Холодная комната

– Нос у меня, конечно, слишком большой, – говорила та, достав из ящика стола зеркальце, – то есть, рот – большой, а нос – длинный. Ты что там, спишь?

– Ещё нет, – промямлила Юлька.

– Вот Танька, дура, также ложится спать, когда ночевать приходит!

– А ты чего-то другого ждёшь от неё?

– Да дура она.

Юлька сквозь ресницы смотрела на ноги Соньки, болтавшиеся между двумя тумбами стола, и слушала её вздохи. Видимо, Сонька нашла в себе ещё какой-то изъян. Тут в дверь застучали.

– Читать умеешь? – рявкнула Сонька.

– Сонька, я у тебя конфетки забыла, – скорее злобно, чем жалобно пропищали за дверью, – открой, пожалуйста!

– Их Серёжка забрал!

– Серёжка их не забрал! Я с Серёжкой только что говорила! Они в столе у тебя лежат.

– Чтоб ты сдохла, падла!

Сказав так, смотрительница сортира убрала зеркальце, спрыгнула со стола и открыла дверь. Вошла рослая, великолепно сложённая и с красивым лицом брюнетка возраста Сони, плюс-минус год. На ней были джинсы, ботинки с высокими каблуками, пальто и шапка с помпоном, из-под которой струились слегка подвитые локоны. Их носительница всё время шмыгала носом. Соня громоподобно открыла стол, достала конфеты.

– На! Бери и проваливай!

– Посижу, – объявила гостья, и, взяв пакет, уселась на стул. Тут ей на глаза попалась гитара, лежавшая на столе, и Юлькины ноги, из-под него торчавшие, хотя Юлька поджала их. На физиономии Ленки изобразилась пафосная ирония.

– Это кто?

– Где?

– Да вон, под столом валяется!

– Танька.

– Что ты …? Какая, блин, Танька? Это не её ноги! Да и колготки она со школы не носит! Что это за гитара?

– Где?

– На столе!

– Серёжка её принёс.

– Да что ты всё врёшь? – засмеялась Ленка, – что ты всё врёшь? Серёжка – не идиот, воровать гитары! Кто под столом?

Соня не спеша уселась на стол.

– Маринка.

– Какая ещё Маринка? Кто она?

– Гитаристка. Поссать сошла с электрички. Я её тут решила оставить, чтоб этот выродок не просился больше сюда.

– Он будет проситься, кого бы ты тут ни поселила, хоть анаконду, – хмыкнула Ленка. Вытащив из пакета одну конфетку, распаковала её. Начала сосать. Опять поглядела на ноги Юльки.

– Что у неё с ногой?

– С ногой? Что с ногой?

– А ты погляди! На правой ноге – повязка.

Соня нагнулась и поглядела.

– Понятия не имею. Проснётся – скажет.

– Короче, я сказала ему, чтоб он её в жопу себе засунул, – с громким, как щелчок кнопки телевизора «Темп», хрустом карамельки во рту мгновенно переключилась на что-то злившее её Ленка, – нет, ты только представь, какова мразина! Неделю драл меня во все дыры на этой долбаной даче, притом ещё с такой рожей, как будто это вилла на юге Франции, а потом вместо денег суёт мне шубу своей вонючей жены! И точно, …, думал, что я, как дурочка, обоссусь от счастья!

– А почему ты сразу не отказалась? – спросила Сонька.

– Да неудобно было! Я у него кофемолку сшиздила. Маленькая такая, …, кофемолка, но, сука, мощная, как бульдозер! Когда он мне эту шубу совал, кофемолка была у меня под курткой, и шнур свисал. Как он не заметил? Ну, ладно, думаю – если он за два дня не хватится кофемолки, верну ему эту шубу, попрошу денег. Так вот он шубу забрал, а денег пока не дал! Сказал – послезавтра.

– Ну, и коза, – усмехнулась Соня, – а кофемолка где?

– У меня. Но она сломалась.

– Сломалась?

