Шагающий по мирам

– Это ты убил их, Страж? – спрашивает видящий истину Дер-Видд. – Ты оборвал жизни тех, у кого, возможно, был шанс выбраться на светлую сторону Трага?

– Я лишь хотел их накормить и сделать чуть богаче. Это преступление, магистр?

– Да, Лот из Чинвата, никто не имеет права прерывать исполнение судьбы. Если существо родилось нищим, голодным и несчастным, только оно само может развернуть ось своей судьбы. Тот, кто вмешается, возьмёт судьбу на себя, а ты ведь этого не хочешь!

Лот молчит. Он мог бы сказать, что магистр совершенно не представляет, чего хочет господин Чинвата, но ему кажется бессмысленным тратить время на такие пустые разговоры, потому что Дер-Видд не тот, кто может ему советовать. Они оба это понимают. Мёртвая голова Дер-Видда тяжелеет и становится безвольной, кажется, что она спит, но это лишь кажется, ведь в ней нет жизни.

– Я был в долине Единорога. Только там я ощущаю, что есть смысл продолжать сражение. Единорог полон вечного терпения, и его время придёт. А моё, Теон, – моё время придёт?

– Возможно. – Магистр очень осторожен в разговоре с тем, кто порождён Антиривом, – миром, ставшим легендой. Он взвешивает каждое слово и не торопится отвечать. В представлениях Трага магистры трагила-сай самые великие и сильные в мирах Дальней волны; конечно, только в этом эоне. Но когда магистр находится рядом с мрачным стражем, никогда не бывшим даже неофитом трагила-сай, по толстому телу Дер-Видда пробегает холодный ветерок ничем не оправданного страха. Страж словно смотрит в самую глубину его души и видит там то, что магистр тщательно скрывает от всех. Часто Дер-Видд мысленно благодарит великого и мудрого Меродаха, не позволившего ривайрам и антиривайрам вступить в ряды трагилов и стать магистрами. Это было бы катастрофой, думает он, рассматривая скользящим взглядом высокого и красивого юношу, прожившего втрое больше, чем сам магистр. – Я говорю, возможно, твоё время придёт. Ты знаешь, почему Единорог спит, закованный в металлическое тело, и не просыпается?

– Потому что его не касается свет звезды.

– Ты хотел сказать – звезды Рива, мой тактичный друг?

– Да, магистр, от тебя нельзя скрыть мысли.

– Ты ошибаешься, лорд Чинвата. Единорог не потому спит, что находится на тёмной стороне Трага, как думают те, кто здесь живут. И не потому, что его может согреть лишь звезда великого Рива, как думаешь ты. Ведь ты сам, страж, живёшь здесь, но не каменеешь!

– Что же тогда?

– Фантастическая поэма, Лот. Она не звучит, и всё чудесное замерло. Сила, которая пронзала волну творения и наполняла её жизнью, исчезла. Наступили времена великой прозы. Поэтому то, что было волшебством, перестало жить, окаменело. Остались только те, кто являются обычными существами, такие, как мы с тобой.

– Это печально, магистр. Я чувствую родство с Единорогом, но твои слова разрывают даже эту тоненькую ниточку.

Дер-Видд замолкает, прикрыв глаза. Он думает, что на самом деле у него намного больше общего с этим утратившим веру в себя юношей, чем с магистрами Трага, почитающими власть и кровь, как великое мерило мудрости. Но он не может ему объяснить, почему делает то, что должен, почему идёт против своего духа, почему подчиняется ударам судьбы и выносит их, не сгибаясь. Лот из Чинвата, последний из антиривайров, найденный им в мире Натрис, не поймёт. Он не часть этих миров, и ничто не может стать для него достаточным основанием для смирения. Хотя кое-что есть… И как раз за этим Дер-Видд и пришёл сюда.

– Ты бы хотел увидеть, как Единорог оживает? Как возвращается Фантастическая поэма, сила жизни, как течёт божественная энергия, возрождая всё чудесное? Может быть, и твои способности вернутся к тебе?

– Да, я бы желал увидеть Единорога, скачущего по равнинам Трага. Но я не верю в Фантастическую поэму, это выдумки Аста Деуса, легенды, которые магистры возвели в правила. Если бы существовала такая сила, мы бы все от неё зависели и сейчас окаменели, как и Единорог. К тому же, если я стану антиривайром, я буду вынужден поглощать чужие души. Что может быть отвратительнее, чем убийца, не контролирующий свою жажду?

