Идеальное преступление

Предвосхищая Ваш вопрос, отвечаю: распространением и рекламой мы не занимаемся. Обычно книги продают сами авторы. Особенно для начинающих это как визитка. Кроме того, с изданной книгой можно участвовать в различных конкурсах. Да, сейчас век цифровых технологий, и эта напасть не обошла стороной литературный мир. Все стремятся продавать книги именно в электронном формате. Многие авторы грешат этим, и Вы не исключение.

LitMet, конечно, замечательная площадка – как для авторов, так и для читателей. Но есть такое понятие, как признание профессиональным сообществом. В большинстве случаев именно после такого признания поступают предложения издаваться. Но сначала надо написать хорошую книгу. И общими усилиями мы сможем это сделать! Если Вы очень постараетесь, конечно.

Ответ нужно дать в течение двух дней, и я Вас ни в коей мере не уговариваю. Для меня это большой риск, поскольку я лично отвечаю за каждого рекомендованного мной стипендиата. Но, как подсказывает мой опыт, нам удается создавать пространство для роста и развития молодых авторов, и это радует как самих авторов, так и их учителей.

Жду ответа.

С большим уважением к Вам, Анела.

Конечно, было приятно, что хоть кто-то наконец вспомнил о важности печатных книг, но послевкусие от такого сообщения осталось как от лежалой плесневелой капусты со дна погреба.

Во-первых, мне не понравилось, что меня причислили к культу LitMet: я сам не восторге, что приходится там публиковаться. Во-вторых, дама эта не вызывала ни капли симпатии. В-третьих, уж больно короткие сроки обозначены: я считаю, что в таких условиях хорошее произведение не написать. Качественные вещи требуют времени. Это давно известно. Ну и в-четвертых, я даже не представлял, что делать с сотней печатных книг, напоминающих учебник по геометрии за пятый класс, судя по примеру «дизайнерского оформления» обложки, которую прикрепила к письму Анела. В моем понимании обложка достойного романа должна быть либо темной и однотонной, как делали раньше, либо в стиле серий «Эксклюзивная классика» и «XX век / XXI век – The Best». Да и распространением, я всегда считал, занимается издательство, а не сам автор.

Я не ответил на это письмо, а спустя пару недель ко мне обратилась с предложением одна молодая писательница:

Привет, Нурдин!

Меня зовут Маша Улуна. Мы с группой творческих и позитивных ребят собираемся прокатиться по всему южному побережью Крыма и написать сборник рассказов о том, каково сейчас живется крымчанам в оккупации.

Поедем на микроавтобусе. Путешествие займет максимум три недели. Стоить это будет тридцать тысяч рублей с человека плюс еще двадцать за размещение в сборнике, публикацию, десять печатных книг каждому автору в оригинальном оформлении и рекламу. Копейки, так-то, для такого грандиозного мероприятия! Питание и проживание – за свой счет. Стартуем в конце апреля, чтобы успеть на цветение всего Крыма. Обняла. Жду ответа.

Сговорились, что ли? У них контракт какой-то с туристическими агентствами Крыма?

Впрочем, поехать той весной мне никуда не довелось, да и Маша Улуна, скорее всего, тоже осталась дома: мир накрыла пандемия две тысячи двадцатого года.

Нас с Верой этот кризис почти не коснулся, но все же отношения стали довольно напряженными. К тому моменту я не работал уже полтора года, отдавая все свое время писательству, что не особо радовало Веру и сильно било по моей самооценке. Жили мы в основном на ее заработок, чего хватало с лихвой, но все же мужчина в доме я, а значит, и семью содержать мне.

Вариантов было три: вернуться в сервис, стать блогером, что совершенно не гарантировало даже минимального дохода, и зарабатывать на книгах.

Конечно, последнее привлекало меня куда больше, но на одном сборнике и сыром, даже не опубликованном романе много не заработаешь. Нужна была свежая злободневная тема, которая бы привлекла внимание и читателей моего возраста, и молодежи, воспитанной на картинках и коротких бестолковых видео.

А деньги пригодились бы сейчас. Приближался тридцатый день рождения Веры, и я знал: она ждет от меня достойного поздравления. Да и мне хотелось ее порадовать и как бы возместить отсутствие достаточного внимания с моей стороны.