– Да. Я решила гречку в ней помолоть – ну, гречневые блины хотела испечь! Она и накрылась. Но я не стала её выбрасывать, потому что она красивая очень. Круто блестит. Ой, кстати, а что у тебя с ногтями? Ведь ты их красила польским лаком! Он облезает, что ли?

– Как видишь, – сказала Сонька, с печалью глядя на свои руки, – неделю даже не продержался.

Ленка поспешно встала со стула, и, подойдя к подруге, склонилась к её рукам.

– Да, конкретно! Смотри – вот здесь, на мизинце, совсем уже не осталось. И здесь, и здесь! Лак поганый. Но у меня есть хороший, шведский.

– С собой?

– Конечно, с собой! Я его сегодня купила.

И Ленка вынула из кармана баночку с лаком. Сонька её взяла и так же придирчиво, как смотрела Ленка на её ногти, со всех сторон изучила.

– Сколько он стоит?

– Триста шестьдесят два рубля тридцать три копейки.

– А если без писка ежа?

– Триста пятьдесят. Это дорогой, качественный, профессиональный лак. Используется в салонах премиум-класса.

– Чек покажи.

– А попу не показать?

– Всё понятно, сшиздила! Кстати, сколько ты мне должна ещё с лета?

– Как – сколько? Триста.

Сказав так, Ленка стала глядеть теперь уж на свои ногти.

– В принципе, на руках у меня нормальные. На ногах надо обновить. Давай так: на ногах мне ногти покрасим – на это много ведь не уйдёт, и всё, что останется, ты возьмёшь в счёт долга.

Сонька подумала.

– Ладно, договорились. Но только я буду красить. Ты изведёшь полбанки на свои ногти!

– Ну, хорошо, – согласилась Ленка, и, сняв пальто, повесила его у окна. Оставаясь в шапке, она скинула ботинки, сняла носки. Тем временем, Сонька села на стул, поставив его поближе к столу, и вынула из последнего маникюрные принадлежности, в том числе растворитель. Когда она извлекла из пузырька пробку, по туалету расползся запах, слишком кошмарный даже для туалета. Не замечая этого, Ленка села на правую часть стола к подруге лицом, поставила ноги на незадвинутый ящик. Сонька, взяв пилочку, стала укорачивать ногти на её левой ноге, чтоб было потрачено меньше лака, затем счищать растворителем старый лак.

– А я вчера видела контрабас, – вдруг вспомнила Ленка, от скуки тронув струны гитары, – ужас какой смешной!

– Где это ты видела контрабас?

– В музыкальной школе. Тот чувачок, который меня на днях подвозил из Бронниц, оказывается, директором там работает!

– Он тебя там прямо и трахал?

– Да у него не шевелится! – тонко просюсюкала Ленка и рассмеялась, – прикинь – завёл меня в кабинет, попросил раздеться. Ну, я разделась. Он сел на стул, посадил меня к себе на колени, и – давай сиськи мне щекотать! Щекочет, щекочет, да что-то шепчет всё, шепчет! Люблю тебя, говорит, да не быть нам вместе, так уж сложилось! А я вздыхаю, хлюпаю носом – вот как сейчас, и думаю об одном: ох, только б не обоссаться! Ведь и смешно, и холодно, и щекотно, и молока напилась с утра!

– И сколько он тебе дал? – поинтересовалась Сонька, занявшись правой ногой.

– Да пятьсот рублей и золотой крестик. Носи, говорит, его, и помни меня! Ох, было б что помнить! Иду обратно, сталкиваюсь с Андрюшкой и Пашкой…

– Из двадцать первого?

– Да! Они заграбастывают меня, ведут к Теймуразу. Ведь я ему сто баксов должна! Пришлось отдать крестик.

– А пятихатку?

– До пятихатки не дошмонались. Но, тем не менее, я расстроилась. Крестик жалко. А ещё больше жалко цепочку! Она по весу больше была, чем крестик.

– А сколько ты бандитам должна?

Ленка лишь махнула рукою и помрачнела. Стерев с её ногтей лак и снова вооружившись пилочкой, Сонька стала ещё подравнивать их. Тут дверь затряслась опять от ударов.

