Болгарская неожиданность. Книга 5

Либо скажут за глаза, что я от нее дурную болезнь подцепил, и будут к ней кушать бояться ходить, либо истолкуют, что она общедоступна и начнут пытаться валять по пьянке всей толпой. А защитников у нее ведь нету!

Родители и муж давно померли, я рано или поздно все равно уеду, а от Пламена какая уж там защита! Вот и замажут дикой грязью нашу кормилицу, затравят и зашпыняют!

– Вот и не надо ничего спрашивать! – попытался я отбить побратима от его глупой мысли. – Какая тебе разница, что у твоей избранницы до тебя было? Ведь не юную девственницу под венец готовишься вести. Нравится женщина, живете вместе, все тебя устраивает, вот и сиди тихо, как мышь за печкой, и не шебуршись лишнего. Сам-то тоже ведь не белый ангел и не очаг святой невинности. До известия об Анастасии только и глядел, кого бы в свою кровать заманить, да и оприходовать!

– Ты, Владимир, все верно говоришь! – каким-то странно напряженным голосом начал говорить Богуслав, и вдруг перешел на прерывисто-всхлипывающие звуки – но я ведь не могу иначе! – и бурно зарыдал!

Я лежал очумевший от увиденного и услышанного. Мой побратим, великолепный и смелый воевода самого Владимира Мономаха, прославившегося своими победами над половцами, сидел и рыдал из-за мелкой ерунды! Позарез ему нужно разузнать, какой он по счету мужчина в постели у немолодой хозяйки придорожной корчмы!

Я, бывало и раньше видел, как из Богуслава жизнь выжимала слезу, но там и поводы были гораздо весомей, и жидкость выделялась из глаз как-то мужественно и скудно, высыхая прямо на щеках. Воевода этого, может быть, даже и не чувствовал, а если и чувствовал, то не придавал какой-то там слезливости ни малейшего значения, ну вроде как сильный встречный ветер с песком из глаз слезу вышиб, когда ты в бескрайней степи половца высматриваешь, велико ли событие! Иной раз, бывало, и взрыднет, но как-то так, несильно и не громко, что прямо и не поймешь: то ли вздохнул, то ли громко сглотнул. А тут прямо какое-то море разливанное, да еще с рыданиями во весь командирский голос и бабскими всхлипываниями в придачу! Прямо какой-то конец света пришел, светопреставление случилось!

А из-за чего? Из-за какой-то болгарской бабенки, стоящей на обочине нашего пути. Ну не утерпел без женской ласки, не доехал чуток до любимой и желанной невестушки, прилег с другой на ночку-другую и что? Проснулся, встряхнулся, и дальше поехали. Все мы живые люди, мало ли кого и как поджало, всяко бывает. Поехали поскорей отсюда!

Я про твою ошибку во Франции смолчу, молодым заморочим голову особенными обстоятельствами – мол, на вампира сети да ловушки ставили, Богуслав каждую ночь у приманок в засаде караулил, вишь, осунулся весь, а кровосос не попался, паразит! Все с рук сойдет, в первый раз, что ли?

А тут! Ну прямо чертовщина какая-то! Много я чудес повидал на своем веку, но такого удивления мне не доводилось испытывать никогда! Катаклизм какой-то, ей богу!

А Слава все всхлипывал, лил слезы и рассказывал, рассказывал.

– Я обязательно должен знать… Мне обязательно нужно это знать… Я умру, если этого не узнаю!

То ли я… обычный случайный прохожий…, которого она…, она, скуки ради затащила в свою постель, то ли главный мужчина в ее жизни…

А стать жертвой… беззастенчивого… бабского вранья, – тут он грозно блеснул очами из-под нависающих бровей, – я не желаю!

И эта мысль меня изводит, не дает мне спать, есть… – тут после небольшой паузы он снова зарыдал в голос, – она, она, жить мне не дает! И узнать я не в силах!

