Две секунды после

Сжав челюсти, я вздыхаю, успокаивая раздражение. Поднимаю голову вверх и вижу Тома. Нет смысла злиться или кричать, этим я ничего добьюсь. Немного помолчав, говорю:

– У тебя новая гитара?

– Да, – он берет ее за гриф и поднимает с подставки. – Тебе нравится?

– Она красивая, – пожимаю я плечами.

Выпрямившись, я смотрю на Тома, скрестив руки на груди.

– Хочешь поиграть?

От удивления я поднимаю бровь, но небрежно бросаю:

– Давай.

Ухмыльнувшись, Том подходит сзади и опускает гитару мне на шею. Я приподнимаю руки, ныряя в обруч ремня, и поправляю, чтобы было удобно. Том регулирует длину и огибает меня сбоку.

– Она тяжелая.

Он кивает:

– К этому привыкаешь.

Взявшись за гриф, я провожу пальцами по струнам. Из колонок раздается сдавленное скрежетание, и я оборачиваюсь, удивившись громкости звука. Том дает мне медиатор, и, зажав аккорд, я бью им по струнам.

Гитара ревет, ее мощный звук раздается в каждом уголке клуба, и от вскипевшего адреналина у меня кружит голову.

– Черт… – восторженно шепчу я, уставившись на Тома и забыв обо всех наших разногласиях.

Он кивает, широко улыбаясь, как будто давая понять, что знает, о чем я.

Я бью еще раз, и еще. Это так громко и всеобъемлюще, что мне кажется, будто я управляю чудовищной силой, которая в любой момент может выйти из-под контроля. Кровь бурлит, вместе со звуком я втягиваю в себя воздух, чувствуя щекотание в животе.

– Боже, Том! Ты тоже это чувствуешь, когда играешь?

Склонив голову, он смотрит на меня и улыбается.

– Каждый раз.

Зажав струны, я снова извлекаю из гитары рев, а потом взвизгиваю:

– Господи, это круче, чем любовь! – Я едва не подпрыгиваю на месте. – Адреналин просто бешеный!

Пытаясь вспомнить все, что я знаю об игре на гитаре, стараюсь сложить звуки в мелодию, но прошло слишком много времени с того момента, когда я брала в руки инструмент, и получается плохо.

– Смотри, – Том подстраивается сзади, перехватывая гриф. – Вот так. – Он кладет свою ладонь поверх моей, правильно располагая мои пальцы по ладам.

Я внимательно слушаю его и делаю как надо, упустив момент, когда он прижимается так плотно, что касается своим животом моей спины. Я замираю, пропуская мимо ушей все, что говорит Том.

Его крепкие руки поверх моих, заключающие в полуобъятия. Жар его тела, окутывающий всю меня. Его дыхание, обдувающее шею…

– Белинда? – окликает Том, и его низкой голос вибрацией отдается у меня в животе.

Подняв голову, я едва не стукаюсь своим носом о его.

Держась за гитару, мы смотрим друга на друга, находясь на расстоянии нескольких дюймов. Рука Тома скользит по корпусу инструмента и перемещается ко мне на талию, сжимая бок горячими пальцами и притягивая ближе. Из динамиков раздается лязг струн.

Выставив руку, я упираюсь ему в грудь, чтобы сохранить между нами дистанцию.

– Том… что ты делаешь? – Я отвожу от него глаза.

– Слушай, давай поговорим начистоту, – он наклоняется ко мне, обдавая горячим дыханием. – Ты хотела – я согласен.

– Ты снова трогаешь меня.

– Ты не сильно против.

Это правда. Чувства к Тому по-прежнему живут во мне, и, сокращая дистанцию, он возрождает их все больше и больше. С одной стороны, я ужасно зла, а с другой – мое сердце замирает, когда он так близко.

– Белинда, я хочу тебя трахнуть.

Я ощущаю, как в животе стучит молот. Гитара на шее становится непосильно тяжелой.

