Поймать и приспособить! Полусказка

– Давно, улетел-то? – настаивал Иван.

– Да, как сказать… Снег с тех пор шесть раз выпадал.

Обыскали островок. Действительно, нашлось подобие гнезда: неровный круг метра три диаметром, окруженный сгнившими ветками и сучьями.

Иван приуныл. Волк шумно вздохнул и улёгся, положив морду на лапы. Рогнеда хлопала ресницами, ничего не понимая. Зачем Ваня про Змея Горыныча интересуется?

– А зачем тебе Змей Горыныч? – будто прочитав её мысли, спросил Осколок.

– По важному, срочному и секретному государственному делу, – строго нахмурился Иван, уклоняясь от прямого ответа, а Волк многозначительно постучал хвостом.

Рогнеда только охнула. Вот, оно, значит, как! Ваня-то, на секретной службе!

Осколок хмыкнул недоверчиво:

– Да неужто? Ну, ежели сильно нужен, могу проводить. Я его чувствую!

Иван и Волк вскочили:

– Пойдем!

– Только вам меня нести придётся! – озабоченно предупредил камень, – А то ещё вздумаете ногами пинать, чтоб катился!

Иван сапёрной лопаткой выкопал его из мягкой торфянистой почвы. Товарищ Осколок был тяжёл, тянул пуда на три. Неправильной, слегка вытянутой формы, он, тем не менее, выглядел валун-валуном. И ни рта у него, ни ушей… Откуда он разговаривает? Ладно, учёные разберутся!

– Рогнежка! Домой отправляйся, поздно уже. Как раз до темноты успеешь!

– Ой! А вы как же?

– А мы дальше пойдём! И ночевать тута будем, в деревню не вернёмся.

Рогнеда поняла: вот он, её шанс! Ежели она с Ваней ночь в лесу проведёт, то вся деревня об этом моментально узнает. Тогда милёнку ничего другого не останется, кроме как посвататься! Взмолилась со слезой в голосе:

– Иван Иваныч! Не бросайте меня, вдруг заблужусь да в трясине сгину! Давайте, я лучше с вами! И товарища Осколка я могу нести, у меня в коробе места много!

Иван тоже прекрасно сознавал всю щекотливость ночевки в лесу с Рогнедой. Три здоровенных брата у неё, с вот такими кулачищами! А ещё батя и дядья. Мигом заставят жениться, ежели узнают, что он с их сестрой, дочкой и племянницей ночевал. В смысле, с Рогнедой. А жениться ему пока не хотелось, не нагулялся ещё. Да и какая женитьба, ещё ведь целых два года учиться! Вот окончит училище, тогда и… Конечно, Рогнеда ему нравится, но и другие девушки тоже. Будет ещё возможность выбрать самую лучшую! Прогнать соседку домой… по-хорошему не уйдет, вон, аж вибрирует от любопытства! Будет, небось, красться, подглядывать, ещё по глупости в беду какую-нибудь влипнет. Пусть уж лучше на глазах будет. Решил, что отобьётся от возможных претензий Свенсонов: он тут не один, есть свидетели – товарищ Серый и Осколок.

– Ладно, – черствым голосом буркнул Иван, – Оставайся. Только, слышала же: государственная тайна. А у тебя допуска нет. Вот ты мне прямо сейчас и дашь подписку о неразглашении.

Написав текст на листке из блокнота, он протянул его девушке. Та от радости подписала, даже не прочитав.

Положили говорящий камень в короб.

– Правее, ещё правее… так держать! – скомандовал он.

Пошли на северо-восток. Шли до самой темноты, умаялись, перепачкались. На очередном островке решили заночевать. Разложили костерок, вскипятили чаю. Волку дали сахару просто так. Затем Иван поставил спецпалатку. Лёгкая, малогабаритная, она умещалась в кармане ранца. Сохраняла тепло и пропускала воздух, выдерживала любой ливень. Только один имелся недостаток: для двоих она была маловата.

– Лезь первая, да к стенке откатись, – велел Иван девушке.

Та на четвереньках полезла в палатку. Её большая и круглая попа, туго обтянутая брезентовыми штанами, представляла собой чрезвычайно пикантное зрелище!