Конечно, убить кого-нибудь между делом, это ты всегда в силах, промелькнуло у меня в голове, а вот узнать что-то о понравившейся женщине, это ты не в силах.

Но жесткие мысли так мыслями и остались, а моя рука уже гладила Богуслава по плечу, и мой голос уже утешал друга.

– Не реви, не надо. Я побратима в переделке не брошу. Да что ты разнюнился, как баба? Обегаю я эту болгарскую деревуху, каждую собаку спрошу, все слухи и сплетни выясню.

Слава еще всхлипнул пару раз и пришел в себя.

– Уж и не припомню, когда я последний раз без очень веской причины плакал, – удивленно заметил он, – где-то еще в далеком детстве. Отец с матерью ушли в мир иной друг за другом, я слезинки проронить не смог, а тут вдруг расклеился. И чего это на меня нашло? Ума не приложу!

И продолжил, уже привычно уверенно и разумно:

– Всех опрашивать не надо, у баб между собой вечно какие-то обиды и разборки. Наврут от злобы столько, что и не выгребешь, и не отделишь правды от кривды, столько всего намесят.

Мужики часто врут, хвастаются своими выдуманными победами – то ли это было, то ли баба с ним рядом и посидеть-то отказалась, а ему уж очень хочется перед знакомыми и незнакомыми покрасоваться.

А когда соблазнителю отказали, да еще прилюдно, надолго может обиду затаить и попытаться ранее желанную женщину очернить просто чтобы отомстить.

– И кого же спрашивать? – недоуменно спросил я, – бабок и дедов?

– Бабок не надо, враз сами такую сплетню сплетут, что мало не покажется. А вот неглупого какого деда можно было бы и расспросить. Помнишь в первый наш день здесь, сразу после внушения, подошел просить порошка мандрагоры хромой такой дедок?

– Дед Банчо?

– Во-во! Он мне показался достаточно разумным для такого разговора.

– Да пожалуй…, – согласился я. – А Банчо сюда каждый вечер приходит. Сам говорит мало, больше других слушает. Он-то должен уж все сплетни назубок знать. И с деньгами у деда напряженно: сам заказывает только первый стаканчик самого грошового винишка, а потом ждет от кого-нибудь угощения. Иногда и не солоно хлебавши уходит. Еды никогда не берет – не по карману она старику. Вот я его сегодня и поугощаю, и разговорю.

– Экая у тебя золотая головушка! – восхитился Слава. – Из любой задницы всегда выход отыщешь!

И хоть место моей деятельности мне не очень приглянулось, говорить об этом я поостерегся – кто его боярина знает, не отчудил бы еще чего этакого!

Богуслав подался досыпать, а я продолжил валяться – мне впервые за наши походы нечем было заняться.

Встретились уже только на ужине. Я отпустил Марфу на улицу, поразмяться перед ночью, а сам выходить остерегся. Побегает и одна, может удастся каких-нибудь местных шавок погонять.

Я подсел к нашему столику, который уже никто не пытался занять – тут русские бояре кушать изволят! Можно даже сказать – соизволяют! Об этом свидетельствовал и изящный медный шандал на три свечи.

– Нету чего-то Банчи этого, – таинственно прошептал мне встревоженный Богуслав, – не пришел. То ли заболел, то ли вовсе помер!

Наша молодежь весело переговаривалась с Пламеном, ждущим заказа, и до тайн стариков им не было никакого дела.

– Да вроде народу еще маловато, – огляделся я. – Обычно почти все столики полностью заняты, а сейчас едва-едва половина. Рановато мы сегодня приперлись, поспешили.

– Плевать, подождем! – нетерпеливо поерзал на табурете Слава.

– А ты выяснил у Ванчи, чего дед покушать и выпить любит?

– Да какая разница! Съест, что дадим, не подавится! А выпьет вместе с тобой ракии, она его лучше жахнет, чем тутошние слабенькие вина!

