Идеальное преступление

Да, есть немало книг, где описана работа следователей, профайлеров1, патологоанатомов и судмедэкспертов. Есть документальные фильмы о расследовании преступлений. Отснято множество интервью, где преступники рассказывают о своих деяниях. Но все это – поверхностный взгляд, ограниченный цензурой, этикой и нежеланием убийц сотрудничать и делиться переживаниями. А доступны ли нам реальные исповеди маньяков, чистосердечные и объективные (насколько это возможно, конечно)?

Я читал, что во второй половине прошлого столетия жил Иоганн (Джек) Унтервегер с говорящими прозвищами Венский Душитель и Джек-поэт. Он душил проституток, сочинял стихи и рассказы и написал в тюрьме автобиографию. Но ни одного произведения этого маньяка-литератора мне так и не удалось найти.

Вот я и подумал: что если найдется человек, который решится во имя искусства умерщвлять людей всевозможными способами и конспектировать свои действия в мельчайших подробностях, а потом напишет об этом книгу, доступную любому читателю? Расскажет, каково это – смотреть на мир глазами убийцы и не отступать перед мольбами о пощаде и воплями совести. А главное, покажет, насколько абстрактны понятия этики, морали и добродетели.

Я остановился в соседнем дворе и сел на качели.

В кустах позади меня зашипели и заорали друг на друга две или три кошки, будто заледеневшие души грешников в озере Коцит в девятом круге Ада. Где-то надо мной на тощих багровых ветках облезлых лип запели первые птицы, словно ангелы, предвещавшие рассвет. Все вокруг стало каким-то необычным, мрачным и контрастным, но в то же время завораживающим, будто в сказке братьев Гримм. Небо потемнело и потяжелело, отчего вспыхивающие тусклым светом окна четырехэтажек заиграли гирляндами праздничной елки на Дворцовой площади в туманный утренний час, а воздух вдруг промерз и заискрился, как в тридцатиградусный мороз, – но мне стало только теплее. Все это чувствовалось слишком отчетливо, как в неправдоподобно реалистичном сне, который через секунду после пробуждения уже и не вспомнишь. А я все качался взад-вперед и думал только об одном.

Именно там, под тихий звон цепей и скрип ржавых подшипников качелей, я решил наверняка, что напишу книгу человеческой кровью. Не из-за ссоры с Верой или отсутствия поддержки с ее стороны. Не из-за разочарования в современной литературе и обиды на издательства…

Я сделаю это из чистого искусства.

Конечно, легко сказать, что вот так, ни с того ни с сего, я решил это сделать именно в тот миг. На самом деле я давно уже думал, что устал от этой серой жизни, где из радостей только однообразный секс с женой, участившиеся алкогольные вечера и глупые видео в СС. Даже книги в последнее время не радовали так, как раньше. Сплошные полумеры и бытовуха.

Но именно тем весенним утром я осознал: нужно что-то менять. Причем радикально.

В голове тут же всплыло название будущей книги: «История, написанная кровью», но я тут же фыркнул и поморщился оттого, насколько оно было пафосным и избитым. Затем я решил назвать ее «Красной нитью», но быстро понял, что это слишком жирная отсылка к «Этюду в багровых тонах» Конан Дойла.

Позже, когда я полностью осознал замысел своей кровавой кампании, родилось название «Идеальное преступление». Идеальное название для идеальной Книги смерти.

Провожаемый первыми лучами солнца, я вернулся домой, когда окончательно замерз и отрезвел от заурядных мыслей и будничных переживаний. Люди просыпались, чистили зубы, завтракали, проверяли свои страницы и новостные ленты соцсетей, будто администраторы, инспектирующие работу подчиненных, включали телевизоры, кормили домашних животных и поднимали детей, чтобы неумело подготовить их к взрослой жизни. В тот год мир кардинально изменился, но сами люди не поменялись ни на йоту. И только я, как мне казалось, очнулся по-настоящему, хоть той ночью даже не ложился.

Вера спала. Стол так и стоял посреди комнаты, но был пуст. Посуда вымыта, коньяк допит.

Я присел рядом с Верой на краешек разложенного дивана. Пахло перегаром, никотином и одиночеством. Я мог примоститься сбоку, а в обед встать, будто ничего и не случилось. Такое уже бывало. Но что-то все же случилось. Что-то величественное и прекрасное. Что-то важное. Важнее любви, ненависти и обычного человеческого счастья.

