Картье. Неизвестная история семьи, создавшей империю роскоши

Эльма тоже была напугана, но больше из-за ухудшения здоровья мужа. «Я разрываюсь от тревоги, – поделилась она с Жаком. – Не хочу, чтобы любимый стал инвалидом, которого надо кормить с рук до конца жизни». По фотографии Пьера, сделанной примерно в это время, становится понятно, почему жена была обеспокоена. Он сидит в машине, на голове – водительский шлем; лицо его распухло до такой степени, что почти не узнать. Вскоре после того, как была сделана фотография, его срочно отправили в больницу. Лихорадка продолжала нарастать, головная боль была невыносимой, но, что самое страшное, он не мог нормально дышать. Врачи диагностировали дифтерию – бактериальную инфекцию, поражающую горло и нос. Обычно это не угрожало жизни, но сейчас были далеко не идеальные условия: лекарства в дефиците, больничные койки переполнены.

К счастью, Пьеру повезло. Получив необходимое лечение, он начал поправляться. Рядом с ним Эльма сама была больна, страдала от рожи – кожного заболевания, вызывающего огненно-красную сыпь. После выписки Пьера супруги выздоровливали вместе в доме Альфреда в Париже: «Я превратился в развалину, но медленно прихожу в себя, – писал Пьер Жаку. – Очень благодарен за любовь отцу, Луи и тебе. Сейчас я поправляюсь в доме отца, в твоей комнате. Слышу игру на пианино, но там нет танцев. Вид пустой – как на море. Эльма очень устала, ей тоже нужен отдых. И она ужасно скучает по нашей дочери и мечтает о путешествии в Америку».

В конце концов в Америку вернулись оба. Из-за дифтерии Пьера временно признали непригодным для службы, и они решили провести отпуск в Нью-Йорке. «Я думаю, что болезнь Пьера – замаскированное благословение нашего небесного отца», – с облегчением написала Эльма зятю. Они отправились в путь в сентябре 1915 года, путешествие было рискованным. Всего четыре месяца назад пароход «Лузитания» был подбит немецкой торпедой у побережья Ирландии, погибли 1198 пассажиров, путешествующих из Нью-Йорка. Некоторые были знакомы Картье. Леди Маргарита Аллан выжила, как и ее тиара Cartier с жемчугом и бриллиантами (чудесным образом спасенная служанкой), но, что ужасно, ее пятнадцатилетняя и шестнадцатилетняя дочери утонули.

С наступлением 1916 года война становилась все более жестокой. В битве при Вердене, которая длилась большую часть года, немецкие и французские войска потеряли около миллиона человек. Когда мрачные новости достигли Америки, Пьер и Эльма писали письма, полные любви и оптимизма, чтобы поддержать дух семьи, оставшейся во Франции. «Эта война, безусловно, скоро закончится, и мы снова сможем быть вместе». При нормальных обстоятельствах Пьер должен был вернуться на фронт после восстановления, но к декабрю французское консульство подтвердило его непригодность для дальнейшей службы. Причиной была указана неврастеническая меланхолия, результат истощения центральной нервной системы. Зять Эльмы в Нью-Йорке, выдающийся хирург доктор Делаван, возможно, оказался полезным при вынесении вердикта о болезни. Вернувшись в Нью-Йорк, Пьер и Эльма вместе с дочерью переехали в гостиницу St. Regis на Пятой авеню. В апреле, на пятый день рождения Марион, они устроили детский праздник в библиотеке отеля, который попал в газеты. Тридцать детей были приглашены на просмотр французского немого фильма «Золушка», а затем на «чай и шалости».

Но при всей радости от того, что он снова был в безопасности и рядом с обожаемой дочерью, мысли Пьера никогда не уходили далеко от войны. Он занялся благотворительностью, сначала передавая средства Союзу искусств, затем став его секретарем. Организация, основанная в Париже знаменитой актрисой Рэйчел Бойер, изначально была создана для помощи нуждающимся актерам и художникам во Франции. Когда началась война, она переключилась на финансирование полевых кухонь в Париже, но собирать деньги становилось все труднее.