– Я не просто хочу трахаться, я хочу это делать именно с тобой. Я возбуждаюсь буквально всякий раз, когда ты рядом. Еле себя сдерживаю.

Том прижимается ко мне пахом, и я ощущаю в его штанах набухшее уплотнение.

– Хочешь меня использовать? – настораживаюсь я, сильнее нажимая ему на грудь.

– Ты это так воспринимаешь? Как использование?

– А как еще? – Я отклоняюсь, но его ладонь прижимает меня сильнее, и гитара между нами давит мне на костяшки. – Хочешь трахнуть меня после того, как оставил?

Том понижает голос, наклоняясь к моему уху:

– Подумай об удовольствии.

Мурашки бегут по моим рукам, и я понимаю, что он, черт возьми, меня соблазняет.

Применив силу, я отступаю и говорю:

– Мне было охренеть как больно, Том.

– Мне тоже было больно, Белинда, но я никогда не тыкал тебя в это носом. И ты не делай так со мной.

– Ладно, – я киваю. – Я просто в шоке от того, что слышу.

– Это нормально. Ты меня заводишь. Твое тело, твое лицо, твой голос. Я хочу тебя и не вижу сопротивления. Но отношений у нас не получится. Ты и сама должна это прекрасно понимать.

Внутренности болезненно обжигает, ведь я до сих пор считаю, что у нас могло бы что-то получиться.

– Просвети меня, – я нервно сжимаю руки.

– Во-первых, тебе восемнадцать, а мне скоро тридцать четыре. Ты слишком молода, или я слишком стар, не знаю. А во-вторых, мы были в созависимости, и я даже не знаю, любили ли мы друг друга на самом деле.

Мои уши загораются.

– Вот именно. Мы могли над этим работать, но ты не захотел. Ты просто сдался.

Том пристально и немного грустно смотрит мне в глаза.

– Меня очень злит то, что ты говоришь, – нехотя признаюсь я.

– Хорошо, – он кивает. – Зато ты знаешь о моих намерениях, и между нами нет недомолвок.

Сжав зубы, я снимаю гитару и ставлю ее на подставку.

– Концерт скоро начнется, мне нужно готовиться, – Том качает головой в сторону кулис.

– Пожалуйста.

Мы расходимся в разные стороны, и я вдруг натыкаюсь на отца. Он хмурится, понимая, что что-то не так.

– Все в порядке? – спрашивает он.

– Да, – резко отвечаю я и собираюсь пройти мимо, но папа меня останавливает.

– Белинда, если что-то случилось, ты можешь со мной поделиться. Я помогу.

Замедлившись и выдохнув, я отвечаю:

– Хорошо. Спасибо, пап. Правда, все нормально.

Отец наклоняется ко мне и, словно заговорщик, шепчет:

– Я могу надрать ему задницу, если он плохо себя ведет.

Меня прорывает на смех. Он общается со мной так, словно меня обижают в начальной школе.

– Пап, – улыбаюсь. – Все хорошо. Я скажу тебе, если что-то случится.

Довольный ответом, он выпрямляется.

Мы расходимся, и я поднимаюсь на второй этаж, выходя на специальный балкон, который позволяет смотреть выступление отдельно от остальных зрителей. Фанаты заполняют зал, свет гаснет, музыка становится громче.

Бесконечное количество времени проходит перед тем, как «Нитл Граспер» наконец-то выходят на сцену. Зал озаряется вспышками света, стены и пол вибрируют от обезумевших криков и отчаянных прыжков. Толпа беснуется, и я чуть не падаю на пол от ударной звуковой волны.

Резко гремят барабаны, подключается бас-гитара, и Том выходит на край сцены, взяв в руку микрофон. Он смотрит в толпу так, будто владеет всеми этими людьми, а они, в свою очередь, готовы исполнить любой его приказ.

– Сегодня я… – с придыханием говорит он, и его голос разносится по всему залу, – подарю вам… самую лучшую ночь в вашей жизни.

