Черный снег. Операция «Тайфун». Удар по оси

* * *

…Егор, едва уклонившись от острого темного жала, перехватил карабин за ложе. Щелкнул затвором, загоняя патрон в ствол. Осыпая мерзлую землю и чертыхаясь, он, благодаря фрицев за шум взлетающих осветительных ракет, полез наверх. В зимнюю, ночную стужу. Очередь из германского тяжелого MG-34 была, по-видимому, случайной.

В бледном, курящемся от мороза, сумеречном небе то и дело искрились кометные хвосты пускаемых немцами осветительных снарядов. Освещая заснеженную, перепаханную снарядами, минами и бомбами землю, эти светящиеся «абажурчики» (эффект свечения создавался парашютиками, которые раскрывались на предельной высоте), точно ангелы смерти и печали, падали с небесно-ночной выси, от чего поле, прилегающее к высоте казалось неземным, инопланетным пейзажем. Оно было усыпано белыми, зелеными, синими и красными бликами, что выхватывали из темноты червоточины воронок на свежем снегу. Угрюмо, на фоне нависшего «хребта» высоты с печными трубами и грудами горелых бревен, высились остовы игрушечно-маленьких, изуродованных Pz-I и Pz-II. С сорванными гусеницами и квадратными, сплюснутыми с боков башенками, из которых выдавались тонкостволые орудия или одни лишь пулеметы. «Исклеванная» вражьими снарядами стальная махина КВ-1 с огромной, вытянутой (точно у линкора) башней со 105-мм пушкой высилась тут же. Боевую машину РККА то ли забросали противотанковыми гранатами, то ли из трубообразных, на тонюсеньких ножках (Егор их видел) противотанковых ружей повредили гусеничные траки и катки. Сизые островки льда бугрились на грозной боевой броне этого легендарного чудо-танка. Легкие БТ-7 в количестве двух, а также один Т-70, внешне схожие с германскими «аналогами», совершенно обугленные, были за противотанковыми капонирами. Видимо тут держали оборону ребята-танкисты, с гордостью за чужой подвиг подумал Егор. И держали ее основательно… С неба, что своим погребальным, меркнущим саваном-блеском, было похоже на неземное светило, сыпал густыми серыми хлопьями снег. Плохо… На белой, хрустящей перине будут заметны следы. Даже, если отважные разведчики-партизаны пойдут, ступая нога в ногу. След в след, как учат их в заправском разведбате. Все равно плохо, дорогие… Дождавшись темноты в лесочке, что был в километре от сгоревшей деревушки, они, облаченные в саваны из простыней или парашютного шелка (в лесах на ветвях деревьев часто болтались на петлях тела летчиков, а также обломки крыльев, фюзеляжей с разбитых самолетов) подумывали о том, чтобы подойти к местечку. Днем, пользуясь близостью шоссейной дороги, фрицы долго сновали на мотоциклах по заснеженному полю. Подымая белые вихри, они подъезжали к остову гигантского КВ. Забирались на безжизненный корпус. Позировали перед объективами фотоаппаратов. Гадские дети… Он вспомнил, как пробираясь к линии фронта, они не раз натыкались на места былых боев. Их не обходили своим вниманием вражеские трофейные и похоронные команды. Собирали в крытые, длинные грузовики на гусеницах брошенное оружие, снаряжение и планшеты с документами, снятые с убитых командиров РККА. Как-то мимо него (тоже чертыхаясь) прошел германский солдат-трофейщик в пилотке со спущенными отворотами. На одном плече у него висела сияющая хромом эсвэтешка, на другом пулемет Дегтярева с круглым диском. Враг что-то пел. Егору даже удалось рассмотреть его мальчишье лицо. Со вздернутым носом и пухлыми, по-девичьи нежными губами. Занесла тебя к нам нелегкая, в сердцах подумал он. Тут же в памяти всплыл образ Сергея Тищенко, которого они потеряли под Смоленском. Тогда вышла вот какая оказия…