По просьбе г-жи Бойер Пьер вступил в Союз искусств осенью 1916 года и помог создать Нью-Йоркский комитет по сбору средств. С помощью подписок, благотворительных мероприятий и продажи брелоков и браслетов они собрали значительные суммы для отправки во Францию. Тот факт, что это привело к более тесному контакту с «великими и щедрыми» – с маркизом де Полиньяком и миссис Дж. Уэст Рузвельт, двоюродной сестрой Теодора Рузвельта, был приятным бонусом. Общение с нужными людьми было важно и для самого Пьера, и для бизнеса, и для поддержания чувства собственного достоинства. Выросший в обществе, где правили аристократы, он, как и Луи, был разочарован тем, что большая часть высшего общества смотрела на его семью свысока. В какой-то момент Пьер даже нанял специалиста по генеалогии, чтобы доказать свои «благородные» корни. Здесь, увы, его ждала неудача.

Нитка жемчуга

Пьер писал Жаку через несколько месяцев после возвращения в Нью-Йорк: «Я благодарю Небеса за обстоятельства, позволившие вернуться, потому что без моего присутствия наши интересы могли бы пострадать». Люди, которых Пьер оставил ответственными в свое отсутствие, в том числе Жюль Гленцер и Виктор Дотремон, спокойно вращали колесо бизнеса, но без впечатляющих продаж. Секретарь Приер, которого братья решили отправить из Франции во время войны, немного увеличил продажи, но им не хватало Муффа – он был на фронте и получил серьезное ранение в шею.

Для Пьера были два приоритетных вопроса: найти бóльшее помещение и спасти колеблющийся денежный поток, продав некоторые ценные предметы в шоуруме. К счастью, прямо за углом находился клиент, который решил обе проблемы.

В начале ХХ века идеальная жемчужина считалась самым ценным объектом в мире. Когда одну из них находили в Персидском заливе, это становилось событием и могло привести мировой финансовый рынок в состояние повышенной готовности, снизив ценность всего остального. Альфреду и его сыновьям не потребовалось много времени, чтобы понять силу маленьких переливающихся сокровищ. Самые богатые женщины покупали жемчуг Cartier, но из всех сделок с жемчугом одна была особенно значимой для фирмы. В ней участвовала избалованная молодая женщина Мейси Плант и обожающий ее пожилой муж Мортон Плант, железнодорожный и пароходный магнат, председатель престижного нью-йоркского яхт-клуба.

В 1916 году Пьер Картье выставил в нью-йоркском шоуруме то, что считал самым дорогим ожерельем в мире. Две нити из пятидесяти пяти и семидесяти трех безупречных жемчужин стоили более миллиона долларов (около $24 миллионов сегодня) – и за одну ночь стали сенсацией. Многие специально приезжали, чтобы увидеть колье, но тридцатилетней Мейси Плант этого было мало – она хотела им обладать.

На фото: Мейси Плант (вверху) в жемчужном колье Cartier, за которое ее муж, Мортон Плант, отдал свой дом на Пятой авеню (внизу) в 1916 году. После значительных преобразований дом станет штаб-квартирой Cartier New York

Однажды вечером Мейси Плант и Пьер Картье сидели рядом за обедом. Она восхваляла красоту жемчужного ожерелья Cartier, но была уверена, что не сможет себе его позволить. Пьер знал, что 60-летний Мортон Плант одурманен молодой женой и сделает все, чтобы исполнить желания Мейси. Пьер также знал, что Плант рассматривает возможность продажи своего особняка в стиле ренессанс на углу Пятой авеню и Пятьдесят второй улицы. Поскольку и пятиэтажный дом, и жемчужное ожерелье были оценены в миллион долларов, Пьер предложил мистеру Планту: «Дайте мне свой дом, и я дам вам ожерелье». К счастью для Мэйси, ее муж принял предложение. Жемчужное ожерелье было обменено на ключи от дома. Cartier переехал в особняк.

Новый дом: 651–53 на Пятой авеню

«Новое здание преобразуется. Перегородки в комнате сносятся, потолок дырявый, лестница завалена штукатуркой, но мне начинает здесь нравиться. Теперь мы можем принести французскую роскошь в Нью-Йорк!» – писал Пьер Жаку, вкладывая все силы и средства в ремонт дома. Сознавая, что в Европе все еще бушует война, он чувствовал, что сосредоточиться на бизнесе – лучшее, что можно сделать. При том, что продажи в Париже и Лондоне были на самом низком уровне, нужно сосредоточиться на получении будущих доходов в Америке.