Я прошел на кухню и достал из ящика стола свой любимый поварской нож, выполненный на заказ: черное двадцатисантиметровое лезвие со следами ковки по верхней кромке и синяя ручка из карельской березы. Из «коробки со всяким хламом», как называла ее Вера, достал советский мусат и принялся затачивать клинок.

Хватило бы и пары движений, но я продолжал водить ножом по зазубренному металлическому штырю, обдумывая все детали своего предприятия.

Когда голова уже начала звенеть от скрежета метала, я остановился. Заглянул напоследок в холодильник, вытащил кусок буженины и отрезал четыре ровных, толщиной в полсантиметра, ломтика. Перекусив бутербродами и запив крепким черным чаем с сахаром, я разложил старое кресло, доставшееся мне от бабушки, – единственное, что удалось сохранить после ремонта, – и крепко заснул.

Начинать свое кровавое путешествие с жены я не хотел.

На следующее утро Вера заявила, что нашла квартиру в Кудрово, но придется подождать неделю, пока предыдущие жильцы съедут. Я не стал возражать. Я вообще старался больше не разговаривать с ней, чтобы не провоцировать конфликт, но Вера молчать не умела.

На протяжении всех последующих дней она делала все возможное, чтобы не дать ссоре утихнуть.

– Признайся, ты изменял мне? – с какой-то жуткой улыбкой спросила она следующим вечером. – Теперь ты можешь рассказать. Мы разведемся, и я больше никогда тебя не увижу. Но я не хочу страдать. Я хочу ненавидеть тебя, поэтому просто сознайся, что ты трахал кого-нибудь еще, пока жил со мной.

– Нет, – в очередной раз ответил я, доедая со сковороды жареную картошку с луком и чесноком.

– Ну так сделай это! – цокнула она черными с красными вкраплениями ногтями правой руки по кухонному столу.

– Что? – вздрогнул я.

– Найди себе какую-нибудь шлюху и переспи с ней.

Порой мне казалось, что Вера сошла с ума. То она требовала признаться, будто я никогда ее не любил, то сама заявляла, что была со мной только из жалости: «Без меня ты давно спился бы и сгнил в этой дыре». Что она подразумевала под «дырой» – мою квартиру, в которой так уютно себя чувствовала, или Питер, который боготворила, – я не знал. Потом она клялась мне в любви и просила не бросать ее, а через пять минут вопила, что сама решила со мной расстаться и знать меня больше не желает.

Большую часть следующей недели я пропадал в бесконечных прогулках по городу, мастерски избегая патрулей, направо и налево раздающих штрафы за нарушение карантина, или у Дениса, холостого сорокапятилетнего мужика, с которым мы когда-то работали в сервисе и виделись последний раз на моей свадьбе, где он был свидетелем. Но Вера все равно находила время, чтобы испортить мне настроение и разозлить до такой степени, что я снова и снова брался за нож и затачивал его, пока окончательно не затупил лезвие. Парадокс, знаю.

В течение тех непростых семи дней я выкурил еще несколько сигарет, но лучше не стало – только окончательно убедился, что не зря пять лет назад распрощался с этой мерзкой привычкой, разъедавшей мои легкие с шестого класса.

Семнадцатого апреля, в пятницу, я стал собирать вещи Веры в надежде, что она вот-вот покинет меня навсегда. Получилось восемь сумок и три пакета.

Сначала она просто сидела и наблюдала, даже не пытаясь помочь. Потом заявила, что никуда не поедет, и принялась раскладывать вещи обратно.

– Что значит – ты никуда не поедешь? – спросил я и схватил флакон духов, который Вера уже успела достать из синего рюкзака и поставить на полку.

– Мне некуда ехать, – ответила она будничным тоном, пристраивая рядом с миниатюрной Эйфелевой башней бестолковую книгу «Есть, молиться, любить», которую я начал читать по ее совету, но не дочитал и до половины.

– Ты же сказала, что забронировала квартиру в Кудрово!

– Да, но… – Вера замялась, съежилась, как нашкодивший щенок, и с невинной улыбкой добавила: – Я это ляпнула не подумав. Сама не знаю зачем. Просто… Не слишком ли круто и быстро мы все решили? Это же просто ссора. Такое бывало тысячу раз. Я не хочу вот так просто уезжать, не хочу оставлять тебя одного. Ты ведь знаешь, я люблю те…

Но я не дал ей договорить: розовый флакончик от Армани полетел в противоположную стену и разбился вдребезги.

