Зверь выходит из вод

Привычно ведомый открывающимися панелями, истопник направлялся по зигзагам безмолвных проходов. Добрался до гулкого холла. Невозмутимый цербер появился откуда-то сбоку, приноровился сопровождать.

– Снова ты, пес, – беззлобно заметил истопник.

В посеревших, безликих стенах холла имелось множество панелей. К одной из них и вела тропа – подсвеченные напольные плиты показывали направление.

Истопник и цербер оказались в большом кабинете, посреди которого отблескивала пластиком капсула Асклепия, многофункционального устройства по диагностике и лечению ряда заболеваний и патологий.

Истопник уселся на стул, огляделся. Помимо Асклепия, смотреть было особо не на что. Комната в мягком белесом свечении выглядела стерильно, запустело. Но важнее всего – в ней даже не чувствовалось намека на пыль. Можно было позволить себе вдохнуть. Воздух отдавал свежестью, легкостью, простором. И по периметру отсутствовали кадки с растениями.

Створки разъехались, и в кабинет шумно влетел доктор. Полы расстегнутого халата развевались, будто шторы на сквозняке. Ощущалось, что он надел его секунду назад.

– Так-с! – возбужденно крикнул доктор. – Пациент прибыл! Здрасьте-здрасьте! Быстренько приступаем к делу.

Истопник устало кивнул. Доктор Тартара кардинально отличался от Фекалия. Это был подтянутый, худощавый, несколько дерганый паренек. На впалощеком, скуластом лице непривычно смотрелась бледнота. Нескромно пузырились темные мешки под глазами.

Но что было и вовсе незаурядным, так это волосы. Их у доктора было много. Густая копна черных волос красовалась на резвой, шальной голове. Это привлекало взор, отвлекало от прочего, казалось даже каким-то диковинным и несуразным. Казалось непростительным атавизмом, где все в мире может сгореть, истлеть, превратиться в пепел. Кроме того, доктор постоянно поправлял копну, зачесывал назад, снимал падающие на глаза пряди. А глаза его лихорадочно блестели, будто он вот-вот готов сорваться на плач.

Доктор метался вокруг Асклепия, подскакивал к рабочему столу, резко шуровал пальцем по монитору, что-то мычал, снова подрывался. Он никак не мог найти себе места.

Истопник вдруг подумал, что если его облачить в гидрокомбинезон – доктор станет похож на новичка.

Стремительно рухнув на кресло у пульта управления Асклепием, доктор громко шмыгнул носом. Задумчиво завис. Затем, сложив руки замком на животе, а большими пальцами вертя круги, доктор уставился на истопника. На его лице появилась легкая улыбка.

– Что ж, рассказывай, как там наверху дела, – проговорил быстро и невнятно. Затеребил ногой.

– В раю и то хуже.

– Уверен? – хмыкнул.

– А ты сгоняй, проверь.

– Как-нибудь потом, – засмеялся доктор. Он был настроен очень миролюбиво.

Истопник заметил прозрачную каплю под его носом. Указал, показывая на нос.

Доктор без тени смущения вытерся рукавом и еще громче засмеялся.

– Так-с, а что со здоровьем-то? – весело продолжил.

– Здоровье как у коня, – сухо ответил истопник.

– Какого еще – коня? – сморщился от удивления доктор.

– Обычного такого. Коня.

– Ладно, с конем разберемся, – заверил доктор. – Так что от меня нужно?

– Ничего, – пожал плечами истопник. – Разве что папироску бы стрельнул.

– Нет у меня никакой папироски стрелять, – добродушно сказал доктор. – Вообще не понимаю, о чем речь. Я просто помочь хочу.

– А я жить по-человечески хочу.

– По-человечески? – воспрянул доктор. – Вот на Марсе и заживем!

– Неужели? – иронично заметил истопник. – И когда же?

– Ну, точно не завтра.

– О, в этом я более чем уверен.

