Картье. Неизвестная история семьи, создавшей империю роскоши

Но лучшим в арсенале маркетинговых инструментов Пьера была Эльма. Ее статус помог поднять Пьера над положением «лавочника-иностранца», желающего заработать на принявшей его стране. «Человек, который «держал магазин», был исключен из приличного общества в первоначальных тринадцати штатах, и это исполнялось гораздо строже, чем чем в постреволюционной Франции», – вспоминает Эдит Уортон в автобиографии, приводя пример парижского продавца книг, чей магазин в Филадельфии был местом встречи «для собратьев-эмигрантов самых голубых кровей», но он ни разу не удостоился приглашения на важные мероприятия. В отличие от продавца книг, мистер и миссис Пьер Картье не уставали принимать приглашения. И когда они звали друзей в свой номер в Plaza, то могли быть уверены, что все гости прибудут. Высокомерные политики, дипломаты и бизнесмены, которые не привыкли делить трапезу с простым торговцем ювелирными украшениями, любезно приходили на ужин с наследницей миллионера и ее новым мужем.

По мере появления все более престижных клиентов Пьер настаивал на том, чтобы фирма оставалась верной первоначальной цели: «Мы не должны терять свою репутацию; другими словами, надо продавать только крупные драгоценности». В 1910 году он вложил немалые средства в драгоценный камень, настолько большой и важный, что это представляло огромный риск. Если бы он не смог продать его, у Cartier образовалась бы дыра в денежном потоке, которая серьезно повредила бы фирме. И все же Пьер не сомневался в том, что на риск стоит пойти. Как он понял, в Америке слава и размер бриллианта – главное.

Алмаз «Хоуп»

Иногда драгоценности несут собой историю их владельцев. Проклятый 45-каратный синий алмаз «Хоуп», когда-то известный как «Синий азмаз Тавернье», был одним из них. С тех пор как в XVII веке французский торговец драгоценными камнями Жан-Батист Тавернье нашел камень на руднике Коллур в Индии, многих из тех, кто владел или даже находился рядом с алмазом, настигал рок судьбы. Если верить рассказам, перечень ужасных смертей включал в себя разрывание дикими собаками в Константинополе, расстрел на сцене и, в случае Марии-Антуанетты и Людовика XVI, – гильотина времен Французской революции.

Через несколько месяцев после того, как Пьер открыл нью-йоркский филиал, Cartier купили в Париже алмаз «Хоуп». За последние месяцы драгоценный камень несколько раз переходил из рук в руки. От Саймона Франкеля, торговца алмазами в Нью-Йорке, он попал к коллекционеру в Турции (по сообщениям, алмаз был куплен по поручению султана Хамида в Османской империи до его свержения); затем, пройдя через несколько рук, попал к французскому дилеру Розенау, у которого Картье приобрел его за 500 000 франков (около $ 2,2 миллиона сегодня). Хотя драгоценный камень великолепен, трудно было найти клиента: очень богатого, фанатично относящегося к алмазам, мечтающего о большом синем камне и достаточно храброго, чтобы игнорировать проклятие. Франкель не мог найти покупателя в течение семи лет, после чего его финансы оказались в таком ужасном состоянии, что он был вынужден продать его по низкой цене.

Именно тогда Cartier с его многочисленными филиалами и все более впечатляющим глобальным списком клиентов вступил в свои права. Братья купили камень в Париже, осторожно распространяя информацию о своей новой покупке за границей. Они прекрасно понимали, что какой-нибудь американской наследнице понравится идея продемонстрировать уникальную драгоценность из шикарной французской столицы перед подругами на родине. В случае алмаза «Хоуп» Картье были уверены, что продадут его, ибо их не остановит предупреждение в прессе 1908 года: «Есть те, кто говорит, что [торговцы алмазами] никогда не вернут себе прежнюю позицию превосходства в их деле до тех пор, пока алмаз «Хоуп» остается в их собственности». Пьер, ничуть не напуганный проклятием, считал, что печальная известность камня пойдет ему на пользу. Он знал клиентку, которая может соблазниться покупкой.