– Ты не прав, Лот. Если судьба создала антиривайров, значит, они были нужны Дальней волне творения. Боги не вмешались, напротив, они дали расе антиривайров возможность развиваться и обосновать свой мир – Антирив.

– Не судьба сотворила нас, а Гильдион, проклятый колдун. Где он сейчас? Поглощён тьмой? Проклят богами? Мёртв? Вернулся во Внеграничье? Мы все носили в себе его вину, вину за своё существование. Я не буду брать на себя груз всей кармы антиривайров. Мне его не унести.

– Но что-то ты всё же хочешь изменить или так и останешься гнить в замке на тёмной стороне?

– Предлагай, я обещаю выслушать, но не более.

– Не знаю, слышал ли ты, Лот, но в Живом космосе появился враг всего мудрого и светлого. Мы не ведаем, кто он и в чём его сила. Он не владеет трагила-сай или другой известной нам магией, но он убивает жизнь и уничтожает миры. Там, где ступает его нога, мир переворачивается, мир перестаёт отвечать и иногда меняется так, что его нельзя узнать. Мы потеряли уже несколько десятков миров на периферии, и никто не осмеливается приблизиться к этому существу.

– Шагающий по мирам? Да, я слышал. Наконец-то кто-то бросил вызов трагилам. Ты ведь не против конкуренции, Дер-Видд? Слишком долго трагила-сай считается непогрешимой и великой.

– Это речи мальчишки, а не воина, Лот. Гибнут целые планеты, миллиарды существ сгинули во тьму Некроникуса, а ты радуешься, что репутация трагила-сай будет подвержена сомнению?

Лот молчит. Дер-Видд прав, даже если это не его битва, наверное, он не имеет права потешаться над чужими поражениями. Он опять смотрит вниз, где над трупами собрались плакальщицы и теперь оглашают остров Чинват жалобным плачем, и не уверен, должен ли он сочувствовать тем, кто не сочувствует другим. Логика подсказывает ему, что нет, но оба сердца говорят, что каждый достоин сожаления и каждый может ошибаться, ведь в этом и есть суть несовершенной природы гуманоидов. Если смеяться над недальновидностью и бессердечием других, значит, нужно самому быть совершенным, а он, Лот, далеко не совершенен. Он, по сути своей, такой же гуманоид, только сильнее и выше ростом.

– Я не прав, Дер-Видд, а ты, как всегда, мудр и потому ты магистр.

– Да, именно так. Я хотел предложить тебе великую битву, но теперь не уверен…

– Битву? Да, я готов, я давно жду войны и битвы, ведь мой неуспокоенный ум рождён на Антириве. Это всё же лучше, чем наблюдать Вселенские Игры или фальшь верховной жрицы…

– Тсс! – Дер-Видд делается бледен лицом, причём его мёртвая голова тоже бледнеет, становится почти синей, отчего ощущение отвращения усиливается и Лот готов отвернуться, лишь бы не видеть двухголового толстяка с усохшими плетями-руками и ногами, как у мёртвой птицы. Однако Дер-Видд считает его отвращение за подобающий страх и совершает непонятные пассы тонкими руками; скорее всего, эти пассы рассчитаны на то, чтобы скрыть мысли от всех, кто хорошо слышит. – Не говори то, в чём не уверен. Этот мир назначил тебя стражем, но этот же мир может и отказать в гостеприимстве.

– Я вернусь в мир Натрис, там страж будет нужнее.

– Не вернёшься, жрица имеет влияние намного большее, чем тебе кажется. К тому же на Натрисе сейчас карантин, космопорт закрыт. И это слишком мелко для тебя, Лот из Чинвата. Я хочу предложить тебе настоящую битву с равным противником.

– Предлагай, не тяни.

– Шагающий по мирам. Убей его, – и станешь великим героем, твоя слава превзойдёт славу героев Рива. Ты станешь спасителем многих миров.

– Но это не моя война, Теон Дер-Видд! И не моя битва. Вас беспокоит Шагающий по мирам, не меня.

– Когда он доберётся до Трага, будет слишком поздно. Ты ведь все ещё страж нашего мира, и этот договор никто не отменял!

– Ты прав, магистр. Но я хочу всё обдумать. У меня есть время?

– Конечно, я скоро вернусь, и ты дашь мне ответ.

– Договорились.

Когда Теон Дер-Видд начинает долгий спуск по бесконечным лестницам Чинвата, он слышит громкий смех Лота. Над чем он смеётся, – магистр даже боится думать. Он надеется, что воин примет вызов, как полагается настоящему герою Рива, если, конечно, он не сбрендил окончательно в своём холодном одиночестве.

