Исцеление травмы измены. Второй шанс для пары

И это то, что невозможно забрать обратно.

Как сиамский близнец, сросшийся с другим в утробе матери и позже разделенный скальпелем хирурга, переживающий измену человек ощущает утрату на телесном уровне. Он чувствует себя так, будто потерял часть своего Я.

Очень часто обманутый партнер чувствует опустошение. Будто бы с изменой исчезла часть его души, его доверия к людям и к миру, его наивности и оптимизма, его детской веры в то, что «все будет хорошо».

Интересно, что словосочетание «быть преданным» имеет два смысла.

1. «Быть преданным» – это значит быть верным.

2. «Быть преданным» – это когда тебя кто-то предал.

Одни и те же слова – и такие разные смыслы. Предательство имеет широкий контекст и всегда связано с разочарованием, нарушением верности, неисполнением обязательств. Оно разрушает мир, выстроенный месяцами и годами отношений. Оно наносит глубокие раны, которые никогда не заживают.

И в начале книги я приведу пример клиентской истории с описанием как состояния всех участников «рокового треугольника», чувств «преданных» и «предавших», так и собственных переживаний и реакций наблюдателя, который, как мы знаем из курса физики, всегда влияет на систему.

Клиентская история. Две замочных скважины

– С ним что-то происходит… С ним явно что-то не то, – уже в который раз тоскливо повторяла Аня.

Речь шла о ее муже. Аня всегда с нежностью и теплом говорила о своем Шуре́ – причем с ударением на последний слог. Редкая в наши дни пара – они учились в одном классе, хорошо помнили вкус школьных котлет и летних походов, слушали одну и ту же музыку и в какой-то период даже носили одинаковые прически. Их родители сидели рядом на родительских собраниях. Их дома находились на одной улице. Когда Аня вспоминала прошлое, возникало ощущение, что мне поручается роль хранителя и свидетеля времени – прошедшего времени, которое ткало свои узоры и ежечасно, ежедневно, ежегодно связывало невидимыми нитями Аню и Шуру́.

Но в последние несколько месяцев связь начала истончаться. Когда Аня рассказывала об этом, я на физическом уровне чувствовала тоску. Именно тоску. У меня сдавливало грудь. Я начинала по-другому дышать: неглубоко и редко. Я чувствовала вину из-за того, что она смотрит на меня – а я будто не могу ей что-то дать или помочь чем-то ощутимым. Я работала с образами, ощущениями – и воспоминаниями. Как из гаррипоттеровского омута памяти, каждую нашу встречу на свет выходили несколько воспоминаний – нежных, трепетных, пахнущих подростковой невинностью, юношеской страстной безапелляционностью, студенческими безумствами. Ее было интересно слушать – и за всю сессию я задавала 2–3 вопроса и делала 2–3 интерпретации. Однако я продолжала ощущать надвигающуюся катастрофу. Мне было сложно понять собственные контрпереносные реакции: это я «резонирую» с Аней или именно так – тоскливо и безнадежно – чувствует себя Шура́? Я несколько раз пыталась встроить свои реакции в интервенцию типа «Похоже, Вы грустите по тому времени, когда были молодыми и беззаботными» или более прямую «Может ли быть так, что Вы сейчас испытываете необъяснимую тоску…» – но Аня делала паузу и продолжала говорить.

В конце концов я смирилась со своей ролью «свидетеля счастливого прошлого». Аня категорически не хотела расспрашивать у мужа о том, что изменилось и почему в их отношениях появилась трещина. Холодок. Остуда. Отдаление. Дистанция.

Я добавляла информацию к генограмме, изредка что-то уточняла. И удерживалась от простого вопроса: «Вы не думаете, что у него есть любовница?» Я понимала, что такой вопрос может разрушить все то светлое, за которым скрывалось НЕЧТО. Нечто странное, необъяснимое, пугающее.

Он начал задерживаться на работе…

Он начал посещать все корпоративы, с которых раньше убегал, как корейский лидер от переговоров с президентом США…

Он стал зависать в компьютере, будто решил создать собственную игру и трудится над ней не покладая рук…

Он стал иногда разговаривать холодным и отстраненным тоном…

Он стал по вечерам прогуливаться в одиночестве…

Он перестал слышать просьбы Ани и детей…

Он начал забывать о своих привычных обязанностях – о том, что он с удовольствием делал много лет…

Он перестал выгуливать собаку…

И все то, что строилось так долго, – уютная квартира, забавные послания друг другу на доске, прогулки с детьми, поездки к родителям, смешные эмодзи и игривые смски – все вдруг исчезло.