– Где еще один? – горячо зашептал Егор сквозь заиндевевшие усы. Цигейковые отвороты шапки он крепко затянул на подбородке. Он осторожно выдвинул карабин жалом штыка в направлении сгоревшей деревни. – Эх вы, зайцы трусливые. Я, что ли один до местечка поползу? Нет, так не пойдет, мальчики. Кто будет не из робкого десятка? Отзовись…

Тот час же снизу, шумно осыпая холодную землю и камни, кто-то вскарабкался к нему. Голова в пробитой каске задела его туго набитые, неизрасходованные патронные сумки. Красный свет пущенной ракеты выхватил из темноты злые, мальчишьи глаза. Большие губы под сплюснутым, широким носом. Сопит наверное в темноте, подумал Егор. В разведку с таким вот «кадриком» ни-ни и ни за что. Потому что такого «храпуна» за версту и видать и слыхать. И врагам, и своим…

– Ну что, братишка, повоюем? – с надеждой спросил он шепотом у бойца. – Можешь не отвечать. Сейчас наша задача такая: прикрыть отход нашей группы через поле к лесу. Что у тебя за оружие? Эсвэтэшка? Затвор не забился? – спросил он, видя кинжальный штык и дырчатый кожух газоотводной трубки СВТ. – Проверь, что бы, не дай Бог, в бою оружие не подвело… Теперь, смотри: если какое движение по сторонам произойдет – не торопись стрелять. Стрелять в нашем случае – последнее дело. Немецкий знаешь? Как?..

– Знать я знаю, товарищ командир, – с сомнением протянул плосконосый мальчик-красноармеец. – У меня в школе круглое «отлично» было по «шпрехен зи дойтч». Только слушал я их речь в бою и сейчас, в сумерках… Не так они говорят, как нас учили. Не то произношение. Вы не беспокойтесь, товарищ командир, – продолжал он как-то слишком самоуверенно. – Я смогу по-немецки, если что… Если что и перевести смогу. Только лучше бы они нам не попались…

– И мы им тоже, – сказал кто-то внизу, довольный тем, что вставил словечко. – Особливо тем, кто ни одну бабу за титьки не дернул. Ни разу…

Внизу, там где смутно белел снег и чернели кусты, довольно громко заржали. Хотя тут же, вняв приглушенному мату, что изрыгнул Егор, примолкли. Зря все это, хотя и необходимо. Правда здорово, что ребят повеселил этот черт невидимый. Ежкин кот, он же душу им просветлил. На войне это, порой, сохраняет жизнь.

…Когда последний боец, шаркнув подошвами, перевалил через белый гребень сугроба, Егор шумно вздохнул. Почище того «храпуна» будет, подумал он. Скрипнул зубами…