Вариантов подарка было немало, но я выбрал самый дорогой и банальный: недавно появившийся «одиннадцатый» айфон был создан, чтобы подарить его Вере одиннадцатого апреля, в день ее рождения.

Чтобы собрать восемьдесят тысяч (а именно столько мне нужно было на покупку телефона), пришлось действовать быстро и решительно: прошел слух, что в ближайшие дни все торговые центры закроются на карантин. Часть денег я занял у одних знакомых, часть экспроприировал у других, затянувших с возвращением долга, а также сдал в ломбард половину золотых украшений, доставшихся мне от бабушки по наследству.

Выяснив, что только в «Чкаловском» на Петроградке можно купить модель нужного мне цвета за указанную сумму – в других магазинах цена была выше на три тысячи, – я отправился покупать самый дорогой телефон в моей жизни.

– «Одиннадцатый» айфон, пожалуйста, черный, – протянул я свернутую вдвое пачку денег тощему пареньку в белой рубашке с красным галстуком.

Не обращая на меня внимания, он принялся что-то высматривать на экране компьютера, будто видел его впервые, а через минуту невозмутимо произнес:

– С вас восемьдесят пять тысяч.

– Сколько?!

– Восемьдесят пять тысяч рублей, – отчеканил он каждое слово.

– Откуда такая сумма? На сайте было восемьдесят, – возразил и оглядел витрину, но «одиннадцатого» именно в черном цвете не обнаружил.

Он снова спрятался за экраном монитора и, казалось, вообще забыл о моем присутствии.

– Да, на сайте он стоит восемьдесят, – наконец продолжил паренек, надменно глядя сквозь меня, – но эту цену выставляет интернет-магазин. Мы к ним не имеем никакого отношения. У нас же телефон продается в комплекте с пленкой для экрана, чехлом и зарядным устройством, за что и нужно доплатить пять тысяч.

– Хочешь сказать, оригинальная зарядка не идет в комплекте с телефоном? – начал злиться я.

– Идет, – нехотя бросил он.

– Так зачем мне еще одна?

– Не знаю. Эти комплектующие продаются вместе с телефоном.

– Хорошо, допустим. Но они мне не нужны. Так что просто убери их.

– Не могу. Они идут в комплекте. Такова политика компании.

– Где это написано? – Я едва сдерживался, чтобы не перейти на крик.

– Тут у меня, – кивнул он на ноутбук.

– Дай посмотрю!

Я взглянул на экран, но увидел только картинку с зеленой равниной на рабочем столе.

– Я не могу вам ничего показать. Это конфиденциальная информация.

Я представил, как знакомлю его наглую морду с поверхностью стойки, за которой он стоял, а потом вышвыриваю из магазина сквозь стеклянную стену, разлетающуюся крошкой, как в каком-нибудь эпичном боевике.

– Слушай, Валентин, – произнес я злобно, щелкнув пальцем по его бейджу, – ты издеваешься надо мной?

Парень чуть отпрянул, но ответил все с тем же каменным лицом:

– Нет, я просто делаю свою работу.

– Позови старшего по магазину.

– Не могу: он в отпуске.

– Позвони ему.

– Он не отвечает, я пробовал.

– Набери старшего по всей сети.

– Я не знаю номера.

– А что ты знаешь? – Я все-таки перешел на крик.

– То, что вам лучше покинуть салон, если вы не хотите покупать телефон за цену, указанную в прайсе. Если вас что-то не устраивает, позвоните в службу поддержки. А сейчас у меня перерыв, выйдите, пожалуйста.

Валентин покинул магазин и скрылся на полчаса. Пришлось выйти и мне. Когда он вернулся, то закрылся внутри и еще минут десять просто сидел за стойкой, уставившись в экран, и якобы не замечал меня, стоявшего перед стеклянной дверью. Я несколько раз звонил в службу поддержки, выслушивая долгие обещания автоответчика о скором решении вопроса. Там согласились, что продавец ведет себя неадекватно, но помочь ничем не смогли.

Только спустя два часа этих бессмысленных разборок мне предложили такой вариант: телефон отправят курьером в другой салон в «Галерее», где я смогу забрать его без комплектующих за восемьдесят тысяч.

Бред, конечно, но это сработало.

Когда наступило одиннадцатое апреля, я все еще со злостью вспоминал тот «шопинг». Но главное разочарование ожидало меня впереди.