Пьер присматривался к архитекторам. Он попросил совета у Луи и своей невестки (ее отец превратил жилой дом на Вандомской площади Парижа в банк). Но в итоге выбрал известного американца. Уильяму Уэллсу Босворту, который впоследствии станет другом семьи, было поручено создать магазин, достойный выдающейся клиентуры Cartier, сохранив ощущение частного дома. В результате, по замыслу Пьера, получится магазин, который будет привлекательным для американских клиентов, оставаясь схожим с оригинальным магазином на Рю де ла Пэ. Там должен быть дух Cartier.

У Босворта не было недостатка в идеях, но все же это было королевство Пьера. Каждая деталь – от выбора ковра до деревянных дверей и стола – посылалась ему для одобрения. Cartier мог быть известен большими драгоценными камнями, но прежде всего это был дом творчества и дизайна: с первого момента клиент должен понять, что попал в место безупречного вкуса. Пьеру, возможно, не хватало творческого гения Луи, но он был эстетом с чувством стиля. Через несколько месяцев после завершения ремонта Ассоциация Пятой авеню наградила дом золотой медалью за лучшее преобразование здания в Нью-Йорке.

После нескольких месяцев ремонтных работ, утром 1 октября 1917 года, Пьер отправил нескольких сотрудников вперед, чтобы заранее подготовиться к прибытию. Эдвард Белл, его помощник, проехал небольшое расстояние между старым местом и новым зданием в фургоне Cartier, зажатый между двумя полицейскими детективами на переднем сиденье и ящиками с драгоценностями – на заднем. Жюль Гленцер тем временем вел маленький автомобиль, в который чудесным образом запихнул тяжелую витрину. Они прибыли по указанному адресу, где несколько сотрудников офиса ждали, чтобы помочь им разгрузить вещи. Вскоре драгоценный груз был свален на тротуаре возле нового магазина.

Проблема, как обнаружилось, заключалась в том, что ни у кого не было ключей. У каждого в группе было впечатление, что они есть у другого; на самом же деле строители по забывчивости ушли с ними накануне. Всей группе пришлось ждать рядом с маленькими красными коробочками, заполненными рубинами, изумрудами и бриллиантами, пока один из служащих пытался найти ключи. Гленцер руководил ситуацией с характерным театральным чутьем. Офисным дамам с их широкими юбками было приказано встать в круг, окружив драгоценный груз. Сам Жюль, пытаясь казаться беспечным, стоял на страже, горячо надеясь, что его друзья из высшего общества не пройдут мимо. Продавец Cartier Эдвард Белл позже вспоминал: «Чувство облегчения, когда все оказались в безопасности внутри… Теперь мы перешли к эффективной организации; мсье Пьер в восторге от места, где, безусловно, приятно работать, и я не могу не чувствовать, что удовлетворение мсье Пьера является результатом бесконечных трудностей, которые успешно преодолены».

Из разговоров с Жан-Жаком Картье

Дядя Пьер провел великую сделку с жемчужным колье в обмен на здание, это не было столь абсурдным, как выглядит сегодня. Здания, в конце концов, можно строить и перестраивать, а поиски идеальной натуральной жемчужины могут занять многие месяцы и даже годы. Найти же достаточное количество жемчуга хорошего качества и идеально подобранного – на это могут уйти десятилетия.

В 1916 году, когда был произведен обмен здания на колье Cartier, японцы получили патент на революционную технику культивирования жемчуга, но для ее коммерчского использования потребуется более десяти лет. Когда культивированный жемчуг наполнил рынок, стоимость натурального резко упала.

После смерти Мэйси в 1957 году ее ожерелье за миллион долларов было продано всего за 151 000. И наоборот: здание Cartier будет объявлено достопримечательностью Нью-Йорка в 1970-х годах; и сегодня оно остается штаб-квартирой фирмы в Америке. Эта единственная хитрая сделка Пьера сделала для бренда больше, чем все предыдущие действия.

