Холодная комната

– Я должна любой ценой разузнать, кого эта тварь нагрела! Иначе ей не пяточки пощекочут, а кишки вытянут.

– Ну а ты хоть предполагаешь, кого она могла кинуть?

– Предполагаю. Но надо знать. Точно знать!

С этими словами Сонька выдернула из магнитофона, стоявшего на комоде, провод, и, сложив его вдвое, изо всей силы хлестнула им по розовым пяткам Ленки. Та дико вскрикнула, и, открыв широко глаза, рванулась вскочить. Кровать затрещала, но бинты выдержали. Взгляд Ленки был мутен. Сонька стегнула её ещё, и он прояснился. Крик зазвенел такой, что бедная Юлька чуть не оглохла. Но Соньке всё было мало, и провод ещё разок просвистел. Ленка захрипела, закашляла. Её вырвало чем-то красным.

– Доброе утро, – сказала Сонька, – как себя чувствуешь? Ты, я вижу, «Кагор» пила? Или «Каберне»?

Ленка обрела дар речи через минуту.

– Ты что… ты что… ты что делаешь? Сука, …!

– Елена Владимировна, позвольте полюбопытствовать, это чей телефон? – спокойно спросила Сонька, вытащив из-за кактуса золотой мобильник. Ленка уставилась на него. Моргнула – раз, другой, третий. Ещё раз дёрнулась.

– Я не знаю! Какой ещё телефон? А ну, отвяжи меня от кровати! Я ссать хочу!

Сонька убрала телефон.

– Ты скоро и срать захочешь, если не скажешь, кого обчистила! Полминуты на размышления.

– Я не помню, – быстро сказала Ленка, как только Сонька снова взялась за провод.

– Как так – не помнишь?

– Вот так – не помню, и всё! Я вчера весь день седуксен жрала, запивала водкой! А с кем я пила вино уже поздно ночью – честно, не помню! Сонечка, не стегай меня по ногам! Как я от ментов буду бегать? Лучше по заднице!

– Я с тобой не шутки шучу! – вконец разозлилась Сонька, – ты должна помнить, по крайней мере, куда хотела идти!

– Хотела идти в «Принцессу»! Но я не помню, была я там или нет! У меня башка была отключена полностью!

Заскрипела входная дверь. Потом раздались быстрые шаги по прихожей.

– Ты что, не закрыла дверь? – прошипела Сонька, свирепо глядя на Юльку. Та собиралась что-то ей объяснить, но тут вошла Танька – взмыленная, взволнованная, опасная, как ишак Ходжи Насреддина после его самой первой встречи с багдадским вором. Дыхание вырывалось из её щуплой груди через нос и рот порывами урагана. Остановившись, она за одну секунду обвела взглядом присутствующих. Они, судя по выражению её глаз с длинными ресницами, вызвали у неё различные ощущения: Сонька – желание отхлестать её по физиономии ссаной тряпкой, Юлька – скептический интерес, а Ленка, примотанная к кровати – мгновенный и вертикальный взлёт настроения.

– Танька, Дура! Что ты уставилась? – заорала Ленка, пытаясь сломать кровать, – вызывай милицию! Эта сука в составе банды наносит мне тяжкие телесные повреждения с целью грабительского отъёма денежных средств в особо крупных размерах!

Начав дышать чуть ровнее, Танька неторопливо обошла Ленку и опустилась на корточки, чтоб взглянуть на её подошвы с красными полосами от провода. Выпрямляясь, она взглянула на Соньку.

– Ты что, за триста рублей её проводом стегаешь по голым пяткам? Ну ты и беспредельщица!

– Эта гадина по-другому не понимает! Я ведь полгода ждала, три месяца умоляла, месяц грозила! Сколько ещё терпеть?

С кровати раздался вопль, что долг был бы возвращён уже через день, но теперь, конечно, это исключено. Танька поглядела опять на Юльку.

– А это что за селёдка с хреном?

– Маринка.

Вихрастая башка Таньки слабо кивнула, будто приняв исчерпывающий ответ. Потом было возобновлено наблюдение за попытками Ленки освободиться и обвинить всех собравшихся в нарушении норм морали.

