Холодная комната

– На Востряковском кладбище. В три. Ты будешь?

– Да, я приеду.

Голос вызванивал изо рта какой-то чужой, незнакомый, тоненький, почти детский. И слёзы были какие-то не свои, уж слишком текучие. Вошла Светка. Скинула тапочки, улеглась на диван. Закрыла глаза.

– Кирилл!

– Да, Юлька.

– Ты сделал то, о чём я тебя просила?

– А ты меня о чём-то просила?

– Ты что, забыл? Я тебя просила найти Марину Лазуткину!

– Ах, Лазуткину, – протянул Кирилл, – Да, конечно! – пошелестел блокнотом, – записывай.

– Я запомню!

– Запоминай. Октябрьский проспект, дом шестнадцать, квартира семьдесят три.

– Октябрьский? Это где?

– Да Люберцы это.

– Люберцы? А она одна там прописана?

– Да, одна.

– Спасибо, Кирюсик!

– Не за что. У тебя ещё ко мне есть вопросы?

– Да. Про икону эксперты что говорят?

– Я им позвоню через час.

– Ну, тогда – до завтра. Я отрубаюсь.

– Спокойной ночи.

Юля действительно отрубалась. Ей пришлось пойти в ванную и взбодриться холодным душем, содрав повязку с ноги. Потом она позвонила жабе с дрожащей челюстью. Выслушав полтора десятка длинных гудков, положила трубку. Светка сладко спала. Укрыв её пледом, лейтенант Кременцова подошла к шкафу и вынула из него джинсовую мини-юбку, колготки чёрного цвета, блузку и красный блейзер. Хищно накрасившись и забинтовав ногу, она всё это напялила, положила в карман удостоверение и обула в прихожей туфли на шпильках. Табельный пистолет оставила в сейфе.

Было пятнадцать минут десятого. Через полчаса Кременцова уже спускалась в метро.

Глава одиннадцатая

На Тверской было ещё достаточно многолюдно. Белые фонари, отражаясь в лужах, делали их похожими на глаза отрезанной головы. Кременцова шла со стороны Пушкинской к Моховой. Брела она медленно, наступая правой ногой только на каблук. Нога не болела, но её лучше было щадить. Прохожие расступались перед дурной хромой девкой и оборачивались ей вслед. Внимание привлекали её глаза – свирепые, цепкие. Так смотрели менты, а не проститутки. Кроме того, как-то рановато вышла она работать. Юля уже сама это понимала, потому злилась. Ей нужно было как-нибудь убить время. Напротив мэрии она с риском для жизни перебежала улицу, и затем, дошагав до её конца, свернула налево, к Большому театру.

Патрульный автомобиль, который, наоборот, сворачивал на Тверскую, затормозил. Стекло пассажирской двери скользнуло вниз.

– Эй, ты! Пойди-ка сюда! – прокуренно рявкнула голова в фуражке, высунувшись наружу. Юля приблизилась и увидела также плечи с погонами младшего лейтенанта. К лицу она приглядываться не стала, с ним было и так всё яснее ясного. За рулём сидел прапорщик.

– Кто такая?

Этот вопрос был со стороны того, кто окликнул.

– А почему на ты? – поинтересовалась Юля. Прапорщик рассмеялся. Усики младшего лейтенанта перекосились.

– Ух, ты! Обдолбанная? Отлично! Садись в машину.

– Если я сяду в вашу машину, то вам придётся из неё вылезти навсегда, – заверила Кременцова. В машине переглянулись, после чего младший лейтенант открыл дверь и вышел. Ростом он оказался пониже Юли. Она раскрыла перед его лицом удостоверение. Наблюдать за этим лицом ей было по-прежнему совершенно неинтересно. Она даже угадала, до какой степени оно станет предупредительным и с какой быстротой рука офицера вскинется вверх, к козырьку фуражки.

– Простите! Вас подвезти?

– Дойду. Когда проститутки выстроятся?

– В одиннадцать.

– А какие у них расценки?