И музыка начинает играть в полную мощь.

* * *

Выступая на концертах, Том проживает те чувства, которые не позволяет себе в жизни. Обида, горечь, боль, застенчивость, детская радость – с гитарой на сцене Том ранимый. Он смеется, танцует, сходит с ума и просто искренне проявляет себя – возможно, не без доли артистизма, но это настоящий он. В то время, как другие надевают на сцене маску, Том делает это в жизни, слишком боясь, что кто-то ранит его чувства. На сцене же он знает – его примут любого. И настоящего тоже.

Он много раз плакал, исполняя свои песни, – я видела – но в жизни такого не было ни разу. Том на сцене влюбляет в себя – в отличие от других, он искренний.

Его обожают. Обычно я забываю об этом, ведь со мной он простой человек. Но перед огромной беснующейся толпой, которой он с легкостью управляет, я понимаю: Том особенный – он звезда.

Конечно, он никогда не был моим полностью. Все до единого в этом зале любят его, и я всего лишь одна из тысячи.

Фанаты буквально сходят с ума. Они соскучились по группе – и теперь, наконец получив желаемое, у них напрочь сорвало крышу. «Нитл Граспер» не отстают – такого яростного выступления я не видела никогда.

Безумие поглощает концертный зал. От силы музыки у меня закладывает уши. Толпа под балконом переливается, словно волны в океане. Иногда она выплевывает кого-то со дна на поверхность, и люди плывут по течению поднятых рук, охранники ловят их у ограждений и вытаскивают на сушу.

«Нитл Граспер» выжимают из инструментов все силы. Длинные пальцы Тома бегают по гитарному грифу, предплечья напрягаются, а тени сухожилий подсвечиваются софитами, делая их еще более выраженными. Он в футболке без рукавов – и от его крепких плеч можно упасть в обморок.

Я танцую. Люди на моем балконе тоже, и в какой-то момент мне кажется, что он упадет, потому что словно качается под нами.

Как и все здесь, я снова бесповоротно влюбляюсь в него. Он дарит всем эмоции, а ведь их так мало в нашей жизни.

Том берет в руку микрофон и ходит по краю сцены, гитара болтается у него на бедрах. Он выбирает девушку из толпы и велит охране затащить ее наверх.

«Нитл Граспер» всегда так делают – приглашают фанатов на сцену, это часть шоу. Девушка выбегает на сцену и прыгает к Тому в объятия, а я чувствую невыносимый укол ревности, перемешанный с болью и обидой.

Он обнимает ее в ответ – так же, как делал это со мной, кладя ладони на лопатки. Спину обжигает, я все еще помню его прикосновения.

Девчонка висит на нем, а когда отстраняется, то пытается поцеловать. Я перестаю двигаться. Том ловко уворачивается, потому что целовать его пытаются часто, – и сам целует ее в щеку. От счастья девушка чуть не плачет.

Мое лицо загорается от злости. Она думает, раз ее позвали на сцену, то можно целовать Тома? Нет, это не так. Здесь есть только один человек, который может его касаться, – я. Несколько часов назад он сам сказал мне об этом. Вдруг до жжения в желудке захотелось, чтобы эта девица узнала о моей исключительности.

Когда-то Том целовался с фанатами на сцене, но я предпочитала не думать о том периоде его жизни и о причинах таких поступков. Он давно не делает ничего подобного, но люди по-прежнему пытаются залезть к нему в рот, думая, что им повезет. Нет, не повезет. В этом помещении удача могла улыбнуться только одному человеку.

Я захлебываюсь в своей злости, ядовитая ревность отравляет, хотя я даже не имею на нее права. Когда концерт заканчивается, я выхватываю Тома прямо из-за кулис и толкаю в коридор.

– Детка? – с полуулыбкой спрашивает он, не успев даже отдышаться.