«Не уснуть мне сегодня…» – пригорюнился Иван и заколебался: лезть в палатку, или нет. Решил, что спать на открытом воздухе не стоит – комары сожрут. Влез и умостился рядом с Рогнедой, ощущая даже на расстоянии тридцати сантиметров, их разделявших, жар её тела и дыхание на щеке. Стиснув зубы, отвернулся и закрыл глаза, отгоняя огромной дубиной грешные мысли. Через некоторое время усталость взяла своё и он уснул. Рогнеда тоже уснула, чрезвычайно разочарованная тем, что Ваня не стал распространять руки. Конечно, она бы сначала посопротивлялась для виду, а потом позволила бы… маленечко, выше талии. А на следующую ночь можно ещё чего-нибудь позволить! Конечно, тоже не без борьбы. А там и… Такая, вот, теория сопротивления материалов…

Утром Иван к своему конфузу обнаружил, что Рогнеда во сне закинула ему на живот ногу, руками обняла за шею, а дыханием щекочет левое ухо. Ну, прям, ваще-е! Выскочил из палатки и долго обливался холодной водой. Волк взирал на эти водные процедуры сочувственно, но помалкивал.

Позавтракали курицей, отдав Волку крылья и шею. Напившись чаю, двинулись снова на северо-восток.

– Далеко ещё? – заглянув в короб, поинтересовался Иван.

– Далеко, – беспечно ответил Осколок, – Дня три. Если не улетел, конечно.

Вторая ночевка в палатке прошла более спокойно. Просто улеглись спина к спине, пожелали друг другу спокойной ночи и уснули.

На третий день Осколок обнадёжил экспедицию, что Змей Горыныч уже близко. Болото изменилось и больше походило на озеро: появилось больше открытой воды, а осоки и кочек, наоборот, стало меньше. Из-за этого приходилось идти по запутанным синусоидам.

В полдень, высмотрев сухое место, Иван скомандовал привал. Но, как только они вышли на сушу, Волк ощетинился:

– Тут кто-то есть!

Иван и сам почуял запах дыма и жареного мяса. Достав на всякий случай Атас, он осторожно двинулся вперед, шепотом приказав Рогнеде оставаться на месте. Волк бесшумно скрылся в кустах, чтобы зайти с тыла. Шагов через сто Иван увидел костёр, а рядом с ним медвежью тушу и чью-то седую голову. Человек лежал в траве, следя, как жарится на вертеле медвежатина.

– Мир тебе, добрый человек! – поздоровался Иван, пряча Атас за спину.

Седой неспешно встал. Тут же выяснилось, что это, во-первых, богатырь (рост незнакомца оказался более двух с половиной метров), во-вторых, молодой, не старше семнадцати лет, судя по россыпи юношеских прыщей на лице, в-третьих, волосы не седые, а просто белые. Альбинос. Впрочем, у альбиносов глаза красные, а у этого оказались светло-светлосерые.

– Мир и тебе, дяденька, – отозвался богатырь, – Меня Илюхой зовут!

– А я – Иван… Иваныч! – представился Иван, давая понять, что он и старше, и опытнее.

Тут подошли и Рогнеда с Волком.

– Угощайтесь! – гостеприимно предложил Илья, показывая на медвежатину, – На всех хватит!

Угощение было принято с благодарностью. У хозяйственной Рогнеды даже горчица нашлась!

После трапезы Иван спросил:

– Откуда будешь, Илюша? Я тут в округе всех знаю, а тебя нет.

– С того берега я, с Ламереги, – охотно ответил тот, – Деревня такая. И фамилия наша оттого Мурманец. У нас там больше половины Мурманцы.

– Ого! Далеконько!

– Да я, это… батин баркас взял – и через Онегу сюда. Гуляю, вот. А в осенний призыв мне в армию идти, как раз восемнадцать стукнет.

– Так, до осени ещё целое лето с маем месяцем в придачу! – изумилась Рогнеда.

– Ну, и что? Погуляю-погуляю, поработаю где-нибудь! – беспечно махнул рукой (ручищей) Илья.