– Читать умеешь? – рявкнула Сонька.

– Заткнись! – рявкнули за дверью. Сонька зачем-то сразу открыла, после чего вернулась на стул и опять склонилась к ногам подруги. Вошла ещё одна девушка – невысокая, щупленькая, со светлыми волосами, вздёрнутым носиком и глазами, как у бесёнка. На ней были брюки клёш, коротенький пуховик и ботинки «Гриндерс». Ленка и Сонька не удостоили светленькую ни словом, ни взглядом. Она с таким же демонстративным презрением к ним уселась на стол, внимательно поглядев на Юлькины ноги, и, достав из кармана пакетик чипсов, стала их жрать.

– Как я ненавижу такие чипсы, – вздохнула Сонька спустя короткий отрезок времени, приступив к обработке Ленкиных ногтей лаком.

– Я тоже их ненавижу, – включилась Ленка, – надо быть абсолютно конченой и упоротой яйцеклеткой, тупым копытным животным, чтоб покупать и жрать такое говно!

Реакции не последовало. Хруст стоял размеренный, громкий. Взгляд был непроницаемый.

– Почему-то запахло потом, – не унималась Ленка, Наморщив свой аристократичный нос с небольшой горбинкой, – что за ужасный запах! Он появился сразу после того, как ты дверь открыла. Ты его чувствуешь?

– Чувствую.

Хруст стал тише и медленнее.

– Что толку это перетирать? – продолжала Соня, – такая особенность организма у человека. Тут никакая химия не поможет.

– Поможет, – внезапно подала голос светловолосая, и, отбросив пакетик, спрыгнула на пол.

– Руки её держи! – закричала Ленка. Но было поздно. Выхватив из кармана брюк перцовый баллончик, светловолосая стерва хлестнула мощной струёй его содержимого по растерянным лицам своих обидчиц и убежала, громко захлопнув за собой дверь. Несколько минут две другие стервы чихали, ругались матом и утирали слёзы, а потом высморкались, умылись и возвратились к прерванному занятию.

– Ох, и сука! – пробормотала Сонька, кисточкой нанося ярко-красный лак на Ленкины ногти, – надо было ей не бойкот объявлять, а рожу всю расцарапать до крови, чтоб она неделю её на улицу не высовывала!

– Отличная мысль! Но только через неделю она пришла бы сюда уже не с баллончиком, а с гранатой.

– Ты предлагаешь ей всё прощать?

– А что ты с ней сделаешь? Ей и так уже почти каждый день бьют морду!

Сказав так, Ленка взяла пакетик, оставшийся на столе, и доела чипсы. Прошло ещё минут пять.

– Ну, кажется, всё, – объявила Соня, отложив кисточку. Весьма долго происходило безмолвное созерцание результатов её работы. С платформы, судя по голосам, шло много народу.

– Свинство! – вскрикнула Ленка, подчёркивая какую-то свою мысль движением всего тела, но осторожно, чтобы не сбить стоявшие на столе пузырёк с флаконом, – вот свинство! Мерзость какая-то!

– Ты о чём? – подняла взгляд Соня. Но объяснения не было. Была скорчена злая рожа – мол, дура, что ли? Также изобразив на лице резко отрицательную эмоцию, Соня молча задрала кофту. Лифчика не было. Сделав крепкий упор на обе руки, Ленка подалась немного назад, закинула ноги Соньке на плечи, и, сжав ступнями её вихрастую голову, стала ноги сгибать в коленях. Сонька вынуждена была начать отсоединяться от стула, хоть ей весьма не хотелось этого. Признаками её нежелания были высунутый язык, краснота, сопение, непреклонный кошачий взгляд. Но Ленка была столь же непреклонна, как крокодил. На её несчастье, опять раздался стук в дверь. И странное дело – привёл он в бешенство Соньку.