– Триста рублей ты так из неё не выбьешь, – хмыкнула Танька, – сто, может быть, отдаст, а триста – и не мечтай! Надо ей паяльник в задницу вставить.

– Бандиты уж ей вставляли паяльник в жопу, чтобы она по-хорошему отдала им три косаря, – возразила Сонька.

– И что?

– Ничего. Один православный батюшка как-то раз ей сказал, что черти в аду её будут трахать в жопу огненными … Куями! Чуть не забыла – я вчера слышала, что в Японии существует такое женское имя: Куями. Она так живо это представила, что паяльник ей показался сосулькой.

– С ума сойти, – усмехнулась Танька, – оказывается, есть польза и от попов! Кто бы мог подумать!

– Да вы ещё и кощунницы! – бесновалась Ленка, – немедленно отвяжите меня! Я вам набью морды! Какое вы имеете право так измываться над человеком?

– Над лошадью, – уточнила Сонька, – ты у нас лошадь.

– Точно, – опять слегка наклонилась голова Таньки, – послушайте, как лошадка сейчас заржёт!

Поняв её замысел, Ленка снова подняла визг. Но он оказался слабеньким по сравнению с тем, который исторгся из её рта, когда Танька начала щекотать длинными своими ногтями правую её пятку. Пощекотав точно так же левую и назвав себя идиоткой, вечно всё забывающей, Сонька за руку потащила Юльку на кухню и там сказала ей:

– Твою мать! Она ведь действительно ничего не помнит! Совсем-совсем ничего! Я просто не представляю, что можно сделать!

– Да что ты сделаешь? Телефон с деньгами надо припрятать, и, если что, отдать. Авось, не убьют!

– Боюсь, что убьют.

Возвратились в комнату.

– Хватит, – остановила Сонька садистские дела Таньки, – я ей прощаю триста рублей.

Танька отошла. Ленку отвязали, и она ринулась в туалет, расстёгивая штаны на бегу. У Юльки бинт на ноге промок, да не в первый раз за два дня. Достав из чехла гитару, она присела и заиграла.

– Ух, ты! – сказала Танька, – гитара.

Послушав строчку из «Yesterday», она обратилась к Соньке:

– Эта кобыла кого-то круто заклофелинила.

– Почему ты так думаешь? – удивлённо спросила Сонька.

– Во-первых – потому, что ты здесь, хотя сказала мне, что звонишь с вокзала. А во-вторых, она ко мне заходила ночью с расширенными зрачками и клофелин просила.

– Ты ей дала?

– Коленом под жопу. Но у неё есть где взять, и она взяла. Ты, кстати, не знаешь, что она сшиздила?

– Телефон.

– Какой телефон?

– Вот этот.

Сонька достала из-за горшка телефон. Танька потянулась к нему, однако её рука была остановлена рукой Соньки.

– Он золотой? – прищурилась Танька.

– Да, золотой.

– И что она говорит?

– Она ничего не помнит, кроме того, что, возможно, была в «Принцессе».

Вернулась Ленка. Послушав, как Юлька наяривает пассажи, она вскричала:

– А куда дели мои носки?

Ей дали носки. Она их надела.

– Тварь, это чей мобильник? – жёстко насела на неё Танька.

– Мой, – был ответ.

– А ты понимаешь, кобыла сраная, что тебе за него башку оторвут?

– Тебе оторвут.

– Это бесполезно, – вступила в разговор Сонька, – сделаем так. Ты беги в «Принцессу» и постарайся выяснить, с кем она там ночью была. А мы…

– Меня там не любят за мордобой с ментовскими шлюхами, – воспротивилась Танька.

– Ты слишком мнительная. Тебя нельзя не любить.

– У кого брала клофелин? – опять заорала на Ленку Танька. Ленка задумалась – но, как в скором времени оказалось, не над её вопросом.

– Чёрт, я носки надела неправильно! – проронила она, внимательно глядя на свои ноги, – левый – на правую ногу, а правый, наоборот, на левую. А переодеть их нельзя, плохая примета!