– А домой? – поинтересовался Волк, тщательно обгрызая медвежью лопатку.

Мурманец вздохнул и понурился:

– Не, домой не вернусь. Меня батя выпорол, ну, натурально, ремнём! Я не стерпел, да из дому и ушёл.

– Выпорол?! За что? – ахнул Иван, ибо должна была иметься очень веская причина, чтобы выпороть взрослого парня, – Чай, не старое время, не при царизме живём!

Илья уселся поудобнее и начал рассказывать:

– Батя самогонку добрую гонит и каждую весну варягам отвозит, на баркасе, то-есть. Здеся, в Карелии, озер-то много, а пограничников мало. Вот мы с ним в условленное место и привозили, да меняли на баранов али телят. У них, в Гиперборее, водку-то не продают, так что нашу самогонку из рук рвали! (Гиперборея – страна, расположенная на Скандинавском полуострове. Населена шведами, финнами и норвежцами, неофициально именуемыми Викингами или Варягами. Прим. Автора).

Илья помолчал, затем продолжил:

– Этой весной опять отправились. Восемьсот литров батя за зиму подготовил, насилу посуды нашлось разливать. Ну, варяги, значит, товар приняли, рассчитались честь по чести – четырнадцать барашков на баркас погрузили, а один мне пачку сигарет тайком сунул. Приплыли домой, я вечером за амбаром и закурил. А батя учуял! Как схватит меня за шкирку, как начнёт ремнём лупцевать! По заднице! Так обидно стало: ладно бы в ухо заехал, а он пороть, как маленького! Ну, я той же ночью и убежал…

– Понравилось, курить-то? – с интересом спросил Волк.

– Не понравилось, – буркнул несовершеннолетний богатырь.

Все примолкли, переваривая обед и услышанное. Из короба донёсся голос Осколка:

– Курение, это, вообще, что? Энергетическая подпитка?

Илья вздрогнул и заозирался:

– Это чтой-то? Кто?

Рогнеда представила ему товарища по борьбе с болотом:

– Это говорящий камень, Осколком зовут. Он с другой планеты прилетел.

Илья с интересом осмотрел валунчик, даже пальцем потрогал.

– Так, что насчёт курения? – повторил тот.

– Втягивают в себя дым некоторые граждане, а потом из ноздрей выпускают. Для удовольствия, – внёс ясность Иван.

– Но молодому человеку же не понравилось?

– Ну, кому нравится, а кому и нет.

Осколок задумчиво протянул:

– Змей Горыныч тоже из ноздрей дым пускал…

– Откуда ты знаешь? – скептически хмыкнул Волк.

– Видел.

– Ты можешь видеть?! – хором воскликнули Рогнеда с Иваном, – У тебя же глаз нет!

– А вот и могу! У меня эти… светочувствительные рецепторы, вот! – гордо заявил камень.

– А, Змей! Встретил я его намедни! – вмешался в разговор Илья, – Лежит на поляне, дремлет. Я ему: здравствуй, чудо-юдо, а он…

– А он, что? – подскочил Иван в ажитации.

– А он только глаз приоткрыл, дымом пыхнул и ничего не ответил. Невежливый, значит!

– А ты что?

– Я-то? Ушёл – и всё, – пожал плечами Илья, – А к вечеру медведя встретил. Тоже невежливого: рычать на меня взялся и лапой замахиваться.

– И ты его…?

– Дал ему по башке, чтоб не наглел.

– Дубиной?

– Кулаком. Он и с копыт. Сегодня, вот, пожарить решил. А тут, как раз, и вы подошли.

Иван лихорадочно соображал. Змей Горыныч совсем рядом! Правда, не ясно насчёт яиц, но, ведь, спросить же можно! Мурманца этого надо бы с собой взять, для представительности, ну, и для укрепы: вон, какой здоровенный, даже Змея Горыныча в случае чего поможет скрутить!

– Вот что, товарищ Мурманец, не желаете ли поступить на работу?

– Желаю! – заинтересованно отозвался тот, – А куда? И кем?

– В мою поисковую группу. Рабочим. Ну, и охранником.

