Ты больше не любишь меня, ведь так?

Саша промолчал и обнял её чуть крепче.

– Я помню, как любил тебя. И как невыносимо тосковал по тебе, когда загремел сюда. Но столько лет прошло… Чувство такое, что обнимаю сейчас одноклассницу, в которую был влюблен ещё совсем мальчишкой. Вроде тепло и хорошо на душе, но страсть ушла, и есть лишь ностальгия.

Оля потерла грудь в районе сердца, неосознанно пытаясь унять боль в душе. Оказалось, что может быть ещё больнее. Он не только полюбил другую и заделал ей ребёнка, но и её, Олю, забыл.

Забыл, как носил на руках, как красиво ухаживал и добивался её внимания. Забыл обо всем, что их связывало…

Осознание шарахнуло, будто молния. Оля прервала объятия и взглянула на Сашу.

– Саш… Я правильно поняла, ты не хочешь возвращаться домой?

Он озадаченно потёр лицо.

– Я не знаю. Моя жизнь теперь здесь. Да и что меня там ждёт? Я уже забыл, что такое жить в 21 веке.

– Ты дурак? – вспылила Оля, – тебя там родители ждут! И друзья. Твоя жизнь – там, не здесь! Тут ты каждый день смотришь на эти вот занавесочки, что жена твоя вышивала, и каждый день сгораешь от чувства вины. Ты ведь одинок, я вижу… Давай вернёмся вместе?

– Или оставайся здесь со мной. Может я и дурак, но ведьму эту знаю достаточно хорошо, и не хочу с ней связываться.

– Саш… – Оле самой стало гадко от того, что она собиралась сказать, – а как ты думаешь, если бы ты обратился тогда к бабе Груне, была бы сейчас жива Есения?

Саша покачал головой, грустно улыбнувшись. Удар был ниже пояса.

– Я каждый день себя об этом спрашиваю. Ответа нет. Никто не знает, выжила бы она или нет, однако у неё был бы шанс, это точно. Но я понял, что ты хочешь мне сказать. Хочешь уберечь от второй такой ошибки?

Оля кивнула.

– И жить со мной в доме моей умершей жены ты точно не станешь…

– Не задержусь здесь ни одной лишней секунды. Лучше на виселицу, – глухо и безэмоционально проговорила Оля.

– Не нужно на виселицу. Я понимаю, почему ты так рвёшься домой. Сам так же рвался, да шанса не было. Я помогу тебе вернуться, раз есть такая возможность. Но с тобой не пойду, останусь здесь, не обессудь.

Оля молча кивнула, приняв его решение, а сердце её в этот миг разваливалось на куски.

– Мне нужно в кузницу, Оль. Вернусь вечером. Опочивай пока.

Саша провел руками по её плечам, подхватил мешок с инструментом и спешно вышел из дома. Оля же вернулась на лавку, легла на живот и стала безразлично разглядывать, как слезы капают на пыльные доски деревянного пола.

Глава 5. В тёмный омут

1440 год

В покосившейся избёнке раздавался душераздирающий вой. Изба стояла на отшибе, за околицей деревни, и народ не решался подходить даже к околице, не говоря уж о самой избе. Однако любопытство не давало кучкам людей окончательно разойтись. В сгущающихся сумерках в руках людей горели несколько факелов, освещали дорогу. До заката солнца ещё оставалось немного времени, а значит – было безопасно.

– Ишь, извелася, старая! – пробегали в толпе людей шепотки.

– Мается, никак отойти не может.

– Долгонько ей ещё уросить-то…

– Внучку зовёт, силу не передала ей. Как передаст – отмучается.

Юная девушка с пшеничного цвета косой, торчащей из-под лёгкой косынки, сидела за избушкой, поджав ноги к груди, и мелко дрожала, размазывая слезы по чумазому личику. Внучка деревенской ведьмы.