Я чувствую его приятную взвинченность. Адреналин после выступления все еще плещется в крови, будто он только что удачно прыгнул с парашютом.

Я же злюсь. Хочу доказать себе, Тому и всем на свете, что я – единственная, кто может получить его, кто имеет над ним власть.

Налетев на него, я целую в губы. Цепляюсь за шею и не встречаю никакого сопротивления. Том теряется, но только на секунду, а потом отвечает мне еще более страстно.

Мы целуемся и бьемся о стены, как будто танцуя сумасшедший бешеный танец. Том отрывается от меня и, чуть не задохнувшись, говорит:

– Ты передумала?

Я затыкаю его поцелуем и, резко оттянув зубами губу, отвечаю:

– Заткнись, пока я снова не передумала.

Не раздумывая, он перехватывает инициативу в свои руки, целуя и крепко сжимая меня в объятиях. Наслаждение от власти над ним захлестывает огромной волной. Я вижу позади Тома кладовку и толкаю его к ней. Мы с шумом вваливаемся в помещение, задев железное ведро на полу, а потом захлопываем за собой дверь.

Том припечатывает меня к стене и налетает с поцелуями. После концерта он весь мокрый – но, несмотря на запах пота, я схожу с ума от его аромата. Тело до сих пор вибрирует после выступления, и у меня подкашиваются ноги из-за энергии, которой его наполнили фанаты.

Он целует меня глубоко, сумасшедше, грубо пропихивая язык между зубов, но я не поддаюсь, а напираю в ответ. Он то отстраняется, заставляя тянуться следом, то снова впивается в губы. Влажные звуки наших поцелуев разносятся по маленькой темной кладовке. Где-то за стенами все еще слышны восторженные крики людей, медленно покидающих зал.

Приподняв мои руки над головой, Том закатывает футболку выше груди. Не разрывая поцелуя, он спускается руками до талии, где находит мою юбку. Дернув замок, он спускает ее вниз, на пол.

Я задыхаюсь. Том разворачивает меня к стене, и я выставляю руку, чтобы не удариться лицом. Он накрывает мою ладонь своей, второй в это время спускаясь по животу до края трусов, и целует в шею. Его громкое, глубокое дыхание едва не переходит в стоны.

Поцеловав меня в плечо, Том расстегивает ремень и ширинку. Звуки моего тяжелого дыхания ударяются о стены тесного помещения и разбиваются на ноты, словно на осколки. На лбу выступает испарина, и я стираю ее ладонью. Ну же, Том, быстрее… я сейчас взорвусь.

Он наваливается на меня, и я чувствую, как его горячий член пульсирует где-то между моих ног. Не дав опомниться, он грубо врывается в меня, толкнув к стене и заставляя вскрикнуть. Вытянувшись по струнке, я сжимаю ладонь в кулак и прикусываю пальцы. С непривычки это больно. Коснувшись моих ягодиц тазом, Том замирает. Он дышит, выпуская воздух сквозь зубы, и издает свист. Я чувствую внутри его член и то, как между ног все горит.

Одну руку Том кладет мне на бедро, а другой сжимает плечо, потянув на себя и сделав шаг назад. Я прогибаюсь в спине, и Том качается сначала назад, потом вперед, ускользая и прибывая вновь и вновь.

– Ах, – вздыхаю я, откинув голову назад. – Да, Том… продолжай так.

Он входит резко и грубо, но я в полнейшем экстазе. Грязный, развязный, запретный и неожиданный секс оказывается мне по душе. Я срываюсь на стоны, и Том, не церемонясь, затыкает мне рот рукой. Его рывки заставляют трястись и вздрагивать. Так жестко он никогда не поступал. Когда раньше мы делали это, он, по большей части, был нежен.

Нежность – это хорошо, но и грубость тоже, когда никто не против. Я точно нет.

Немного развернувшись, я притягиваю Тома к себе и впиваюсь в губы. Кусаю их, делая ему больно, от чего он становится еще яростнее. Хлопки от его толчков такие громкие, что кажется, будто их слышит весь клуб. Но в данный момент мне совершенно плевать.