Бывший воевода не понимал, что к старости человек уже имеет определенные пристрастия и привычки, и переделывать их не даст ни в какую.

– Никогда ты, видать, не имел дела со стариками, – не согласился с его точкой зрения я. – Это тебе не юношу или молодого мужика опаивать, тут ухватка другая нужна.

– Пламен! Обрати на нас внимание, – позвал я полового.

– Чего-то еще пожелаете? – подскочил он ко мне. – Болярин Богуслав вроде уже все заказал, я сейчас махом принесу!

– Не торопись, никакой особой гонки нету, – приостановил я его резвую прыть. – Хотелось бы узнать, почему деда Банчи нету, не приболел часом?

– Да болтает, поди, с кем-нибудь на улице. Сейчас наговорится и появится, – пояснил половой. – В кармане-то у него всего одна медная полушка, небогат старик.

– А что он пить, есть любит? – выяснял всю дедову кабацкую подноготную я, – угостить старика хочу, да потолковать о прежних временах. Вот, поспорили с другом, будет Банчо ракию пить или нет.

– Ни в жизнь не будет! – отверг эту боярскую идею Пламен.

– А что ж так? – поинтересовался я. – У вас ведь очень хорошая ракия, мы вот с Богуславом ее охотно пьем.

– Не принимает его старческий желудок этого напитка, – охотно пояснил подавальщик, – сначала рези идут по всему животу, а потом понос старика прошибает, да и не один раз. Он уж по-всякому пробовал ракию употреблять: разводил ее всяческим вином или водой, а то и сок подливал, исход был один и тот же – лети скорей на задворки, приспуская на ходу портки.

Ракии дед Банча и сам много гонит, у него плодовых деревьев и кустов всяких тьма, а пить ее никак не может. Гонит и яблочную, и грушовку, и смородиновую, и кизиловую, а особо много у него сливовицы. Стоит на его участке могучая желтая слива, ох и много ягоды дает!

Обычно слива через год плодоносит: год она есть, а год или два нету, а у Банчи это иначе обстоит. Одна половина дерева один год пять – семь ведер сливы дает, другая отдыхает, а на другой год все наоборот. Но так или эдак, старик всегда при сливе.

Пытался вместо ракии из этих плодов и ягод свое вино получать, так не выходит ничего! Перекисает все даже в подвале, уксус голимый получается. Так он приловчился иначе: свою отличную ракию всем желающим продает, в том числе и Ванче для заезжих гостей, а на эти гроши у нас каждый вечер сидит. Вы вот, скажем, его кизиловую очень уважаете, другую не берете.

– А что дед Банчо из вин пьет?

– Только «Старое монастырское»! Ничего другого на дух не переносит! Голова у него с других вин болит и кружится. Раз закончилось у нас именно это вино, повертелся, повертелся старый, да так не пивши и не евши, сильно огорчившийся домой и побрел. С той поры оно у нас и не переводится – негоже расстраивать старика. А у деда с него все болезни проходят, и в организме какая-то особая живость образуется, как он сам говорит.

Мне пришла в голову дерзкая мысль.

– А где ты деда обычно усаживаешь?

– Да где придется. Он любит за большие столы к разудалым компаниям подсаживаться, там и наливают охотней, и без лишнего скопидомства кушанья ему берут.

– У нас к тебе большая просьба.

– Говорите.

– Ты посади его сегодня одного за отдельный столик. И никого к нему не подсаживай!

– Нет, но это уж больно убыточно! – зароптал половой. – У нас попозже харчевня под завязку забита будет, уже и сейчас по одному никто не сидит. А Банчо, окромя своего вина и заказать-то ничего не сможет! С вас уж и так за вашу помощь денег не берут, но командовать куда кого усадить, это уж моя епархия, и здесь вмешиваться я никому не позволю! Ты много на себя берешь, болярин.