– Но, даст бог, в скором времени.

– Любопытно. Даст бог, говоришь. Оказывается, на Марсе тоже есть бог?

– Человек несет бога в себе, – назидательно поднял палец доктор.

– Выходит, человек – переносчик бога? Как паразита какого-то?

– Ну, я склонен предполагать, что бог – это скорее как один из внутренних органов человека.

– И где он там? Возле печени? Под селезенкой?

– Не знаю. Его так просто не найти, нужен особый глаз, – доктор вдруг спохватился, подскочил. – Давай бегом в Асклепий, посмотрим, что с тобой не так.

– Тут тоже особый глаз нужен.

– Давай-давай, не будем тянуть, – приглашающе сказал доктор. Истопник так бы и сидел, но тут цербер сдавил локоть и потащил к капсуле.

Доктор засуетился и размашисто застучал по сенсору. Асклепий заурчал, подсветился, крышка капсулы медленно отъезжала.

– Залезай, требухи твои проверим, – махнул в сторону аппарата. И тут внезапно, истопник аж пригнулся, со стен мощно взорвалась музыка.

– А, как тебе такое? – заорал довольный доктор. – Тема бомбическая!

Истопник, растерянно озираясь, снял гидрокомбинезон и, подгоняемый цербером, полез в капсулу. Доктор тем временем трясся под музыку, угловато покачивая распатланной головой.

Оказавшись в капсуле, истопник ощутил окутывающее жидкое тепло. Крышка закрылась. Музыка зазвучала приглушенней. Доктор стоял у пульта, нажимал кнопки. Дребезжал Асклепий. Грохнув по крышке, доктор показал, что нужно закрыть глаза.

Истопник чувствовал, как работали, анализировали, возились вокруг всевозможные приспособления и датчики. Он был обездвижен, материал, на котором он лежал, затопил и сковал тело. Иногда на кожу точечно действовала заморозка, затем легкое, едва уловимое покалывание.

Диагностика продолжалась. Истопник унял тревогу, постепенно начал проваливаться в дрему, как вдруг удар костяшки по крышке заставил его вздрогнуть и очнуться.

Музыка стихла. Доктор бодро скакал вокруг капсулы.

– Все, вылезай! Хватит дрыхнуть.

Неуклюже спустившись с капсулы, истопник разбился в лающем кашле.

– Ах вот ты какой голосистый, – заметил доктор. – Теперь все на своих местах.

– И что видно?

– Жить будешь, – улыбнулся доктор, наблюдая, как одевался истопник.

– Долго и счастливо?

– Скорее что-то одно, – взметнув халатом, взвинченный доктор дернулся к панели, поводил по экрану. – Итак, наш букет. Хроническая обструкция легких. Эмфизема. Пневмокониоз. Стандартный набор. Приятного мало, разумеется, но это логическое следствие состава воздуха, которым приходится дышать.

– Тебе тоже приходится? – поинтересовался истопник.

– Это, кстати, из хорошего, – занято продолжал доктор. – А из плохого вот что. В нижней доли правого легкого обнаружилось ядрышко. С грецкий орех уже. Такие дела.

Замолчал, на секунду взглянул на истопника. Затем простодушно добавил:

– Не переживай. Метастазов пока что нет.

Опухоль. Ядрышко. Что ж, это было ожидаемо. Он знал, что к этому все и шло. Лишь вопрос времени.

Впрочем, бывало гораздо хуже. Или это и есть – хуже?

– И долго мне осталось?

– Чикнем ее – и будешь как новенький, – заверил доктор.

– А если не чикнем?

– Ну, месяц, думаю, протянешь. Хотя, если пойдут метастазы – то меньше.

Месяц. Меньше. Мир сузился до размеров грецкого ореха.

– Ладно, – прохрипел и тут же прочистил горло истопник. – Давай чикать тогда.