И Аня будто осталась одна.

Дети – шумные погодки 16 и 15 лет – жили своей жизнью.

Работа – а у них с мужем было одинаковое образование – приносила удовольствие.

Денег было в достатке.

Лицо и фигура в 39 были смутно определяемыми как «девушка около 30‑ти» – и Бог, и родители постарались, и тренировки по кроссфиту делали свое дело.

Подруги – да.

Близкие отношения – да.

И только в одном месте было непонятно.

Шура́.

До того как прийти ко мне, Аня перебрала известный каждой девушке из Урюпинска набор деактиваторов злой силы.

Сбросила три кило – хотя откуда она их сбросила? Я не видела, как было, но женщины даже перед смертью от анорексии утверждают, что они толстые.

Поменяла гардероб.

Сменила прическу.

Во время недельной командировки мужа привела дом в идеальный порядок – все прутики в гнезде лежат по местам, птенцы в порядке и радуют родителей хорошими оценками.

Впервые постригла собаку – чудную самоедскую лайку превратила в подобие пуделя, типа «от жары», но на самом деле, конечно, от тревоги. Показала фотографию на первой сессии – я почему-то пожалела самоеда.

Прочитала книжку «Размножение в неволе» – немного нового о сексе и отношениях супружеской пары. Хотя название было многообещающим, я при первом чтении (все же профессиональная литература) отключилась на пятой странице, а Аня проштудировала до конца и извлекла несколько полезных идей.

Но ничто из вышеперечисленного набора не помогло – и тогда Аня пришла ко мне. И стала регулярно, два раза в неделю, перелистывать туда-сюда «старый альбом», бережно рассказывая о каждом запечатленном в памяти «снимке» их любви.

Но, судя по всему, становилось только хуже.

Все мои робкие попытки предложить Ане все же поговорить и прояснить отношения с мужем заканчивались ужасом в ее глазах и – после длительной паузы – объяснениями, почему она не хочет об этом знать.

Потому что может узнать что-то такое, что навсегда изменит ее жизнь.

Потому что боится, что ей будет очень больно.

Потому что не хочет ничего менять.

Потому что стыдно… Страшно… Дети… Знакомые…

ЭТО длилось уже 4 месяца – два «до меня» и два «со мной».

Приближалось время летних отпусков. И мы с Аней попрощались почти на месяц – она чуть раньше уезжала в отпуск с мужем и детьми на какие-то дивные острова с солнцем и океаном, я – чуть позже на интенсив с загадочной белорусской погодой и комарами без ГМО. Но с договоренностью – если что-то (она выделила это голосом) – если что-то произойдет, она позвонит мне по Вайберу или Скайпу и мы сможем поработать.

Я хотела хотя бы неделю предаться безделью и написать какую-нибудь фундаментальную статью с дисперсиями, корреляциями и страшными кривыми – но не все клиенты с этим были согласны. Поэтому по-снайперски прицельно «сгрузив» всех на один день, я уже почти начала бездельничать, мысленно желая всем уехавшим в отпуск хорошего отдыха – как вдруг позвонила незнакомая девушка и попросилась ко мне на прием.

Я, находясь в предвкушении приятных дел, самым обольстительным и нежным тоном предложила ей телефоны непотопляемых коллег, которые даже летом никуда не «уплывают» и продолжают принимать все корабли, готовые зайти в их порт. Но она, использовав все красноречие, аргументы, убеждения, просьбы и манипуляции, попросила уделить ей всего 2 часа моего времени. Сдвоенная сессия – и если я откажусь работать с ней дальше, она все поймет. И пойдет к коллегам. И куда угодно. Но ей нужно. Срочно. Сегодня. Как можно быстрее. Только ко мне. И возможно, только один раз.

Любой психолог может написать поэму о тех, кому «срочно нужно». Обычно это люди, которые исцеляются, только получив заветные цифры телефонного номера целителя. Некоторые, особо упорные, звонят. И только 1 % доходит. И я назначила встречу через час – или так, или никак.

Она дошла.

– Я – Яна, – просто сказала она. И начала рассказывать свою нехитрую, в общем-то, историю. Молодая – 27 лет. Работает в крупной компании. Квартира, машина, деньги… Ни детей, ни животных – никого и никогда. Всегда жила только работой. Но вот полгода назад поехала в командировку с коллегами из соседней фирмы – и случился «бздынь» (я потом вспомнила – это из мультика «Монстры на каникулах»). «Бздынь» – или проскочившая искра – была вначале платонической. Переписка в сетях. Обмен мемчиками и интересным контентом. Потом – кофе. Потом – обеды. А потом случилось ВЕЛИКОЕ СОБЫТИЕ. Они стали близки.