Тут же в памяти его всплыл страшный день. Сергей и Ирина отбыли на подводе, запряженной пегой с белыми подпалинами кобылой. Тяжелый ком сдавил его изнутри: как будто видел обоих в последний раз. Неделю они прожили безбедно: туды-сюды… Но в тревоге и сомнении, что не оставляли их подспудно, гложа душу и сердце. Одним вечером дозорный Тимурбеков, запыхавшийся от волнения, сообщил: слышу шум с дороги. Егор (благо, что приказал не спать) приказал Малой Красной армии уходить в лес. Спрятавшись за деревьями, что были за прудом с нутриями, они видели как на площадку, перед домом с бытовкой и сараем, выехала германская бронемашина. На стальном корпусе у нее была башенка с тонкой 20-мм пушкой и пулеметом. Открылась угловатая железная дверца. На поросшую травой землицу ступили ноги в черных шнурованных бутсах. Их было трое, немцев-фашистов. В черных, коротких кителях с серебристыми молниями в петлицах. У одного из них на голове был кожаный шлем, похожий на футбольный мяч. У двоих – черные пилотки с розовым кантом и эмблемой черепа и скрещенной кости. Это были, по всей видимости, квартирьеры дивизии SS «Рейх», что воевала в составе 2-ой панцирной группы. Весело переговариваясь, двое зашли в дом. Тот, что был в «футбольном» шлеме, остался на пороге. Вынул из нагрудного кармана черного кителя портсигар. Закурил тонюсенькую желтую сигаретку. Егор, испытывая чувство глубокой досады, посмотрел на ближайших к нему бойцов: Тимурбекова и Корниенко. Замысел пришел сам собой… Единственное, о чем приходилось жалеть: не было Сергея, который «шпрехал» по-немецки, будто сам был из их краев. Остальное было делом техники… Отомкнув от винтовки трехгранный штык, Егор подкрался с германской бронемашине. Пальцы его поглаживали серую шершавую броню с черным на белом крестом. Будто просил о помощи эту «вражину». Учуяв момент, он сделал выпад. Рука со штыком с мягким хрустом вошла в сердце SS-манна. Тот, выпустив из ноздрей клубы синеватого дыма, повернулся в его сторону. Сам напоролся на черное, отточенное жало… Двое других, что, посмеиваясь, вышли во двор, были тот час окружены бойцами Малой Красной армии. Один из них нерешительно поднял руки. На его бледном, испуганном лице блуждала виноватая улыбка. Тот, что был постарше, показал пальцем на серебряный значок в виде мертвой головы, что был на его кителе. К удивлению бойцов, сказал по-русски, почти без акцента: «Не стрелять! Я штандартенфюрер SS Беннеке. Вы можете получить от меня весьма ценные данные о дислокации германских войск. Приведите меня и моего товарища в свой штаб. Повышение и благодарность от своего командования вам обеспечены». По знаку Егора этого фрица (вынув из кобуры маленький пистолет) отвели в сторону. Держа в руке снятый с предохранителя «Вальтер», Степанов допросил его.

«…Вы не офицер Красной армии, – сказал эсэсовец, который нашел во лбу Егора неприметную точку и буравил через нее мозг. – Всего лишь красноармеец. Опустите мое оружие. Не бойтесь… Как вы думаете, почему я так хорошо говорю по-русски? Попробуйте угадать, герр молодой коммунист…»

«Шпионом, наверное, были, – сострил Егор. Оружие он так и не опустил. – Да, я боец Красной армии. Мы отрезаны от главных сил, – тут же его „понесла нелегкая“. – Сдаваться вам не собираемся. Думаете на жалость нас взять? Или на страх? Не выйдет, господин фашист. Не на тех напали. Что было в начале войны – не конец. Это только начало. Соберемся силами. Как жахнем…»

«Вы не знаете, как допрашивать пленных, – снисходительно улыбнулся Беннеке. – Вы не знаете ничего… – в следующий момент его рука перехватила руку Егора. Белые пальцы сделали неуловимое движение. Егор захрипел и пистолет выпал. – Вот видите, герр молодой коммунист! Еще один момент – я бы убил вас всех. Но я этого не сделаю. Ведите меня к вашему начальству. Шарфюрера Шапса, – проведя пальцем по носу, он кивнул в сторону другого эсэсовца, – необходимо будет изолировать. Он может оказаться невольным свидетелем. Если его поместить с другими германскими пленными, может произойти утечка. Вы этого не понимаете. Когда-нибудь поймете…»

Гитлеровец, не глядя на оторопевшего Егора (другие бойцы тоже дали «петуха»), поднял с травы «вальтер». Вложил вороненый пистолет с вензелем из серебряных молний в непослушную руку Егора. Пальцы тут же потеплели. Их точно укололи сотнями оточенных игл. По всему телу советского бойца волнами разлился покой. Может он действительно шпион, этот фашист? Только наоборот… Егора молнией осенила догадка. Он протянул «гитлеровцу» его пистолет. Если не убил сейчас, то не сделает это никогда.