Американский Дом

Хотя за Атлантикой шла война, в 1917 году новое здание Cartier открыло свои двери для американских покупателей. Клиенты, заходящие в магазин, могли заметить королевские гербы, расположенные так, чтобы посетители чувствовали себя немного королями. Швейцар в безупречной форме уважительно приветствовал их; дотрагиваясь до шляпы и слегка кланяясь, он придерживал дверь, приглашая в прекрасную, украшенную деревянными панелями галерею. Один посетитель магазина позже вспоминал: «Продавцы были одеты и причесаны, как высокопоставленные дипломаты, и сидели за маленькими столиками, будто они были частью сценической обстановки». Драгоценности не были выставлены, но после разговора с клиентом, определяющего его желания и бюджет, продавец кивал помощникам, одетым в темно-синие костюмы, и те быстро приносили поднос с браслетами, кольцами или ожерельями, всегда накрытый серой тканью. «В этом заведении, – объяснил Пьер, – правит осмотрительность, поскольку ювелирный бизнес основан именно на ней».

Личный кабинет Пьера не был большим – это создавало атмосферу близости, а не отстраненного величия. Он хотел, чтобы клиенты испытывали не только восторг, но и комфорт. Здесь, как и везде в здании, демонстрировались связи Дома с Францией. Например, письменный стол Людовика XV в форме почки был сделан из редкого французского дерева Алавойном – модным французским декоратором, с которым Картье делил предыдущее здание на Пятой авеню. На двух верхних этажах работали дизайнеры и мастера. Собственная мастерская Cartier в Нью-Йорке получила название American Art Works. Она была относительно небольшой – многие французские мастера все еще находились на фронте. Те, кто работал в Нью-Йорке, были в основном французами, освобожденными от войны из-за возраста или состояния здоровья. Сигаретный дым висел в воздухе; женщины – офисные секретари или низальщицы жемчуга – держались подальше от любопытных глаз очаровательных французов.

American Art Works, мастерская в Нью-Йорке, в первые дни своего существования

Когда война подошла к концу, Пьер уже считал Америку домом. Он и Эльма, только что отпраздновавшие десятую годовщину свадьбы, прекрасно жили в отеле Plaza на Манхэттене. Они также недавно арендовали коттедж в Нью-Лондоне, штат Коннектикут. Воздух там был более свежим, особенно в летние месяцы, когда городская жара была невыносимой, и семилетняя Марион любила играть на пляже. Популярное место среди нью-йоркской элиты, оно имело дополнительное преимущество: было удачным для развития бизнеса. Пьер писал Жаку, что у предыдущих владельцев особняка Cartier, Мортона и Мейси Плант, был невероятный дом для отдыха прямо за углом: «Чтобы дать вам представление о его размерах – до войны у него работали 65 садовников!»

Пара Картье бесконечно общалась; с каждым обедом, который они устраивали, или оперой, на которой присутствовали, они становились ближе к светскому обществу. «Меня приняли в члены нью-йоркского яхт-клуба, – гордо написал Пьер брату. – Два человека, которые меня рекомендовали: Мортон Ф. Плант и В. К. Вандербильт. Я получил очень лестный прием для нашего дома и моего скромного эго». Поскольку европейская экономика была в депрессии из-за четырехлетней разрушительной войны, он, как никогда, мечтал встроить семейную фирму во всемирную историю успеха. «Америка создаст нас», – писал он братьям.

Первая мировая война жестоко выкосила сотрудников в Cartier New York, так как многие из них были отозваны в родную Францию. С объявлением мира появилась возможность снова создать команду. Вернулись лучшие сотрудники: Муффа, Геней и Розье. Во время войны Пьер часто писал им на фронт или в военные госпитали, делясь новостями из Нью-Йорка и предлагая поддержку. Когда нужно было оплачивать медицинские счета тех, кто был ранен, он предложил сделать это. Работники вернулись с большей любовью к своей фирме; Cartier стал похож на разросшуюся семью. Не только дизайнеры, ремесленники и продавцы сблизились, но и их жены и дети. И на протяжении многих лет для нескольких поколений одной семьи стало вполне обычным работать в Cartier.

Окруженный отличной командой, Пьер стремился превратить Cartier New York в отдельную организацию, а не просто в иностранное отделение главного парижского офиса. Он рассказал братьям о своих планах относительно бизнеса: «Не бойтесь критиковать их, я доверяю вашему суждению». Объяснил, что хочет сделать нью-йоркский филиал компанией, отдельной от Парижа. Это не только предоставит больше возможностей для обхода некоторых налоговых законов, недавно введенных в Америке, но и даст компании больше независимости.

