Завр – вождь Яруллов

Однако Лур посмотрел на меня с явным недоумением и переспросил:

– У кого?

– У богов, – не слишком уверенно повторил я, начиная понимать, что в моём ответе что-то не так.

– А это кто? – поинтересовался он.

– Ну… как… те, кто создал эту землю, этот лес, реку. Кто создал нас!

– А, кто нас создал!? – в глазах парнишки мелькнуло понимание, – Ты про предков говоришь?

– Ну, да! – кивнул я, – Про них. Про кого ж ещё? Конечно – про предков!

– А почему ты их так назвал? Богов…

– Не знаю, – пожал я плечами.

Меня уже разбирала лёгкая досада. Надо же было так проколоться! И на чём!? На том, что я до сего момента считал само собой разумеющимся. Кто ж знал, что у неандертальцев понятие «Бог» отсутствует в принципе!?

– Само так получилось, – поспешил я добавить.

– Ты и раньше был не такой, как все, – заметил Лур, – ты мне говорил – сны странные видишь. Летаешь в небе. Я думаю: может с тобой духи предков общаются?

– Может быть, – я пожал плечами.

Меня опять замутило, и я откинулся на спину.

– Плохо-то как, – невольно пробормотал я.

– Я тебе вчера говорил: не лезь на скалу, упадёшь! Ты меня не слушал. Вот и упал! Катился до самого низа! Я знаю, тебе Вая нравится. Только она малая ещё. Не может женой быть. А ты хочешь, чтоб она твоя была!

Я чуть не поперхнулся. Мне самому-то ещё, судя по всему, лет десять-двенадцать. Щегол совсем. Какая жена? Хотя… чёрт его знает, в каком возрасте они тут женятся. Или как это оно здесь называется?

Но, по крайней мере, его слова объяснили мне наличие на моём теле многочисленных и неравномерно расположенных ссадин, синяков и шишек.

Хмуро посмотрев на него, я слегка поднапрягся и «вспомнил».

Точно!

Вчера на Большой Утёс за птичьими яйцами полез. Хотя и знал, что лезть на него рискованно, очень даже запросто можно шею себе свернуть. И, чего уж там, верно Лур говорит, из-за девчонки этой, Ваи – дочки вождя рода нашего, я на тот Утёс полез… Так уж хотелось, чтоб она меня заметила и ловкости моей охотничьей подивилась.

А она хоть и недозревшая ещё для жизни взрослой, а уже и фигурой заметна, и ногами длинными. И голос у неё помягче и позвонче, чем у других, будет. Кажется, слушаешь её и – будто с ручейком лесным разговариваешь.

Короче говоря, положа руку на сердце, можно прямо сказать – нравится она мне. Ну, в смысле, тому пацану, в чьё тело я угодил.

А потому, не зная, как достойно ответить Луру на его справедливый упрёк, я лишь сердито хмыкнул и отвернулся.

Лур посидел некоторое время молча. Потом осторожно тронул меня за плечо.

– Завр, хочешь что-нибудь?

– Пить хочу, – вздохнул я.

– Я принесу, – он вскочил на ноги и кинулся куда-то в сторону.

Не прошло и минуты, как он приволок мешочек, примерно до половины наполненный водой.

При ближайшем рассмотрении это оказался простейший бурдюк, сделанный из шкурки, целиком содранной с заячьей тушки. Все прорези, сделанные при проведении данной хирургической операции, были туго завязаны сухожилиями, как верёвочками. И только из одной лапки торчала деревянная пробка.

Выдернув эту пробку, я сделал несколько жадных глотков. Сухое горло и горящее огнём нутро с радостью приняли прохладную влагу. Казалось, я физически ощущал, как жидкость проникает в мои внутренности, напитывает и оживляет их. У меня вообще возникло ощущение, что ничего более вкусного я в жизни не пил.

– Хорошо, – удовлетворённо выдохнул я, опять откидываясь на спину.

Лур довольно улыбнулся.

Я взглянул на него.

– Я спать хочу…

– Спи, – Лур тут же поднялся на ноги, – я потом приду.

Когда мальчишка отошёл от меня, я заткнул пробку обратно в бурдюк, положил его ближе к стенке и, повернувшись на бок, постарался уснуть.

Признаюсь честно, где-то в глубине души я лелеял надежду, что следующее моё пробуждение случится уже в привычном мне мире. Эта мысль, кстати, не оставляла меня никогда на всём протяжении моего пребывания в теле неандертальца…

Проснулся я ближе к вечеру.