Груня все детство провела с бабкой. Мать померла, когда Груне было всего 2 года. Она её и не помнила даже. Бабушка Феклица вырастила её и научила всему, что знала сама: как врачевать да заговаривать, как урожаи увеличить, как человека извести, как человеком управлять, как зачаровать так, чтобы сам делал то, что ведьме нужно. Сама она людям никогда не вредила, но знания передать было нужно. Грамоте только не научила, потому как и сама не была обучена. Девушка не тешила себя красивыми иллюзиями: она знала, кем она станет, и что её ждёт. Именно поэтому было так страшно слушать, как отходит в мир иной и мучается её бабушка.

Ведьму не ждёт рай, не ждёт и покой, а только вечные непроходящие муки. Такие же, как перед невыносимо страшной смертью. И это же самое ждало однажды её саму, если решится принять дар. Однако, ведьмою она уже рождена, даже хвост есть, как у чёрта, и сила рано или поздно сама в ней проявится. А если бабушка отойдёт, не передав своей силы, тогда быть беде: выкопается из могилы, будет по деревне метаться, искать кому силу ведьмовскую передать. Бедная та женщина, кого она настигнет, а уж сколько ночами народу напугает до смерти…

Груня вздрогнула. Посему выходило, что некому кроме неё помочь ведьме Феклице упокоиться да деревню уберечь от неупокоенной старухи.

Стянув косынку с головы, Груня встала, вытерла платком лицо и вышла из-за избы. Шёпот стих, народ молча смотрел на неё и ждал, что будет дальше. Нечеловеческий вой в избе не прекращался ни на минуту.

Груня открыла дверь и вошла внутрь.

На лавке среди скомканных грязных простыней лежала ведьма. Потухшие бельмастые слепые глаза смотрели в пустоту, а беззубый рот кричал, искажая лицо в безобразный и жуткий оскал.

"Смотри, глаз не отводи!"– говорила себе Груня, – "вот твоё будущее, чёртова ведьма! Угораздило же родиться такой… "

Груня налила в кружку колодезной воды и подошла к бабушке. Старуха затихла и будто посмотрела на внучку, повернув в её сторону голову. Та помогла ей присесть и напоила. Феклица жадно набросилась на воду, выпила всё до дна и просипела:

– Дай ещё пить!

Груня только шмыгнула носом, продолжая беззвучно плакать, молча налила ещё кружку и подала бабке. Та выпила половину и отдала кружку обратно Груне.

– Теперь твой черёд.

Груня пригубила и почувствовала, как от бабкиной кружки в руки что–то тёмное потекло, липкое, злое… Хотелось нутро своё вывернуть наизнанку от этого ощущения, но оно вскоре прошло. Впиталось, прижилось. Не чужое ведь.

Глаза Феклицы прояснились, будто и не было ни бельма, ни слепоты. Она посмотрела на Груню и прошептала:

– Ну вот и все. Беги, ласточка моя, беги быстрее ветра! Не будет тебе жизни тут! Погубят ведь!

С этими словами ведьма испустила дух.

Груня закрыла глаза умершей, тихо поцеловала её в лоб и вышла на крыльцо.

Люди на улице увидели её и ахнули: у молодой совсем пятнадцатилетней девчонки волосы стали седыми, как серебро.

Народ осмелел, когда крики умирающей ведьмы затихли, и стал подтягиваться ближе к избе, подглядывать да подслушивать, что в ведьмином логове происходит.

– Умерла она, – проговорила Груня, – похоронить бы надо.

– Ишь чего удумала, дьявольское отродье да рядом с христианами в одну землю класть!

– В лес её уноси, пускай звери дикие растерзают! – мужики стали потрясать принесенными вилами и факелами.

– Да вы что, люди, она ж вам помогала! – испуганно заголосила Груня, – никому худого не делала! Тебе, Влас, кобылу твою серую вылечила. Много бы ты без неё хлеба смог посеять? А ты, Матрона, уж и забыла, кто детям твоим чахотку заговаривал?