Пьер, озабоченный тем, что уход из французской столицы и парижского отделения может ухудшить его положение в семейной фирме, пришел к выводу, что сделал правильный шаг, переместившись в Америку. В годы войны, когда отделение на улице Рю де ла Пэ практически закрылось, офис Cartier New York показал, что может жить самостоятельно. Каждое бриллиантовое колье, продаваемое в шоуруме на Пятой авеню, было тому свидетельством. Но если он собирался продолжать вкладываться в нью-йоркское предприятие, то хотел быть уверен, что у него остается право на перемены.

Семья согласилась с его предложением об отдельной компании. В начале декабря 1919 года нью-йоркский филиал был зарегистрирован в Олбани, штат Нью-Йорк, под названием Cartier Inc., а Пьер стал его председателем. Президентом назначили Джозефа Хартнетта, друга семьи – ранее он помогал руководить компанией отца Эльмы в Сент-Луисе. Двумя директорами были Виктор Дотремон, который приезжал с Пьером в Нью-Йорк в 1906 году, и Джордж ван Туйл, основатель Metropolitan Trust Company. Поль Розье, житель Нью-Йорка, который присоединился к фирме в 1912 году, стал секретарем компании.

В конце декабря 1919 года в газете The New York Times появилось объявление о том, что Cartier Inc. собирает средства для расширения американского бизнеса. Отмечалось, что «Cartier – это известные ювелиры с магазинами в Лондоне, Париже и Нью-Йорке с агентами в Индии и России». Наряду с сорока тысячами акций с правом голоса Cartier Inc., принадлежащих семье, компания (под наблюдением Metropolitan Trust Company) предлагала до сорока тысяч привилегированных акций без права голоса по 100 долларов каждая (что составляло 4 миллиона долларов) с годовым дивидендом в 7 процентов. Пьер объявил, что размещение и внедрение Cartier в Нью-Йорке было сделано «с целью стать американским учреждением». При очевидном дефиците скромности, именно этот путь выбрала фирма Cartier.

4

Жак (1906–1919)

Осенью 1906 года Жак Картье прибыл в Англию. Ему было двадцать два года, и он впервые вышел из тени семьи. Первоначально в Лондоне оказался его отец, Альфред, затем – брат Пьер, который проложил путь через Ла-Манш. И вот теперь Жаку доверили управление лондонским шоурумом Cartier. Достав из кармана одну из крепких турецких сигарет Abdullah, он вытащил небольшую карту Лондона, которую Пьер оставил в квартире, и внимательно изучил ее. Моторизованные такси только что были завезены в столицу, но Жак, если не опаздывал, предпочитал ходить пешком. Он любил погружаться в гущу жизни.

Высокий, с темными волосами, зачесанными на сторону, с аккуратными усиками и самым длинным из носов Картье, Жак был скорее элегантен, чем классически красив. Он понимал, что касаемо внешности он уступал своему старшему брату Луи, но редко об этом задумывался. Гораздо больше его интересовали чудеса света, его пытливые серые глаза смотрели на новые места с детским удивлением. Прогуливаясь по Гайд-парку, он удивлялся красоте Мраморной арки Джона Нэша. Сотрудники ожидали его на утреннем собрании, но он тем не менее находил время на то, чтобы достать из верхнего кармана карандаш и миниатюрный блокнот и быстро сделать наброски. Он не хотел забыть изгиб каменной арки, напоминающий Триумфальную в родном городе. И был уверен, что Лондон подойдет ему: вдохновляющее окружение, развивающийся бизнес, который нуждался в его поддержке, возможность принимать собственные решения.

Во Франции Жак не мог действовать самостоятельно, когда дело касалось бизнеса. Это не особенно его беспокоило. Если бы у него изначально был выбор, он бы не присоединился к семейной фирме. С юношеских лет Жак больше интересовался религией, чем алмазами, и горячо надеялся стать католическим священником. Но этого не произошло. «Никогда не забывай о своих обязанностях», – напоминали ему в письмах братья. И настояли, чтобы он стал частью их братского триумвирата вместо того, чтобы служить Отцу, Сыну и Святому Духу. «Ты – часть троицы, – писал Пьер. – Мы нуждаемся в тебе».