Чуда не случилось. Я лежал всё в той же пещере, и всё на той же самой шкуре. Правда, чувствовал себя в этот раз гораздо лучше. Тело уже не так ломало, голова не кружилась. И только общая слабость в мышцах давала знать о себе.

Полежав немного, я сел. Посидел, оглядываясь по сторонам, и решил пройтись по пещере, познакомиться с ней, так сказать, поближе.

Осторожно поднялся на ноги, постоял, держась за каменный выступ, покачался из стороны в сторону. Вроде – ничего, нормально. Сделал несколько шагов. Ноги пока ещё предательски подрагивали от слабости. Но в целом – всё вполне приемлемо…

Утвердившись на ногах, я отправился в обход пещеры. Надо сказать, что толкало меня к этому не только любопытство познания всего нового, но и вполне конкретная потребность. Дело в том, что за время сна организм успел полностью переработать выпитую воду, и теперь мочевой пузырь довольно настойчиво напоминал мне об этом. Собственно говоря, это и было основной причиной моего пробуждения. Однако, обойдя всю пещеру по кругу, ничего похожего на отхожее место я так и не обнаружил.

В пещере находилось десятка полтора женщин, занятых самыми разными хозяйственными заботами. Ещё была пара покалеченных стариков, один из которых даже лежал, не вставая. Для охоты они уже явно не годились, но продолжали жить среди соплеменников. Это навело меня на мысль, что неандертальцы заботились даже о самых старых членах своего племени.

Кстати, пока я обходил пещеру, никто на меня не обратил ни малейшего внимания.

«Да и с чего бы им беспокоиться о моём присутствии? – подумалось мне, – Я один из них, сын рода».

Мужчин в пещере не было. Вероятнее всего, они ещё с утра ушли на охоту и пока не вернулись.

Детей тоже не было видно, что меня сперва несколько удивило. Но потом я сообразил (точнее – моя вторая половина), что дети, скорее всего, ушли куда-нибудь со Старым Охотником на обучение очередным охотничьим премудростям.

Не обнаружив места, специально выделенного под сортир, я оказался перед выходом из пещеры. Ничего другого мне не оставалось, как только последовать дальше.

Однако выйти из пещеры было не так просто. Впрочем, попытка войти в неё, по здравому размышлению, составляла бы ещё большую проблему.

Дело в том, что сам проход в пещеру был перекрыт тремя или четырьмя стволами деревьев с необломанными ветвями. Деревья эти лежали комлем внутрь пещеры, а ветвями, в нормальном положении торчащими вверх, соответственно – наружу. Получался такой своеобразный ёж-преграда из переплетённых между собой толстых и тонких веток, удерживаемых древесными стволами. Сквозь такой заслон вряд ли смог бы прорваться крупный зверь, скажем – медведь или пещерный лев. Хищник же помельче и сам не рискнёт к людям в пещеру сунуться.

А если и рискнёт, то там ему кирдык и наступит.

Съедят. Соплеменники мои, как я со временем убедился, не брезговали ничем. В пищу шло всё, до чего они только могли дотянуться. Правда, предпочтение всё же отдавали животной пище, в ущерб растительной.

Сбоку от завала оставался узкий проход, который, судя по нескольким крупным веткам, валявшимся неподалёку, на ночь тоже перекрывался. Через него-то я и полез на свет божий.

Осторожно, опасаясь неизвестно чего, я вылез из-под земли на довольно крутой склон горы и осмотрелся.

Сама гора была вполне себе приличных размеров. Склоны – земляные, поросшие травой, а местами – и кустарником. Лишь кое-где из-под земли выглядывали окатые каменные валуны серо-бурого цвета.

Выход из пещеры находился примерно посередине склона и имел перед собой площадку шагов десять в ширину и с плавными скосами по краям.

Рядом со входом отирался молодой охотник, всего-то года на три-четыре старше меня. Вероятно, сегодня его очередь была дневалить у пещеры, пока остальные охотятся.

Маясь от вынужденного безделья, он начертил на земляном склоне контуры не то оленя, не то быка и, «незаметно» подкрадываясь к «жертве» из-за валунов, стремительно выпрыгивал из засады и старался с первого же удара попасть копьём в наиболее уязвимые места животного. Местами этими были либо шея, либо – не прикрытый рёбрами живот. При каждом удачном попадании парень с восторженным кличем подпрыгивал и тряс над головой копьём, зажатым в руках. После чего упражнение повторялось.