– В кусты иди срать, козёл! – взвизгнула она и снова уселась, благо что Ленка мгновенно убрала ноги. Стук прекратился, заскрипел снег под быстрыми удаляющимися шагами. Но злость у Соньки осталась. Ленка, наоборот, казалась невозмутимой. Она глядела на свои стопы, как будто те и не отрывались от выдвинутого ящика.

– Это дрянь какая-то, а не лак! – лютовала Сонька, опустив кофту, – честно тебе скажу – с такими ногами я не рискнула бы заниматься синхронным плаванием!

– В таком случае, я займусь тхэквондо, – пропищала Ленка, и, сдув со сдвинутых бровей чёлочку, пяткой врезала Соньке по лбу. Удар был таков, что Сонька чуть не свалилась вместе со стулом. Вскочив с него, она агрессивно вытаращила на Ленку глаза и стиснула кулаки, готовая броситься на неё.

– Ты что, озверела, овца безмозглая? Ты, …, что себе позволяешь?

– Что ты орёшь? – пожала плечами Ленка, – я думала, тебе это будет приятно! Ведь Таньке-то это нравится.

– Я – не Танька! Я не люблю, когда меня унижают. Ясно?

– А ты меня не унизила? – разозлилась внезапно Ленка.

– Как я тебя унизила?

– Вы тут пьёте водку с этой Маринкой! Четверть бутылки ещё осталось! Ты мне её предложила?

– Ах, твою мать! С каких это пор, интересно, ты перестала херачить водку без предложения? Я во вторник пила с девчонками из Макдональдса – ты влетела, взяла бутылку и насосалась раньше, чем мы успели тебя заметить! А сейчас тебе вдруг понадобилось особое предложение!

– Перестань относиться ко мне как к быдлу! – вскричала Ленка. Её лицо было уже даже и не злым, а свирепым. Удивлённая столь крутой переменой, произошедшей с её безоблачным настроением, Сонька долго не находила, что возразить. Наконец, сказала:

– Да успокойся ты! Быдлу я ни за что не стала бы красить ногти, тем более – на ногах.

– Это было нужно тебе! – заорала Ленка, соскочив на пол и заодно смахнув со стола пузырёк с флаконом. Пузырёк, к счастью, упал на угол матраца, возле ног Юльки.

– Мне? А зачем?

– Затем, что ты – мазохистка! Такая же, как и Танька! Вам очень нравится унижаться перед ничтожеством! Это – самый сладенький кайф!

– Да ты идиотка, – сказала, помолчав, Сонька, – больше ко мне за деньгами не обращайся!

Ленка, сопя, надела носки с ботинками. Выпрямившись, она взглянула на Соньку, которая наблюдала за ней, усевшись на стол.

– Клянусь, что не обращусь! Но тогда и ты, будь любезна, не обращайся ко мне по этому поводу!

– За деньгами?

– Да!

Соня пристально, очень пристально поглядела на собеседницу, раздувавшую ноздри, и тихо-тихо осведомилась:

– Ты что, кума, совсем съехала?

– Иди на …!

– О! У тебя, мать, ломка!

Ответа не было. Допив водку, Соня икала и наблюдала, как Ленка всовывается в пальто, рассеянно озираясь по сторонам и хлюпая носом. Завязав пояс, она приблизилась к раковине, и, повернув кран, зверски присосалась к ржавой струе. Пила очень долго. Не закрутив как следует кран, утёрла платочком рот и гордо ушла. Закрыть за собою дверь было сочтено ею необязательным. Туалет наполнился холодом, голосами, лаем Барбоса и адским воем скорого поезда, мчащегося к Уральским горам.

Сонька закрывает глаза, чтоб не текли слёзы. Сердце её сжимается от печали не потому, что Ленка ушла, и не потому, что ушёл Серёжка. И уж, конечно, не оттого, что лучшие годы тоже ушли, как вода сквозь пальцы. Мерный, тоскливый грохот и вой, похожий издалека на вой брошенной собаки, мучит её. Ей кажется – это воет её мечта, давняя и брошенная мечта о крае Земли, к которому тянутся все дороги, куда уходит всё самое дорогое. Ледяной ветер со снегом рыскает волком по всем углам, качает Сонькины ноги. Юлька ворочается и стонет. Соскочив на пол, Сонька аккуратно ставит гитару к стулу, идёт к двери. Захлопнув и заперев её прямо перед носом каких-то двух мужиков, хотевших войти, она гасит свет. Спать ей неохота. Скинув ботинки, она ложится на стол, чтоб до утра думать. Синие отсветы электричек напоминают ей брызги моря в Геленджике. Глаза закрываются. Барбос лает.