Этот вопрос показался младшему лейтенанту странным. Он помолчал, внимательно глядя на Кременцову. Потом, смеясь, пригладил усы.

– У них-то? Как вам сказать…

– Говори, как есть. От и до. Вот, к примеру, я могла бы брать сколько?

– Да, вообще, сутенёр берёт, – задумчиво вымолвил офицер, опуская взгляд к ногам собеседницы. Оценив их длину и стройность, он пополз взглядом вверх и остановил его на глазах.

– Ну, вам бы досталось долларов сто, не больше.

– Это за час?

– Не факт. Как получится.

– Хорошо, спасибо. Можете ехать.

Прапорщик слышал весь разговор. Когда младший лейтенант вернулся в машину, та упорхнула за один миг. Было двадцать два двадцать пять. Дохромав до скверика перед театром, Юля не без труда нашла свободную лавку. Сев на неё, она сняла туфлю с больной ноги, и, вскинув её на другую ногу, стала рассеянно созерцать фигуры фонтана. Вечер был тёплый. Гомосексуалисты, местом сбора которых служил с советских времён этот самый сквер, косились на Кременцову, сидя поблизости от неё или околачиваясь компаниями. Она их не замечала. Но вдруг услышала слева:

– Смотри, Серёг, конь какой!

Юля поняла, что это – о ней. Ей стало неловко. А тут ещё к ней подсели.

– Мадемуазель! Вам не холодно?

– Нет, – ответила Юля, не отрывая глаз от фонтана.

– Но вы дрожите! Вам, несомненно, пора домой.

Юля повернулась, чтобы взглянуть на того, кто с ней говорил. Это был очкарик лет сорока, неброско одетый. На его пальцах сияло штук семь колец. Кроме них, ничего особенно примечательного в обличье этого человека не наблюдалось. Козырёк его тенниски был опущен так низко, что властелину колец приходилось сильно задирать нос, чтоб видеть лицо своей собеседницы.

– Чего надо? – тихо спросила та.

– Послушайте, дама! Этот вопрос – не ко мне, а к вам. Шли бы вы отсюда!

– А ты, козёл, в … получить не хочешь?

Очкарик хмыкнул. Но он не успел ответить, так как в этот момент к нему подвалили двое – высокий, видный, и маленький, пучеглазый, с собранными в хвост волосами и загорелым лицом. На высоком было немало золота.

– Тётя Саша, что за херня? – пропищал высокий, глядя в упор на очкарика, – почему испанец уехал с Вадиком?

– Это кто вам сказал такое?

Маленький завизжал:

– Мы сейчас заходим в «Садко», а они оттуда выходят, блин! Представляешь? И сразу ловят такси!

– Ну, что я могу сказать? У Вадика – подлинней, стало быть, чем у вас двоих, вместе взятых!

– Ну, хорошо! – заорал высокий, – деньги назад тогда отдавай!

– Нет, Тонечка, не отдам. Решай вопрос с Вадиком.

Эту реплику Кременцова уже услышала издали, потому что в самом начале спора она ушла, надев туфлю. Одиннадцати часов ещё не было. Тем не менее, подойдя к Охотному ряду, Юля увидела на другой стороне, около гостиницы «Москва», высокую девушку с белыми волосами и тонкой талией, одиноко стоявшую на бордюре. На ней была ещё более короткая, чем на Юле, юбка, туфли с ещё более высокими каблуками, чёрная водолазка и не колготки – чулки. Девушка курила длинную сигарету, держа её по-пацански, большим и указательным пальцами. Её ногти, большая длина которых была заметна издалека, мерцали, казалось, не отражённым светом, а своим собственным.