Богуслав весь как-то поник, и видно полностью упал духом. Не получилось! Сейчас все получится, подумал я, а если что пойдет не так, призовем с кухни тяжелую хозяйскую артиллерию!

Я встал, ухватил полового за кушак и сказал:

– Пошли-ка со мной, мил-друг!

– Да я занят!

– Не пойдешь, горько пожалеешь! – посулил я, повернулся и ушел на улицу.

Не успел обсудить с Марфой, что она хочет получить на ужин, а Пламен уже вылетел следом.

– Говори скорей, работа встала!

Я усмехнулся ему в лицо. Верно Богуслав его оценил! Никакой он Ванче не защитник! Трусоват. Тяжелая артиллерия не понадобится, сейчас я его один в блин раскатаю!

– Ты полагаешь, что мы тут живем, чтобы твою сестрицу потешить, да побольше вашей вшивой харчевне доходу подогнать? Запомни, щенок, мы оба русские боляре, и бродим по вашей зачуханной и побежденной Болгарии не просто так, а для блага великой Земли Русской!

И трясущийся дед Банчо нам не для развлечения понадобился, а для важного государственного дела! И то, что я тебе говорил, это не мои глупые выдумки, а приказ Старшего воеводы Богуслава.

Я ему предлагал, если ты заартачишься, просто порубать тебя в капусту, но он пока этого не хочет. Только если у меня сегодня нужная беседа не задастся, мы утром уедем, и воевода не сможет помешать мне шепнуть Ванче, кто в этом скоропалительном отъезде повинен. И не знаю, очень ли ты после этого хорошо заживешь в ЕЕ доме и поработаешь в ЕЕ харчевне!

Да еще, скорее всего, я все-таки пришлю и умелого человечка из своей отборной сотни с острой сабелькой и длинным ножичком!

Пламен стоял весь трясущийся, побледневший, ручонки тряслись. Посмотрел на его портки – слава Богу, пока еще не мокрые!

Он торопливо залопотал:

– Болярин, прости! Не разобрался, не понял, с кем дело имею! Не надо уезжать, не надо сестре ничего говорить, а самое главное, не надо никого из твоей сотни присылать! Сейчас все как надо переделаю!

Я начальственно похлопал его по плечу.

– Ладно, прощаю. Беги столик для Банчо освобождай. Хочешь посетителей друг к другу усаживай, хочешь в шею гони, твое дело. Столик должен в каком-нибудь углу стоять, окружение других столов с людьми нам с Банчо мешать будет. Но гляди у меня, еще раз так ошибешься, я прощать больше ничего не намерен! Да гляди никому, особенно жене и сестре, об этом не говори! Бабы болтливы, а тут дело очень тайное! Если узнаю о твоей болтливости, накажу. Ох, страшно накажу! И еще: деду скажешь, что его любимое вино закончилось, а на наш столик две бутылки поставь. Беги.

Пламен попытался поцеловать мне на прощание руку, но я ее вырвал, и выдал ему поощрительную оплеуху.

– Пшел! – и он унесся.

Я вам тут покажу Тайный приказ Земли Русской! Изображу ОГПУ и НКВД в одном флаконе!

Еще поговорил с Марфушкой, и вернулся в обеденный зал уже с ней.

Пламен успел очистить столик в углу, и водрузил на него аж серебряный канделябр с пока еще не горящими пятью свечами вместо стоящих на всех других столах глиняных плошек с зажженным фитилем, плавающем в каком-то масле или растопленном жире.

Приличный металлический подсвечник в этой корчме служил знаком, что этот столик занят, и садиться за него нельзя. Но даже перед глазами любимца хозяйки Богуслава стояла трехсвечовая медяшка, а для меня Пламен где-то добыл пятисвечный серебряный канделябр! Видать, проняли его мои речи до самого нутра!

В данный момент половой усиленно подносил еду нашей ватаге. Я сел, по-американски вытянул ноги и положил одну на другую. Конечно, сильно не хватало для полноты образа шерифа тлеющей гаванской сигары во рту, ну да и так сойдет!