– Ко мне, Барбос! – отчаянно кричит Сонька, не понимая, зачем он ей. Её голос – крохотный, серый, смешной зверёк, грызёт безнадёжно прочные прутья клетки. Как он попал туда? Море плещется. Сонька спит. Вскоре засыпает и Юлька.

Глава четвёртая

– Кто такой Теймураз? – поинтересовалась Юлька во время утренней трапезы. Настроение было скверное. Утро втискивалось в окошко топотом ног, шумом электричек и голосами, а светом едва просачивалось сквозь изморозь. Это было закономерно. Откуда взяться солнышку в ноябре, как и оптимизму в общественном туалете? Завтрак происходил за столом. Сонька ела стоя. Ногти на её тонких и желтоватых руках были обработаны шведским лаком. Она ими занималась с рассвета, мучая пробуждающуюся Юльку запахом растворителя, а потом сбегала на рынок и начала готовить. Новые запахи Юльке больше понравились, и она, натянув штаны, уселась за стол. Сонька почти сразу поставила на него чугунную сковороду с яичницей из шести яиц, чёрный хлеб в тарелочке, чай в бокалах, банку сгущёнки. Нашлись у неё и вилки. Чайная ложка, правда, была одна. Отведав яичницу и найдя её неплохой, Юлька задала тот самый вопрос.

– Местный участковый, – сказала Сонька с набитым ртом.

– Он сюда заходит?

– Да, разумеется. За деньгами.

– А за что Ленка ему должна?

Сонька поглядела на Юльку с недоумением, поддевая вилкой желток.

– То есть как, за что? Она – вокзальная проститутка. Он – участковый.

– А ты ему не должна? – с немыслимо глупым видом спросила Юлька.

– Да как сказать? Он думает – да, я думаю – нет.

– И кто из вас прав?

– Он прав.

Сгущёнку ели по очереди, беря друг у друга ложку и хорошенько облизывая её. Юлька продолжала расспросы.

– А это Танька была? Ну, эта, с баллончиком?

 Сонька молча кивнула, вынув изо рта ложку.

– А как мы будем ходить к ней мыться, если вы в ссоре?

– А кто сказал тебе, что мы в ссоре?

Юлька так изумилась, что у неё чай потёк не в то горло. Пришлось царице сортира долбить её по спине.

– Что же, интересно, здесь происходит, когда вы ссоритесь? – осторожно спросила Юлька, восстановив дыхание, – поножовщина?

В ответ Соня произнесла вовсе незнакомое Юльке слово, которое состояло из четырёх известных ей слов. Оно впечатлило Юльку и объяснило ей почти всё. В мрачной атмосфере, созданной этим словом, допили чай, доели сгущёнку. Потом раздался стук в дверь. Сонька почему-то сразу открыла – видимо, различила условный ритм или голоса. Она не ошиблась. Вошли четыре бойкие дамы молодых лет. Они прибежали с рынка. Им нужно было в кабинки. Прежде чем в них войти, они горячо обсудили с Сонькой какой-то пьяный дебош ментов, сволочизм бандитов и тупость администрации. Громче всех орала некая Женька – как позже выяснилось, не вполне совершеннолетняя барышня. Обращаясь к Соньке, торговки во все глаза глядели на Юльку – мол, кто такая? Юлька сидела молча и улыбалась. Сонька не сочла нужным её представить. По выходе из кабинок шумные дамы насели на их хозяйку уже по поводу Ленки. Она им всем задолжала денег. Женька и тут отличилась визгом, хоть Ленка, как оказалось, её нагрела всего лишь на пятьдесят рублей. Сонька психанула. Она начала орать, что уже давно не имеет с Ленкой ничего общего, и пошли все лесом. Этим беседа и завершилась.