Глава 6

Мир Траг, межпланетный мост

Свой путь Ариман начинает на вселенском мосту, соединившем Окутану 2 и Траг. Третьи сутки больших Вселенских Игр сделали всех усталыми, и, несмотря на яркий свет звезды, те, кто сражался, спят прямо на мосту. Зрители давно покинули арены битв, только одинокий слепой монах блуждает среди спящих тел и благословляет тех, кто не нуждается в его благословении. Будущий магистр трагила-сай, Ариман, смеётся над слепым отшельником и, переступая через спящих, идёт по мосту, оставив свои лёгкие сандалии на Траге. Ему кажется, что перейти мост нет возможности, ведь две планеты далеки друг от друга, но на мосту есть врата гиперперехода, которые сокращают путь.

Обернувшись, он улыбается спящим воинам: он, ученик трагила-сай, знает, что побеждает сила разума, а не сила тела. Когда он найдёт Марисс Та-Литу, то будет знать, как победить Шагающего по мирам, и бросит ему вызов, даже если Дер-Видд будет против. Победивший Шагающего станет достойным дара Сераписа, а в том, что дар велик, он не сомневается. Нет смысла скрещивать древние мечи и использовать грубую силу, – победит тот, кто использует разум. Ариман так уверен в силе ума, что отказывается от благословения слепого монаха, который не различает воинов и магистров, всем предлагает прощение…

На Окутане 2 Ариман идёт прямо, проходя как можно скорее арену битвы, потому что она ему противна так же, как и Дер-Видду. Запах крови и плотная энергия арены оскорбляют чистое сердце Аримана, никогда не умерщвлявшего плоть живого существа. Климат Окутаны 2 менее приветливый. Сначала Аримана встречает ледяной ветер, который, как плотная стена, не даёт ему сдвинуться с места. Но ученик трагила-сай имеет несгибаемое намерение и абсолютную веру в себя, что, конечно, сильнее, чем окутанский ураган.

Трое суток он продолжает путь под дождём, так и не обувшись. Ноги его растёрты в кровь, одежда промокла до нитки, но он не сдаётся даже тогда, когда дождь переходит в невиданный на Траге холодный снег. Одежду Ариман выбрасывает, потому что на морозе она становится обременительной – замерзает и превращается в лёд. Когда он готов сдаться и остановиться, чтобы переждать снег, осадки прекращаются, словно Окутана 2 наконец-то смилостивилась над тем, кто так упорен.

Он вступает на песчаную почву, и там солнце согревает его застывшую кровь. Если бы не кровь ящериц кра, которая есть во многих гуманоидах, рождённых на Траге, он бы уже бы умер, и это была бы бесславная и пустая смерть. Чем дальше он идёт, тем больше убеждается: это уже не Окутана 2, это пустыня Манахар-Сарат, волшебное место для волшебных созданий Средней волны. На Окутане 2 нет пустыни и нет такой жаркой звезды, от которой тело высыхает за считанные мгновения, а пить можно только песок: вокруг ни капли влаги.

Есть ещё кое-что, что говорит о необычной природе пустыни, – Аримана преследуют видения. Ему кажется, что сзади, ступая след в след, прямо за его спиной шествует великий и непостижимый Меродах. Ариман видит, как развеваются полы его красного плаща, чувствует, как спину опалили лучи яркого света, слышит божественное бормотание. Когда он осмеливается обернуться, то, конечно же, никого не видит, пустыня совершенно пуста и спокойна. Иногда впереди пролетают колесницы, паря над головой гуманоида, и теми колесницами управляют прекрасные амазонки.

Ариман не смеет смотреть на эту фантазию пустыни, потому как сексуальные желания одолевают его сильнее, чем жажда голода или воды. Но пустыня безжалостна, и вскоре всё вокруг Аримана заполняется призраками, которые пугают, соблазняют, утешают или дразнят ученика трагила-сай. Измождённый, он падает на колени и закрывает глаза руками, не имея сил двигаться дальше. Он не знает, как долго длится свистопляска в пустыне Манахар-Сарат, но вскоре всё затихает: голоса, ветер, шелест песка… И только тогда Ариман смеет поднять голову, намереваясь продолжить свой нелёгкий поход. Он обессилен, но обратного пути нет. Однако Ариман не спешит: перед ним открывается видение замка, тонкого и изящного, пока что расплывчатого, как первые мазки на полотне, но трагил уверен, что нашёл то, что искал. Перед его усталым взором замок Утренней Росы, обиталище дочери дочери Розы Дроттар – нежнейшей женщины в мирах Дальней волны творения – Марисс Та-Литы.