«Хорошо, – молвил командир Малой Красной армии. – Мы возьмем вас с собой. И вашего… Ваше оружие мне ни к чему. Берите его обратно, – Беннеке после недолгих раздумий спрятал пистолет в кобуру. – Кто бы вы ни были, знайте: командир здесь я. Мои приказы не обсуждаются. За неповиновение буду карать…»

«Договорились, – усмехнулся эсэсовец. Он с неподдельным интересом заглянул Егору в глаза. – Вы достойны уважения, молодой коммунист. Острый ум, отменное чутье… Из вас получится неплохой специалист. Но об этом после. Я принимаю все ваши условия. Теперь послушайте меня. Мы пойдем до линии фронта по глубоким тылам германских войск. В этом планшете, – он показал глазами на плоскую кожаную сумку, что висела через плечо, – есть последние оперативные сводки. Бои идут под Вязьмой и Можайском. Я особая персона. Согласно некоторым документам, мне предписаны особые полномочия в прифронтовой полосе. Как это у вас водится… Вы есть мой командир, я же ваш политкомиссар. Так вот, герр большевистский командир: все мои указания по ситуации надлежит выполнять. От них зависит наша жизнь. Любое промедление – вы покойник. Все ваши товарищи… Вы хотите остаться в живых? – внезапно спросил Беннеке. Широко раскрытые глаза излучали странное завораживающее свечение. – Хотите вернуться домой? Обнять мать? Отвечать!»

«Понятное дело, хочу… – Егор не в силах был смотреть в эти „буравчики“ под черной пилоткой, где темными провалами глазниц смотрелся металлический череп с костями. – Договорились, господин фашист. Никакой вы не комиссар, конечно. Но слушаться вас буду».

«Молодой человек, последнее, – Беннеке подошел к нему вплотную. Положил руку на плечо. – Вы хлопот не оберетесь, если назовете истинного германца, национал-социалиста, итальянским фашистом. Предупреждаю вас, будьте осторожнее с терминами. Они как мины: сделаешь неверное движение – и смерть унесет вас в своих объятиях…»

Провались ты со своей брехливой поэзией, подумал ошалевший Егор. Какая-то таинственная, колдовская сила опустилась на него. Его товарищей и весь мир. Что за бред, ползти всю ночь (после смертельного боя), прятаться с другими бойцами вдоль дорог и в лесу от немцев, чтобы потом… Да, чудны Твои дела, Господи! Странный, однако, немец. Может и впрямь, наш разведчик? Шпион… Надо быть с ним по-строже. Спуску не давать. Ишь чего удумал, комиссаром буду. Видали мы таких комиссаров… Но знает он на порядок выше, чем все мы. Что-то такое, что нам неведомо. Я и руки его не разглядел, когда он за пистолет ухватил. Волшебник да и только. В глаза смотрит редко. Все наскрозь… Но если посмотрит, то держись. Будто огнем ожжет. Повезло мне с попутчиком, что ни говори. Он велел завязать шарфюреру Шапсу руки. Беннеке не препятствовал. Залез (весьма непосредственно) в бронемашину. Вылез из нее с кожаным сундучком, в котором оказалась плоская бутыль с серебряными стаканчиками и прочим столовым прибором. Предложил выпить за успех. Бойцы нерешительно помялись. Ни один из них не подошел. Егор, смущенно пожав плечами, принял из холеной руки гитлеровца серебряный стаканчик. Пахучая едкая жидкость приятно заполнила горло. Заволокла мозг. С минуту он стоял, заполненный светом. Головы своей Егор не чувствовал: так «прострелило» его сверху. Значит так надо, сказал его внутренний голос.