Также встав у проезжей части, чтоб не мешать прохожим, Юля стала следить за происходящим. Машин по улице двигалось ещё много, но все они проезжали мимо блондинки, не притормаживая. Должно быть, решила Юля, тем, кто едет с работы, девушка представляется чересчур дорогой, а для настоящих господ и крутых парней в малиновых пиджаках, набитых купюрами, час веселья ещё не пробил. Примерно через минуту перед блондинкой остановился патрульный «Форд» – тот самый, в который тщетно пытались затащить Юлю. Между его воинственным содержимым и проституткой произошёл коротенький разговор, во время которого проститутка делала неприличные жесты, злобно указывая на Юлю. Под завершение разговора из припаркованной около проститутки машины вышел короткостриженный, длиннорукий крепыш в спортивном костюме. Он также что-то сказал милиционерам, после чего их автомобиль, взяв свистящий старт, унёсся к Лубянке. Поговорив ещё с проституткой, крепыш стремительно перешёл дорогу и подступил к Кременцовой.

– Ты на кого работаешь? – спросил он, сверля Юлю взглядом маленьких, лютых глаз, которые выразительно гармонировали с кривым и чуть плоским носом.

– На государство, – сказала Юля, сунув ему под нос удостоверение. Он внимательно изучил его, благо что поблизости был фонарь. Попытался взять, но Юля успела отдёрнуть руку и убрала документ в карман пиджака. Спортсмен раздул ноздри.

– Ты из прокуратуры, что ли?

– Да. Из прокуратуры.

– Это моя земля, – сказал сутенёр, агрессивно сплюнув, – прокуратура здесь – ни при чём.

Тут перед блондинкой остановилось чёрное «БМВ» с широкими гоночными колёсами и красивым спойлером. Обменявшись с водителем парой фраз, блондинка взмахнула тонкой рукой, и из трёх машин, стоявших возле гостиницы, выскочило штук десять юных красавиц во главе с женщиной средних лет. Она их построила на краю тротуара. Они приветливо улыбались. Из «БМВ», тем временем, вышел плотный, седой мужчина в костюме. Подойдя к девушкам, он стал тщательно их осматривать, поднимая юбки, щупая груди. Девушки продолжали выказывать удовольствие. Две из них даже повернулись и наклонились. Сорокалетняя мразь что-то тараторила, упоённо закатывая глаза и делая жесты.

– Это – моя земля, – стоял на своём боксёр, не сводя глаз с Юли, пристально наблюдавшей за этой сценой, – прокуратура здесь – ни при чём.

– Согласна, – кивнула Юля, – прокуратура здесь ни при чём, и это – твоя земля. Но мне нужны деньги, и я тебе предлагаю свои услуги. У тебя есть клиенты, которым требуется не секс, а всякие-разные извращения?

Сутенёр усмехнулся.

– А не боишься потерять службу? Я ведь запомнил твою фамилию.

– Не боюсь. Во-первых, ты её не запомнил, а во-вторых – всё самое страшное, что могло случиться со мной, случилось.

– Да ладно гнать! Какого-то потрошителя, небось, ловите?

Выбрав, наконец, девушку, человек в костюме поторговался с сорокалетней гадиной и полез в карман за бумажником. В этот миг перед Кременцовой и сутенёром затормозил большой чёрный джип – «Линкольн Навигатор».

– Сколько ты стоишь? – спросил, опустив стекло, унылый азербайджанец. Он обращался, ясное дело, к Юле.

– Триста гринов, – ответила та, решив: будь что будет. Без денег ей была смерть, а переговоры с тем, кто считал, что одна из центральных московских улиц – его земля, похоже было, срывались.

– У нас с собой только двести.

– А мне плевать. Я сказала – триста.

– Ладно, садись.

– Но это – моя земля, – нахраписто гнул своё сутенёр. Когда Кременцова, распахнув заднюю дверь машины, ставила на подножку больную ногу, он попытался её схватить, однако водитель резво сорвал автомобиль с места, и сутенёрские пальцы по Юле только скользнули. Плюхнувшись на сиденье, она захлопнула дверь, и джип набрал скорость. Его мотор вряд ли уступал ракетному двигателю. Сидевшие впереди ещё раз взглянули на Юлю, водитель – в зеркало, пассажир, который с ней торговался – поверх плеча. Оба они были солидные и угрюмые.

– И куда мы с вами поедем? – спросила Юля.