Скользнув рукой по моему животу, Том проводит ей еще ниже, до лобка, и ныряет пальцами между ног. Я прикрываю глаза и испускаю стон. По вискам катятся капли пота, дыхание такое горячее и плотное, что кажется, будто я могу увидеть его в воздухе.

Я держусь за стену, пока Том толкает меня вперед резкими движениями. Он гладит мой клитор быстро, со знанием дела, в ритм своим толчкам. И явно больше преследует конечную цель, чем думает о процессе. Это дает результат: из-за такой сильной стимуляции я почти сразу чувствую приближение оргазма. Тело охватывает легкая сладкая судорога, напряжение концентрируется в одной точке, а потом резко взрывается, и я протяжно стону, сокращаясь вокруг члена внутри.

На секунду я оказываюсь в мире, полном наслаждения, а потом резко возвращаюсь в реальность – ноги дрожат, по спине катится пот, и я едва стою, продолжая принимать Тома в себя.

Резко покинув меня, он содрогается и кончает, издав тихий стон. Я чувствую, как часть его спермы брызгает мне на бедро, а часть улетает куда-то на пол. Меня трясет, на подкашивающихся ногах я разворачиваюсь и вижу, как он встряхивает рукой и начинает шарить ей по полкам каморки в поисках чего-то, обо что можно вытереться.

– Вот черт, – плюется он, когда в темноте натыкается на что-то и опрокидывает на пол.

Сглотнув, я возвращаю трусы и юбку на место. Том тоже одевается, движением головы откидывая налипшую на лоб челку. Я словно в тумане, в голове звенящая тишина. Сейчас мне хорошо, а все остальное неважно. Я подумаю об этом позже.

Подойдя к двери, Том приоткрывает ее и осторожно осматривается. Поворачиваясь ко мне, спрашивает:

– Ты оделась?

Я киваю. Он быстро исчезает в коридоре, я еле поспеваю за ним. Нужно вернуться, пока никто не обнаружил нашу пропажу и не заподозрил чего-то. Особенно мой отец.

* * *

Быстро накинув на себя верхнюю одежду, группа устремляется на выход из клуба. Я иду последней, и слышу вдалеке визги и крики фанатов, когда дверь черного хода приоткрывается, выпуская «Нитл Граспер» из темных объятий коридора на улицу. Том идет ровно передо мной – и на его широкой спине кожаная куртка с эмблемой группы. Чтобы увидеть ее, приходится поднимать голову. Он берет меня за руку и вытягивает на улицу, от чего дыхание замирает.

Люди кричат. Огромная толпа стоит за ограждениями по обе стороны от прохода до нашей машины. Они кричат имя Тома, имена ребят, название группы. Они кричат меня. Я теряюсь, не понимаю, что происходит, сердце становится таким большим, что его удары занимают всю грудную клетку.

«Белинда!»

Я поворачиваюсь в ту сторону, откуда слышу крик, но он сразу повторяется с противоположной.

«Белинда!»

«Белинда, пожалуйста!»

Я едва не впадаю в панику, как вдруг Том обнимает меня за плечи и подводит к толпе у одного из ограждений.

Я слышу отовсюду: «Том! Том! Том!»

«Я люблю тебя с восьмого класса, Том!»

«Сделай мне ребенка, Том!»

«Я готова умереть за тебя, Том!»

Одной рукой Том берет чей-то маркер и начинает расписываться на протянутых листках, а другой ободряюще гладит меня по спине. Он благодарит всех кричащих, стараясь не обделить ни одного человека.

– Белинда, сфотографируйся со мной, пожалуйста!

– И со мной!

– Прошу тебя!

Я в ступоре смотрю на девушку прямо перед собой, но потом отмираю и наклоняюсь к ней, чтобы сделать селфи. Вокруг суета, крики, я вижу, что Том о чем-то говорит с фанатами, но слов разобрать не могу.