Они ехали на «трофейной» бронемашине сутки. Вел ее Шапс. По настоянию Беннеке, ему пришлось-таки развязать руки. (Убитого роттенфюрера Эшкеля зарыли недалеко от пруда.) Рядом с водителем сидел сам Беннеке. Он был необычайно спокоен. Перед тем, как забраться в железную кабину с прорезями, шепнул по-немецки несколько слов своему «товарищу». Тот и не думал возражать. Выглядел потрясенным, не меньше, чем советские бойцы. Через запруженные германскими войсками дороги Смоленьщины, минуя почти беспрепятственно (благодаря таинственному предписанию Беннеке) многочисленные посты фельджандармерии и SS, они въехали в Московскую область. Линия фронта была поблизости. В сгущающихся сумерках отчетливо виднелись вспышки далеких взрывов. Доносился гул канонады. Один раз сверху донесся оглушительный вой. В свете фар с маскировочными фильтрами было видно, как германские солдаты и офицеры бросились в разные стороны от своих бронетранспортеров и автомашин. Кто-то из притаившихся бойцов тоже дернулся вперед. Но Беннеке легким ударом ладони в шею «вырубил» его на несколько минут. Вскипевший было Егор, тут же сообразил: налет был наш, советский. Заметь гитлеровцы человека в красноармейской форме – последствия могли быть необратимыми. Только и всего…

В старинном русском городе, наполовину разрушенном и сгоревшем, Беннеке велел Шапсу заправить бронемашину. Тот подкатил к огромной пузатой автоцистерне, стоявшей на площади. От нее на клапанах тянулись толстые резиновые шланги, от которых заправлялись танки с тавро из красного круга и белой, с загнутыми краями, тибетской свастики. Их было много, этих коробчатых машин с приземистыми башнями. Над ними был растянут широкий маскировочный тент с матерчатыми шишечками и веточками. Танкисты в черных и светлых (бумазейных) комбинезонах неспешно прохаживались невдалеке. Хлопали в борта бронемашины и посмеивались. Кое-кто из них переговаривался с Шапсом. Тот отвечал односложными фразами или вообще молчал. К этому времени окончательно успокоился. Когда шланг с клапаном отсоединили (высокий гитлеровец сделал отметку в путевом листе), Беннеке на мгновение зажег свет в кабине. Разобравшись с картой в планшете, он бросил Егору через плечо: «Вот и приехали, молодой человек». Они выехали из города, миновав обложенный мешками с песком пропускной пункт. Углубились в лес. Бронемашину, по молчаливому приказу Беннеке, загнали в чащу. Вытащили из крытого кузова маскировочный чехол и запаковали в него. Эсэсовцы облачились в короткие пятнистые куртки с капюшонами. Надели на спины рыжие ранцы и спальные мешки. В руках у обоих были короткие черные пистолет-пулеметы с плоскими обоймами и складывающимися прикладами. По совету Беннеке, Егор построил Малую Красную армию. Бойцы выглядели смущенно, но с положением «обоих фрицев» уже смирились.

«…Мы организованно переходим через линию фронта, – сказал Беннеке в полголоса. – Не шуметь. Это первое и главное правило. Любой шорох будет расцениваться как желание уйти из жизни. И увести за собой других. В отношении первого каждый волен поступать как хочет. В отношении второго… Предупреждаю, – сказал немец, не меняя интонации, – если кто-нибудь из вас нарушит данное указание, пусть пеняет на себя. Так говорят в России. И еще: сам погибай, но товарища выручай. Так вот, задача каждого из вас – помочь своему товарищу. Если с ним происходит что-то странное, дайте знать мне и вашему командиру, – он кивнул в сторону Егора. Сделал неуловимое движение рукой. – Мы примем меры. Указание второе: ни в какие контакты ни с кем не вступать. Пока не перейдем линию фронта. Нас не должна видеть ни одна живая душа. В том числе, ваши партизаны и солдаты тех частей, что попали в окружение. Попытка нарушить данное указание будет трагична. Не мне вам объяснять, что это значит, – он снова сделал неуловимое движение рукой. – Последнее: любое движение, мое и вашего командира, означает приказ. Прислушивайтесь к себе, когда видите, – он поднял свою левую руку. Направил ладонь на бойцов, которые стояли, затаив дыхание. Затем плавно опустил. – Это большое значение. Вам не нужно думать. Вы должны чувствовать себя. Свое сердце и свой мозг. Когда у вас говорят „за германского солдата думает фюрер“, говорят неверно. Это перевернутый смысл. Я вернул его прежнее значение…»