– На нашу землю, – сказал водитель.

– Разве она так близко? У меня времени – два часа.

– Тут ты ошибаешься. У тебя впереди – вся вечность.

От этих слов, а также от тона, которым они были произнесены, по всей спине Юли прошёл мороз. Тем временем, джип через Моховую выехал на Воздвиженку, а с неё – на Новый Арбат. Потом свернул на Садовое.

– Меня Юля зовут, – представилась Кременцова как можно более твёрдым и бодрым голосом. Два угрюмых азербайджанца как будто и не услышали. Они тихо переговаривались по-своему.

– Можно мне узнать ваши славные имена? – пристала к ним Юля.

– Твой голосок начинает меня бесить, – сказал пассажир, достав пачку «Винстона», – а когда я не в духе, меня зовут Азраил.

– Красивое имя, – сказала Юля.

– Ты, как я вижу, не знаешь, кто такой Азраил?

– Нет, не знаю. Кто?

– Ангел смерти.

Юля гадала, есть ли у них оружие. Оба были в кожаных куртках. Под ними, в принципе, можно было запрятать хоть автоматы. Тщательно взвесив все за и против, Юля решила выпрыгнуть на ходу, благо что машин на Садовом было не очень много. Однако, дёрнув ручку двери, она поняла, что ей это не удастся. Да, дверь была заблокирована. Оставалось только разминать кисти, чем Юля и занялась со свойственной ей старательностью. Ей было очень тоскливо. «Смерть», – подумалось ей, – «как жопа: думать о ней приятно, а лезть в неё – ой-ёй-ёй!»

Тем временем, подъезжали уже к Таганке. На неё и свернули. Когда стояли на светофоре перед Верхней Радищевской, пассажир повернулся к Юле и протянул ей три зелёных бумажки с изображением Франклина.

– Возьми деньги.

Ему пришлось сказать это дважды – до такой степени Юля была ошеломлена. Запихивая купюры в карман, она едва слышно пробормотала:

– Спасибо вам… Большое спасибо!

– Не за что. Ты работу сделай как следует! Это важно. Ты понимаешь? Важно!

– Окей. А где я буду работать?

– Здесь, на Таганке, в одной квартире. Позвонишь в дверь и скажешь тому, кто её откроет: «Здравствуйте! С прошедшим вас Днём рождения! Я – подарок от Ибрагима и Элика!» Ясно?

– Да.

– Он быстро тебя отпустит, у него дел – до чёртовой матери. Мы тебя будем ждать у подъезда. Когда ты спустишься, мы ему позвоним и спросим, остался ли он доволен. Всё поняла?

– Так точно… Да, поняла.

– А презервативы у тебя есть?

Она полезла в карман.

– Никак нет… Ой, чёрт возьми! Кончились.

Ей вручили четыре штуки. Она опять ударилась в панику.

– Ему сколько лет?

– Он немолодой. У него недавно жена скончалась. Надо его утешить.

Медлительный светофор дал зелёный свет. Разогнав машину до второй передачи, водитель свернул под арку дореволюционного дома с несколькими подъездами. Во дворе царили потёмки. Горели два фонаря, да и то неярких.

– А он хоть знает, какой подарок вы для него придумали? – осторожно спросила Юля.

– Нет, его ждёт сюрприз. Но он будет рад. Абсолютно точно. Нам ли не знать! Мы – джигиты, и он – джигит.

Припарковав джип возле одного из подъездов, водитель заглушил двигатель, разблокировал двери, выключил фары. Его товарищ за руку подвёл Юлю к подъезду со стальной дверью под видеонаблюдением. Код двери был ему известен. Вошли вдвоём. Слева от ступенек, которые вели к лифту, сидел за столом консьерж – судя по лицу, отставной военный. Он и азербайджанец ни одним словом не обменялись, но доверительно улыбнулись один другому.

– Второй этаж, квартира тридцать четыре, – обратился азербайджанец к Юле, дойдя вместе с ней до лифта, – ты всё запомнила?

– Всё запомнила.