– Убирайся из моей квартиры! – заорал я и вслед за духами отправил книгу и прочий хлам, только что выставленный на полку.

Вера кричала, плакала, материлась и пыталась со мной драться. Она обещала, что натравит на меня своего брата из Самары или сообщит в полицию, что якобы я ее бил.

– Я убью себя! – произнесла она с надрывом. – И напишу записку, что во всем виноват ты!

– Отлично, – ответил я и схватил ее сзади за шею. – Хочешь умереть – зачем откладывать?

Подтащив ее за шкирку к окну и открыв второй рукой раму, я высунул Веру наполовину, так сказать, подышать свежим воздухом, и злобно прошептал на ухо:

– Ну что? Отпустить? Ты же хотела умереть! Давай!

Вера била ногами и руками, пытаясь кричать, но получался какой-то хрип. Падать ей пришлось бы с высоты второго этажа, но испугалась она так, будто висела над пропастью. Собственно, на это и был расчет.

– Отпусти! Отпусти, пожалуйста… Я не хочу…

Я втащил Веру обратно и бросил на диван, а сам ушел на улицу: нужно было проветриться.

– Я взяла билет до Самары: хочу к родителям. Поезд завтра вечером. Все вещи не смогу с собой взять – только самое важное. Заберу потом, когда вернусь, – произнесла Вера тихо, когда я зашел в комнату после прогулки.

Больше мы не разговаривали.

На следующий день я отвез ее на Московский вокзал, а после заскочил в магазин и купил две бутылки бурбона: мне просто необходимо было расслабиться.

Посреди квартиры все так же лежала куча сумок и пакетов с одеждой, косметикой, так называемыми книгами и бестолковыми побрякушками, которыми на протяжении двух лет были заставлены все горизонтальные поверхности моей квартиры, всяческими шариками и резинками для фитнеса, двумя десятками солнцезащитных очков, плюшевыми игрушками и инструментами для маникюра.

Я сел на диван и включил телевизор. Сделал я это скорее по привычке, нежели для просмотра: в присутствии Веры он работал фоном практически безостановочно, а транслировал в основном музыкальные каналы или русские сериалы.

На экране замелькала какая-то дурь про лысого мужика с собакой и клоуна в черной шляпе. Я плеснул в бокал бурбона почти до половины и выпил в два глотка, после чего нажал на пульте красную кнопку и ушел на кухню.

Всю эту неделю я раздумывал, как лучше воплотить замысел, который ляжет в основу моего будущего романа. Но одно дело мечтать о расправе с человечеством, сидя на холодных качелях или ежась не неудобной раскладушке у дальнего знакомого, и совсем другое – расслабившись в своем уютном, теплом доме с ароматным кукурузным виски в руке.

Да и нужно ли сводить счеты с этим миром? Ведь если подумать, то ничего такого ужасного он мне не сделал. Вера ушла, придет другая: Катя, Лена, Света, Надежда, Любовь – да кто угодно. Работы нет – найду, не проблема. Даже в это сложное время, когда всех вокруг увольняют. Да хоть уборщиком, хоть продавцом, хоть курьером – во время карантина на них спрос только повысился. Неудачи на писательском поприще – тоже не беда: Голдингу с его «Повелителем мух» раз двадцать отказывали, Роулинг неизвестно сколько безрезультатно носилась по издательствам, а Маркеса вообще полжизни не читал никто, кроме его друзей. Ну и стоит ли так надрываться ради каких-то безумных мемуаров смерти? Зачем убивать по-настоящему, если можно просто придумать? Сотни писателей пишут боевики, ужасы и триллеры, где моря крови и горы отрубленных конечностей, но при этом в реальной жизни они и таракана без помощи жены прихлопнуть не могут.

А если и браться за это грязное дело – с чего начать? Кого выбрать первой жертвой? Где достать оружие? Какое именно использовать? Куда девать трупы?.. Слишком много вопросов для одной пьяной головы.

На кухне все еще пахло сигаретным дымом – напоминало Веру. Я вернулся в комнату и снова сел на диван. Телевизор уже не включал.

Меньше чем за час я выпил полторы бутылки бурбона и отключился не раздеваясь.