Танька свирепо плюнула и ушла. Эхо её топота вниз по лестнице прокатилось по этажам, как железный шар. От её ухода Юлькино ощущение, что сейчас войдёт медсестра с галоперидольчиком, не ослабло. Струны под заболевшими от них пальцами ныли блюз.

– Совсем их сниму, – нашла, наконец, выход из положения Ленка, и, наклонившись, сняла носки, – пойду без носков! Ведь ботинки будут.

– Куда это ты пойдёшь? – поинтересовалась Сонька.

– Куда глаза глядят. В принципе, твоё-то какое собачье дело? Дай сто рублей! Вечером верну.

– А в рыло тебе не дать ботинком с размаху?

– Можно я приму душ? – отложив гитару, спросила Юлька. Ленка важно кивнула.

Душ Юльке нужен был, главным образом, для того, чтоб сменить повязку. При помощи туалетной бумаги кое-как вычистив из ботинка сукровицу и взяв ещё один бинт на кухне, Юлька заперлась в ванной. В её намерение входило только ополоснуться. Но, сняв одежду, смотав с ноги мокрый бинт и пустив под мощным напором тёплую воду, она решила по-быстрому принять ванну. Вставила пробку, села. Вода, с бурлением поднимаясь, грела и щекотала её костлявое тело. Гоня прочь сонное состояние, Юлька думала. Как учительница русского языка и литературы, несколько лет работавшая помощницей ветврача, смогла догадаться, что на иконе – главная героиня повести Гоголя? Несомненно, по медицинским симптомам. Либо в глазах, либо на лице, либо на руках или шее панночки были признаки какой-то собачьей хвори. Юлька, вообще, любила собак и кое-что о них знала, но ей не шло так сразу на ум, что это могло быть такое. Вода, тем временем, поднялась до края. Закрутив краны, Юлька задумалась про икону. Кирилл так и не успел сказать, где она. Выходить на связь с ним нельзя. Он мгновенно сдаст. Да, сдаст, не поморщившись. С этой мыслью Юлька уснула.

Бешеный стук и крики выдернули её из тёплых объятий сна.

– Маринка! Маринка! – визжала Сонька, дёргая дверь. Расплескав с треть ванны, Юлька вскочила. Её сознание прояснялось медленно – как стекло трамвая, заиндевевшее от мороза и согреваемое дыханием. Осознав, наконец, где она находится и что это зовут её, Юлька перелезла через борт ванны и отодвинула шпингалет. Охваченная тревогой Сонька влетела. На её правой щеке алели царапины.

– Чёрт! Я думала, ты утопла! Ты тут спишь, что ли?

– Да, случайно уснула, – призналась Юлька, сняв с вешалки полотенце, – а вы там что, подрались?

– Пришлось этой твари дать по ушам! Она убежала. Быстренько одевайся! Надо валить отсюда, пока за ней не пришли. Мне не очень хочется, чтоб меня за её дела пригладили утюгом.

– Хорошо, я скоро.

Сонька не уходила. Ощущая неловкость под её взглядом, Юлька кое-как вытерлась, обмотала ногу бинтом и быстро оделась.

– Что у тебя с ногой? – поинтересовалась Сонька, глядя на старый бинт, валявшийся на полу.

– На гвоздь наступила. Ранка не заживает никак.

Зачехлив гитару, вышли на улицу. Побрели к вокзалу. Дворники расчищали повсюду снег. Сонька грызла семечки, доставая их из кармана куртки. Юлька, шагая, бросала взгляды на длинноносый профиль работницы туалета. Она ей чем-то напоминала лисичку – неторопливую, осторожную, но способную, если что, совершить бросок стремительней кобры и ухватить зубами крепче бульдога. Её, казалось, ничем нельзя было испугать или удивить. У Юльки возникло вдруг искушение рассказать ей всё. Она с огромным трудом его подавила.

– Слушай, а как тебя на самом деле зовут? – вдруг спросила Сонька таким задумчивым голосом, будто бы обращалась к самой себе, а не к своей спутнице.