Глава 7

Миры Дальней волны, Сеп

О, великий Сеп, мир смелой мысли и умелых рук! Над тобой плачет вся Средняя волна, над тобой смеётся Тау-синклит маг, над тобой пляшет Некроникус танец смерти, орошая твои развалины чёрными слезами скорби. Кем ты был и что с тобой стало! Побеждённый силой Кундалини, ты остыл к чужим ласкам и утонул в самолюбовании, поэтому все живые существа тебя покинули. Победил ты или проиграл, – не имеет значения, если теперь ты мёртв… Хотя, тут как посмотреть. Четырёхрукие жители Сепа давно оставили мир, где механизмы сошли с ума и стали считать себя живыми. Их бунт был недолгим и банальным. Как только закончилась энергия, механизмы погрузились в спячку, которая длится уже второй эон. Так что Сеп в этом эоне – не более чем свалка испорченных машин, которых не оживит даже сила Кундалини, выпущенная планетарным принципом. Умирающий Сеп существует как наглядный пример тем, кто не может обуздать фантазию. Прозрачный мирок, остекленевший бесплодной похотью, ему ли мечтать о жизни?

О Сепе рассказывают легенды, понизив голос и опустив глаза, но нет никого, кто бы осмелился вернуться в мир, где тостеры и насосы вообразили себя живыми. Если вы спросите у Единорога, то у него есть ответ: будь жив Рив, нашлись бы воины, столь смелые и безжалостные, которые прилетели бы на Сеп и вернули его к жизни. Но и сам Единорог мёртв, и Рива давно нет, так что никто не знает, как поступить с миром Сеп. Однако тот, кто берётся называть Сеп большой механической помойкой, может оказаться неправ.

Один из тридцати шести магических символов погибшего Сепа всё ещё жив – это Жёлтые Весы, воистину уникальное рождение разума и фантазии. Сила Кундалини не властна над тем, что не сотворено руками простых существ. Кто создал их, неизвестно, но Весы до сих пор живы и делают то, что и должны: отмеряют добро и зло. На вид они похожи на обычные аптечные весы, только больше в два раза. На одной их чаше вся горечь мира: война, агрессия, смерть, несчастье и отчаянье. Символ смерти на этой чаше Весов – высохший череп гуманоида. Над ней всегда витает призрак Некроникуса и кружат чёрные птицы, готовые пожирать плоть.

На второй чаше весов расположено добро и счастье, удовлетворение и радость, мир и покой, жизнь и любовь. Там лежит белая роза, которая никогда не вянет – символ повелительницы любви Розы Дроттар. Там свет и тихие песни, там краски рассвета и вздохи влюблённых. Одна половина весов – символ войны, другая – символ мира, а в середине – вектор направленности всех устремлений в Дальней волне – стрелка, указывающая на мир или войну.

Когда Сеп был жив и процветал, большое количество паломников из других миров направлялось поклониться Весам и удостовериться, что стрелка указывает на мир в Живом космосе. Преклонить колени перед великим чудом Живого космоса считалось большой удачей даже для магистров, ведь Весы не всем открывали своё месторасположение. Но сейчас на Сепе полная тишина, всё застыло в глубоком сне, и только Жёлтые Весы живы, и их стрелка показывает войну. Это самое ужасное, что может случиться с Весами, – когда чаша с черепом перевесит чашу с белой розой. Весы очень встревожены этим фактом и теряют смысл своего существования. Всё остальное для Весов Справедливости не важно: одиночество механизму не страшно, энергия не нужна, пенье птиц тоже. Но вот радость Некроникуса, его предвкушение смерти, тьма небытия, готовая поглотить жизнь, – невыносимы…

Когда тридцать три луны Сепа становятся в ряд и планета погружается в зловещий мрак, на её поверхность садится звездолёт, похожий на чёрную остроклювую птицу. Целый эон пустые города крепко спят в серых тенях и видят ужасные сны, не имея силы проснуться. Целый эон спят в бесплодной земле семена растений, мечтая о животворном дожде и ласковых лучах света. Целый эон спят механизмы на вселенской свалке, не видя снов и ни на что не надеясь, пока их сон не нарушает гость на звездолёте, мрачном, как чёрная птица. Но только Весы осязают непрошеного гостя, их стрелка вздрагивает, а чаша войны начинает сильно перевешивать. «Такого не может быть, – рассуждают волшебные Весы, – одно существо, даже очень сильное, не способно наклонить мою чашу, значит, это просто ветер…»

Но ветра нет на безжизненной планете, которую давно покинул планетарный принцип.