Я отправил Веру к подруге, а сам принялся готовить сюрприз. Расставил тридцать свечей, погрузил в вазу одиннадцать роз, запек в духовке свинину со сметаной и ананасами, приготовил салат с креветками и соевым творогом, охладил гранатовое вино и нарезал фрукты, а посреди стола поставил коробку с телефоном, запакованную в несколько слоев обычной газеты и обвязанную бечевкой, – мой фирменный стиль оформления подарков.

Со встречи Вера пришла недовольная: подруга весь день шутила насчет ее возраста и навсегда ушедшей молодости. А главное, Вера сразу после Нового года начала планировать грандиозный поход по любимым барам и клубам в честь тридцатилетия, но все заведения закрылись на карантин.

Она сразу же принялась чуть ли не с раздражением рвать упаковку и мысленно проклинать меня за такую «креативность».

– М-м-м, – протянула она, глядя на телефон.

– Что-то не так? – насторожился я.

– Черный, – произнесла она с видом пятилетней девочки, ожидавшей котенка, а получившей набор пластилина.

– Верно. Твой любимый цвет! – Это я знал наверняка.

– А я хотела зеленый. К тому же это «одиннадцатый» айфон. А ты знаешь, что я не люблю число одиннадцать, потому что оно несчастливое.

Как выяснилось позже, зеленый (точнее, серо-зелено-черный) телефон она хотела, потому что это был новый и самый популярный цвет той серии, а вот нелюбимое число оказалось новым. Видимо, подруга сильно разозлила Веру, заставив возненавидеть не только возраст, но и дату своего рождения.

За то время, что я знал Веру, она сменила пять раздражающих ее цифр и чисел. Сначала была восьмерка как знак бесконечности, а значит, и безысходности. Потом шестьдесят девять – после того как я предложил ей попробовать эту позу в сексе. Затем была четверка, потому что казалась ей слишком острой и угловатой. Также были шесть и девять, потому что напоминали о вышеуказанной позе. Теперь – одиннадцать.

Каждый раз, когда заходил разговор на эту тему, Вера доставала телефон и уверенно зачитывала связанные с нелюбимым числом заметки, выписанные из Википедии. Выглядела эта картина настолько же несуразно и комично, насколько серьезным и внушительным становилось Верино лицо в такие моменты.

– Одиннадцать – плохое число, – начала она после пятнадцатиминутного отсутствия в ванной. – Оно напоминает два кола или копья, на которые в старину сажали людей. Также в нумерологии это число веры, мученичества, откровений, а я не хочу мучиться.

«Число веры… Какая ирония!» – подумал я и тихо усмехнулся.

Вера, похоже, заметила мою насмешку и продолжила с удвоенной силой:

– Я полагаю, не нужно напоминать, что случилось одиннадцатого сентября две тысячи первого года и как сильно та трагедия связана с числом одиннадцать?

Без особого на то желания я узнал, что в оригинальном названии города New York City одиннадцать букв. Слово «Афганистан» также состоит из одиннадцати букв. The Pentagon – одиннадцать букв. Имя George W. Bush (Джордж Буш) включает одиннадцать букв. В телефонном коде Ирака (119) сумма цифр составляет одиннадцать (1 + 1 + 9 = 11). Нью-Йорк является одиннадцатым штатом США. Номер рейса первого самолета, атаковавшего башни, был одиннадцать. Количество пассажиров на нем – девяносто два (9 + 2 = 11). Количество пассажиров рейса 77, который тоже разбился, составляло шестьдесят пять человек (6 + 5 = 11). Трагедия произошла одиннадцатого сентября, то есть 11. 09 (1 + 1 + 9 = 11).

Дальше я не слушал. Еще минут десять она искала всевозможные совпадения между числом одиннадцать и той трагедией. Когда ситуация стала совсем абсурдной, Вера продолжила с той же силой перечислять другие даты:

– Одиннадцатого октября 1138 года случилось землетрясение в Алеппо, жертвами которого стали двести тридцать тысяч человек; одиннадцатого ноября 1965 года в Солт-Лейк-Сити потерпел крушение самолёт Boeing 727 – погибло сорок три человека; одиннадцатого декабря 1941 года Германия и Италия объявили войну США; одиннадцатого января 1994 года начал работу новый парламент России; одиннадцатого марта этого года началась пандемия сам знаешь чего.