– Так меня и зовут – Маринка, – сказала та, покраснев. Сонька улыбнулась.

– Ну, хорошо. А за что сидела?

– Да ни за что. Я только в СИЗО была.

– Условным отделалась?

– Оправдали.

– Ясно.

– А ты сидела за что?

Сонька помолчала, сплюнула шелуху и проговорила:

– Да покалечила одну мразь. Мы с ней жили вместе, и она у меня, когда я спала, попыталась вытащить из карманов деньги и золотой мобильник.

– Я не воровка и никогда ею не была, – ответила Юлька, – но если ты так серьёзно думаешь, что я – мразь, давай распрощаемся.

– Не бесись.

До шоссе шли молча. Когда стояли, дожидаясь возможности перейти его, Сонька вдруг ответила на вопрос:

– А если по чесноку, я одному гопнику нож воткнула под рёбра. Он меня бил. Поэтому дали только полтора года.

– Я три мотала примерно за то же самое.

– Где?

– Под Пермью.

– А я – в Мордовии.

– Там херово.

– Везде херово.

Перебежав шоссе, они вдруг услышали за спиной протяжный сигнал клаксона. Испуганно обернулись. У тротуара затормозила красивая голубая машина. Это был «Кадиллак». Велев Юльке ждать, Сонька подбежала на полусогнутых к его правой передней двери, стекло которой скользнуло вниз. За ним оказались два молодых человека в смокингах. Сонька с ними о чём-то поговорила, приветливо улыбаясь, после чего они продолжили путь на огромной скорости, а она продолжила свой, опять присоединившись к Юльке.

– Они, случайно, не Ленку ищут? – спросила та.

– Нет, не Ленку. Таньку. Это её друзья.

– Ого! Вот это друзья!

– Да, пара таких друзей – и врагов не надо.

На площади Сонька разговорилась с цветочницами. Они сообщили ей, что её часа полтора назад разыскивал Теймураз, а чуть погодя – Серёжка.

– Чёрт! Удавил бы их кто-нибудь! – был ответ с тяжёлым шипящим вздохом. Около туалета сидел Барбос.

– Красавец ты мой! – заорала Сонька, сев перед псом на корточки и обняв его за мощную шею, – ты у меня один остался, единственный! Пуся мой! Мой любимчик!

Барбос ворчал и опускал глазки, смущаясь, и отворачивал наглую свою морду от поцелуев. Пытался вырваться, но подруга стискивала его, как сумку с деньгами.

– У тебя что, реально нет совсем никого из близких? – спросила Юлька.

– Да только эти две швали. А у тебя?

– Совсем никого.

В туалете Сонька опять улеглась на стол, сняв только ботинки. Юлька, повесив чехол с гитарой на гвоздь, прошлась взад-вперёд.

– Не мелькай, ложись, – сказала ей Сонька, – мы обе узкие, стол – широкий.

Юлька легла. Места, в самом деле, было достаточно. Тем не менее, её левая нога прикоснулась к Сонькиной.

– У тебя какая ориентация? – поинтересовалась Сонька, положив руку на переносицу.

– Многогранная.

– Почему?

– Такая я сложная.

– А я дура, – призналась Сонька, опустив руку. Юлька хихикнула.

– Что ты ржёшь?

– Мне уже щекотно.

– Коза ты драная.

– Это точно.

– За что ты в розыске?

– За невыплату алиментов.

– Стало быть, ты – мужик?

– Я умею быть мужиком, – ответила Юлька басом и рассмеялась. Забарабанили в дверь.

– Твою мать, ремонт! – заорала Сонька.

– Я тебе дам ремонт! – донёсся из-за двери ещё более густой бас, чем тот, который изображала Юлька, – устроили здесь притон! Открывайте, шлюхи!

Юлька мгновенно спрыгнула на пол. Сонька последовала её примеру.

– Кто вы такой? – спросила она.

– Я что, представляться должен? Открывай дверь!