– Нормально! И оружие дадут? – обрадовался Илья.

– Нет, несовершеннолетним оружие нельзя. Разве что, дубину.

– Согласен! А зарплата какая?

– Какая надо. Напишите сейчас заявление, я продиктую, и автобиографию. И анкету заполнить придётся.

Иван уклонился от вопроса о зарплате, ибо и сам не знал, сколько положено платить рабочим в полевой экспедиции, да ещё секретной. Потом в Управлении бухгалтеры разберутся. Впрочем, Илья не настаивал.

Процедура оформления затянулась часа на два. Внимательно прочитав заявление, анкету и автобиографию, Иван заставил нового члена группы дать подписку о неразглашении секретных государственных тайн.

Не успел он вытереть трудовой пот со лба, как к нему подступила Рогнеда:

– Как же так, Иван Иваныч? Товарища Мурманца на работу сразу взяли, едва встретили, а меня нет? Я так не согласна, я тоже зарплату хочу получать!

Пришлось повторить всю процедуру сначала, оформив девушку квартирмейстером. Закончили уже в сумерках. К Змею Горынычу идти было поздно. Дабы не пропало добро, поджарили ещё медвежатины и наелись от пуза. Волк, икая, отполз к воде и пил так долго, что всем показалось, будто уровень озера понизился.

Приехав в Широкую Здесю, агент византийского империализма Филатыч первым делом озаботился о легализации своего положения. Просто так слоняться по деревне нельзя, люди внимание обратят, да и участковый заинтересуется. Решил, что самое логичное – прикинуться дачниками. Зайдя на почту, он быстро выяснил у почтальона Печкина, что бабка Голицына перебралась к внучке на всё лето, правнуков пестовать.

– Изба ейная, стало быть, пустая, почему бы дачников не пустить? – рассудительно предположил почтальон, поправляя ремень сумки, – Я как раз в ту сторону иду, могу вас до Хрустального Чертога проводить.

– До чего?! – хором поразились шпионы.

Почтальон захихикал:

– Муж Натахин, Колька, хоромину отгрохал из пустых бутылок! Их тута навалом на каждом дворе, сдавать-то некуда. Вот и прозвали «Хрустальным Чертогом»!

Посмеялись.

Идти было недалеко, минут пятнадцать. Дом, преломляя лучи полуденного солнца, искрился и сиял всеми цветами радуги, поражая воображение башенками вокруг четырёхскатной крыши, арочными окнами, карнизами, фризами и (внимание!) колоннами! Прямо замок в миниатюре! Забор, впрочем, был деревянный.

На стук вышла ослепительно красивая, статная и дородная женщина лет тридцати.

– Нам бы гражданку Голицыну, Клавдию Михайловну, – вежливо приподнял кепку Филатыч.

– Я вас слушаю, – отозвалась бабка в кавычках.

Филатыч и Арнольд с Феликсом обалдели, аж челюсти отвесили. Почтальон же говорил, что она правнуков нянчит! Захлопнув рот, Филатыч перешел к делу:

– Я Иван Филатович Кеовин, а это мои помощники, Арнольд и Феликс. Нам сказали, вы на лето дачу можете сдать…

– Ах, дачу? Да, могу и сдать, ежели о цене договоримся, – улыбнулась женщина, показывая ямочки на тугих щеках.

У Филатыча потемнело в глазах.

– Какая же ваша цена будет? – с трудом вытолкнул он из себя.

– Тридцать рублей в месяц. Вам на сколько?

– Г-м, месяца на полтора… там видно будет.

– Сегодня заселяться хотите?

– Да, если можно.

– Почему нет? – снова улыбнулась Клавдия, и Филатыч почувствовал, как сердце его затрепетало, оборвалось и с шумом рухнуло в сапоги.

Заплатив аванс – двадцать рублей, они отправились к дому Клавдии. По дороге она взяла Филатыча под руку и ему совсем поплохело. От смущения у византийца заклинило мозги и он понес какую-то ерунду о командировке в Ленинград, о бюрократах, отказавшихся выделить рыбхозу новый катер… К счастью, быстро пришли.