Доктор рухнул в кресло, очень озабоченно понажимал кнопки. Вдруг повернулся и извиняющимся манером развел руками.

– Тут такое дело. Сегодня уже не выйдет.

– Пожить не выйдет?

– Нет, чикнуть, – засмеялся. – Не то чтобы мне лень, хотя и это тоже, признаюсь, но сегодня очень важное мероприятие. И я ну никак не могу его пропустить. Возиться с тобой придется около часа, а мне уже бежать надо. Прости, конечно… Я не виноват, что Хирон выбрал именно меня на сегодня! – выпалил и замялся. – Потерпи, а? Денек-второй. Не помрешь, точняк. Потом быстренько тебя покромсаем, подлатаем, летать будешь. Ладно?

Потерпеть с раком груди. Денек-второй. А завтра в полдень мятеж – и потерпеть придется дольше. Потерпеть придется месяц. Или меньше.

Все не так. Все складывалось не так. Нужно было остаться в конуре и ковырять лезвием рисунок.

– О, давай поступим так, – доктор радостно воскликнул, затем деловито забарабанил по экрану. – Скину тебе пару часов, а то что я – изверг что ли? Вот и готово. Вместо шести часов работаешь теперь четыре. В благодарность за молчание. Не выдашь же?

Истопник угрюмо отвернулся и посмотрел на цербера.

– Кому выдам? – мрачно спросил. – Ему, может?

– Ну, ему как-то не особо интересна наша канитель, – заверил рассеяно доктор, продолжая набивать. – Ты проверь лучше на всякий случай циферблат.

В тупом равнодушии истопник глянул на циферблат. Черный сегмент сократился. Теперь и вправду отправка значилась не в полдень, а в два часа пополудни. Это как раз в разгар планируемого бунта.

Истопник не поспевал за событиями. Вихрь мыслей пронесся в голове. Не успевал. Плохо это или хорошо, он не мог понять. Вздохнуть облегченно или отчаянно. Быть может – просить оставить как есть. Не вызовет ли это подозрение, ибо неслыханно и дико – просить вернуть обратно два лопато-часа. Он мог тем самым поставить под удар секретность и полную неожиданность затеи работяг.

Лучше смолчать. Кто знает, когда прибудет танкер, когда его разгрузят, когда вскроют ящики с оружием. И как пойдет дальше. Возможно, он даже успевал.

Отъехала панель – девушка в изящном халатике несла полный жидкости сосуд. Такая же бледная, с пресным, отчужденным выражением лица. Короткий халатик едва прикрывал точеные ножки, невразумительно скрывал выпирающую грудь.

С дерзким каблучным цокотом подошла к доктору и вручила сосуд.

– Так-с, – сказал доктор, развинчивая крышечку сосуда. – Открой клапан, зальем в отсек лекарство. Делай по два глотка, каждые несколько часов. Вкус, наверно, не из божественных, но вам там и «акацию» приходится глушить, так что потерпишь. Зато кашлять перестанешь!

Держа горделивую осанку, девушка зацокала прочь. Истопник машинально провел ее долгим, немигающим взглядом.

В наступившей тишине доктор с плотоядной ухмылкой наблюдал за истопником.

– Так-с, – протянул довольно. – Ну, давай, проси.

– О чем же? – огрызнулся истопник.

– Ты знаешь, о чем. Просто попроси.

– Хватит издеваться. Я напичкан «акацией» по самые гланды.

– Да, есть такое, – подмигнул заговорщицки. – Но какой я буду доктор, если не помогу страждущему?

С ужимками ополоумевшего фокусника он достал из кармана штанов маленький футляр. Со щелчком открыл. Взял что-то и подошел к истопнику.

– На, хлопни, – дернул навстречу ладонью. На ней лежали таблетки. – Сразу три. Подействует быстрее и мощнее. И водой запей. У тебя же есть вода? Или бухло одно?

– Всего понемножку.

– От бухла тебя понесет не по-детски.