Сонька подчинилась, так как похоже было, что тот, кто с ней говорил таким тоном, имел на это полное право. Ввалился лысый, рослый толстяк в кожаном плаще. Увидев его, Сонька поняла, что ошиблась.

– Туалет платный, – предупредила она, – пятнадцать рублей!

– Да пошла ты на …! – вскинул над ней кулаки толстяк, – я из областной филармонии! Ишь ты, шваль! Совсем охамела!

Грубо оттолкнув Соньку, он сделал шаг к ближайшей кабинке. Но на его пути возникло препятствие в виде Юльки. У той давно уж не было случая применять боевые навыки. Посему она, делая бросок, нечаянно протаранила головой музыканта стену. Весь туалет содрогнулся. Но голова толстяка, как выяснилось, нисколько не пострадала. Тотчас вскочив, он бросился наутёк. Закрыв за ним дверь, Юлька с Сонькой вновь улеглись на стол и возобновили прерванную беседу.

– Вижу, что ты реально умеешь быть мужиком, – заметила Сонька, – притом в самом офигенном смысле этого слова.

– Это уж точно, – сказала Юлька и засмеялась. Смех её утонул в истеричном вое скорого поезда. Грохотал он мимо вокзала долго. Когда затих, удаляясь, Сонька уже спала. Прислушиваясь к её дыханию, Юлька думала. Нужно было всё-таки выйти на связь с Кириллом. Или хотя бы с Мальцевым. Ох, как нужно! Золотой телефон торчал из кармана Сонькиной куртки. Протянув руку, Юлька тихонько вытащила его. Включила. Набрала номер. Встать со стола она не решилась, хоть стол не мог бы от этого ни качнуться, ни заскрипеть.

– Алло, – сказал Мальцев. Он находился, кажется, в кабинете.

– Я, – прошептала Юлька. Мальцев вздохнул.

– Я слушаю тебя, Юленька.

– Телефон Кирилла!

Мальцев сейчас же продиктовал.

– Ещё раз, – попросила Юлька. Он повторил. Она нажала на сброс и сразу связалась с Бровкиным.

– Это я!

– Ты где?

– Далеко. Икона, икона!

– Говори громче, я по Проспекту Мира иду!

– Икона!

– Сколько у тебя времени?

– Полминуты.

– Она была после экспертизы возвращена владельцу, то есть Артемьеву. Он продал её Михаилу Хольцману.

– Кто это?

– Олигарх, коллекционер. Через двадцать дней он погиб. Принимая ванну, уронил фен. Так решило следствие, хотя Хольцман был почти лысым и идиотом уж точно не был. Скорее всего, фен бросила в воду его жена, актриса и супермодель Альбина Лоховская.

– Всё имущество мужа досталось ей?

– Да, но после двух или трёх судов с другими наследниками.

– Она лесбиянка?

– Понятия не имею.

– А где живёт?

– На Рублёвке. Если позвонишь позже, скажу точнее.

– Договорились.

Выключив телефон, Юлька аккуратно впихнула его туда, откуда достала, и, соскочив со стола, начала мотаться вокруг него. Альбину Лоховскую она видела на обложках журналов, когда шаталась возле киосков, и кое-что о ней знала. Звезда мелодраматических сериальчиков не скрывала своей сексуальной ориентации, но и не особо о ней трубила. Как-то раз журналисты взяли у неё интервью на выходе из лесбийского клуба. Кинозвезда говорила с ними без удовольствия, но корректно. Юлька не могла вспомнить, о чём был тот разговор, прочитанный ею в каком-то еженедельнике, где-то найденном.

В дверь опять постучали.

– Читать умеешь? – хрипло взвизгнула Сонька, открыв глаза и перевернувшись на другой бок.

– Открывай, коза! – прозвенел за дверью голосок Таньки. Сонька тотчас приняла сидячее положение, свесив ноги. Юлька открыла. Танька, войдя, улыбнулась ей и развязно щёлкнула её по лбу. Потом она уселась на стул, расстегнула куртку. Достав из кармана «Орбит», стала им чавкать. Юлька, заперев дверь, улеглась на стол сзади Соньки и хорошенько сделала вид, что хочет уснуть.