Я приветливо кивнул ему и радостно улыбнулся. Охотник, в очередной раз подкрадывавшийся к «добыче», едва кивнул в ответ, не отводя от неё глаз. Поздоровались, одним словом…

Не имея возможности дольше терпеть муки физиологического характера, я заскочил за ближайшие кусты, отложив на время дальнейший осмотр местности. И только решив самую неотложную проблему, я уже гораздо более спокойным шагом вышел из-за кустов и присел на ближайший камешек, имея намерение внимательнее оглядеть окрестности.

Судя по всему, время было летнее. Ну, может – конец весны. За спиной у меня вправо и влево тянулся горный хребет, в котором, собственно, и образовалась наша пещера. Чуть ниже по пологому склону (с полсотни метров), от хребта и до самого горизонта раскинулась огромная долина.

У самого подножия хребта, недалеко от пещеры, стояли несколько жилищ, по своему виду больше всего напоминавшие индейские вигвамы. Составленные пирамидкой жерди высотой в два человеческих роста, связанные вверху полосами кожи и покрытые шкурами. Я знал, что в них отдельными группами жили молодые охотники со своими женщинами и детьми. Знал я так же и то, что среди леса, видневшегося километрах в трёх справа, бежит речушка с очень чистой и холодной горной водой.

И опять память подсказала мне, что вчера мы с Луром договаривались сходить сегодня в этот лес на охоту. А потом неподалёку от нас появилась Вая. И меня понесло на Утёс за птичьими яйцами…

Утёс этот, кстати, торчал из земляного склона хребта одиноким пальцем совсем неподалёку, шагов триста слева от пещеры.

«Ну, ты и дурак! – подумал я об основном владельце своего тела, осмотрев Утёс на расстоянии, – Чего тебя, в самом деле, туда понесло? Вот, мучайся теперь тут…»

Солнце уже клонилось к горизонту, прямо передо мной.

«Значит, пещера наша на западном склоне, – определил я, – а север, соответственно, справа от меня. А Утёс – к югу. Запомним…»

За Утёсом, ещё дальше к югу, на два-три километра, по склону хребта и долине были разбросаны небольшие рощицы и заросли кустов, похожие на плотно сбившиеся отдельные овечьи отары.

И ещё дальше, едва не по самому краю обозреваемого пространства, раскинулся настоящий густой лес, в мареве горячего воздуха тёмной синевой отражавший небесную высь. Сбегая с хребта в долину, он тянулся далеко на запад, и уходил куда-то за кромку горизонта на юге.

Пока я обозревал окрестности, в непосредственной близости от пещеры произошли некоторые изменения. На склоне хребта, справа, показалась группа охотников человек из тридцати, шедших по едва заметной тропинке, протоптанной вдоль склона. Двигались они спокойно, не торопясь. Двое из них несли на плечах срубленный и очищенный от веток ствол молодой осины с крупным оленем, привязанным к нему за ноги. Голова оленя болталась из стороны в сторону, ветвистые рога волочились по земле, а из перерезанного горла понемногу сочилась кровь.

Следом за ними ещё одна пара охотников несла на другом шесте второго оленя. Замыкал сиё торжественное шествие коренастый охотник, тащивший на своих плечах забитого горного козла.

Появление охотничьей партии наш караульный приветствовал радостным возгласом и резким взмахом руки с зажатым в ней копьём. Некоторые из вновь прибывших помахали ему в ответ.

Я сидел и ждал, когда охотники подойдут ближе.

Были среди них и взрослые мужчины, и совсем молодые парни, может быть всего на несколько лет старше меня. Последние, видимо, были из тех, что жили в вигвамах на склоне хребта.

Независимо от возраста, все они были широкоплечими, с сильно развитой мускулатурой торса и рук. А сильные мышцы на ногах говорили о том, что эти люди способны совершать длительные и протяжённые пешие переходы либо делать мощные прыжки. Но сами тела их не были стройными, с зауженной талией, как у моих современников-спортсменов. Скорее тело неандертальцев можно было бы назвать бочкообразным. На подобное определение наводила выпуклая грудная клетка и округлый живот, не обладавший «кубиками» накачанного мышечного «пресса». И это – не смотря на постоянные физические нагрузки и периодические перебои с продовольствием. Короче говоря – «бочонок» – наиболее подходящее описание тела моих сородичей. Причём – независимо от возраста.