Я проснулся в семь утра от жуткого шума в подъезде и какой-то дикой барабанной дроби. Я уж и забыл, когда последний раз кто-нибудь стучал в мою дверь. И почему стучат, а не звонят?

Я поднялся и как был, в мятой черной рубашке и бежевых штанах, прошел в прихожую.

– Христос воскресе! – пропела парочка мальчишек ростом чуть выше моего колена и уставилась на меня в ожидании какого-то чуда.

– Чего? – прохрипел я.

– С Пасхой вас, – искренне улыбаясь и немного смущаясь, произнес тот, что слева, в синем миниатюрном пальто.

С Пасхой нас… Я будто попал в прошлое. Когда-то давно в Самаре, где я жил в частном секторе на окраине города, было немало детей, которые вот так, раз в год, с самого рассвета начинали обход всего массива и долбились в каждый дом, чтобы выпросить парочку яиц, желательно шоколадных, кулич или горстку сладостей. У нас из сладкого был только сахар, который отец конвертировал в самогон, но все же находились какие-то леденцы сомнительного происхождения – вроде тех, что на могилы кладут. Вот дети и ходили, а отцовский пес каждый раз заливался диким лаем под монотонный стук в нашу деревянную дверь и окна. В выходной в шесть утра. Хотелось придушить и собаку, и детей, и всех вокруг.

Но одно дело – самарская окраина, и другое – Питер! Культурная столица! Очередной тренд на архаику, или с ума уже начали сходить на карантине?

– И чего вы от меня хотите? – спросил я, зевая.

– Конфет, – выпалил тот, что справа, – светловолосый пацаненок в красной курточке.

– Можно винограда или киндер-сюрприз, – промямлил левый. – Сестра сказала, что хочет авакаду или мангу, а папа попросил пиво с рыбой, но нам это не надо. Нам чего-нибудь вкусненького, – добавил он едва слышно.

– Нормальные у вас запросы, – ухмыльнулся я и наклонился, чтобы поближе взглянуть в их яркие глаза, полные жизни и надежд на счастливое будущее.

Первый отшатнулся и несколько раз нервно посмотрел то на меня, то на товарища. Второй держался смело – остался на месте.

– Ладно, заходите, – скомандовал я и пошел на кухню. – Сейчас найду вам что-нибудь. И закройте за собой.

Ребята переглянулись и нерешительно переступили порог, захлопнув за собой дверь.

Они зашли в обуви, оставляя на паркете грязные следы, но замешкались на входе в кухню, переминаясь с ноги на ногу на первом ряду белой плитки с голубыми акварельными разводами.

– Долго топтаться будете? Выбирайте, – сказал я, слегка улыбнувшись, и открыл высокий серебристый холодильник.

Первый мальчишка схватил йогурт с черникой и острый кокосовый соус, купленный Верой для каких-то особенных то ли тайских, то ли вьетнамских блюд. Второй взял маленькую коробочку томатного сока с трубочкой.

«Странный выбор для ребятишек такого возраста», – подумал я и сам заглянул в холодильник: собственно, вариантов поинтереснее там и не было.

В прошлом году Вера испекла с десяток куличей «по бабушкиному рецепту», который нашла в интернете, а затеяла всю эту готовку, чтобы похвастаться в соцсетях, какая она умница, хозяйка и верующая. Но в прошлом году дети не приходили, поэтому половину куличей пришлось выкинуть. Я этот сладкий хлеб не особо люблю, да и в семье у нас его никогда не готовили, а Вере собственная вера не позволяет: диета.

Я открыл шкафчик цвета грубо отшлифованного металла, висящий над плитой, и прикоснулся к своему любимому черному ножу. Он был тупым, потрепанным, исцарапанным, будто после киношной самурайской битвы, и испорченным, но не безнадежно: вскрыть пару мягких упаковок не проблема.

Я потянул нож на себя, лезвие скользнуло по деревянной поверхности полки и издало приятный стон – мальчишки вздрогнули, но с места не сдвинулись.

– А сейчас мы распакуем особое угощение, – взмахнул я ножом, как волшебной палочкой, и изобразил некое подобие демонического смеха, от которого было скорее смешно, чем страшно.