– Что за существо посетило меня в такой безлюдный век? – спрашивают Весы, и Сеп содрогается, словно в глубине его ещё есть остатки жизни.

– Кто это прилетел на Сеп, осмелившись нарушить мой карантин? – вопрошают мудрые Весы и сами пугаются своего несуществующего голоса. В ответ все механизмы на Сепе, некогда оживлённые Кундалини, начинают вращать колёсиками, шевелить антеннами и скрежетать ржавыми подшипниками. Но через миг все звуки смолкают, потому что как бы ни хотели механизмы ответить вечным Весам, они не могут, мёртвые и забытые.

– Что за создание смеет тревожить покой моей мудрости? – звенят Весы, обращаясь к гостю, и они получают ответ, на который не рассчитывали.

– Не создание перед тобой, а создающий. – Так странно отвечает гуманоид, который стоит перед Весами и с любопытством их рассматривает. – Не мир создал меня, а я создаю миры.

– Кем бы ты ни был, уходи. В этом мире карантин, Сеп заражён Кундалини. Если не уйдёшь, превратишься в мечту.

– Я уйду, как всегда и поступаю, но сначала ответь мне, старый механизм: что ты такое?

– Ты не знаешь, жалкий гуманоид!? Ты никогда не слышал о великих и мудрых Весах, созданных мыслями богов? О Сеп, о времена! Да простит меня Зерван… Я есть Весы Справедливости, последний живой механизм на Сепе, ко мне приходили миллионы паломников, все они были почтенны и едва смели поднять взор на меня, чудо из чудес.

– И чем это было оправдано?

– Ты дерзок, неуч! Я измеряю добро и зло, войну и мир, я знаю о Вселенной то, чего не знает ни один гуманоид. А кто ты, что смеешь задавать мне вопросы и проверять мою состоятельность? Ты посланник тьмы, сама война, сын Некроникуса?

– Я не война и не тьма, я – энергия. Я неумолим и не болтаю зря. Ты смешной и бесполезный механизм, вообразивший себя божеством среди остальных. Это говорю тебе я, рождённый в мире Земля под именем Элиас Октобан, хотя другое имя нравилось мне больше…

Последние слова звучат в полном одиночестве на совершенно пустой планете, ибо Весы Справедливости больше не живы, они раздавлены тяжёлым сапогом Элиаса Октобана. Прах разносит по Сепу ветер, вдруг рождённый глубокими недрами планеты, и везде, где ветер достигает поверхности, бывшие живые механизмы рассыпаются на песчинки, становятся частью земли.

– Если тебе было интересно, то я тот, кого боятся магистры трагила-сай. Я тот, кто долго ждал, пребывая вне жизни, и теперь вернулся, родился, чтобы стать частью непонятного тебе процесса. Я тот, в ком нуждается любая замкнутая система. Хотя, думаю, тебе это было бы не интересно знать.

Он перешагивает через бесполезную груду металла, которая недавно была великими Весами Справедливости, и смеётся, упиваясь своим безумным смехом, – таким нелепым кажется ему существование механизма, измеряющего добро и зло.

Глава 8

Дальние миры, Окутана 2

На мосту, соединяющем Окутану 2 и Траг, замирают все, кто пришли сражаться. Магистры корчатся в муках боли, воины опускают оружие, и великая тень смерти накрывает Траг. Никто не знает как, но ко всем приходит одна и та же мысль: чудо из чудес, последнее творение богов, Весы Справедливости, сделанные из жёлтого металла, уничтожены, перестали существовать, мертвы… И нет ничего ужаснее, чем исчезновение бессмертных Весов. Теон Дер-Видд выходит на мост и говорит так, чтобы все его слышали:

– Отдадим последнюю дань минутой молчания великому чуду, созданному руками богов, – Весам Справедливости. Их больше нет в Дальней волне. Были они живыми или нет – вопрос для философов, но, как бы там ни было, Шагающий по мирам уничтожил их. Он перешагнул через них, чтобы так же перешагнуть через наш мир и через все живые планеты. Скорбите, смертные, потому что враг уже близко. Сражайтесь в последний раз и пейте хмель, пока вам не станет легче, потому что я не уверен, сможет ли кто-либо из вас остановить наступающий мрак.