Американской наследнице Эвалин Уолш Маклин всегда казалось, что драгоценностей много не бывает. Она была необычайно богата благодаря своему отцу, который буквально доставал золото из земли на одной из крупнейших золотых шахт в Америке. В 1908 году, в возрасте двадцати двух лет, Эвалин вышла замуж за девятнадцатилетнего Неда Маклина из известной семьи владельцев Washington Post. В обществе говорили, что молодая пара имела гораздо больше денег, чем смысла. «Никто не должен упрекать меня за любовь к драгоценностям. Я ничего не могу поделать, если у меня к ним страсть, – признавалась Эвалин. – Они заставляют меня чувствовать себя счастливой. А когда я отказываюсь носить драгоценности, проницательные члены моей семьи обращаются к врачам: это признак того, что заболеваю».

Эвалин уже бывала в парижском бутике Cartier в 1908 году во время свадебного путешествия. В доме номер 13 по Рю де ла Пэ она увидела ожерелье с большой жемчужиной, изумрудом гексагональной формы весом 34 карата («вещь, в которую я сразу влюбилась») и предмет, которому было невозможно сопротивляться: грушевидный формы алмаз «Звезда Востока» весом 94,8 карат. Он стоил 600 000 франков (около 2,6 миллиона сегодня). Эвалин не колебалась ни минуты. «Мы подписали чек, – рассказывает она в своих мемуарах, – и Cartier отпустил нас в мир вместе со «Звездой Востока».

В 1910 году, когда Эвалин и Нед вернулись во французскую столицу, Пьер назначил встречу в их отеле. Помня, что драгоценности, которые они искали, были большими и значительными, Пьер надеялся, что супруги набросятся на алмаз «Хоуп» как голодные волки. «Его манера была восхитительно таинственна, – вспоминает Эвалин, когда он поставил перед ними интригующе выглядящую упаковку, скрепленную восковыми печатями. – Я полагаю, что парижский торговец драгоценностями, который общается со сверхбогатыми людьми, должен быть немного актером». Пьер, как всегда, был идеально одет: «Его шелковая шляпа, которую он снял, приветствуя нас, блестела так, что казалось, будто он заполучил ее за минуту до того, как переступил порог. Его брюки с острыми стрелками, сюртук-визитка, ухоженные руки – все это было адресовано лично мне, мадам Маклин, и казалось одним большим французским комплиментом».

Пьер рассказал зачарованной паре знаменитую историю драгоценного камня: начиная с его выдающегося места среди французских коронных драгоценностей на протяжении более ста лет, до лондонского лорда и турецкого султана, а теперь – до их гостиничного номера в Париже. К тому времени, когда он достал знаменитый камень, супруги уже еле могли усидеть на месте. К сожалению, сделка не состоялась. То ли потому, что молодой паре не понравилась оправа, или были опасения по поводу проклятия, или просто кончились деньги на подобные покупки к концу поездки, но Эвалин и Нед ушли с пустыми руками.

Разочарованный, но уверенный, что инстинкт не подвел, и Маклины – идеальные клиенты для «Хоуп», Пьер перешел к плану Б. Он отправил драгоценный камень в Америку, изменив оправу на овальную из более мелких алмазов, которая усилила синий цвет в центре. И снова показал это Эвалин, которая заинтересовалась, но все еще не была убеждена. Зная ее слабость в отношении драгоценных камней, Пьер предложил даме несколько дней подержать ожерелье у себя, подозревая, что для нее будет почти невозможно вернуть его. Она привыкла получать вещи, а не отдавать их. Эвалин заглотнула наживку – и вечером, перед тем как лечь спать, положила алмаз на свой комод. «В течение многих часов этот драгоценный камень смотрел на меня, и в какой-то момент, глубокой ночью, я действительно захотела эту вещь. Затем я надела ожерелье на шею и положилась на волю судьбы – к добру или ко злу».

На следующий день Пьер получил известие, что Маклины купят «Хоуп». Цена составляла 180 000 долларов США (около $5 миллионов сегодня), первый взнос – 40 000. Картье вздохнули с облегчением. Но процесс продажи не был простым. Через несколько недель после того, как контракт был подписан и Маклины завладели драгоценным камнем, Пьер еще не получил ни цента в качестве оплаты. По просьбе клиентов он даже включил в контракт оговорку, чтобы смягчить их страхи, связанные с проклятием («привилегия покупателя обмениваться товарами в случае гибели»), но Эвалин все равно откладывала оплату. Однажды она попыталась отправить «Хоуп» обратно в Cartier. Пьер отказался принять его: ожерелье было возвращено владельцу вместе с повторным требованием оплаты. К марту 1911 года, через два месяца после того, как была достигнута договоренность о продаже, после бесконечной череды задержек, братья Картье подали на Маклинов в суд. Пьер, всегда крайне осмотрительный, отказывался говорить с прессой. Газета The New York Times сообщила, что «похоже, были предприняты крайние меры предосторожности, чтобы защитить г-на Картье от нежданных посетителей».