– Эй, мальчик (американизм «бой» здесь не поймут)!

Пламен тут же подскочил ко мне, не обращая внимания на призывы из других мест.

– Чего изволите?

То-то же! А то вмешиваться не позволю! Ишь ты мне!

– Чего дед Банчо поесть любит? Доложи!

– Поесть старичок речную рыбку любит, от морской отказывается, – торопливо взялся излагать докладчик. – Говорит: ее от моря уже тухлую довозят, а кефаль всякую возле побережья кушать надо. А здесь она, даже вареная или жареная, уже с душком.

Говоришь ему: другие же едят и не жалуются, а он: они этого не понимают, а свой нюх давно пропили.

– Нужную рыбку сегодня найдешь?

– Конечно!

– Ладно, беги работай. Смотри чтоб дед куда-нибудь в другое место не уселся.

– Прослежу!

Ему осталось только щелкнуть каблуками, выбросить вперед правую руку и подобострастно гаркнуть:

Яволь, герр штандартенфюрер! – и кусочек советского фильма о буднях абвера был бы воспроизведен один в один!

Вдруг перестал жевать Ванька. Что еще?

– Мастер, а почему ты с Пламеном так жестко говоришь? Меня же ты, вроде, так не жучишь?

– Ваня, ты смелый воин, а он трус и поганец! На тебя я всегда могу положиться, а он для меня нет никто.

Наш паренек, не вставая, выпрямился, и горделиво посмотрел на жену – видала? А ты все – бестолочь, бестолочь!

И тут у меня появилось ощущение повторного щелканья каблуков сапог, только на этот раз убежденного фанатика-эсэсовца:

– Мастер, да я за тебя любого порву!

А в голосе звучало: Хайль, майн мастер!

– И я тебя в беде не оставлю. Да ты кушай, кушай.

Дед Банчо появился через полчаса. К нему подлетел половой, и бережно ухватив старика под локоток, провел к нужному столику. Старик попытался было запротестовать: да не хочу я туда, ты меня к людям посади! – но официант был непреклонен: люди скоро появятся! – и Банчо вынужден был присесть в уголок.

Второй взрыв возмущения вызвало сообщение о том, что «Старое монастырское» только что закончилось и будет теперь только завтра.

– Да дал бы ты им другого винища, какая им разница! Тут никто кроме меня в сортах вина и не понимает! Лопали бы, что дали! А мне теперь назад домой переться, весь вечер глухой старухе в ухо последние новости трезвым орать, – и дед возмущенно засопел.

На его столе уже ожидали своего часа два чистейших стакана.

– Вот, чашек наготовил, а пить из них нечего! – осудил ветеран неразумную деятельность полового, и начал крутить головой как сыч в глухом лесу.

– Пора! – скомандовал воевода, напряженно следивший за развитием событий, – промедлим, упустим деда! Убежит!

Конечно, последний раз дед бегал больше двадцати лет назад еще до ранения в ногу, но время вступать в бой засадному полку в моем лице действительно пришло. Я ухватил обе плетенки с вином и отправился «брать языка».

– Здорово, дед Банчо! – поприветствовал я старика, подойдя к его столику и широко улыбаясь, – присесть позволишь?

– Садись, – буркнул огорченный старожил, – у меня тут лишнего места много!

Емкости с вином я водрузил в центр стола.

Дед заинтересовался.

– Что-то у тебя оплетка на бутылях очень уж на такую у «Старого монастырского» смахивает…

– Можешь не раздумывать, это оно и есть. Выпьешь со мной?

– Наливай! – обрадованно вскричал дед.

Я налил, Банчо торопливо взялся пить, дергая на каждом глотке острым кадыком. Выпил, бережно опустил стакан на стол и крякнул, проведя указательным пальцем по седым усам:

– Эх, хороша!