Третий из четырех сыновей Картье, Жак вырос как бы на заднем плане, наблюдая за семейными драмами издалека. Ко времени его подросткового возраста мать уже начала проявлять признаки психической нестабильности, которая изводила ее всю оставшуюся жизнь. Отец был замечательным, когда рядом; но слишком часто занят работой; братья – заботливыми и защищали его в школе, но все же разница в возрасте была велика. Ближайшим компаньоном Жака была его сестра Сюзанн. Между ними был всего год разницы, и они часто играли вместе, в то время как отец уже учил Луи секретам ремесла. И хотя, став старше, Жак сблизился с братьями, пройдет много лет, прежде чем они будут относиться к нему как к равному.

Отложив мечты о церкви и уступив чувству семейного долга, Жак присоединился к бизнесу в феврале 1906 года. Как и братья, провел три года на военной службе, в кавалерии, прежде чем начал ученичество в Париже. Первые несколько месяцев на Рю де ла Пэ были очень активными. В то время как Пьер готовился к визиту в Нью-Йорк, а Луи был занят созданием украшений для новых важных клиентов – таких как Романовы – Жак переходил из отдела в отдел, постигая разные аспекты профессии. Он узнавал о жемчуге от эксперта компании Мориса Ришара; слушал советы хитрого Жюля Гленцера по вопросам продаж; проводил долгие часы, кропотливо сортируя рубины, сапфиры, изумруды и бриллианты по цвету, качеству и размеру.

Его любимое место было в отделе дизайна, где он учился у Александра Женайя, Анри Шено и даже у непокладистого мсье Ролиня, который часто имел стычки с Луи. В отличие от прямолинейного старшего брата, Жаку слегка не хватало силы духа. Возможно, он не мог следовать католическому призванию в повседневной работе, но поклялся жить в соответствии с принципами христианства; служащие компании отнеслись к нему тепло и доброжелательно. Альфред был впечатлен успехами, достигнутыми младшим сыном, особенно – в области изучения драгоценных камней. И спустя девять месяцев Жака сочли готовым к поездке в Лондон.

К 1906 году шоурум Cartier на Нью-Берлингтон-стрит уже был на пути к тому, чтобы обрести вес в высшем британском обществе. Да и в самом воздухе ощущался оптимизм, что способствовало бизнесу. Поскольку Британия управляла четвертью мира, было «почти ощутимое чувство удовлетворения от того, что состояние страны было если не идеальным, то настолько близким к этому, насколько это мог сделать Бог». Но были и проблемы. Несколько клиентов жаловались на задержки с доставкой товаров из Парижа. В некоторых случаях гипсовые модели, необходимые для утверждения оправы и размера, ломались в пути, раздражая нетерпеливых женщин, вынужденных томиться в ожидании. В других случаях были проблемы с ремонтом и подгонкой по размеру. Британские клиенты – к примеру, известный финансист и друг короля Эдуарда VII сэр Эрнест Кассель, не без оснований ожидали, что драгоценности, которые они купили в Париже, будут подогнаны или отремонтированы в Лондоне. В конце 1903 года Кассель купил в Cartier Paris две броши в виде листьев папоротника из платины с бриллиантами в подарок своей сестре в Англии. Они были типичны для изобретательского гения Луи: их можно было носить разными способами, чтобы сформировать корсажную брошь, ожерелье или тиару; к ним даже прилагалась небольшая отвертка, чтобы делать эти превращения. Но когда Кассель привез красную коробку через Канал и преподнес ее Бобби, как он любовно звал свою сестру, подарок подошел не полностью. Она нанесла визит в Cartier London, чтобы изменить размер диадемы, и, хотя это была относительно простая работа, ее делали недопустимо долго из-за того, что не хватало опытных мастеров. Кроме того, была проблема места. Положение в доме на нижнем этаже под Вортом было хорошо для бизнеса, но для шоурума Cartier маловато, и существовал риск того, что несчастливый брак Луи может в какой-то момент привести к охлаждению чувств между семьями. Имея все это в виду, Альфред предложил младшему сыну поискать более просторное лондонское помещение, независимое от Ворта, с местом для мастерской. Еще рано было делать собственные драгоценности в Англии – Париж все еще оставался центром творческой части бизнеса, – но у них должно быть несколько специалистов для ремонта и изменения размеров. Альфред настаивал: новый шоурум должен остаться в Мэйфэр, недалеко от нынешнего филиала. Потребовалось время, чтобы найти идеальное место, и в конце концов оно оказалось всего в пяти минутах ходьбы. Номер 175–176 по Нью-Бонд-стрит был арендован художественной галереей, когда Жак впервые справился о нем. К 1909 году он взял его в аренду.