Осмотрев добротный бревенчатый дом, заселились, в смысле Арнольд и Феликс заняли комнату с двумя койками – бывшую детскую, как пояснила Клавдия, а Филатыч оккупировал спальню.

– Ну, вот, живите, раз нравится! – поощрила их Клавдия, – А я побегу, пора Мишку с Машкой кормить.

– До свидания, Клавдия Михайловна, – светски наклонил голову Филатыч (хоть и вражеский, а, всё-таки, офицер!), – Только ключ оставьте, пожалуйста.

– Какой-такой ключ? – удивилась та, – Сроду у нас в деревне двери не запирались! Уйдете если куда, то палкой дверь подоприте, всякий и увидит, что дома никого нет.

– Э-э… ну, разумеется, – промямлил Филатыч.

Ночью он спал плохо. Милый образ маячил перед глазами и во сне, и не во сне.

«Красавица… Венера! Сколько же ей лет? Два мелких правнука… Семьдесят? Восемьдесят? Но, как? Наверняка без магии не обошлось…»

Старшему центуриону Костасу Ластиниди недавно исполнился сорок шестой год. Жил он бобылём, женат никогда не был. Да и какая может быть женитьба, если он в СССР уже шестнадцать лет безвылазно служит! Эх! Если бы только…

Утром, чуть свет, шпионов разбудил стук в окошко.

– Кто там? – вывихивая челюсть в зевке, окликнул визитёра Филатыч.

– Участковый уполномоченный.

Засуетившись, Филатыч набросил на голое тело телогрейку и отворил дверь. На пороге стоял немолодой человек в темно-синей милицейской форме с планшетом на ремешке через плечо.

– Здравствуйте. Младший лейтенант Ластиниди. Я насчет прописки.

Филатыч вздрогнул и выпучил глаза: фамилия его и в Греции была достаточно редкой, а тут, в глуши карельской встретил однофамильца!

– Да, конечно, товарищ лейтенант… Сейчас ребят подниму.

Проводив участкового в горницу, растолкал Арнольда и Феликса.

– Вот, товарищ лейтенант, паспорта.

– Э, зовите меня по имени-отчеству: Константин Витальевич, – добродушно ухмыльнулся милиционер.

Филатыч снова вздрогнул: полный, выходит, тёзка! Отца Вителлием звали!

Константин Витальевич тем временем внимательно рассматривал паспорта, читая каждую запись, каждый штамп.

– Значит, ленинградцы? А к нам какими судьбами?

– Да мы, это… в отпуске. А здесь хотим по болотам побродить, жуков половить, бабочек всяких. Мы – энтомологи-любители.

– А, понятно. Для науки, значит.

Участковый достал из планшета футлярчик с печатью, на которую старательно подышал, распространив лёгкий запах перегара, и оттиснул в каждый паспорт: «Прописан временно. Деревня Широкая Здеся». Расписался вечным пером и поставил число – 30 апреля 1964 года.

– Добро пожаловать, товарищи! Завтра на митинг приходите.

– На какой… митинг? – опешил Филатыч.

– Как это, на какой? Первое мая завтра! – нахмурился представитель власти.

– А! Да-да, конечно придём! Просто мы в деревне впервые первое мая празднуем. А у нас в Ленинграде митингов нет, там демонстрация. Вот я вас не сразу и понял, товарищ лейтенант, – многословно оправдался шпион, никогда ещё не бывший так близко к провалу.

Участковый попрощался и ушёл. Филатыч выругался по-русски нехорошими словами.

– Не надо так-то, шеф! Паспорта же не спалились? – сделал замечание шокированный Феликс.

– Причём тут паспорта! Завтра придётся на митинг переться, ещё один день потеряем!

Младший лейтенант, вернувшись в свой кабинет, настроил Серебряное Блюдечко на канал спецсвязи и, когда на поверхности появилось лицо начальника участковой службы района, подполковника Шерепетова, доложил:

– Вчера у меня, в Широкой Здесе, появилось трое. Прописка ленинградская. Говорят, что в отпуске, но намереваются полазить по нашим болотам, потому как являются энтомологами-любителями для науки.