Я покачал головой и негромко засмеялся. Вера сделала грозный вид, намекая, что ничего смешного тут нет, и продолжила:

– Одиннадцатого августа 1950 года родился Стив Возняк, являющийся родителем телефона, который ты мне вдруг решил подарить – неизвестно, кстати, на какие деньги.

Я попытался возразить, но Вера шикнула и усилила поток безумия:

– Одиннадцатого июля 2001 года американский концерн «Полароид» объявил о своём банкротстве; одиннадцатого февраля 1963 покончила с жизнью Сильвия Плат, одиннадцатого апреля 1970 был запущен «Аполлон-13».

– А это событие тебя чем не устроило? – возразил я.

– Там же число тринадцать! Оно тоже несчастливое.

Я снова засмеялся, но Вера лишь повысила голос и добавила с каким-то остервенением:

– Одиннадцатое июня – день памяти преподобномученицы Феодосии. В народе говорили, что «день Федосьи один всех понедельников стоит», то есть несчастливый он.

– Но, похоже, самый несчастливый день что в твоей жизни, что в моей – это одиннадцатое апреля, когда родилась ты, – не выдержал я.

Вера бросила коробку с телефоном в меня. Я поймал ее и швырнул обратно. Коробка пролетела в нескольких сантиметрах от головы Веры и сбила пару рамок с нашими фотографиями, стоявшими на тумбе рядом с телевизором.

Так началась ссора длиной в восемь мучительных дней.

Я больше не мог терпеть отношение Веры к моему творчеству, Вера не могла смириться с тем, что я выбрал делом своей жизни писательство, вопреки всем ее советам. Да и помимо этого в нашем браке было немало ссор и разногласий, мелких бытовых склок и недопонимания, о чем даже нет смысла рассказывать, чтобы не тратить ваше время.

– Ты никогда не слушаешь меня и не обращаешь внимания, когда я пытаюсь поделиться с тобой тем, что мне интересно! – выпалила Вера.

– Все твои интересы – это ногти да тупые видео в СС, – перебил я. – На протяжении всего времени, что мы женаты, ты даже не пыталась поддержать меня на пути к моей мечте – наоборот, только мешала. Стоило мне сесть за книгу, ты сразу требовала внимания. То тебе приспичит сон рассказать в мельчайших подробностях, то показать трейлер фильма, который планируешь посмотреть, или пересказать все то, что уже видела, то включаешь на полную громкость идиотские танцы своего Филиппочка под тошнотворную музыку, то устраиваешь посиделки с тупыми подружками, то…

Я понял, что сказал много лишнего, но пути назад уже не было: это конец. Не имело смысла даже просить прощения. Я ушел на кухню, а Вера села на стул перед праздничным столом и заплакала.

Я приоткрыл окно и достал маленькую, тонкую, будто зубочистка, сигарету из бело-голубой пачки. Одна затяжка, и половина истлела – как Вера их курит? Я закашлялся, язык слегка онемел, а голова закружилась. Вкус показался таким далеким и тошнотворным, будто в тридцатиградусную жару откусил кусочек кизяка – и да, я знаю, о чем говорю: в детстве на спор и не такое делали. Я сплюнул в раковину и прополоскал рот водой, после чего вернулся в комнату.

С засохшими на щеках потеками туши Вера сидела за столом и ела салат с креветками. Она дожевала, запила вином прямо из бутылки и с холодной злостью проговорила:

– Я тебя не поддерживала и не помогала, потому что ты бездарь. Твои книги – дерьмо, и никто читать их не будет. Даже если каким-то чудом ты пробьешься в издательство и твою беллетристику напечатают, то эта макулатура нужна будет только в сельском туалете жопу подтирать или печь в бане разжигать.

С трудом понимая, что делаю, каким-то полупрыжком я подскочил к столу, запустил руку в стеклянную чашу и, зачерпнув горсть салата, размазал его по лицу Веру с таким усилием, что она чуть не упала со стула.

– Убирайся из моего дома, тварь, и вали обратно в свою деревню! – заорал я с такой злостью, какой не испытывал даже во время самых отчаянных драк, после чего накинул ветровку и вышел на улицу.