– Ты была в «Принцессе», мразь тупорылая? – обратилась Сонька к подруге.

– Не было её там, – отозвалась Танька.

– Не было?

– Не было.

– Кто сказал?

– Я говорю – не было, значит – не было!

Сонька мрачно задумалась.

– Это тот самый лак? – поинтересовалась Танька, глядя на её руки.

– Какой – тот самый?

– Ну, тот, который она нашла на помойке?

Сонька вместо ответа плюнула в Таньку. Та увернулась.

– Сука, хоть что-нибудь ты узнала?

– Она какую-то бабу клеила. Где-то около института. А эта баба была на «Лексусе».

– Номера?

– Московские. Семьдесят седьмой регион.

– Если так – пожалуй, всё обойдётся, – решила Сонька, – баба на «Лексусе», да с московскими номерами тут говно жрать не будет ради какого-то телефона и четырёх-пяти косарей.

– Каких ещё четырёх-пяти косарей? – прищурилась Танька, – она и деньги взяла?

На лице у Соньки не дрогнул ни один мускул.

– Не знаю. Просто предполагаю, что могла взять, а потом заныкать. Она ведь всё всегда прячет по всем углам, как собака – кости! Потом сама не может припомнить, куда что сунула сдуру.

Танька прицельно плюнула «Орбитом». Он попал Соньке в щёку. Сонька молниеносно его смахнула, затем стянула с Юльки ботинок и запустила им в Таньку. Та увернулась и высунула язык немалой длины. Но в ту же секунду он был прикушен, так как второй ботинок, брошенный с дикой силою вслед за первым, звонко ударил Таньку по лбу.

– Вот это я буду помнить, – сухо пообещала Танька, достав платочек и тщательно отерев им место удара, – это я буду помнить до конца дней своих!

– Ты знаешь, я тоже вряд ли это забуду, – проговорила Сонька между взрывами хохота, – это было самое лучшее из того, что я в жизни видела!

В дверь опять постучали.

– Читать умеешь?

– Сонька, открой, пожалуйста! За мной гонятся!

– Что ты сшиздила?

– Водку! За двести семьдесят! Две бутылки!

– Ах! – всплеснула руками Танька, и, встав, открыла. Ленка, как оказалось, не наврала – вбежала с двумя бутылками.

– Ты, овца! – верещала Сонька, пока две её подруги тщательно запирали дверь, – меня и так участковый ищет, а ты мне тут ещё одну жопу делаешь!

– Шутка, шутка, за мной не гонятся, – пропищала Ленка, вручив ей водку, – я их из супермаркета утащила! Никто не видел.

– Жалко. Жду не дождусь, когда тебя, дуру, за уши оттаскают!

– Стаканы где? – сняв и аккуратно повесив куртку на спинку стула, спросила Танька.

– Да там же, где и вчера, и в прошлом году стояли – на подоконнике! Ты их только ополосни. Маринка, подъём!

Юлька притворилась, что крепко спит. Её потолкали, пощекотали, и она села, зевая как можно шире. Танька ополоснула четыре чашки. Налили. Выпили. Сонька стала плеваться.

– Ох, и говно! – прохрипела Танька, растянув рот от виска до шеи, – говно за сорок рублей!

– Да много ты понимаешь, – сдавленно щебетнула Ленка, щёки которой из бледно-жёлтых мгновенно стали зелёными, – это финская водка! Её богатые люди пьют!

Юлька, спрыгнув на пол и зажав рот ладонями, побежала к ближайшему унитазу. По всей её системе пищеварения шлялся ёж, поднявший колючки. Корчась над унитазом, она услышала, что подруги о чём-то шепчутся. Из кабинки она потащилась к раковине. Умылась, прополоскала рот. Над столом забулькало.

– У меня ведь есть закусон! – вдруг вспомнила Сонька, и, выдвинув средний ящик стола, извлекла пакет с мандаринами, – пьём ещё, Маринка!

– Больше не буду, – пролепетала Юлька, плетясь к столу. Ленка помогла ей на него сесть. Танькин рот уже был растянут не от виска до шеи, а от одного уха до другого.