– Молодец, Костя! Бдительность держишь на высоте! Присмотри за ними, – отозвался Шерепетов.

Ни он, ни младший лейтенант не были посвящены в тему Змея Горыныча. Просто начальство приказало докладывать обо всех незнакомцах, буде таковые появятся в Широкой Здесе, и проследить, что они будут делать.

Глава четвертая

Утром, под слегка дребезжащий рёв граммофона, исполнявшего «Утро красит нежным цветом», вся деревня собралась на митинг. Не вдаваясь в подробности, скажем только, что сначала выступал парторг, затем председатель колхоза, затем директор ликероводочного завода. Все трое осуждали и клеймили империализм, скорбели о тяжкой доле рабочих в странах капитала, клялись перевыполнить прошлогодние показатели и не забывали о кукурузе, которая царица полей. Ну, всё, как обычно.

Филатыч стоял рядом с одетой по-праздничному Клавдией и млел. От неё исходила эманация здоровья и счастья, а так же запах неизвестных, но очень приятных духов. Когда она улыбалась, у Филатыча каждый раз кружилась голова и подгибались ноги.

– Скажите, Клавдия Михайловна, а участковый… он не местный?

– Он из Петрозаводска, всего пять лет здесь. А что?

– Да, фамилия странная, греческая.

– О, у нас в Карелии кого только нет: и варяги, и греки! – беспечно пожала круглым плечом Клавдия.

Митинг закончился.

– Вечером концерт будет, артисты из Удмуртии приехали. Придёте?

Филатыч обещал прийти, напрочь забыв о служебном долге: он собирался двинуться на болота сразу после митинга.

Весь день он лежал на кровати, погруженный в грёзы. Клавдия, о, Клавдия! Её лик так и маячил перед глазами… Арнольд и Феликс недоуменно слонялись по двору, несколько раз пытались задавать какие-то вопросы, но Филатыч их игнорировал.

Кукушка, прихрамывая на левую ногу, выпрыгнула из окошка в ходиках и хрипло прокуковала шесть раз. Концерт начинался в семь, и Филатыч, кряхтя, поднялся. В горнице налил себе остывшего чаю, жадно выпил. Оделся в костюм Феликса (он был получше собственного) и его же полуботинки. Они немного жали, но не идти же в кирзовых сапогах!

– Оставайтесь здесь. Я приду позже, – как мог твёрдо приказал Филатыч команде и отправился к клубу.

Клуб всех желающих вместить не мог, поэтому концерт давали на летней эстраде при танцплощадке. Филатыч долго бродил зигзагами и кругами, пока не высмотрел Клавдию. Она стояла рядом с симпатичной женщиной лет двадцати и мужчиной. Рядом стояла детская коляска с близнецами лет полутора.

«Семья!» – догадался Филатыч, – «Внучка с мужем!»

Рядом с внучкой Клавдия смотрелась старшей сестрой, и Филатыч снова поразился, как такое может быть. Почувствовав его взгляд, Клавдия обернулась, и в её глазах мелькнуло что-то неуловимое, похожее на жалость или тоску. Однако, в следующий момент она приветливо предложила:

– Присоединяйтесь, Иван Филатыч! Сейчас будут начинать.

Познакомившись с Натальей и Николаем и показав близнецам «козу», Филатыч придвинулся к Клавдии поближе. Ему ужасно хотелось взять её за руку…

Концерт был добротный: и певица, певшая советские песни под аккордеон, и фокусник, достававший живого кролика из совершенно пустой шляпы, и… ну, ты знаешь, Читатель, видел, небось, концерты.

Ближе к концу Филатыч решился и осторожно взял Клавдию за руку. Рука была тёплая, мягкая, нежная. Клавдия, взглянув на него с тем же странным выражением, подмеченным ранее, мягко отняла руку. Филатыч загрустил.

После концерта сбивчиво попрощался и провожать не пошёл. Захотелось напиться.

– Слышь, друг, – тронул он за рукав проходящего мимо селянина, – Где тут у вас можно выпить купить?