Я шел вдоль Фонтанки и проклинал этот день. Еще пару часов назад все было замечательно. Мои фантазии рисовали волшебную картину: Вера искренне радуется подарку, восторженно целует и обнимает меня, мы наслаждаемся ужином, запивая вином, а потом французским коньяком… От последнего я бы точно не отказался, но прекрасно понимал, что в присутствии Веры пить мне не стоит: могу потерять самообладание и проломить жене (вероятно, уже бывшей) голову бутылкой или вазой из-под цветов.

Эти мысли давно засели в моей голове. В молодости я покалечил немало людей, но до могилы дело не дошло ни разу. А порой было интересно, каково это…

Когда читаешь «Преступление и наказание», невольно ощущаешь все муки совести и страх перед правосудием, разъедающие душу Раскольникова. Полагаю, в этом и заключался замысел Достоевского – погрузить читателя в шкуру убийцы и запугать до такой степени, чтобы даже мысли не возникало поднять руку на человека. Это, конечно, если опустить всю философию произведения и не брать в расчет постоянную финансовую нужду, возможно, и спровоцировавшую размышления автора на подобную тему.

В любом случае на мне этот прием не сработал. Скорее наоборот: я стал все чаще задумываться, как бы повторить «подвиг» Раскольникова. Но не ради денег, а чтобы еще больше увериться в своей силе, могуществе, исключительности и превосходстве над другими людьми.

Спустя минут сорок торопливой ходьбы, подгоняемый злостью и обидой, я остановился у гранитного парапета и навис над бронзовой фигуркой Чижика-Пыжика. Я загадал желание и достал монетку в один бат, привезенную в качестве сувенира из давнего путешествия в Таиланд, но, помедлив, убрал ее обратно в потайной кармашек кошелька. Я знал, что у меня все получится и без глупых поверий.

Пока я передвигался быстро и был поглощен мыслями о возможной расправе, холод почти не чувствовался. Но едва остановился, сразу пожалел, что оделся так по-весеннему: погода напоминала позднюю осень.

Тогда я добежал до Марсова поля и немного погрелся у Вечного огня. Наверное, не слишком этично совать ноги в грязных истоптанных кроссовках в огонь, зажженный в честь Борцов революции, но домой возвращаться хотелось в последнюю очередь.

Прогулялся до Спаса на Крови, облепленного строительными лесами, где на несколько минут остановился послушать, как бородатый седой мужичок в потрепанном черном пальто исполняет на аккордеоне «Прекрасное далеко».

Затем меня потянуло к другим музыкантам, расположившимся возле входа в метро напротив Дома Зингера. Там же в кофейне я взял большой капучино без сахара, чтобы согреться, и остановился среди немногочисленных слушателей. Единственный плюс всего этого карантина в том, что такого свободного и пустынного Питера я не видел даже зимой.

Паренек в балаклаве, кепке и капюшоне напевал неизвестные мне песни под аккомпанемент гитары и небольшого барабана – джембе, а люди тихо подпевали, чтобы не привлекать внимания полицейских, разгонявших той весной подобные столпотворения.

Я вообще не в восторге от современной ядреной смеси электронной музыки, попсы, рока, рэпа, джаза и вообще черт знает чего с бессмысленными текстами, состоящими в основном из междометий, – но интерпретации этой уличной группы мне понравились.

Впрочем, сам я даже не могу назвать исполнителя или жанр, которые бы мне были по вкусу, а если и слушаю, то просто радио, чтобы заглушить гнетущую тишину. Так что музыкальный критик из меня так себе.

Кофе закончился быстро, но согреться так и не получилось, лишь сильнее заныл мочевой пузырь. Петляя вдоль канала Грибоедова и ежась от холода, я засеменил в сторону дома, чтобы одеться потеплее и вернуться к музыкантам.

Вера курила на кухне, глядя сквозь закрытое окно куда-то во тьму улицы, не оборачиваясь и не обращая внимания на мое появление. Времени она зря не теряла: в квартире стоял едкий туман табачного дыма, тарелки и прочая посуда пирамидой громоздились в раковине, а бутылка коньяка наполовину опустела.

Я забежал в туалет, умылся горячей водой, а когда вышел, Вера все так же стояла ко мне спиной. Я планировал быстро переодеться и снова бежать из дома: находиться там было опасно. Но вдруг засомневался…

Какое-то странное чувство влекло меня на кухню. Но не любовь, не раскаяние или сексуальное напряжение, хотя не без этого.