– Повтори, что надо сказать.

Юля повторила. Джигит остался доволен.

– Всё правильно. Поднимайся.

И вызвал лифт.

Стоя перед дверью тридцать четвёртой квартиры, Юля сосредоточенно тёрла рукою лоб, пытаясь осмыслить, что происходит. Ей надо было нажать на кнопку звонка. Она не решалась. Она вошла бы с большей охотой на выволочку к районному прокурору, чем в эту дверь, за которой даже не ждал её человек, которого два бандита, явных мокрушника, называли таким же, как и они, джигитом. Какого чёрта она здесь делает? Она, Юлия Кременцова – бывшая комсомолка, отличница, гитаристка, спортсменка и лейтенант районной прокуратуры!

Дверь вдруг открылась. Не ожидавшая этого Кременцова, похолодев от ужаса и зажмурившись, еле слышно пролепетала:

– Здравствуйте! С прошедшим вас Днём рождения! Я – подарок от Ибрагима и Элика!

– Здравствуй, Юленька, – удивлённо ответил прокурор Ждановского района, Егор Семёнович Топорков, – а что ты здесь делаешь?

Они пили вино на кухне. Егор Семёнович, улыбаясь, слушал сбивчивый Юлькин бред, придуманный на ходу: идёт она, дескать, по Тверской улице, дышит воздухом, и вдруг два каких-то азербайджанца, приняв её почему-то за даму лёгкого поведения, предлагают ей ублажить прокурора Ждановского района. Она, естественно, соглашается, чтобы развеселить его, Топоркова, да и самой посмеяться, а заодно заработать три сотни долларов.

– Славно, славно, – пробормотал прокурор, подавая гостье кусочек торта на блюдце, – действительно, рассмешила! Перед похоронами повеселиться – не грех. А то ведь сегодня все слёзы выплачешь, завтра нечем будет поплакать!

– Егор Семёнович, – прошептала Юля, хлебнув вина, – извините! Но я… я правда так думала!

– Верю, верю. Ешь тортик, ешь. Похудела, вижу! Ты почему из больницы-то удрала?

– Да как вам сказать? Нечего там делать, в этой больнице! Чувствую, поправляюсь, значит – пора идти на работу.

Егор Семёнович одобрительно хмыкнул и закурил. Он был невысок, худощав, слегка лысоват и страдал одышкой. Какой джигит! Нет, он совершенно не походил на джигита – ни в старых джинсах и свитере, как сейчас, ни в синем мундире, ни с ледяной суровостью на лице, когда разносил кого-то с трибуны в конференц-зале. Кабы не эта суровость, гораздо больше напоминал бы Башмачкина из «Шинели».

– Хорошо, Юленька, хорошо! Мне приятно видеть, что ты так рвёшься работать. Раньше-то за тобой такого не наблюдалось. Шучу, шучу! Но Инна Сергеевна очень зла на тебя.

– Я знаю, Егор Семёнович. Вы, пожалуйста, ей замолвите за меня словечко!

– Договорились.

Выпив со своей гостьей ещё вина, Топорков снова улыбнулся.

– Так эти два раздолбая тебе сказали, что подождут тебя у подъезда?

– Да.

– Ну, это они грозились. Делать им больше нечего, кроме как ерундой такой заниматься!

Юля сделала жест, означающий, что её бы это не удивило. Тогда Егор Семёнович встал, подошёл к окну и отдёрнул штору.

– Да, их там нет. Позвоню водителю. Он тебя домой отвезёт.

Телефон был в комнате. Пока шеф покойного Хусаинова договаривался с водителем, Кременцова ела сливочный торт и думала, что соврать, если он пристанет с расспросами про больницу и про икону. Когда он вновь к ней присоединился, она пристала сама:

– Позвольте осведомиться, Егор Семёнович – кто они, вообще, такие?

– Азербайджанцы-то? Да они нормальные парни. Решили бизнес открыть в Москве, салон автохлама. Кое-кто стал втыкать им палки в колёса – несправедливо, необоснованно. Я вмешался.