– А, товарищ, это тебе к бабке Михайловне надо! – охотно поделился тот сакральным знанием, – Во второй проулок налево свернёшь, тама восьмая изба по правой руке, ещё забор у ней покосился. Постучишь три раза, скажешь пароль. Она тебе бутылку и продаст. Самогонку.

– Спасибо. А пароль-то, какой?

– Сам придумай! – засмеялся довольный своей шуткой мужик.

Нужный дом нашёлся легко. Стукнув трижды в окошко, Филатыч негромко позвал:

– Эй, хозяйка! Михайловна!

Скрипнула дверь. На пороге стояла древняя старуха в платке по самые брови.

– Что, касатик, выпить охота? – прошамкала она беззубым ртом.

– Да…

– Ну, заходи!

Филатыч шагнул в тёмные сени. Свет в горнице заставил его на миг зажмуриться, а когда глаза привыкли к свету, то…

Он обалдел! Старуха была сильно похожа на Клавдию! Тот же овал лица, те же глаза, хотя и выцветшие, тот же нос и подбородок… Бабка, тем временем, достала из буфета бутылку из-под шампанского, заткнутую деревянной пробкой.

– Вот, держи! Два рубля с тебя, касатик!

Как замороженный, Филатыч медленно протянул деньги и взял бутылку.

– Вы…

Слова застревали в глотке, пришлось откашляться.

– Вы на Клавдию Михайловну Голицыну… сильно похожи…

Старуха зорко взглянула из-под кустистых бровей:

– Погоди-погоди, касатик! – она всмотрелась в лицо посетителя попристальнее, – А! Понятно! Втюрился, врезался, влюбился!

Филатыч повесил голову.

– Эх! Угораздило же тебя! – посочувствовала Михайловна, – Ей же нонешним летом восемьдесят стукнет!

– Но… – робко подал голос Филатыч, – Она, ведь… это…

– Ага, на столько не выглядит, – ухмыльнулась бабка, – А знаешь, почему?

Филатыч не знал, конечно. Михайловна махнула рукой:

– Садись за стол, расскажу тебе сказку.

С удивительным для её возраста проворством она собрала закуску: сало, солёные огурцы и варёную в мундире картошку. Отрезала несколько кусков хлеба. Поставила на стол две стопки.

– Выпью с тобой маленько для связки слов.

Филатыч налил в стопки самогонку, украдкой понюхал: хорошая, из пшеницы.

– Ну, со свиданьицем!

Бабка лихо опрокинула свою и занюхала горбушкой. Затем, прикрыв глаза, начала:

– В давние времена, при царях ещё, жили-были в Санкт-Петербурге две барышни, Лидия да Ксения. Отец ихний, генерал, богатство имел немалое, так что девочки ни в чём отказу не знали. Всё у них было: и куклы фарфоровые, и наряды шелковые, и камни самоцветные, и книги. Некоторые с картинками, другие просто умные. И даже клавесин имелся, на котором они в четыре руки играли. Закончили сёстры гимназию. Выросли красавицами, да такими, что художники в очередь становились с них портреты писать. Вошли в возраст, да только думали не о замужестве (а женихов было хоть отбавляй!), а о том, чтобы народу пользу принести. Старшая, Лидия, курсы фельдшерские окончила, а младшая, Ксения – учительские. И поехали они на Север, в глухомань онежскую. В деревне поселились. Ксения стала в школе служить, детишек грамоте да арифметике учить, а Лидия больничку на собственные деньги построила и оборудовала, да народ лечить принялась бесплатно. Селяне со всего уезда в ту больничку лечиться приходили. Так год прошёл, и другой миновал. Приезжал к ним папаша-генерал, корил за безмужие. Они уж и сами были рады замуж выйти, да не было им ровни в деревне, а дело налаженное бросать не хотелось ни той, ни другой. И вот, однажды, пошли они в лес за ягодами. Собирают малину, радуются, что много её, что крепкая да сухая уродилась. Известно, коли летом дождей мало, то и малина сухая, для варенья подходящая. И вдруг слышит Лидия: вскрикнула Ксения, а потом, вроде, большие крылья захлопали. Кинулась, да только и нашла, что туесок с ягодами. А Ксения пропала. Сколь не искала девушка сестру, так и не нашла. Прибежала она в деревню, кликнула людей, о помощи стала просить, да только, когда рассказала про крылья, сразу все посмурнели, глаза отвели и в лес идти нипочём не захотели. Не, говорят, не пойдем. Это, не иначе, как Змея Горыныча дела. Он иногда девиц похищает, а для чего – неизвестно, пропавшие никогда не возвращались. Выслушала всё это Лидия, загорюнилась. Знать, не видать ей более родной сестры! Отписала отцу-генералу: так, мол, и так, пропала ваша дочь Ксения в лесу дремучем. Тот приехал с ротой стрельцов, на старосту Варфоломея орал и ногами топал. Всех в лес выгнал! Искали Ксению неделю, да так и не нашли. А через год сама вернулась! Рассказала сестре под большим секретом, что унёс её тогда Змей Горыныч за леса, за моря, за высокие горы и в пещеру посадил. А в пещере-то, как во дворце княжеском: на стенах ковры да картины, в шкапах посуда золотая да серебряная, в сундуках наряды шелковые да парчовые, в спальне кровать с лебяжьей периной и балдахином, звёздами изукрашенным! Молвил Змей Горыныч: будь моей гостьей, красна девица, да наведи здесь порядок. И улетел. Оклемалась Ксения, слёзы вытерла, осмотрела пещеру. И кухня нашлась с печкой, и ледник, и шкап с провиантом! А из стены родничок журчит. Прибралась Ксения, пол подмела, пыль вытерла, посуду грязную перемыла да по местам расставила. День живёт в пещере дивной, другой… Все наряды перемеряла, но все равно скучать начала. На третий день глядь: гость появился! Юноша. Ликом прекрасен, волосом кудряв, плечи широкие, пальцы длинные, тонкие. Одежда вся златом-серебром расшитая. А в руках гусли! Здравствуй, говорит, девица-красавица! Я – Замей, по прозванию Горюнич. А тебя как звать-величать? Назвалась Ксения. Замей молвит: вижу, скучаешь ты, Ксения, так я скуку твою расскучаю! И принялся на гуслях играть, да так-то ловко! То плясовую музыку, то марш военный, то песенную. Не удержалась Ксения, запела песню. А потом и другую, уже с Замеем, на два голоса. А потом и третью… Притомилась, присела передохнуть. А Замей ей кубок вина сладкого подносит: выпей, освежись! Выпили они, Замей сел поближе, начал сказки да истории всякие рассказывать. А голос-то нежный, вкрадчивый. Размякла Ксения! А он уж её за руку взял, по щеке погладил. Закружилась у девушки голова… Соблазнил, короче, прекрасный юноша генеральскую дочь! Сорвал цветочек аленький, который, вообще-то, не для него растили и холили. Ну, да сделанного не поправишь, честь девичью не воротишь! Поплакала Ксения, да и уснула. А утром прилетел опять Змей Горыныч и спрашивает: нагостилась, девица-красавица? Говори, куда тебя отнести? Могу в галльскую Лютецию, могу в Константинополь али Египет. В любое место доставлю! Подумала-подумала Ксения: куда же, как не домой? Неси меня, говорит, туда, где подобрал. Нет, лучше в город, в Петрозаводск. Мне там нужно и книги купить, и платье… Я туда сама давно собиралась. И отнес её Змей Горыныч в Петрозаводск. Высадил на окраине. Прощай, девица-красавица, не поминай лихом! И улетел. А Ксения пошла в магазин, новое платье купить, а то на пещерный наряд люди с сомнением косятся. И то, сказать, не носят такое, не по моде, хоть и красивое. Приказчик расстарался, целый ворох нарядов натащил. Меряет Ксения: мало! Другое – тоже мало! И в бёдрах узко, и в груди, и в талии тесно. Глянула на себя в зеркало: точно, изменилась фигура! Нету девичьей стройности, а вместо неё бабья дородность! Подобрала, всё-таки платье, хоть и не такое, какое сначала хотела, в соседней лавке книги нужные купила, да и поехала в свою деревню.