Я тоже пригубил. Вино как вино, ничего особенного. Почему оно так благотворно на старика действует, понятия не имею. Сорт винограда что ли для его изготовления какой особый берется? Не угадаешь!

– А ты из каких будешь? – поинтересовался Банчо. – А то болтают у нас тут разное, а точно никто ничего и не знает. Вы, вроде русские боляре будете, а ты себя как простой человек ведешь. Помоги, уважаемый, разобраться.

Я рассмеялся. Поможем, наврем сколько сможем!

Налил ему второй стакашек, не будем терять времени, и заговорил.

– А я из простых воинов и есть. Владимиром меня звать. Боярством и землей меня наш князь недавно одарил за доблесть в бою. Служу сотником Особой сотни при Старшем воеводе Богуславе, вон он нахмуренный сидит.

– А что ж старшего твоего так озаботило? Плохи, что ль ваши дела?

– Дела-то наши хороши, да он важного известия в вашей неведомой деревеньке ожидает.

– Наше село известное, Лесичарска называется.

– Село-то известное, а новости могут очень разные прийти, тут не угадаешь. Вот он и хмурится. И торчит тут. И я с ним, как кур в ощип попал – ни дела никакого, ни развлечения. Добро бы в каком, пусть даже и мелком городишке, встали, а то: Лесичарска! Сиди тут да лесом любуйся! У вас ведь вроде даже и распутных девок тут нету?

– Была одна, и ту увели, – согласился дед.

– Во-во! А вот ты мне скажи, а как на это дело хозяйка здешней корчмы глядит? Она, вроде, женщина с виду добрая. Может желает чего? Так я уважу!

Немножко опьянившийся дедок аж руками замахал!

– И думать не моги! Она честно вдовеет который год, блюдет себя, как девица на выданье. Тут и до тебя многие уж подкатывались с разными предложениями, она баба видная и справная, да не получилось ни у кого ничего. Так что можешь времени зря не терять.

– Может она с кем как-то тишком сладилась, а вам и невдомек?

– Тут деревня, голубчик, здесь шила в мешке не утаишь! Здесь кашлянешь, а на другом конце села эту новость уж обсуждают.

Я погрузился в размышления о других возможных вариантах, а старик уже сам набулькал себе винишка. Тут подсунулся приторно вежливый Пламен.

– Может покушаете чего?

Банчо вздохнул. Он, видимо, поесть был совсем не прочь, но финансы пели романсы. Я спохватился.

– Дед Банчо! Может закажем чего из еды?

– Да я бы и не против, но денег у меня с собой маловато…

Да и дома, поди, завала монеты нет, – подумалось мне.

– Ты заказывай что хочешь, а я оплачу.

Глаза старика блеснули молодым задором.

– А я прожорлив!

– А я богат!

Посмеялись.

– Скажи мне, Пламен, – торжественно начал делать заказ дед Банчо, – что из свежей рыбы у вас сегодня приготовлено?

– У нас все только из свежей рыбы делается! – гордо заявил половой, радея за честь заведения. – Тухляка не держим!

– Везете ее живую, в бочках со свежей водой?

– Ну это нет…

– Вот потому рыбный тухляк у вас и не переводится! И про морских обитателей, которых два-три дня по жаре в слегка присоленом виде везти надо, ты мне не рассказывай! Ни о каких скумбриях и кефалях слышать не желаю!

Давай про такую рыбешку, которую в ближайшей речушке сегодня утром из сетей вынули, а к ужину мне подадут!

Такая беседа была не нова, поэтому подавальщик покорно кивнул и продолжил.

– Есть жареный карп…

– Не желаю! Слишком костляв!

Не затевая споров, Пламен описывал дальнейшие речные дары.

– Изрядный сом, потушенный в кислом молоке. Идет кусками.

– Два куска! Вовка! Тоже возьми, не пожалеешь! Уж больно его Ванча вкусно тушит!