«Белинда, Белинда, Белинда!»

Кто-то фотографирует меня со вспышкой совсем рядом, и я щурюсь от боли в глазах. Придя в себя, тоже беру у кого-то маркер. Люди тянут ко мне руки, и на каждом листе я оставляю свое имя. Сумасшествие. Этого просто не может быть. Зачем им это надо?

Том переходит на другую сторону, утягивая меня за собой.

– Ты в порядке? – спрашивает он, заглядывая в лицо.

– Да, да… нормально, – слегка запоздало киваю я.

Наклонившись, он целует меня в губы. Толпа взрывается. Я замираю и даже, кажется, округляю глаза. Снова крики, вспышки… Я беру Тома за руки, которыми он придерживает меня, и углубляю поцелуй. Плевать. Не могу и не хочу сопротивляться, ведь мне это нравится.

Потом Том дает еще пару автографов, мы с ним вместе фотографируемся с несколькими фанатами и запрыгиваем в машину. Я, Том и Джефф садимся рядом, напротив – Марк, Бен и мой отец.

– Черт… как же я рад! Я просто не могу усидеть на месте! – Бен вертится на кресле, улыбается, у него блестят глаза.

Азарт после выступления все еще плещется в крови.

Том тянется к Бену и бьет его по колену:

– Это был охрененно крутой концерт, чувак!

Марк активно кивает:

– У меня до сих пор бурлит кровь!

Я обкусываю ногти, уставившись в окно. Смотрю, как беснующиеся фанаты остаются позади, и очень медленно осознаю, что сейчас произошло.

– Не стоило вам целоваться у них на глазах, – говорит отец, отвлекая меня от окна.

Он окидывает нас с Томом недобрым взглядом, отчего сердце подскакивает и переворачивается. Неужели он все слышал?

– Зачем они просили меня сфотографироваться? – резко перевожу тему я.

В салоне раздается легкий смех.

– Ты теперь тоже звезда, киса, – Бен подмигивает мне и вальяжно раскидывается в кресле.

Я смотрю на Тома.

– Ты ведь моя девушка, – говорит он так, будто это правда, – ты им интересна.

– Я все равно не понимаю, зачем им это надо. Я никто.

Бен морщится, а Марк усмехается:

– Ох, Бельчонок. Не думай. Наслаждайся.

«Нитл Граспер» начинают хихикать. Взглянув на отца, я вижу, что он не следит за ходом разговора, а пристально и как-то озлобленно смотрит на Тома, а тот либо не замечает этого, либо игнорирует.

Не желая видеть разгневанного отца, я отворачиваюсь обратно к окну. Если папа знает, что случилось между нами, то мне понятна его реакция, а если нет… тогда я не понимаю, что случилось.

Мы доезжаем до отеля, но «Нитл Граспер» возвращаться в номера не собираются. Они высаживают меня, а сами отправляются на афтерпати. Отец уезжает с ними, и мне остается только гадать о его чувствах.

Оставшись одна, я готовлюсь ко сну. В солнечном сплетении поселяется липкая и вязкая тревога, будто я извалялась в грязи. Душ не помогает почувствовать себя чистой. От этого не отмыться.

Глава 8

Я заснула в самолете на разложенном кресле.

Понимаю это, когда просыпаюсь от хлопка в голове и резкой боли, охватившей виски. Сквозь приоткрытые веки я вижу Тома, он разглядывает мое лицо.

Перед взлетом он устроился рядом со мной. В салоне было несколько других мест, но он сел ко мне.

Его глаза бегают по моему лицу. Он слишком увлечен рассматриванием, чтобы понять, что я уже проснулась и вижу это. Том слишком близко. Так, будто мы проснулись с ним в одной кровати.

Его глаза вдруг округляются от испуга.