Одеты они были в шкуры, скроенные по самым разным фасонам. У кого-то шкуры были просто обёрнуты вокруг бёдер наподобие юбки. Другие перекинули шкуру через плечо, перевязав её в поясе кожаной полоской. Это чем-то напоминало древнегреческие туники. А некоторые, прорезав в середине шкуры дырку, продели в неё голову. Получилось очень похоже на индейские пончо. Только «пончо» эти спускались у них почти до колен и, как ремнём, были подпоясаны полоской шкуры. Были и такие, кто носил и грубо сшитые штаны из шкур животных. Кое-кто из охотников перевязал свои волосы кожаным ремешком, проведя его вокруг лба и затянув узел на затылке.

На ногах у всех были мягкие сапожки с голенищами почти до колен.

В руках они несли по два-три копья с каменными наконечниками. У некоторых висели на ремнях, перекинутых через плечо, сумки, сделанные из шкуры какого-нибудь некрупного животного, вроде зайца или лисицы.

Подойдя к входу в пещеру, они без промедления нырнули внутрь. Лишь один задержался ненадолго. Взглянув на меня, он спросил:

– Чего тут сидишь?

– Так, – неопределённо пожал я плечами, – воздухом дышу…

Он с недоумением посмотрел на меня, зачем-то принюхался и пожал плечами:

– Запахов нет…

– У меня голова болит, – я осторожно потрогал макушку.

Охотник понимающе кивнул.

– Охота была хорошая! Сейчас духам предков жертву принесём. Потом мясо жарить будем. Не сиди долго. Надо мясо есть.

– Шамана нет, – сказал я.

– Придёт, – ответил охотник и скрылся в пещере.

Посидев ещё немного и полюбовавшись зрелищем первобытного заката, я поднялся и вернулся в пещеру, на свою лежанку.

Забитая дичь, ещё не разделанная, лежала прямо на земле неподалёку от костра. Охотники, расположившись по всей пещере, кто где, отдыхали.

Вскоре в пещере появился шаман, вероятно, куда-то отлучавшийся по своим делам.

И тут же всё пришло в движение.

В костёр подбросили больше дров. Несколько охотников по указанию Гукура переложили оленей так, чтобы ему было удобнее с ними работать.

Наконец, возникшая было суета постепенно затихла.

Племя уселось вокруг костра и лежащей тут же добычи.

Шаман встал над оленьей тушей. В руках у него появились две крупные полые кости, которыми он стал ритмично постукивать друг о друга, при этом немного приплясывая и протяжно говоря что-то гортанным речитативом. Пожалуй, в некотором смысле это можно было даже назвать песней. Слова были абсолютно непонятные, из чего я сделал вывод, что был (или есть) ещё некий язык, не знакомый остальным присутствующим. Ну, или мне, по крайней мере…

Между тем, Гукур, медленно двигаясь по дуге от головы к хвосту оленя, продолжал свой танец. Поворачиваясь то влево, то вправо, он дошёл до задних ног оленя, быстро сунул руку в сумку, висящую у него на боку, вытащил оттуда пучок сырой травы и бросил его на край костра. Трава затлела. Потянулся дымок и по пещере поплыл сладковатый запах, знакомый мне ещё со времён службы в Средней Азии…

А Гукур уже двигался в обратном направлении. Дойдя до оленьих рогов, шаман повторил фокус с травой. Запах усилился.

Люди, собравшиеся в пещере, всё более веселели. Начали подвывать вслед шаману и прихлопывать в ладоши. Раздалось несколько радостных возгласов.

Так как я лежал в стороне от костра, позади круга сородичей, то на меня дым травы не действовал. Ну, или – почти не действовал. Короче говоря, я имел возможность спокойно продолжать наблюдение за происходящим.

Тем временем шаман, прекратив свой танец, опустился на колени, начал гладить оленя ладонями и тихонько что-то шептать. Со стороны создавалось полное впечатление, будто он успокаивает животное, старается его усыпить.

Продолжая гладить олений бок и шептать, Гукур достал из сумки заострённый плоский камень и отрезал оленю одно за другим оба уха. Уши он тут же бросил в огонь.

Соплеменники мои отозвались восторженными криками.