– Я чего-то насчет кислого молока в сомнении. У нас на Руси в сметане тушат.

– Тут тебе не Русь! Нет у нас этих ваших выдумок, сметан да творогов разных. Везде идет кислое молочко разных видов, – одернул меня опытный дед. – Бери, бери! Добавки еще попросишь!

– Ну тогда и мне кусочек, – решился я.

– Раков можно сварить.

– Речных жителей, известных едоков падали, никак не желаю!

– Тогда все.

– Эх, сельская глухомань! Давай подавай!

Сом действительно оказался очень вкусен. Старик поедал кусочки рыбы, отламывая их от здоровенного куска и аж причмокивал от удовольствия.

Доели, еще похлебали винишка и опять вернулись к обсуждению нравственного облика хозяйки корчмы.

– А может ты по дружбе ее проделки скрываешь? – выдал свою очередную задумку я.

– Окстись! Какая может быть между нами дружба! Я ее отцу ровесник! Да и денежки она с меня дерет не раздумывая. Есть монеты в кошеле? Заходи, ешь, пей. Нету денег? Пошел вон отсюда, старый пес!

– А может вы какая близкая родня между собой?

Банчо подумал.

– Мы, Ташевы, в нашем селе между собой все родня. Попытался вспомнить, кем я Ванче и Пламену прихожусь. Ничего на ум, кроме двоюродного племянника троюродного дедушки не приходит. Не знаю, как у вас, а у нас это не считается близким родством.

– А у нас про такую родню говорят: нашему забору троюродный плетень.

Поулыбались, опять глотнули «Старого монастырского».

– А ты, вроде, про какие-то новости говорил.

– Есть такое дело! У меня знакомец, хозяин торговой лавки в соседнем селе, неожиданно помер. Ничем последнее время не болел, вина сильно не пил, все делами был занят. Отправился на ночь в свою комнату в обычное время. Абен был вдовец, спал всегда один. Вдруг закричал диким голосом, и тут же затих. Вбежали к нему, а он сильно бледный, и не дышит.

На ужине чувствовал себя прекрасно. Никаких ран на нем нет. Чужие в дом не заходили. Может нечисть его какая убила? Или сглаз какой невиданный?

И мне кажется, что я даже могу назвать эту нечисть по имени. Этакий сглаз по имени Мирча, подумалось мне. А пока он моей кровью насладиться не может, шакалит по соседним деревням, выбирая стариков и старух. Ведь какое-никакое пропитание и истинному вампиру требуется, а смерть старого человека обычное дело, в чем тут сомневаться? Похоронили обескровленное тело, и все дела.

Только дед Абен какой-то незапланированный шум поднял, хотя должен был в момент выкачки крови мирно лежать и тихо улыбаться, а он вишь чего отчубучил! Хотя что я знаю о вампирах и поведении их жертв? Основной источник информации для жителя 21 века, это пересказы одних врунов историй других лгунов, которые вампира в своей жизни в глаза не видели. А может все жертвы орут от ужаса и пытаются вырваться изо всех своих последних сил из хищных лап кровососа?

Хотя возникает какая-то нестыковочка. Если процесс высасывания крови такой шумный, зачем вампиру в жилой дом, полный народу, влезать? Вон поймал кого-нибудь в лесу или на дороге, и пусть он там, на отшибе от людных мест, хоть оборется! И поднялся шум, убегать же надо, если люди кругом, а за считанные секунды много крови не отсосешь.

Ну в целом-то случай ясный, и глядеть на чужого мертвого дедушку я не поеду. Так что я отвлекся от дальнейших речей деда Банчо, и погрузился в собственные нелегкие раздумья. Уважить побратима, это конечно дело святое, но долго ли еще он планирует в чужой постели свой мужской героизм проявлять? Меня ведь в Новгороде беременная Забава ждет. Истосковался уж, мочи нет! Да и ей думаю одиноко и невесело без меня.