– Черт, Белинда… у тебя… – Он тянет ко мне руку, проводя ей под моим носом и показывает. На пальцах кровь. Вся сонливость резко пропадает, а боль в голове начинает чувствоваться так остро, словно мой череп сплющили под давлением. Задрожав и подскочив, я бегу в уборную.

Там я вытаскиваю бумажные полотенца из держателя и прикладываю их к носу, наклонившись над раковиной. Вся моя белая толстовка запачкана кровью, пару капель попало на спортивные штаны.

Выкинув одни полотенца и взяв другие, смотрю на себя в зеркало. Это то, что я получила, – мои последствия. Постоянные мигрени, скачущее давление и кровь из носа. Если кто-то скажет, что у восемнадцатилетних не бывает проблем с давлением, я посмеюсь им в лицо. Бывает, если вы употребляете наркотики. Что уж там, бывает и хуже.

В рехабе я видела ребят, которым повезло меньше, чем мне. Я видела тех, чей мозг пострадал так, что это сделало их почти слабоумными. Дерганная походка, отсутствующий взгляд, несвязная речь и полное непонимание происходящего вокруг – вот что происходит, когда клетки мозга умирают.

Я осматриваю в зеркале свое лицо. На щеках остались скопления шрамов от прыщей, которые появлялись, когда я употребляла – еще один исход зависимости. Но и здесь мне повезло – я видела людей, у которых все лицо было в ямах.

– Ты в порядке? – слышу я и вскрикиваю от неожиданности. В дверях туалета Том. – Нужна помощь?

– Кровь не останавливается, – говорю я почти отчаянно.

– Подожди, возьму аптечку.

Пока я меняю салфетки у носа, Том отходит к бортпроводнику. Он приносит сумку с красным крестом и заходит ко мне в кабинку, из-за тесноты прижимаясь ко мне своим телом. По мышцам проходит разряд тока, и это не очень приятно.

– Нужна перекись, – говорит Том, стараясь не смотреть на меня.

Я тоже опускаю взгляд. Неловкость заполняет помещение. Господи, между нами случился секс, а мы пытаемся делать вид, что ничего не произошло.

Дверь туалетной комнаты резко отъезжает в сторону.

– Какого черта вы здесь делаете? – В проеме возникает рассерженный отец.

Мой рот открывается и закрывается. В голове не укладывается, что он ворвался так бесцеремонно.

– У Белинды пошла кровь из носа, нужно остановить, – спокойно говорит Том.

– Митчелл, давай-ка проваливай отсюда. – Папа освобождает ему проход. – Справимся без тебя.

Отец испепеляет Тома взглядом, и это заставляет меня насторожиться. Не протестуя, Том выходит, не сводя с моего папы глаз.

– Перекись, – говорит он.

– Не учи меня.

Том сжимает челюсти, и я вижу, как тяжело ему дается молчание. Мы с отцом остаемся вдвоем, и он берет аптечку.

– Пап… между вами все в порядке? Вы ведь давно помирились, что происходит?

– Послушай, Белинда… – намочив ватный тампон, отец вводит его мне в ноздрю. Слизистую щиплет так, что слезятся глаза. – Ты знаешь, я не в восторге от того, что он втянул тебя во все это.

– Пап, не начинай…

– Скажу честно, я был категорически против вашего общения после твоей реабилитации. Я не изменил своего мнения, но подстроился под обстоятельства.

От его нравоучений хочется закатить глаза, но я стойко преодолеваю это желание.

– Не дай ему себя одурачить. Он ничего хорошего тебе не принесет. Том виноват в том, что с тобой случилось.

– Пап… – вздыхаю я. – Ты же знаешь – я так не считаю, мы с тобой обсуждали это много раз. Не волнуйся за меня. История с Томом давно позади.

Зубы сводит от своих же слов. Я даже не знаю, правда ли это.

– Я очень надеюсь, – отец поджимает губы.

И все-таки он что-то почувствовал. Неужели это так легко понять? Ведь никто не знает. Никто даже не предполагает.