Наконец, осознав, что законного выхода из сделки не существует, Эвалин сменила тактику. Дама решила: если придется покупать драгоценный камень, нужно, по крайней мере, освятить его в церкви. Она не была уверена, что верит в проклятие, но Мэй Йохе, бывшая жена Томаса Хоупа и предыдущая обладательница бриллианта, публично предупредила ее об этом; Эвалин испугалась. Благословение произошло в церкви Рассел Монсиньор. Бриллиант ждал своего часа на бархатной подушке, как вдруг полыхнула молния и гром сотряс здание. Многие, возможно, восприняли бы это как знак к отступлению, но не Эвалин. «С того самого дня, – говорила она позже, – я носила свой бриллиант как талисман». Продажа была окончательно завершена в начале 1912 года, когда Маклин продал изумруд из кулона «Звезда Востока», который они купили пару лет назад, чтобы заплатить за «Хоуп».

С финансовой точки зрения продажа алмаза не была позитивной для Картье: после судебных издержек фирма понесла убытки. В протоколе заседания правления было указано: «После проверки наших юридических расходов… мы решили быть более сдержанными. В будущем придется как следует подумать, прежде чем обращаться к адвокатам. Мы будем избегать этого, насколько возможно». И все же у Пьера не было сомнений, что дело того стоило: благодаря этой сделке Cartier стала «своей» маркой в Нью-Йорке. В конце концов, кто не был тайно очарован подвигами богатых и расточительных Маклинов? Добавьте к этому таинственное проклятие – и колонки сплетен озолотили газеты. Братья Картье уклонялись от рекламы в первые годы, но были вполне счастливы, что их имя упоминалось в прессе рядом с фотографиями и новостями из светской жизни клиентов. И Эвалин Маклин, которой нравилась известность камня, не упускала возможности выставить напоказ сверкающий «Хоуп». Она вешала бриллиант на шею своей собаки, датского дога Майка, или устраивала роскошные вечеринки в саду, где прятала его в кустах и настаивала на том, чтобы гости присоединились к ее любимой игре: «Найди «Надежду» (Hope).

Эвалин Уолш Маклин с «проклятым» бриллиантом «Хоуп», который она купила у Cartier в 1912 году. Зафиксирована договорная сумма 180 000 долларов

Эвалин держалась за «Хоуп» всю жизнь, за исключением короткого периода Депрессии, когда была вынуждена заложить его за 37 500 долларов в попытке избежать потери дома. В тот день, когда договорилась его выкупить, она села на поезд из Вашингтона в Нью-Йорк и оказалась в ломбарде Уильяма Симпсона совершенно одна. Без телохранителя и даже без сумки. Сунула бриллиант вместе с несколькими другими драгоценными камнями в бюстгальтер и отправилась в центр города на встречу с друзьями. Засидевшись за обедом, дама бросилась на поезд и бежала «через станцию так быстро, что думала, что камни будут выпадать из моей груди на каждом шагу». Это весьма далеко от уровня систем безопасности Смитсоновского института, где сегодня «Хоуп» благополучно покоится на крутящейся подставке в стеклянном шкафу, привлекая более семи миллионов посетителей в год. В настоящее время камень оценивается примерно в 350 миллионов долларов.

Из разговоров с Жан-Жаком Картье

«Когда я был в школе-интернате, помню, мальчишки издевались надо мной в связи с «Хоуп». Они читали о проклятии в журналах и знали, что алмаз был в нашей семье. Меня это беспокоило, и я написал отцу. Он ответил, что история проклятия – хороший сюжет для журнала, но было бы глупо верить в то, что камень может принести несчастье».

«Не думаешь ли ты, что Пьер придумал или преувеличил историю о проклятии?» – спросила я дедушку.

«Нет, он никогда бы не стал такое придумывать, это было не в его натуре. Он был честным. Но могу ли я представить себе, как он рассказывает об этом клиенту? Да, это возможно. Дядя Пьер был потрясающим продавцом, который смог бы продать лед эскимосам. Он всегда знал, что нужно сказать каждому клиенту, чтобы увлечь его без нажима».