– Значит, они – не бандиты?

– Какие к чёрту бандиты? Я ж тебе говорю – нормальные люди, с высшим образованием. Кстати, Юленька, а ты сыр с плесенью ела когда-нибудь?

Кременцова пылко выразила желание насладиться этим продуктом. Егор Семёнович, опять встав, приблизился к холодильнику и открыл его. В нём стояла только тарелка с кусками сыра.

– Если понравится, слопай весь, – сказал Топорков, поставив её перед Кременцовой, – пожалуйста, не стесняйся! Я его всё равно не буду.

У Кременцовой стесняться и в мыслях не было. Сыр пришёлся ей по душе.

– А вы дома что, совсем не едите? – поинтересовалась она, схомячив его и облизав пальцы.

– Нет, только пью. Ну, в смысле, вино и чай. Катенька покупала что-то, готовила. Я, конечно, был ей признателен, но мне даже тогда хватало нашей столовой. Сейчас – тем более. Иногда по дороге что-то перехвачу, соседка частенько приносит деликатесы. Вот этот сыр принесла.

– Она тоже бизнесом занимается?

– Нет, конечно! Она – хорошая женщина. Не в том смысле, что бизнесмены – плохие, а в смысле – сыр принесла потому, что добрая.

– И не замужем?

Прокурор улыбнулся.

– Не издевайся надо мной, Юлька! Я уже пожилой. Пятьдесят семь лет. Ты лучше скажи, почему сама не выходишь замуж?

– А не берут!

– Не ври! Не берут! Должно быть, сама женихам отставки даёшь – дескать, молодая, не нагулялась ещё? Смотри, когда нагуляешься – поздно будет.

Юля вздохнула и усмехнулась.

– Егор Семёнович, вы – как бабка старая на завалинке! Кстати, знаете, что мешает людям достигать счастья?

– Ну, расскажи. Интересно очень! Кто знает – может, тебя послушаю и достигну. Так что мешает людям достигать счастья?

– Иллюзия недостатка времени.

Топорков подумал – а может быть, сделал вид, что подумал, и согласился. Юле стало смешно. Ох, и старичок! Она не могла понять, зачем ему холодильник, если он ест в столовой, и для чего ему власть, если он легко и без оговорок соглашается с тем, что идёт вразрез с его представлениями о жизни.

– Да, да, глубокая мысль, – сказал Топорков, – и тонкая! Слишком тонкая. Чтобы её проанализировать, нужно время. А у меня – иллюзия, что у нас с тобой сейчас его мало. Так что, давай-ка поговорим о деле. Ты расскажи мне, Юленька, что случилось?

Юля, успевшая подготовиться, весьма складно всё рассказала. Точнее, всё, о чём посчитала нужным рассказывать.

– Интересно, – проговорил Топорков, хлопая рукой по столу. Юля согласилась. Она ждала продолжения. И оно последовало:

– Но всё-таки что-то с чем-то как-то не состыковывается. А, Юленька? Как ты думаешь?

– Что-то с чем-то? Как-то? Я бы сказала – ничто, ни с чем и никак!

– Ну, это ты зря. Вот смотри: допустим, маньячка старуху знает и от неё узнаёт про крик из окна. Артемьев не помнит, был ли третий ключ от квартиры. Если он был – всё ясно. Маньячка днём заходит к Артемьевой, убивает её, счищает с иконы изображение и уходит, заперев дверь. А вечером душит бабку, ранит тебя и мчится в Измайлово,к Хомяковой Ольге.

– А для чего ей было убивать Ольгу? Не понимаю.

– Тогда сначала спроси, для чего ей было Артемьеву убивать! Тут нужен специалист по психиатрии. Скорее всего, она себя идентифицирует с персонажем этой иконы и очень сильно боится разоблачения.

Кременцова, хмыкнув, снова взялась за торт. Он был очень вкусным.

– Теоретически успевала она в Измайлово? – продолжал Топорков.

– Ну да, успевала, – сказала Юля.

– Что, в таком случае, непонятно?