– Близки? – переспросила я Яну.

– Да, – чуть смущаясь, ответила она. – Как муж и жена. [«О господи, только этого не хватало, – подумал внутри меня циничный препод «Сексологии и сексопатологии»… – Великое соитие…»]

– Ииии? – задала я свой любимый вопрос.

– И… и… и после этого я сказала ему, что люблю его… А он – что любит меня…

Выдавив эти слова, Яна начала плакать. Тихонько-тихонько, всхлипывая, будто очень смущаясь и одновременно извиняясь… И от ее слез меня вдруг накрыло такой тоской, таким одиночеством…

Я подождала несколько минут, пока Яна плакала то сильнее, то слабее, и когда она посмотрела на меня, я тихо и очень мягко спросила:

– И что?

Хотя, произнося эти слова, я уже знала ответ…

– Он женат, – синхронизируясь с моими мыслями, ответила Яна. – И у него все хорошо с женой. Но он ее не любит.

В этот момент я с интересом взглянула на Яну.

Так как я ничего не сказала и не спросила, Яна продолжила:

– Они с женой очень давно вместе. Еще со школы. У них двое детей, два сына… [«…Не может быть, о господи, ты со мной так не поступишь, ну пожалуйста, в Минске 2 миллиона человек и пара сотен психологов… Смалодушничаю и не буду строить никакую генограмму, сделаю вид, что не нужно знать…»]

И опять синхронно с захлестывающим меня ужасом она назвала имена сыновей – редкие даже для наших широт с Тихонами, Фридрихами, Евлампиями, Елисеями… Это было совпадение с шансом один на миллион – или если считать всех минчан – одним на два миллиона – но она сидела напротив, давно мной предугаданная любовница Шуры́, о которой Аня не желала знать, потому что если не думать – плохое не случится, а я думала – вот она у меня и материализовалась…

Отряхнувшись от мыслей, которые прислало магическое мышление, я лихорадочно поймала остатки разумной мысли «останови процесс – это двойные отношения» и неразумную, но единственно для меня возможную – «ей плохо, и ты же сейчас не выгонишь девочку на улицу» – и продолжила слушать.

Она пришла ко мне просто для того, чтобы рассказать свою историю.

Чтобы исповедаться.

Чтобы понять.

Чтобы оплакать.

Потому что именно в тот момент, когда она мне звонила, жена ее возлюбленного – она назвала его Аликс, именно с «и» посредине, с тщательным выговариванием всех букофф… именно тогда жена обо всем узнала. Аликс рассказал ей, что любит другую – ее, Яну, и жена – которая все это время знала – не знала – не хотела знать – она вычислила Яну на FB со скоростью неперехватываемой ядерной боеголовки и позвонила ей с каких-то безумно далеких островов.

Яна была готова ко всему – к сарказму, агрессии, упрекам, обвинениям – в общем, к страшному цунами, которое обрушится на ее голову, когда жена обо всем узнает. Она продумывала разные ответы – от язвительного «что же Вы его не удержали» до патетического «он любит только меня, а с Вами лишь из-за детей» – но не была готова к тому, что произошло. Она подняла трубку, сказала: «Слушаю Вас» и в ответ услышала: «Это Аня, жена Александра». Почувствовав толчок – выброс адреналина? повышение давления? – Яна набрала в легкие воздуха – и так и замерла. Потому что Аня на другом конце трубки начала плакать. Плакать так жалостно, так по-детски, так нелепо, в голос, что Яне ничего не оставалось, как слушать этот весьма дорогой по цене роуминга белорусского оператора неутихающий плач… Минута, три, пять… Яна включила громкую связь, не зная, что делать: повесить трубку, что-то сказать, переспросить… Но это были минуты, когда в мире не существовало никого – только жена, любовница и маленькая точка – не Шура́ и не Аликс, а отчужденный от всех Александр – тот, кто уже принес боль одной женщине и неотвратимо наносил удар второй.