Признаться честно, я никогда не умел, да и не любил нагнетать атмосферу и держать напряжение. Что в кино, что в книгах меня всегда раздражало, как авторы любят оттягивать и без того очевидную сцену, чтобы поиграть на нервах и чувствах зрителей, читателей или слушателей. Ведь и так понятно, что, в зависимости от контекста, маньяк либо убьет жертву, либо не убьет, а ты сидишь как дурак и ждешь: ну когда, ну когда уже он сделает то, что должен сделать… Хватит тратить мое время!

Я люблю, когда в триллерах все просто, быстро и понятно: пришел, зарезал, расчленил.

Парнишка в красной куртке напрягся и невольно сжал в кулачке коробочку с соком: чуть надавить еще, и брызнет густая бурая жидкость.

– И чего вы всякой ерунды набрали, хотели же сладостей? – хохотнул я и открыл соседний шкафчик, откуда достал две коробки дешевых конфет, которые Вера покупала в подарок к Восьмому марта своим клиенткам, но так и не раздала.

Я полоснул по шву, подцепил кончиком ножа целлофановую кожуру и снял ее сначала с одной коробки, где лежали шоколадные конусы с посыпкой из вафельной стружки, а потом и со второй, с какими-то круглыми угольно-черными конфетами.

Ребята получили гостинцы и ушли довольные, хоть и не в таком бойком настроении, в каком пришли.

Пара глотков бурбона, и я снова на диване. Расправил плечи, покрутил корпусом, хрустнул позвоночником, расслабился и развалился «звездой». Собрался было стянуть рубашку и спать дальше, желательно до обеда, но тут же раздался новый стук в дверь.

В этот раз на пороге стояли две одинаковых, как зеркальное отражение, девочки и один мальчуган в перепачканных джинсах.

Откупившись последними конфетами, я снова рухнул на диван, лицом в подушку, и даже накрылся одеялом с головой, но лучше не стало. Вся эта суета продолжалась еще около часа.

Я даже вытащил газовый баллончик из той кучи хлама, что оставила посреди моей комнаты Вера, и хотел как следует обработать этих мелких паразитов, но очень удивился, когда увидел следующую парочку.

Передо мной предстали мальчик в черном одеянии, напоминающем костюм Дракулы, и девочка с кошачьими ушами на голове.

– Ребята, кажется, вы пришли слишком рано. Хеллоуин только через полгода, – рассмеялся я и отдал им последнее сладкое, что у меня осталось, – банку консервированных ананасов.

И только после это я понял, что никто из них даже не спросил про крашеные яйца или куличи, все требовали именно сладкое. Trick or treat2.

Терпеть это больше не было сил. Я вышел на прогулку и полтора часа слонялся по холодному Питеру, пока магазины не объявили о начале ежедневной торговли алкоголем. Взяв два литра пива, я вернулся домой и после одного бокала жидкого снотворного провалился в беспокойный долгожданный сон. Снились мне какие-то адские твари.

И снова меня разбудили. На этот раз звонком в дверь, долгим и противным. Проспал я не больше часа, голову сжимали невидимые тиски, а желание было одно – убивать.

Я прошел на кухню и взял свой любимый нож, но тут же положил его обратно. Вместо этого схватил топорик для рубки мяса и костей и вышел в прихожую.

– Это седьмая квартира? – поинтересовался заспанный паренек в желтом плаще.

Перед ним стоял желтый рюкзак-короб, на котором лежал белый пакет с едой.

– Нет, это тридцать третья, придурок, – ответил я и замахнулся.

Парень дернулся, ударился спиной о перила и свалился в обморок.

– Да… Слабая молодежь пошла, – произнес я тихо и затащил его в квартиру.

Пакет с едой я положил на кухонный стол, короб бросил в коридоре, а паренька уложил в ванну, сняв с него желтый плащ.

– Борщ – отлично! – воскликнул я, когда открыл пакет. – То что надо.

Подкрепившись и хлебнув пива, я взял топорик и направился в ванную.

– Это хорошо, что ты выключился в подъезде. Иначе я бы порубил тебя там и забрызгал все кровью. Убираться потом неделю, – дружелюбно произнес я, когда паренек начал приходить в себя, и размолотил его кучерявую голову в фарш.

Проба пера

Я стоял голый перед большим зеркалом шкафа-купе и рассматривал себя. Весь в крови, лицо уставшее, но довольное. Сразу вспомнилось несколько моментов из первых двух фильмов про Ганнибала Лектера, где маньяки красовались перед зрителями голышом. Только на спине у меня не было татуировки дракона, да и яйца я между ног не прятал.