 Юля молчала. Впрочем, рот у неё был занят.

– А я скажу тебе, что, – сам себе ответил Егор Семёнович, – непонятно мне, почему Алёшка, Царство ему небесное, едва труп Мартыновой обнаружив, сразу сорвался к Ольге? На чертовщинку его пробило? Или он полагал, что маньячка – там? Если так, почему тебя в машине оставил, с собой не взял? Ты маньячку видела.

– Потому, что я была босиком, – объяснила Юля, – и из меня ещё текла кровь.

Позвонили в дверь. Топорков пошёл открывать, сказав, что это уже приехал водитель. Он не ошибся. Прикончив торт, Юля поспешила в прихожую. Прокурор Ждановского района пожал ей руку и потрепал её по плечу.

– Ну, спокойной ночи! Завтра увидимся. И Алёшку нашего повидаем.

– Спокойной ночи, Егор Семёнович. Мне ваш тортик очень понравился.

Был уже второй час. Москва почти опустела. Водитель гнал «Мерседес» с сумасшедшей скоростью. Если видел впереди красный огонёк светофора, включал сирену. Он был спокоен и молчалив.

– Вам нравится быть водителем? – вдруг спросила у него Юля.

– Как вам сказать? Есть плюсы, есть минусы.

– Плюсов больше! Я точно знаю.

– Да? Расскажите, пожалуйста.

Юля стала нести какую-то чушь. С нею иногда такое случалось. Даже и не пытаясь понять, о чём она говорит, водитель прибавил скорости, хотя это было уже, казалось бы, невозможно. Включив при съезде с кольца сирену и маячок, он не выключал их вплоть до подъезда. Прежде чем выйти, Юля велела ему передать огромный привет Андрюшке, так как они были с ним друзьями.

Дома всё обстояло благополучно. Светка громко сопела из большой комнаты. Кременцова легла в другой, застелив тахту. Ей дико хотелось спать. Но, едва её голова коснулась подушки, сон как рукой сняло. На неё напал лютый страх. Она долго мучилась, глядя сквозь темноту, разбавленную белёсым светом окна, на дверь – вдруг откроется? Наконец, глаза начали слипаться.

Вот тут-то дверь и открылась. Медленно. Очень медленно. Вошла женщина с рыжими волосами. На ней был светло-голубой сарафан. С порога она окинула взглядом комнату.

Моментально вынырнув на поверхность мутной, давящей дремоты, Юля захлебнулась реальностью. Ведьма здесь! Проклятая ведьма здесь! Вот она стоит, озираясь… Нет, вот идёт уже, шаря перед собой руками, будто слепая, хотя глаза у неё горят, как у кошки, пристально обводя все уголки комнаты. Улыбается! Да, ей, точно, смешно – и зубы белеют, и нос как будто сопит с шутливым сочувствием, а она, Кременцова, не может встать, не может пошевелиться даже, не может крикнуть – язык вдруг сделался деревянным! С жалкой тоской глядела она на ведьму. А ведьма шла. Она её видела, Кременцову, но повторяла сцену в хуторской церкви, чтобы поиздеваться, дать слабый проблеск надежды, а потом сделать то, для чего явилась сюда. Безвольно прощаясь с самой собою, Юля всё же отметила, что не сильно перестарался Гоголь, описывая на целой странице красоту панночки, и не сильно был виноват Алексей Григорьевич, не решившийся выстрелить ей в лицо, и не сильно с придурью была Анька, всосавшаяся в неё всей своей испорченностью и слабостью. Хороша была панночка! Ужас-ужас как хороша. Она шла к кровати не напрямик, а зигзагами от стены к стене, ощупывая всю мебель. Шла очень медленно, очень тихо – ни одна половица не скрипнула под её голыми ногами, сочно белевшими в полосе фонарного света с улицы. На одну секунду глаза её зацепились за глаза Юли и чуть прищурились, говоря: «Да, я тебя вижу! Я так, дурачусь сама не зная зачем, а на самом деле – конец тебе, Кременцова!»