Пустыня Манахар-Сарат, замок Утренней Росы

В пустыне Манахар-Сарат усталый путник стоит перед вратами замка Утренней Росы, не решаясь постучать в чертоги красоты. И вот когда после долгих раздумий он чувствует решимость, приходит боль, терпеть которую не может даже тот, кто идёт путем трагила-сай: он падает на горячий песок, ощущая, как опустел мир Сеп и как скорбит весь Траг, потому что ещё один мир пал жертвой безумца, не понимающего, что он творит. Мертвы Весы, которые были последним чудом на Сепе. И сам Сеп вступил в фазу изменений. Его словно накрыла костлявая рука смерти. Когда неофит поднимается с колен, превозмогая боль и не вытирая слёз, которых не стыдится, – перед ним открываются врата, увитые дикими алыми розами, и замок Утренней Росы приглашает войти адепта великого искусства трагила-сай.

Когда он смотрит вблизи на замок Марис Та-Литы, то не верит своим глазам. Хоть Ариман всего лишь ученик, он многое успел увидеть за свою короткую жизнь, но такого волшебства он ещё не видел, и суть происходящего не умещается в его голове. Замок сделан не из кирпича или глины, и даже не из углепластика, как на Траге, он соткан из мельчайших капель воды. Он вполне оправдывает своё название: от такого зыбкого и прозрачного строения веет утренней свежестью. Заблудившееся солнце неизвестного мира играет с отражением внутри замка, и каждая капля светится в ответ на ласковые лучи.

Любоваться этим творением можно бесконечно долго, но жажда и усталость Аримана сильнее, чем восхищение прекрасным. Он без сил падает перед замком из воды и шёпотом называет имя Марис Та-Литы, просит пустить умирающего путника. Врата в замок открываются, и Ариман находит в себе силы войти, он запускает руки в стену и набирает полную горсть прозрачной прохладной воды. Выпив её, он обретает силы, которые отобрала пустыня. Опустившись на колени, он не смеет поднять голову, когда в зал, где стены – водопады, а потолок – белое небо, входит дочь дочери Розы Дроттар, прекрасная Марисс Та-Лита. Её руки проросли розовыми бутонами, волосы зёленые и мокрые, как трава ранним утром, на обнажённом теле растут водоросли и лианы. Только лица её не видно, потому что на голове она держит корзину, полную воды, и вода всё время проливается, увлажняя проросшие сквозь тело розовые бутоны.

– Подними глаза, путник, ты на краю света, но здесь найдешь рай.

Она в несколько раз выше Аримана, но легко наклоняется и обтирает его сухую кожу влажной рукой. Невероятная нега и покой заполняют тело ученика трагила-сай. Он понимает, что должен сопротивляться, но тело становится слабым, он готов отдать всё, чтобы продлить миг нежного прикосновения. Когда руки Марис скользят к его усталой голове и гладят волосы, так уставшие на беспощадном солнце Манахар-Сарат, Ариман забывает о своей миссии, о трагила-сай и о Дер-Видде, который послал его с вопросом к дочери дочери Розы Дроттар. Любовь и счастье переполняют его, проникают в вены и насыщают всё тело. Разум не хочет знать ничего в этом мире, пока руки Та-Литы гладят волосы трагила. Он не помнит предупреждения своего учителя, он чувствует лишь одну благодать, равной которой нигде нет в Дальней волне. Его обнажённое тело выдаёт неусмиримое желание, он падает к ногам Марис и жарко шепчет, обнимая её ноги, белые, как небо над замком Утренней Росы:

– Прекраснейшая из женщин, ты – действительно рай, о котором никто не может мечтать. Но я нашёл тебя и готов остаться. Будь моей женой, подари мне любовь, чтобы мы стали самой счастливой парой в Дальней волне творения!

– Ты неосмотрителен, – она больше не гладит волосы, опалённые чужим солнцем, – предлагаешь мне стать твоей женой, а сам даже не видишь моё лицо. Смотри же!

Он поднимает голову, уверенный, что скоро врата рая откроются ему, самому счастливому гуманоиду в волне творения. Но когда он смотрит на лицо той, что должна нести любовь и негу, содрогается: глаза её (глаза зверя) горят, как два уголька, они пылают гневом, ужасны и невозможны. Они – её равновесие. Вся состоящая из цветов и воды, она пылает гневом, глаза горят, глаза никогда не согревают, они могут только опалить.