Да-да, я знаю, это избитый прием, давно потерявший силу, оригинальность и свежесть, – описывать героя, в данном случае самого себя, посредством зеркала.

Современные преподаватели писательского дела требуют от учеников чрезмерной креативности, заставляя их выдумывать все новые и новые методы описания персонажей, которые порой доходят до абсурда.

Например, так:

«Артемий вернулся домой с долгой тренировки. Он был ошарашен тем, что после полугода изнурительных занятий прибавил в весе два килограмма к тем восьмидесяти четырем, с которых начинал, при этом не увеличившись в объеме. Он снял свою синюю куртку Adidas и скинул купленные два месяца назад серые «найки», один из которых перевернулся. Артемий с грустью взглянул на до такой степени протертую подошву, что не было видно даже значка с цифрами, которые, впрочем, потеряли былую силу. Последние месяцы кеды стали какими-то маленькими, натирали ноги и больно давили на пальцы, хотя были все так же сорок третьего размера. Артемий прошел на кухню и головой задел липучку-мухоловку, свисавшую на полметра от люстры. Несколько острых, как иглы эхинокактуса, соломенного цвета волос зацепились за клейкую ленту, но Артемий смахнул ее бледной в рыжую крапинку рукой. В его карих глазах заиграли отблески красного заката, и он закрыл окно однушки, которую снимал на юге Васильевского острова…»

И так далее.

По мнению этих писателей, читатель должен понять, что у Артемия лишний вес, который он пытается согнать. Изношенные кеды говорят либо о его проблемах с деньгами, либо о таком усердии на беговой дорожке, что он меняет обувь каждые два месяца. А раз у него есть деньги на фитнес и квартиру на «Ваське», то финансовые проблемы отпадают. Хотя, если честно, я даже не в курсе, где у Васильевского острова юг – может, там какой-нибудь дешевый район… Дальше автор дает понять, что у Артемия среднестатистический размер обуви и что она стала ему жать. А еще было упоминание, что он прибавил в весе, но не изменился в размерах. Это может говорить о проблемах со здоровьем: обувь жмет, потому что ноги опухли от застоя жидкости в связи с повышенным давлением, что немудрено, если тренироваться с таким остервенением.

Также пытливый читатель может высчитать рост Артемия: люстра свисает сантиметров на двадцать – сорок, плюс полметра липучки, получается в среднем восемьдесят сантиметров. Средняя высота квартиры два с половиной метра. Вычитаем – и получается, что его рост примерно метр семьдесят. Но в старых домах потолки частенько отстают от пола на три метра. И тогда возникают вопросики.

Дальше мы читаем про какой-то эхинокактус, гуглим и узнаем, что это такой круглый кактус с небольшими иголками. Значит, голова Артемия – как глобус с короткими, торчащими ежиком волосами, и не просто соломенными, а еще и рыжеватыми, судя по веснушкам на бледных руках.

Это, конечно, если предположить, что книгу изучает Шерлок Холмс. А вот что видит реальный читатель:

«Он пришел с тренировки, бла-бла-бла, разделся, бла-бла-бла, блин, я опять забыл протереть кроссовки после улицы, бла-бла-бла, что-то там про кактус, бла-бла-бла, герой живет в Питере, но это не точно, бла-бла-бла, когда уже закончится это дебильное описание и начнется действие!»

Или вот такой пример, который я подсмотрел у одной самиздат-писательницы:

«Пока Рик подносил очередную ложку с креветкой к своему коварному рту, оголяя идеальный ряд жемчужно-белых зубов, я поднял глаза и всмотрелся в это ненавистное лицо. Его золотистая кожа лоснилась от проступившей влаги, вызванной горячим острым том-ямом и духотой этого крошечного ресторана. Его густые каштановые волосы были в легком беспорядке после нашей стычки. В уголке пухлой разбитой губы цвета спелой клубники виднелось небольшое пятнышко запекшейся крови. Я довольно улыбнулся. Жаль, что не пострадал твой вздернутый нос с горбинкой, ведь я бил с такой силой и одурью! Но ты спас его, выставив, как щит, свои бледно-розовые ладони с длинными пальцами, растопыренными, как черно-дымчатые ресницы. Эх, вмазать бы тебе сейчас с ноги по резко очерченному волевому подбородку, заросшему легкой буроватой щетиной, или треснуть со всей дури в глаз цвета ясного январского неба!»