Шаман вновь достал из сумки пучок уже знакомой мне травы, вывозил его в крови, натёкшей из горла оленя, и бросил траву вслед за ушами.

Племя вновь отозвалось восторженными криками.

Выждав ещё немного, Гукур несколькими резкими движениями вспорол шкуру на брюхе оленя широким каменным резцом и, погрузив в полость руку, одним движением вывалил внутренности наружу.

И в третий раз племя разразилось приветственными криками.

После этого шаман поднялся с колен и отошёл от вспоротого оленя, выйдя за круг сидящих соплеменников. Видимо, производить шаманский ритуал над вторым оленем и козлом уже не требовалось…

Место шамана тут же занял тот самый охотник, что разговаривал со мной у входа в пещеру. Я к тому времени уже успел вспомнить что это – вождь племени – Ваг.

Встав на колени в том самом месте, где до этого стоял шаман, вождь запустил свою руку внутрь оленя, немного повозился там и одним резким движением выдернул руку обратно. Пальцы его сжимали оленье сердце.

Пробежав глазами по соплеменникам, он остановился на одном из охотников и мотнул головой. Охотник, выделенный среди прочих, в два прыжка оказался перед вождём и, упав на колени, протянул ему сведённые вместе ладони.

Вождь, поощрительно улыбаясь, вложил в протянутые ладони оленье сердце.

Радостно осклабившись, охотник впился зубами прямо в сырое мясо, вызвав этим бурю восторга среди соплеменников.

«Он нанёс оленю последний, смертельный удар» – подсказала мне моя соображалка.

Между тем, вождь держал в руках уже оленью печень, а перед вождём стоял на коленях другой охотник. Получив от вождя в подарок печень, он так же, как и его предыдущий родич, откусил кусок сырого мяса на глазах у всех.

«Самый смелый охотник на сегодняшней охоте» – продолжала комментировать происходящее моя черепушка.

Наконец ритуальная делёжка закончилась. К оленю подсели сразу четыре охотника и принялись споро сдирать с него шкуру и вычищать внутренности из его утробы.

Племя терпеливо ждало.

После того, как шкура была содрана и оттащена в сторону, оленья туша была порублена на несколько крупных кусков. В свою очередь куски эти были насажены на несколько заострённых кольев. И уже сами колья с висящими на них кусками мяса были воткнуты вокруг костра и придавлены камнями таким образом, что мясо, оказавшись над огнём, начало зажариваться.

Оленью голову, после того, как от неё были отделены рога, вождь лично вручил шаману. Так сказать, самому умному в племени – самое полезное для мозга. Мозги оленя…

Кстати, зря смеётесь. До сих пор у многих народов блюдо, приготовленное из мозгов животного, считается изысканнейшим деликатесом. А у некоторых – из мозгов не только животного…

Другого оленя и тушу козла освежевали, выпотрошили и порубили на части тоже достаточно быстро. Развесив мясо над костром, народ принялся ждать, когда же приготовляемое угощение дойдёт до готовности.

Пока мясо жарилось, шкуры были растянуты колышками прямо на земле, а внутренности забитых животных вычищены и отложены в сторону. Туда же сложили лёгкие, почки, желудки и нутряной жир, вынутые из добычи. Этим вторсырьём женщины займутся завтра и сделают из него что-нибудь полезное.

Наконец, когда мясо, по мнению шамана, было уже достаточно прожарено, его начали снимать с огня, и вождь принялся нарезать шипящие куски каменным резцом, раздавая их всем равномерно.

При этом я заметил интересную вещь: за дележом мяса внимательно следила женщина. Она была уже не молода, но зато – очень крупная и с выдающимися женскими формами.

«Мать рода» – тут же подсказала мне память. Имя её – Ана.

Я заметил, что «мать рода» в случаях, когда считала, что делёж продовольствия происходит, с её точки зрения, неправильно, не стесняясь, вмешивалась в процесс и поправляла вождя.

Что ещё более меня удивило, мужчина с ней не спорил и легко соглашался с внесёнными корректировками.

В конце концов, еда была разделена на всех, и племя занялось её поглощением.

Я тоже получил долю. Усевшись на своей постели, я приступил к ужину.

Мясо было прожарено неравномерно. Местами подгорело, а местами – сочилось кровью. Да и без соли вкус его был далеко не самым приятным. Однако выбирать не приходилось. Ел, что досталось.