Истопник взял таблетки и вкинул в рот.

– Отлично же, – засмеялся доктор. – Совсем скоро ты почувствуешь себя мужиком и захочешь проткнуть чье-нибудь тело. Осталось тебе его предоставить.

В это время доктор подорвался к панели и приглашающе махнул рукой, вынуждая цербера взяться за истопника.

12

Истопник и доктор ехали в просторном лифте. Сбоку от истопника стоял цербер.

– На само мероприятие тебя приводить не буду, – сказал доктор. – Сам понимаешь, немного не впишешься. А вот в гнездышко заведу. Там уже и разберемся.

Гнездышко, как назвал его доктор, оказалось комнатой, раза в три больше за ту конуру, где жил истопник. И оказалось полной ее противоположностью. Бросалось в глаза обилие мягкой мебели, засилье предметов и элементов декора. На стенах висели картины, на полках стояли скульптурки, пластиковые безделушки и металлические побрякушки. Комната производила впечатление хоть и упорядоченно растасованного, но захламленного музея. Большущий диван с разбросом подушек, кресла, ковры. Кадки с экзотическими растениями одиноко ютились по углам. На утлом столике высилась горка белого порошка. Рядом была неглубокая пиала с множеством разноцветных пилюль.

Источником света служили свечи, замкнутые в замысловатых стеклянных абажурах, свисающих со сводчатого потолка.

– Так-с, – деловито распоряжался доктор. – Тут ты сможешь расслабиться. Располагайся поудобней, привыкай к обстановке. Здесь тебя никто не потревожит. Вот только приведу тебе компанию. Кстати, особые пожелания будут? Брюнетки, блондинки, рыжие? Есть на любой вкус. Китаянки, мулатки, славянки.

– Только чтоб не лысая.

– Понимаю, – засмеялся доктор. – Но все же? Чтоб с сиськами огромными? Или, может, двухметровую хочешь?

– Полностью полагаюсь на твой вкус.

– Что ж, принято, – подмигнул. – Девочка будет высший класс, не переживай.

– Чего бы мне переживать, – иронично сказал истопник. – С раком-то легких.

Доктор огорченно скривился. Быстро отошел в сторону, раздвинул занавески, и там оказалось широкое – во всю стену – панорамное окно. Яркие белесые блики мгновенно запрыгали по комнате, заиграли на интерьере, замельтешили по мебели и безликому церберу.

Истопник с интересом подошел ближе. Перед ним, внизу, будто в широком колодце, развернулась округлая площадка. Сотни людей, на миг выдернутых из тьмы лучами света, дергали конечностями и головами. Занятые, отрешенные, они словно выполняли свой личный долг. Ни единого звука не доходило до гнездышка – и танцующие производили странное, нелепое впечатление. Разорванные движения, замирающие вспышки. По окружности, на уровне глаз, вырисовывались смутные очертания квадратов – остальных гнездышек, где уединялись хрущи.

Доктор лихо скинул халат, скомкал и бросил возле кадки, зацепив растение с тонкими, палочковидными стебельками, отчего те закивали. Сгорбился над столиком, закопошился, затем натужно вдохнул.

– Оххх!

Резко выпрямился и, очумелый, ударил себя ребром ладони в щеку. Встряхнулся, оправился.

– Ладно, скоро буду! – невнятно взглянул на истопника. – Угощайся вот. И, главное, от счастья не умри.

Доктор стремительно скрылся за отъехавшей панелью. На секунду громыхающая музыка болезненно вонзилась в уши, и тут же, будто отсеченная, смолкла.

Истопник огляделся. Комната-гнездышко была полна вещей. Полна хорошо горящего мусора. А ведь когда-то люди заполняли свои жилища подобными штуками – то ли создавая видимость уюта, то ли пытаясь восполнить внутреннюю пустоту. Возможно, для прошлых поколений это считалось признаком индивидуальности или отменного вкуса.