Этот плач изменил все. Яна пережила какое-то измененное состояние – обрывки мыслей и странные черно-белые кадры. Вот мама оставляет ее в детском саду – и Яну захлестывает тяжелый, темный ужас. «Мамочка, не уходи», – умоляет, кричит, захлебываясь в этом крике двухлетняя девочка, цепляясь за ее колени – но мама уходит. Вот папа кричит на кухне на маму, а потом собирает вещи, отшвыривает рыдающую маму и вторящую ей Яну – и уходит. Вот ее первый парень, которого она любила без ума, которому писала письма по старинке на бумаге и отправляла по почте, с которым встречалась долгих и счастливых четыре года, пишет – не говорит лично, а просто пишет SMS: «Извини, ты слишком хороша для меня» – и уходит к ее однокурснице… Вся выплаканнная и невыплаканная боль Яны, все предательства, все одиночество, все, что было, – это в один момент вдруг объединяет ее с Аней, и она понимает, что они – не соперницы и не враги. Они сестры, подруги по несчастью, и просто так вышло, что Аня когда-то, а Яна потом полюбила Александра, а он – ну а что он, у него тоже хватало в жизни боли и предательства…

И когда Аня наконец смогла говорить – сорванным голосом, с болью, с надрывом, но все равно обессиленно – она лишь просила: «Пожалуйста, не разрушай мою семью… Пожалуйста… Я так его люблю… Я тебя прошу…»

Если бы она кричала, обзывала Яну, желала ей смерти и прочих трансформаций – та могла бы остаться сильной и отстаивать свою любовь и свое право на этого мужчину, потому что ведь мужчина – не животное, его никто не клеймит, и он свободен, и может выбирать, и выбирал ее, Яну – но ее слезы разрушили все иллюзии. Она, Яна, так не могла. Нет. Она помнила, как много раз ей было больно, и пока Аня оставалась далекой, деловой, холодной, красивой, успешной женщиной – она могла спокойно брать или красть это счастье – быть с Аликсом, мечтать о браке, семье и детях, о маленьком домике на Браславских озерах, куда бы они могли уезжать и прятаться от всех, о завтраках вместе, о сериалах, которые так уютно смотреть в дождливую погоду, о пустяках и о важном… Но Аня стала такой же, как она, – живой, страдающей, осязаемой – будто она смотрела в зеркало. И Яна сказала только одно слово: «Хорошо». И повесила трубку.

И пришла ко мне…

В этот момент я тоже вернулась в реальность. Потому что за эти полчаса случилось слишком много, но я лишь сказала:

– Мне жаль… – и добавила: – К сожалению, я не смогу с Вами работать, потому что я тоже вовлечена в эту историю.

– Я знаю, – ответила Яна.

Увидев на моем лице искреннее недоумение, Яна невесело улыбнулась и сказала:

– Когда Аликс рассказал обо всем жене, она позвонила мне, а я почти сразу – Вам. И когда мы уже договорились, Аликс набрал меня. Я сказала, что разрываюсь, что не смогу причинить такую боль его жене и что иду к психологу. Он спросил, к кому, я назвала Вашу фамилию, а он с ужасом сказал, что Вы – терапевт его жены.

– Тогда почему Вы не перезвонили и не отказались от встречи со мной?

– Я решила, что это судьба. Мы ведь все математики – и я, и Аликс, и Аня… Какова была вероятность позвонить именно Вам? Значит, это не просто случайность. Пока я ехала к Вам, я поняла: Вы нужны мне для того, чтобы передать Ане: я исчезаю из их жизни. Я сама так решила, хотя мне сейчас просто ужасно… Но так будет правильно…

Наш первый час подходил к концу, и я смогла спокойно проговорить с Яной то, что нам нужно остановиться, и предложить ей обратиться к проверенной коллеге. Мне так не хотелось ее отпускать, бросать – но я понимала, что треугольник замкнулся, что это – повторение реальной жизненной ситуации. И там Александр выбирал между Аней, которая пришла раньше, и Яной, которая появилась в жизни значительно позже – и по итогу, похоже, остается с женой. И тут я – выбор без выбора – остаюсь терапевтом Ани и не могу взять в терапию Яну… И вновь я почувствовала грусть, необъяснимую, как затяжной осенний дождь. Я не отказывала человеку в помощи – и одновременно отказывала. Но так было правильно…

– Так будет правильно, – синхронно с моими мыслями произнесла Яна.

Через несколько минут телефон коллеги был записан, я при Яне позвонила ей и предупредила, наша встреча подошла к концу. И уже обувшись и почти выйдя за дверь, Яна посмотрела на меня пристально и спокойно и сказала:

– Просто скажите ей – я этого не хотела. И я ее очень, очень, очень понимаю. И еще… Пусть знает… Я – не плохая… Я не знала, что он женат. Поэтому все так и вышло. Но я никого не виню…

Она повернулась и пошла к выходу, и я видела, что она вытирает слезы.

А когда я вернулась в кабинет, я увидела, что у меня в Вайбере 15 пропущенных вызовов от Ани. Я написала ей, она мне перезвонила. Я еще раз выслушала историю, а потом сказала, что Яна приходила ко мне и больше не побеспокоит ее семью.