Меня звало что-то неизведанное, страшное, но привлекательное, темное и опасное, но в то же время яркое и прекрасное. Эйфория новой будоражащей жизни, а может, и смерти. Свобода и кайф, которых не могут дать никакие наркотики.

Я подошел к Вере и встал почти вплотную. Коснулся носом ее черных, поблескивающих лаком волос, и вдохнул их запах: пахло никотином, духами и обидой. Я дотронулся до ее плеча, но Вера не отстранилась. Она ждала этого.

Я чувствовал, как возбуждение растет, но одного примирительного секса будет недостаточно. Я хотел большего – вытащить ремень из штанов и накинуть петлей ей на шею, а потом войти сзади. Выпустить из нутра своих демонов, а из Веры – жизнь.

Но я сдержался. Вместо этого я надел зимние ботинки на высокой подошве, черную олимпийку с капюшоном и осеннюю куртку неопределенного цвета. Вера так и не обернулась, когда я уходил.

Шагая по Садовой и наслаждаясь тишиной и безлюдностью, я думал о Ганнибале Лектере. На днях я закончил читать третью книгу из серии, которая так и называется: «Ганнибал». Я всегда был поклонником этого гениального маньяка, но в фильмах и сериале судьба его печальна. В оригинальном же произведении этот очаровательный психопат разбирается со всеми врагами и получает в награду Кларису Старлинг, что немало меня порадовало.

Вновь и вновь передо мной вставал вопрос, поднятый Достоевским: «Тварь ли я дрожащая или право имею?»

Можно ли убивать, расчленять и есть людей забавы ради, как Ганнибал, и не страдать от угрызений совести? Можно ли грабить, обманывать и унижать, но не расплачиваться за это свободой?

Я остановился у входа в метро «Гостиный двор» – музыкантов уже не было.

На улице вообще никого не было, кроме тощего хипповатого паренька в сером пальто и двенадцати силовиков в мерцающих под лунным светом шлемах. Парень стоял у одной из колонн Казанского собора с табличкой «Обнулите власть и кредиты», а темные силуэты обступили его, будто угасающий костер в холодную ночь. Было в этом что-то сакральное и комичное одновременно.

Я пошел обратно. Не хотелось быть свидетелем. Со свидетеля спрос больше, чем с подозреваемого, по опыту знаю.

Возвращаясь мыслями к маньякам и убийцам, о которых я читал, к тиранам и военачальникам, о которых слышал, к преступным авторитетам, с которыми был знаком, я все больше убеждался, что убийство ради наживы, удовольствия или в военных целях не стоит потраченных сил и времени. Это всего лишь животные инстинкты или выгода.

Мне хотелось чего-то большего. Если и идти на риск, то «во имя великого». Если жертвовать собой и окружающими, то ради искусства. Если творить зло, то красиво. Чтобы дух захватывало.

По интернету гуляют шутки о поисковых запросах писателей. Например: «какого цвета были глаза у Петра Первого», «сколько девушек оприходовал Казанова», «с какой скоростью ездили автомобили в начале двадцатого века», «в каком темпе передвигались повозки в начале девятнадцатого века», «правда ли, что рыцари испражнялись в доспехи», «качели – название деталей», «усыпить человека жидкостью на тряпочке в ванной», «сколько стоит проститутка», «анатомия собачьего уха», «лекарства в психиатрической лечебнице», «виды психопатов», «отличия психа, психопата и социопата», «фобия умереть от вил или граблей по-научному», «как взрывается колесо», «как быстро перемалываются пальцы в мясорубке», «можно ли пересадить пальцы от трупа, если их перемололо в мясорубке», и прочее.

И это все довольно весело, пока дело не доходит до реальных поисков. И если речь идет о географических, исторических, культурных и прочих сведениях, то, помимо пользы произведению, получаешь немало удовольствия и практических знаний для реальной жизни. Но когда запрос касается человеческих пороков и запретных тем – тут уже сложнее.

Не каждый писатель готов вбить в поисковую строку что-то вроде: «как отмыть кровь, чтобы ее не нашли следователи», «много ли нужно времени, чтобы утопить или задушить ребенка», «что чувствует маньяк во время изнасилования», «каково на вкус человеческое мясо», «через сколько разлагается труп», «через сколько всплывает труп».

Такие запросы вызывают подозрение и пугают, но ответы на них могут оказаться полезными авторам, пишущим в жанре триллера, ужасов и детектива.