Здесь, в среде хрущей, еще культивировались пережитки прошлого. Еще жили вчерашним днем. Еще цеплялись за то, что не вернуть.

А кочегары, те работяги, как и он, могли мыслить отныне лишь категориями горения и тления. Они уже перестали быть людьми. В раскрепощенной тяге к уничтожению, закрепленном рефлексе махания лопатой он и тысячи ему подобных – уже лишь бессознательные, примитивные инструменты для выживания вида.

Вместо панорамного окна, вспыхивающего кляксами света, перед ним вдруг открылся скат Печи. Он представил, как бережно снимает картину и вбрасывает ее в огонь. Как, перехватив стилизованную бронзовую статуэтку, с размаху швыряет ее туда же, в жерло огня. Как медленно и нехотя сползает, воспламеняясь, диван. И как вспыхивает горка порошка.

Волнение, а с ним и уныние нарастало. Пытаясь вдохнуть побольше очищенно воздуха, он снова закашлялся. Потирая наждачные руки, присел на краешек дивана. Добротно отпил из отсека, где хранился алкоголь.

Да, «акация», будучи мощнейшим химическим препаратом, вызывала хронический упадок сексуальной энергии. Подавляла половое влечение. Истопник давно смирился с побочным эффектом, полагая, что это необходимое лишение ради блага и целостности организма. Но сейчас, когда начали действовать таблетки, когда барская подачка местного, от которой он просто не мог отказаться, возымела смысл – он уже был бессилен избавиться от наваждения, от женских бедер, едва прикрытых халатиком.

Он чувствовал нарастающее возбуждение – тревожное, снедающее. Чувствовал болезненное копошение в паху, твердеющий член пронизывало болью от воткнутого мочеотводящего катетера.

Панель внезапно отъехала. Он вздрогнул, нервно подскочил. С шумом и хохотом, едва заглушая музыку, внутрь ввалился доктор. Он вальяжно обнимал за талию двух девушек.

Истопник сглотнул и воровато забегал глазами. Наряд у девушек был предельно вызывающ – короткое платьице у брюнетки с вьющимися локонами, и шорты у коротко стриженной блондинки.

Красивые, беспечные, пьяные, они развязно уставились на истопника. И в следующую секунду дружно расхохотались.

– Так-с, барышни, знакомьтесь! – галантно раскланялся доктор. – Перед вами житель Парнаса, кочегар Печи. Десять минут назад он был моим пациентом, а сейчас является гостем. Потому, как говорится, прошу любить и жаловать.

Подтолкнутые, мутноглазые девушки кое-как продефилировали, качая бедрами, и неуклюже плюхнулись на диван. Потянули за руки истопника, усадив его по обе стороны от себя.

– Как тебе барышни? – с живейшим интересом спросил доктор. – Конфетки же! Осилишь, а?

Истопник замялся, не зная, что ответить. Ему вдруг сильно захотелось домой, к лезвию, пыли и под теплые струи океанской воды.

– Это тебе не лопатой махать! – воскликнул доктор.

– Но если хочешь, я буду твоей лопатой, – игриво заявила блондинка. И утробно захохотала.

– Ты чего это? Язык проглотил? – обиделся доктор. – Признавайся, пойдет? Можешь говорить, что хочешь. Девочки накачаны под завязку. Им сейчас вообще кажется, что ты не человек, а последний в мире орангутанг. Так что прекращай стесняшку строить.

Брюнетка улыбнулась, обнажив десна, и демонстративно погладила свое верхнее, переброшенное через ногу бедро. Броско накрашенная, она выглядела гораздо старше своих лет, хотя была еще совсем юной. Блондинка же, заметив горку порошка, навострилась. Шатаясь, склонилась над столиком, отчего шорты затопорщились, и мелькнула ткань черных кружевных трусиков.

Помедлив, истопник кивнул в сторону блондинки.