– Ну, по чуть-чуть, – сюсюкнула Сонька, сдирая толстую кожуру с огромного мандарина, – вторая легче пойдёт! Смотри, какой мандаринчик! С таким и спирту глотнуть не страшно.

– Да, по чуть-чуть, – подхватила Танька, дав Юльке чашку, в которой, точно, было чуть-чуть, – давай, за знакомство!

Выпили. Мандарин был очень хорош. И это было последнее, что запомнила Юлька.

Глава пятая

Это она. Проклятая ведьма, которая изувечила ей всю жизнь и сожрала всех, кто что-то для неё значил. Ведьма идёт по дну лесного оврага, пронизанного лучами солнца, и озирается, хищно вздёргивая губу и взмахивая ресницами. Она, Юлька, идёт за ней, прячась за деревьями и кустами. У неё болит всё. Особенно болят ноги, исколотые валежником. Пальцы ног разбиты о дно ручья, усеянное камнями. Адски хочется пить, однако нет времени наклониться или присесть на корточки. Солнце жжёт. Руки и лицо изодраны сучьями. Лес дремуч, но узок. Слева от него – поле, справа – бугор, поросший кустами. Среди деревьев порхают большие белые бабочки. Тишина такая, что Юлька слышит шелест их крылышек. Когда панночка озирается, Юлька, прежде чем успевает спрятаться, замечает, что лицо у неё – землистого цвета, а глаза рыскают, как два волка, обложенные флажками. Юлька осознаёт, что панночка её видит и потому лишь не останавливает на ней своих страшных глаз, что не придаёт ей никакого значения. Другой, куда более страшный враг, угрожает ведьме. Он – близко. Но кто же он? Как его зовут? Откуда он взялся? Юлька с тревогой смотрит по сторонам. Но, кроме воды, травы и деревьев, видит лишь бабочек. Их полно. Их – рой. Они беспокойны.

Лес внезапно кончается. Дальше тянется лишь овраг до самой реки. Небо – яркое, синее. Солнце полыхает низко над полем. Вечер. За бугром, на горе, стоит большая деревня. На бугре – малая, домов десять. К ней тянется от ручья тропинка. Панночка побрела по ней, не оглядываясь, а Юлька осталась на краю леса, спрятавшись за берёзой. Ей виден крайний дом деревеньки. Низкий и покосившийся, он стоит слегка на отшибе, в зарослях лопухов. За мутными стёклами его окон – светлые занавески. К этому дому ведьма и направляется, вся подавшись вперёд из-за крутизны склона. Тихо по-прежнему. Юлька знает, что во всём мире нет ни единой живой души, кроме неё самой, то есть Юльки, панночки и кого-то в чёртовом доме. Ведьма уже почти подошла к нему. Юлька, не сводя с него взгляда и затаив дыхание, ждёт. Она точно знает, что скоро уж шевельнётся светлая занавеска, и кто-то выглянет. Кто он, чёрт бы его побрал? Почему скрывается? Почему усталая ведьма идёт к нему, как коза на привязи?

Юлька смотрит и смотрит на занавеску. Вот, наконец, она шевельнулась. Вот нижний угол её поднялся, и кто-то выглянул. Осторожно, одним глазком. Но Юлька его узнала. Его нельзя было не узнать.

Глава шестая

– Что ты так орёшь? – возмутилась Сонька, ударив Юльку по голове, – мы тебя пока что не бьём!

Юлька заморгала, открыв глаза. Осколки кошмара, который звонко рассыпался от её истошного вопля, тотчас растаяли, не оставив даже и тени воспоминаний – лишь ощущение ледяного, вязкого ужаса. Сердце прыгало так, что перед глазами всё дёргалось и качалось. Она сидела на стуле. Руки её, заломленные за спинку, были привязаны к ней шнурком, а ноги примотаны скотчем к ножкам. За окном было уже темно. Стремительно набирала ход электричка. Тускло горела, качаясь на длинном проводе, лампочка над столом.