После ухода скандальных девушек тишина стояла считаные секунды. Её прервал новый стук.

– «Ремонт» на двери написано! – вновь взяла высокую ноту Сонька, – ты что, читать не умеешь?

– Сонька, открой, – прозвучал за дверью грустный картавый голос, – мне нужна Танька!

– «Ремонт» на двери написано! – повторила Сонька, – ремонт, а не склад минетчиц!

– Очень смешную шутку ты спёрла у Тарантино! Но мне сейчас не до шуток. Мне позарез нужна Танька. Как ты считаешь, где она может быть?

– Где угодно!

– А Ленка где? Я в июле дал ей пятьсот рублей на два дня.

– Ну и идиот!

Это был конец разговора. Парень утопал прочь, скрипя снегом и бормоча какие-то несуразности.

– Это кто? – поинтересовалась Юлька.

– Бывший Танькин жених, – ответила Сонька, пройдясь в задумчивости, – его зовут Моисей.

– Как его зовут? Моисей?

– Да, представь себе.

– Это удивительно! А у Ленки женихи есть?

– Нет. И никогда не было. И не будет.

– А почему?

– Она так устроена.

Переставив посуду обратно на подоконник, Сонька легла на стол кверху попой и широко зевнула.

– Эх, неохота мне никуда идти!

– А ты что, должна куда-то идти?

– Да надо бы выяснить, что там Ленка задумала. Ведь она – больная на голову! И не только на голову. Заметут – суда не дождётся, сдохнет.

Юлька, поднявшись, взяла тарелки и понесла их мыть. Это оказалось нелёгким делом – на них скопилось много слоёв засохшего жира. Отмыв их дочиста, Юлька подошла к Соньке.

– Можно пойти с тобой?

– Ну, пошли.

– Я возьму гитару.

– Зачем?

– Там скользко. Я очень плохо хожу по льду. Если подскользнусь, гитара не даст удариться об асфальт затылком.

Сонька не возражала. Оделись, вышли. Дверь была Сонькой заперта на замок. Барбос где-то шлялся. Мороз был слабенький. На платформе толпилось много народу. Ждали московскую электричку. На площади, близ автобусов, также было не протолкнуться. Две обитательницы сортира пошли дугой. Из динамиков аудиокиоска звучала песня « Ты назови его, как меня». Сонька подпевала. Юлька, как музыкантша и как москвичка, делала снисходительное лицо. Торговки цветами весело окликали Соньку. Она небрежно дёргала головой, давая понять, что очень спешит, и несколько раз указала пальцем на новенькое кафе близ автовокзала. Нетрудно было понять значение её жеста – я, мол, всегда счастлива вас видеть, но там, в кафе, тоже неплохой туалет, да и про Макдональдс не забывайте!

На тротуаре, у перехода через шоссе, стоял милицейский «Форд». Юлька напряглась. От её попутчицы это не ускользнуло. Она слегка улыбнулась.

– Теперь понятно, зачем ты взяла гитару!

– В смысле?

– В смысле – студентка консерватории, так что знать не знаю, ведать не ведаю, почему какая-то там мокрушница на меня так сильно похожа! Ой, хитрожопая!

– Ори громче, дура, – пробормотала Юлька. Ответом был новый жест – мол, расслабься, со мной тебя здесь не тронут! Перебежали дорогу, затем – трамвайную линию, и заснеженной улицей побрели вглубь города. Снегу было по щиколотку. Легковые машины двигались с пробуксовками.

– Она что, квартиру снимает? – спросила Юлька, не без труда поспевая за своей спутницей.

– Занимает, лучше сказать! На улице Ленина. Уже близко.

На перекрёстке свернули вправо, мимо невзрачного супермаркета. Прошагав метров двести, пересекли проезжую часть, вошли во второй подъезд панельной уродины и по лестнице поднялись на пятый этаж, где арендовала Ленка квартиру. У Соньки имелся ключ, и она привычно, почти не глядя, открыла дверь.