«Радуйся и этому, – подумалось мне, – мог бы вообще голодным остаться».

Неравномерность поставок продуктов питания и их сравнительная однородность не располагают к привередливости.

В пещере шло элементарное насыщение желудков той пищей, что досталась в руки. Быстро, жадно и в максимально возможном количестве. Кости не просто обгладывались, а тщательно выскабливались осколками камней. Полые кости разбивались каменными рубилами и находившийся в них костный мозг высасывался и вылизывался…

По окончанию трапезы шум постепенно начал стихать. Люди разбредались по своим местам, готовясь к ночлегу.

Та часть моих сородичей, что жили в «вигвамах», ушли к себе. После их ухода проход был заложен ветками. Возле него улеглись, завернувшись в шкуры, двое взрослых охотников.

Пламя в очаге было уменьшено до состояния, чтоб оно только не затухало до самого утра. Возле него расположились двое детей. Сегодняшней ночью следить за костром выпало им.

Остальные жильцы этого своеобразного подземного общежития постепенно засыпали. Лишь кое-где слышны были пыхтение и стоны парочек, страстно занимавшихся улучшением демографической ситуации рода. Звуки эти абсолютно никого не смущали и считались вполне обыденным явлением.

Под эти звуки я и заснул…

Как и предсказывал шаман, в достаточной степени я окреп лишь на третий день. Достаточной для того, чтоб пойти в лес с друзьями и не сгинуть там во время охоты.

За прошедшие два дня Лур навещал меня несколько раз. Дважды с ним подходил ко мне и наш третий товарищ – Кассу. Он был парнем крепким, ростом чуть ниже Лура, но гораздо массивнее меня.

За прошедшие два дня я успел рассмотреть своих соплеменников и сделать некоторые выводы.

Первое, что меня удивило, так это то, что мы были белокожими. Хотя до этого я почему-то считал, что кожа у неандертальцев должна быть темной.

Если быть абсолютно точным, то кожа наша, вследствие постоянного воздействия солнечных лучей, была загорелой. Но в своей основе она, всё же, была белой.

И ещё мы были рыжими. Цвет волос колебался от золотисто-медного до буро-ржавого. Но основой был рыжий.

Что тоже не соответствовало моим прежним представлениям. Для меня более ожидаемым был бы всё же чёрный цвет волос.

Соплеменники мои были коренастыми, с сильно развитой мускулатурой, короткой шеей и крупной головой.

Женщины были несколько тоньше в теле, чем мужчины. Но в целом – не особо отличались. Правда, волосяной покров у них был немного погуще, чем у мужчин. Обычно движения моих сородичей были спокойны и размеренны. Но в случае необходимости делались вдруг резкими, стремительными и очень мощными.

За время моей болезни мать не оставляла меня своим вниманием, то подкармливая какими-нибудь вкусностями, то принося свежую воду для питья. Она, кстати, лучше, чем кто бы то ни было, улавливала мои чувства и мысли. Порой, даже находясь в другом конце пещеры, а то и где-нибудь поблизости за её пределами, она безошибочно приходила ко мне именно в тот момент, когда нужна была больше всего. И всегда безошибочно приносила именно то, чего мне хотелось. И каждый раз я удивлялся её прозорливости…

Только много позже я понял, что подобное общение на уровне чувствования было вполне обычным явлением среди моих соплеменников.

Кто являлся моим отцом, я в эти дни так и не понял. И лишь много позже узнал, что он погиб пару лет назад. Достался в качестве добычи пещерному льву…

Теперь у моей матери был другой мужчина. Немного моложе её и живший в «вигваме». На ночь мать уходила к нему. А я, чтоб не стеснять их там, ночевал в пещере.

Женщин в племени было гораздо больше, чем мужчин. Даже не две к одному, а ещё больше. Происходило это, вероятно, вследствие того, что жизнь мужчин подвергалась гораздо большему риску и опасностям, чем жизнь женщин.

И гибель моего отца была тому наглядным примером.

Вот потому-то взаимоотношения между мужчинами и женщинами были гораздо более свободными, чем это принято в так называемом «цивилизованном обществе». И это при том, что каждый мужчина имел постоянную женщину. Однако данный факт вовсе не был препятствием к тому, чтобы мужчина вполне мог провести акт совокупления и с так называемой свободной женщиной. То есть с женщиной, у которой не было своего постоянного мужчины.