– Одну? – разочарованно уставился доктор.

Еще раз кивнул, сглотнул. Крепко сжал пресс, подавляя кашель.

– Слабак, – отчеканил доктор. – С двумя гораздо круче. Ну да ладно, дело твое. Мы пойдем тогда.

Грубо придушив брюнетку, та едва успела поставить ноги на пол, увел ее к выходу.

– Давай, развлекайся. Только без шуточек, – мельком зыркнул на цербера. – Зайду позже, проверю, не забился ли ты от страха под диван.

Ничего не замечая вокруг, блондинка вдруг ахнула и запрокинул голову. Прижала пальцы к носу, улавливая хлынувшую кровь.

– Я так и знала, что переборщу, – прогундосила расстроенным голосом. Обернулась, облизнула окровавленную ладонь. – О, мы одни. Правильно, я красивая, а та страшила. Молодец.

Достала из напольного контейнера бутылку. Небрежно выплеснула содержимое в стакан, выпила. На столе остались мелкие лужицы. Истопник приблизился. Взял в руки бутылку. Стекло. Холодное стекло, запотевшее и твердое. Плохое топливо. Еще и жидкость внутри. Живительная, прохладная, прямо из контейнера. Холодильника, скорее всего. Он прижал к щеке бутылку. Ощутил неслыханное леденящее жжение.

Рывками шмыгая носом, блондинка добрела до дивана, взобралась, проползла на четвереньках на середину. Оставляя за собой следы из капель крови. Наконец улеглась, перевернулась на спину. Сняла шорты, майку. Все это побросала. Приподняв голову, выжидающе посмотрела на истопника.

– Чего вылупился, плешак? – дерзко выпалила. – Трахать меня вообще собираешься? Или тебя пеплом обсыпать для разогрева?

Истопника передернуло. Тихо прокашлявшись, он снял гидрокомбинезон. Блондинка внимательно наблюдала, стуча коленями.

– Ну и мачо. В мясорубке побывал? – спросила брезгливо.

– Это рубцы от ожогов.

– Не надо только на жалость давить, ладно?

Освободившись от гидрокомбинезона, выудив из уретры трубку, истопник тут же ощутил облегчение и вместе с тем каменную эрекцию.

В это время, вздохнув, блондинка равнодушно и покорно раздвинула ноги.

13

Распаренный, в изнеможении, истопник откинулся в сторону. Дыхание было тяжелым и прерывистым. Но кашлять не хотелось.

Блондинка тихо постанывала.

–Ты же печник, да? – спросила пересохшими губами.

– Он самый.

– Трахаешься, как животное. Лысый, засушенный. По всем описаниям печник. И как я сразу не догадалась.

Истопник потянулся за гидрокомбинезоном, что валялся на ковре. Выбрал отсек с водой, приложился к трубочке.

Блондинка, довольно и музыкально зевая, продолжала:

– Девочки рассказывают, что иногда их подкладывают под печников. Вот уж не думала, что и мне подфартит, – болезненно вздохнула. – Ох, теперь ноги неделю сходиться не будут. Ты меня прямо разорвал пополам.

– Сожалею.

– А вы все там без волос?

– Да, так проще.

– Это потому, что вы мудрые, – хихикнула блондинка. – И за мудрость вам бог лба прибавил.

– А от легких отбавил, – небрежно заметил истопник.

Утолив жажду, распластался на диване. Ощущать мягкость было невероятно приятно, тело будто теряло опору и контакт с реальностью – с твердой почвой горы, каменистым, устланным пылью, полом.

– Я вся мокрая, надо в душ сходить, – раздраженно сказала блондинка, приподнимаясь на локтях. Взглянула на истопника, приблизилась с подозрением, повела носом.

– А ты даже не вспотел, – удивилась. – Ты что, жалел меня?

– Было похоже?

– Было похоже, что ты собрался меня убить.

– Я просто не могу потеть.