Квартира была однокомнатная, убогая, с обстановкой семидесятых. Пылью заросло всё. Толпами в углах, рядами вдоль стен стояли бутылки. Ленка лежала на односпальной кровати, лицом к стене, поджав ноги и обхватив себя до лопатки левой рукой, а правую вытянув. На ней были джинсы и водолазка. Левый её носок валялся около кресла, правый был спущен до середины стопы. Спящая дышала ровно и глубоко. Иногда сопела, будто бы собираясь проснуться, но ничего в результате этого не менялось.

– Ох, и зараза, – проговорила Сонька, зачем-то подняв носок и швырнув его на кровать. Юлька, не снимая гитару, присела на самый краешек кресла. Обе они не сводили глаз с журнального столика, что стоял у окна. Он был весь завален купюрами, да притом не только российского Центробанка, но и зелёными, с лысоватым пухленьким джентльменом. На самом краешке, с большим риском упасть от удара в пол каблуком, лежал золотой мобильник.

– Вот сука! – уже на грани истерики взвыла Сонька, топнув ногой очень осторожно, – кого она, сука, кинула? Дура, …!

– Надо разбудить её и спросить, – предложила Юлька.

– … ты её разбудишь, если она колёс нажралась да напилась водки с тоником!

Тем не менее, Сонька подняла ногу и со всей силы врезала каблуком по Ленкиной попе. Реакции не последовало.

– Вот видишь? Как её разбудить? – обратилась Сонька к освободившейся от гитары Юльке, да с такой яростью, будто Юлька была во всём виновата, – как её разбудить? Она не пойдёт на дело без кайфа! Значит, она – под кайфом, и под конкретным кайфом! Короче, надо Таньку вызванивать.

– Ну, вызванивай.

Телефон стоял на другом, высоком столе. Сонька сняла трубку, набрала номер. Юлька, тем временем, аккуратно взяла через носовой платок золотой мобильник с целью удостовериться, что он выключен. Он был выключен.

– Алло, Танька, ты спишь? – мяукнула Сонька в трубку, – нет, я с вокзала тебе звоню. Вопрос есть один. Ты не говорила вечером с Ленкой? Ну, или ночью? Мне просто деньги очень нужны, а она мне триста рублей должна. Дома её нет. Не знаешь? Ну, ладно. Да, заходи. Но только с баллончиком. Я его тебе в жопу вставлю.

Положив трубку, Сонька с ещё более встревоженным видом подошла к Юльке.

– Как бы она сюда не примчалась!

– Зачем ей мчаться сюда?

– Она могла догадаться, что я звоню не с вокзала. Ведь эта сука сопит, …, как паровая машина!

Панически застонав, Сонька огляделась по сторонам. Но тут ей вдруг что-то пришло на ум, и она опять повернулась к Юльке.

– Маринка, быстро беги на кухню! Там, в белом шкафчике, есть бинты. Принеси три штуки.

– Бинты?

– Маринка, быстрее! Спалимся!

Юлька поспешно выполнила команду. Когда она вернулась с бинтами, Сонька рассовывала рубли и доллары по карманам своей капюшонной кофты и куртки.

– Если эта тварь их увидит, тут будет Сталинградская битва, – коротко объяснила она, – бинты положи на стол.

Золотой мобильник был спрятан за цветочный горшок, стоявший на подоконнике. Потом Юлька, выполняя распоряжения Соньки, помогла ей сдвинуть кровать от стены к середине комнаты и переложить спящую на живот, слегка оттащив назад. Благодаря этому ступни Ленки легли на спинку кровати, пятками кверху. Вслед за тем Ленка была привязана к этой самой кровати размотанными бинтами. Одним из них притянули вытянутые в стороны руки, другим примотали талию, третьим – ноги.

– А для чего всё это? – спросила Юлька, затягивая последний узел. Сонька стащила с правой ноги Ленки носок.