В течение десятилетий, пока Эвалин владела алмазом «Хоуп», камень периодически отправляли обратно в Cartier для чистки. Однажды, когда молодой служащий нес его по задней лестнице на подносе, покрытым зеленым фетром, он случайно споткнулся. И в ужасе увидел, как алмаз упал с подноса, с душераздирающим звуком приземлился на мраморную ступеньку и, будто в замедленном кино, запрыгал вниз. Удивительным образом камень остался невредимым, так что «Хоуп» оказался скорее заколдованным, чем проклятым.

Однако в семье Маклин проклятие всегда оставалось предметом обсуждения. Хотя Эвалин не верила в это, ей в жизни не везло. Ее муж Нед сбежал с другой женщиной и позже умер в психиатрической больнице; семейная газета The Washington Post обанкротилась; ее сын погиб в автомобильной аварии, а дочь умерла от передозировки наркотиков. Причуды жизни – достаточные, чтобы поддержать печальную славу «Хоуп».

За исключением судебных баталий годы до Первой мировой войны были благоприятны для магазина Cartier в Нью-Йорке: продажи выросли благодаря значительному интересу к крупным драгоценным камням. Зеленый колумбийский изумруд, полученный от Эвалин Маклин в качестве частичного платежа за «Хоуп», быстро купила Ева Стотсбери, жена первого помощника Дж. П. Моргана в Филадельфии. Она объединила камень, названный «Изумруд Стотсбери», с другими драгоценными камнями в комплекте украшений. (В апреле 2017 года, на аукционе Sotheby’s, «Изумруд Стотсбери» был продан почти за 1 миллион долларов.)

14 апреля 1911 года Эльма родила дочь в отеле Plaza, который стал домом для пары в Нью-Йорке. Пьер и Эльма хотели иметь много детей, но это оказалось не так легко. Когда на свет появилась маленькая Марион (названная в честь матери и сестры Эльмы), радость супругов была безграничной. Пресса сообщила об этой новости на следующий день, описав Эльму как дочь покойного Моисея Рамси и сестру миссис Брайсон Делаван. Между тем Пьера называли «богатым французом» и «членом старой и уважаемой французской семьи». Упоминаний о ювелирной фирме не было; это означало, что имя Cartier все еще было неизвестно в Нью-Йорке.

Вскоре после рождения дочери Пьер, Эльма и Марион вернулись в Париж. Частые пассажиры на огромных океанских лайнерах, они с ужасом услышали об утонувшем «Титанике» в первый день рождения Марион – в апреле 1912 года, и все же у них не было другого выбора, кроме как регулярно совершать трансатлантические путешествия. Каждую зиму они проводили в Нью-Йорке, но их главный дом оставался во французской столице. Они даже расширили его, купив соседний участок, чтобы предоставить дочке больше места для игр.

Пьер, которому нравилось находиться в Париже, не был застрахован от растущего бремени ответственности нью-йоркского отделения. Он доверял своей команде на Пятой авеню и ценил то, что важные клиенты предпочитали иметь дело с самим «мсье Картье». Не желая переезжать в Америку насовсем, в начале 1913 года Пьер попросил младшего брата Жака помочь в управлении офисом в Нью-Йорке. С момента официального вступления в должность главы лондонского филиала семь лет назад двадцатидевятилетний Жак перемещался между английской и французской столицами. Он попробовал себя в ювелирном дизайне и отделе закупок и знал больше, чем кто-либо из братьев, о драгоценных камнях. Пьер предположил, что работа в быстро растущем нью-йоркском филиале будет не только полезна для обучения, но и разовьет навыки младшего брата. И был прав. Как он и предполагал, Жак станет большим приобретением для американского отделения.

Способность братьев Картье быть в трех местах одновременно была решающим фактором дальнейшего успеха. Не зря в число деловых кумиров Пьера входила семья Ротшильдов: члены семьи зарабатывали деньги в финансовых центрах по всему миру. В дни, когда мгновенное общение еще не было изобретено, они могли обмениваться информацией быстрее, чем правительства.

Пьер и его братья не просто сосредоточились на финансовой информации; присутствие в разных финансовых столицах дало им представление о положении вещей, которого не хватало парижским коллегам. Это также означало, что они могли обмениваться драгоценными камнями, дизайнами, клиентами и даже сотрудниками. Однажды Пьер подарил другу книгу «История Ротшильдов», объяснив, что считает Cartier их коллегами. «Мы, братья, очень близки, – добавил он. – В этом наша сила».