– Бедняжка, – безразлично зевнула. – А чего так, болеешь?

– Нам в душевую воду добавляют вещества, блокирующие потовые железы.

Блондинка, казалось, не слушала. Вскочила с дивана и подошла к зеркалу, висевшему над столиком. Долго изучала себя – растягивала лицо, гримасничала, попробовала выдушить угорь на носу.

– Да уж, – заметила критично, – я на панду похожа, тушь совсем размазалась.

– Панду? – переспросил угрюмо истопник. – Ты хоть знаешь, о ком говоришь?

– Ага. Это медведь такой, по деревьям лазил. Весь белый, а глаза черные, – сказала. – В библиотеке огромный атлас, там панд всяких завались. Да и в музее вроде есть.

Сейчас, без одежды, стоя перед зеркалом – блондинка была маленькой, щуплой, анемичной девчушкой. Потерянной, кичливой, затраханной. Как и все ее поколение.

Он рассматривал ее тело. Матово-бледное, вытянутое, гладкое. В робком освещении оно имело какой-то невероятно грустный оттенок. Он попытался вспомнить, но ничего не выходило.

Ресницы живут сто пятьдесят дней. Сердце обновляется за двадцать лет. Цикл обновления роговицы глаза занимает неделю.

Но цвет. Он все еще не мог вспомнить цвет.

– Ты что, за панд распереживался? – удивилась блондинка. – Так я тебя успокою.

На секунду затихла, припоминая, затем заученным голосом продолжила:

– Все ведь идет по спирали, кудрявый. Первичная атмосфера формировалась вследствие вулканической активности, и вот мы завершаем историю теперешней атмосферы нашими искусственными вулканами. А потом произойдет очередная кислородная катастрофа, после нее снизится парниковый эффект, создастся обновленный озоновый экран – и наступит еще одно Гуронское оледенение. Кстати, не факт, что те вулканы, что мы называем Сан-Педро, Ключевская Топка, Сангай, Этна и прочие, не были созданы предыдущей цивилизацией. И, может быть, их артефакты окружают нас до сих пор, а мы их не замечаем, поскольку относим к явлениям природы…

Она продолжала вещать профессорским тоном. Умненькая девочка, воплощение затухающего человечества. И ведь с ними, этой девочкой, доктором, танцующими и прочими хрущами, собрались воевать работяги. Бунтовать, разрушать, отстаивать свои эфемерные права.

Но у кого? У этих замкнутых под землей подростков.

Хотя должны быть и старшие. За ними должны стоят и серьезные дяди. Не мог же всем здесь управлять компьютер. А что, если мог?

И что здесь делал он? Утолял похоть, взрыхленную пилюлями.

При смерти, с изъеденными легкими, в преддверии мятежа – он валялся и глазел на задницу малолетней потаскухи. Дома его ждало лезвие, рисунок, мысли, воспоминания. И лоскут.

Ее кожа. Вспомнил. Это был цвет слоновой кости.

Блондинка шумно запрыгнула на диван и с любопытством принялась рассматривать ожоги на теле истопника. Впадины в виде запятых, точечные отметины, рубленные следы лопат.

Ему вспомнилось прожаренное ухо Финикового. Стало неловко, хотелось поскорее уйти. Но в то же время приятная усталость заставляла оставаться на мягком ложе. Этот момент, эти минуты – они были неповторимы. Ими следовало насладиться, выжать полностью. Ведь уже завтра начнется совсем другой день.

– На тебе трудно найти целое место, – участливо произнесла блондинка. Навертела на палец локон.

– Это необходимая жертва.

– Не поспоришь, – кивнула. – Вот скажи мне, бильярдный, а правда, что если б не Печь – мы бы уже дубака вписали?

– Скорее всего.

– Выходит, ты важная персона? – хмыкнула и закусила пучок волос.

– Слишком важная.

– Та ну, я серьезно! Ты же герой-спаситель!