Мы какое-то время работали по Скайпу, а потом опять смогли увидеться «вживую». Аня старательно избегала упоминаний о Яне: «она», «этот случай», «эти обстоятельства». Похоже, ее защиты работали, она активно перерабатывала травму, используя отрицание (этого не было) и вытеснение (не помню…). С Шурóй все было непросто – какое-то время он метался, говорил, что любит Яну и хочет к ней уйти, но, вернувшись в Минск, как-то успокоился, сник, пошел к врачу, попил антидепрессантов и сейчас потихоньку «возвращается».

Начал гулять с собакой…

Спорит с сыновьями и дразнит их, как прежде…

Стал ездить с Аней на дачу…

Иногда ее обнимает…

У них наконец случился секс – не такой, как раньше, но какой-то очень нежный…

Но что он, похоже, все еще любит ту, другую, хотя очень старается ее забыть…

Прошло еще полгода. Аня успокоилась, опять начала много работать, но продолжает контролировать мужа и держит его очень крепко – в объятиях, в делах, в разговорах. Несколько новых нитей в их отношениях – предательство, пережитая каждым боль, страх утраты – как ни странно, еще больше привязали Аню к мужу. Она несколько раз просилась на супружескую терапию, или чтобы он пришел один, – но я отказывалась. У меня возникали совершенно рациональные и совершенно иррациональные объяснения, почему нет. Но самой дурацкой идеей, которая меня держала крепче всего, была идея о том, что со мной он будет говорить о Яне. Я видела ее, я говорила с ней, он знает об этом от Ани… И я могу нечаянно о ней напомнить – такой искренней, честной, такой хрупкой и мужественной, такой любящей и так сильно обманутой – хотя вряд ли он когда-нибудь ее забудет…

Я ничего не знаю про Яну. Как парусник, она легко скользнула и исчезла где-то в дымке. Я не знаю, дошла ли она до коллеги, какую цену ей пришлось заплатить за отказ от любви, какие раны остались в ее душе. Я сочувствую и Ане, и Яне.

А еще иногда я думаю об Александре – о человеке, которого я никогда не увижу. О том, как ему живется с Аней – близкой, родной, немножко всезнайкой, немножко избегайкой, но очень надежной, честной, искренней и верной. Думаю, непросто – как любому из нас непросто рядом с очень родным, очень близким, очень глубоко «проросшим» в тебя человеком, который иногда знает тебя лучше, чем ты сам, и чувствует, что с тобой, еще до того, как ты сам это почувствовал… И как иногда слияние-идентификация вдруг начинает меняться на дифференциацию, как прилив сменяется отливом. Иногда это проживается легко и незаметно: отдаление – приближение, отдаление – приближение… Словно вдох и выдох. А иногда ты вдруг начинаешь отдаляться, все дальше и дальше от родного дома, и тебе, как астероиду, хочется улететь за пределы своей системы, и только мощные силы гравитации, притяжения «своей» планеты способны вернуть тебя на привычную траекторию… Но все равно ты иногда смотришь на далекие и незнакомые звезды…

Александр для меня оставался частью истории. Я и правда не знала, что было с ним глубоко внутри – хотя, по словам Анны, он тоже очень страдал. Я не знаю, раскаялся ли он – Анна старательно избегала любых упоминаний о Яне. Похоже, она твердо усвоила, что изображение сигарет на антитабачной рекламе все равно ведет к воспоминаниям о процессе курения. А Александр как-то справлялся сам. Плакал ли он? Вспоминал ли он Яну? Сожалел ли он о тех четырех месяцах, которые были в его жизни? Сожалел ли о том, что остался с Аней? Что не ушел от нее? Я не знаю.

Однажды, вспомнив эту историю, я почему-то включила две старые песни Игоря Талькова… Хрипловатый, низкий и негромкий голос вдруг всколыхнул такой пласт боли, что слезы навернулись на глаза… Я вдруг поняла, что мужчине может быть очень, очень плохо. И он может переживать так же тонко и глубоко, как женщина – и свое предательство, и невозможность уйти, и боль от потери любимого человека. Он пел. Я плакала. Я переслушала эти две песни раз десять, пока меня отпустило. До этого я, «вступив в сговор» с Аней, будто бы выносила за скобки Александра. Яна тоже предпочла защитить свою любовь, убрав его с «линии огня» и замечая только боль Анны. И я вдруг опять увидела эту картину – мужчина, который держит за руку одну женщину – свою жену – и смотрит вдаль, вслед другой, уходящей женщине. Женщине, которая забрала часть его души, и неизвестно, когда он теперь оправится…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.