Танцев нет

В апреле 1914 года, когда дочери исполнилось три года, Пьер получил повестку в армию – его ждал пехотный полк во Франции. Несмотря на то, что женился на американке и начал бизнес в Нью-Йорке, он был обязан служить своей стране. Но и во время службы Пьер чувствовал ответственность перед семейной фирмой. Опасаясь, что его отправят на фронт и это поставит под удар общую мечту братьев, он написал несколько писем тем, кто находился на руководящих постах, с просьбой о более безопасной военной работе. Пьер предложил свой дом в Нейи и угодья вокруг для военных нужд и пожертвовал свой Mercedes-Benz, объяснив, что больше не хочет водить немецкую машину. У Пьера было собрание лучших автомобилей в Париже, он был отличным водителем. Возможно, он мог бы быть шофером одного из генералов.

Его предложения были приняты. Дом стал местом отдыха медсестер и врачей, работающих в соседнем американском госпитале. Пьер был назначен шофером и специальным помощником полковника (позднее генерала) Понсара. Оставив жену и дочь с отцом в Париже, он направился на свою позицию в Шербур-Октевиль, примерно в 350 километрах. Эльма, которая не могла вынести разлуки, последовала за ним, но муж отправил ее обратно, беспокоясь о безопасности. Эльма писала Жаку: «Я разочарована тем, что не провела с ним и нескольких дней, но готова путешествовать без конца ради взгляда любимого человека».

К концу августа 1914 года Париж уже не чувствовал себя в безопасности. Волнуясь за Эльму и Марион, Пьер настоял на их отъезде в Америку. Эльма отказалась, не желая оставлять мужа и пожилого свекра. Но признавала, что военная Франция – не место для маленького ребенка; и тогда она приняла непростое решение отправить Марион к своей сестре в Нью-Йорк. В знак того, насколько Пьер доверял своему главному продавцу, Жюлю Гленцеру, он попросил его сопровождать трехлетнюю Марион, «самую большую нашу драгоценность», через Атлантику и обеспечить ее благополучное прибытие, передав дяде и тете Делаванам.

С маленькой Марион в Нью-Йорке и Пьером в Шербуре Эльма занялась заботой об Альфреде в Париже. «Наша драгоценная маленькая дочь уплыла 2 августа на пароходе «Франция», – написала она своей невестке. – Мы с Пьером решили, что это мудрее, так что я могу остаться, понаблюдать за здоровьем папы и составить ему компанию… Конечно, никто не может пережить сильное землетрясение, чтобы оно не оставило свои отметины… это именно то, через что мы прошли. Я прохожу километры, чтобы хоть немного спать по ночам, и папа много ходит по той же причине».

Вскоре стало ясно, что они также должны покинуть столицу Франции, пока это еще возможно. Линия фронта быстро приближалась к Парижу, обстрелы немецкой авиацией и артиллерией становились все чаще. Вместе с невесткой Сюзанн, многочисленными племянниками и племянницами Эльма согласилась с предложением Альфреда отправиться в его родовой дом – отдаленную деревню в Оверни в шести сотнях километров от Парижа. «Мы уехали из Парижа вечером 30 августа. Папа, Сюзанн, ее трое детей, Рене, ее горничная и я – восемь человек в купе второго класса… Толпы стремились из Парижа, нужно было охранять двери поезда, иначе нас бы раздавили… поездка была кошмаром». В деревне было скучно. Эльма, которая не могла бездействовать, пока другие страдали, вызвалась работать в соседнем военном госпитале. Раньше это была летняя гостиница, ныне заполненная ранеными военнослужащими. У нее не было никаких навыков, но она вооружилась книгой по оказанию первой помощи Красного Креста, взяла ножницы для перевязки у своего зятя, доктора Делавана.

Когда семья оказалась в относительной безопасности, мысли Пьера вновь обратились к бизнесу. Он постоянно думал о будущем, сравнивая работу домов в Париже, Лондоне и Нью-Йорке. До войны он видел Париж как центральный узел, но недавние события изменили точку зрения. Той осенью он написал Жаку о своих новых планах сосредоточения на Америке: «Я думал о последствиях. После войны намерен продолжать работу в Нью-Йорке, где, как мне кажется, у нас больше всего шансов заработать. Это мой план, но когда я смогу его осуществить?»

Пьер встретился с Луи и Альфредом в Париже, чтобы обсудить стратегию военного времени. Увидеть Жака было сложнее: сначала он выздоравливал в швейцарском санатории, затем сражался на фронте; Пьер писал ему бесконечные письма. Некоторые из них касались бизнеса, другие были более эмоциональными: «Я хочу, чтобы твоя жизнь была очень насыщенной. Я испытываю к тебе огромную привязанность. У тебя есть все качества, которых у меня, наверное, нет. На данный момент битва все ближе. Мужества, дорогой старина Жак». Обычно он был оптимистичен и позитивен, поднимал дух брата, с оптимизмом говорил о будущем, но иногда случались «грустные моменты». Тогда он обращался к семье, чтобы выйти из уныния: «У меня больше не хватает смелости, последние события сильно напугали. Нам нужен план против немцев».

Все три ветви Картье потеряли людей с призывом на фронт. Большинство выжили, но за четыре года войны было несколько потерь. «Смерть Буке очень сильно меня поразила, – написал Пьер Жаку в 1915 году о мягком, талантливом французе, который возглавлял мастерскую Картье в Нью-Йорке. – Повлияло ли это и на тебя тоже?» Оставшихся сотрудников постоянно перемещали между филиалами. Поскольку Париж и Лондон работали на минимальной мощности, именно Нью-Йорку нужно было больше всего рук: «[Рене] Приер и Робинсон отправятся в Нью-Йорк 21-го, Приер займет место Муффа, Робинсон будет продавцом, и я надеюсь сделать там больше важных продаж, несмотря на войну. Приер – очень способный юноша и отлично подойдет для фирмы». Даже на войне Пьер работал круглосуточно, наблюдая за всем – от судебных процессов до кадровых перестановок.

До известия о войне американские заказы поступали быстрее, чем могли быть выполнены, и Пьер считал, что филиал в Нью-Йорке должен расширяться. Некоторое время он думал о больших помещениях, возможно, о нескольких элегантных комнатах для демонстрации коллекций, встреч с клиентами, о пространстве для мастерской.

Гленцеру поручили искать подходящие помещения и сообщать обо всех возможностях. Сам Пьер скоро вернется, заверил он главного помощника, предсказав в одном из писем 1914 года, что война закончится к следующему июлю.

Но конфликт затянулся, число жертв было гораздо больше, чем предсказывалось. После того как войска союзников остановили наступление Германии в первой битве на Марне и предприняли успешную контратаку, захватчики были отброшены к северу от реки Эна. Обе стороны зарылись в окопы, и Западный фронт стал местом адской войны на истощение, которая продолжалась более трех лет. Друзья и члены семьи, в частности Жан-Чарльз Ворт, были ранены («к счастью, поверхностно – осколками шрапнели в плечо»); другие, включая Жака Лемуана, зятя Сюзанн, оказались в плену.

Хотя Пьер не был в непосредственной опасности, его здоровье ухудшалось. В конце 1914 года ему поставили диагноз «острый аппендицит», на несколько недель он вышел из строя. Эльма, ужасно обеспокоенная состоянием мужа, настояла на том, чтобы навестить его. «Путешествовать так тяжело, у меня до сих пор болит шея, – писала она невестке о своей поездке и делилась советом о том, как нужно путешествовать через разорванную войной Францию: «Возьми с собой подушки и коврики. Не касайся спинок сидений, можно заразиться – я знаю, о чем говорю! Я чувствую, что мы живем на вулкане, мы не знаем, куда Пьера отправят дальше. Я не сообщаю все печальные новости, потому что не хочу, чтобы вы дрожали от страха». Как только Пьер вернулся на свой пост, Эльма сумела остаться рядом с ним, устроившись в местную больницу Hopital de la Gare Maritime. Пьер, хотя и оправился от аппендицита, еще был слаб и все больше беспокоился о будущем. «Мы не можем позволить концу года пройти без разговоров о событиях и о том, как они могут повлиять на нашу фирму, – писал он Жаку. – Война продолжается дольше, чем ожидалось; если она продлится еще дольше, нам нужен будет план действий… Ситуация с деньгами не очень хорошая… у нас нет ничего, чтобы продолжать деятельность. Извините, что огорчаю вас этими нерадостными новостями, но лучше, чтобы не было иллюзий».