Линию фронта они переходили до первых снегов. Ее как таковой и не было… Стоило до торжественного парада на 7 ноября 1941 года остановить германский «Тайфун», как он закипел вновь. По пути им частенько приходилось видеть разрозненные советские части. Как-то раз они чуть лоб в лоб не столкнулись с двумя немецкими связистами. Те протягивали телефонный кабель. Один из них, остановился над склоном оврага, где заночевала Малая Красная армия. Благодаря густому кустарнику и покрывшим его разноцветным листьям, германец не рассмотрел спящих бойцов. Хотя помочился на них вдоволь… Через две недели, питаясь сохранившимися Ириниными харчами, а также консервами и шоколадом Беннеке, «объединенная группа» (по выражению штандартенфюрера) вышла к Болхово. Дожди уже прошли. В лесах и на дорогах лежал первый густой снег. Он покрыл места недавних боев погребальным, хрустким саваном. Как-то, проходя мимо неприметных земляных холмиков с красноармейскими касками и пилотками, Беннеке остановился. На мгновение, склонив голову в черной пилотке с адамовой головой, простоял в лесной тишине. Егору, что ни спускал с него глаз, это показалось странным. Но он смолчал. Время от времени Беннеке брал его с собой «осмотреться». Егор без труда понимал смысл всех потаенных движений «политкомиссара». Похоже, в меня вошла какая-то мистическая сила, подумал он. Как-то на привале (за неделю до конечного пункта), когда на немецких полевых примусах разогревались открытые банки с немецкой же тушенкой, он в полголоса спросил: «Что-то произошло со мной с того самого дня, товарищ национал-социалист. Чувствую, что воспринимаю происходящее как вы. Чем это вы меня опоили? Не пронесет по дороге…» «Не пугайтесь, молодой коммунист, – Беннеке засмеялся одним горлом, не издав ни одного опасного звука. – Это совершенно безвредно с медицинской точки зрения. Тибетские травы. Настой, как говорят в России. Еще: „нектар здоровья“. Это натуральный продукт, активизирующий нервные клетки и кору головного мозга. Он отключает ненужные процессы. Вам не приходится быть в напряжении и быстро уставать. Много думать тоже не приходится. Только действовать. Точно. Быстро. Безукоризненно…»

Под Болхово, по настоянию Беннеке, они разделились. Осмотрев карту сквозь целлулоидное «окно» планшета, немец командным голосом обратился к Егору: «Молодой коммунист! К концу дня, когда мы окажемся в расположении Красной армии, вы незаметно уведете своих людей. Скажите им, если будут спрашивать, что так необходимо. Далее… Вы пройдете через лес четыре километра. Строго на север. Ориентируйтесь без компаса. Вы умеете слышать… Лес кончится. За ним будет деревня Белая Русса. Обратитесь к старшему по званию командиру Красной армии. Пусть отведет вас в особый отдел. Начальнику особого отдела скажите: „Есть новости от 401-ого. Сообщите по линии“. Слово в слово. Повторите!» Егор повторил сказанное дважды. Беннеке (они лежали на снегу, подостлав спальный мешок) на минуту закрыл стально-серые, обведенные усталостью глаза. Выглядел он довольно бодро. «Вам могут не поверить. Будут задавать странные вопросы грубым тоном. Держитесь, Егор, – он улыбнулся. – В конце-концов вам поверят. Не сомневайтесь. Подробно изложите, устно и на бумаге, „наше знакомство“. Где, когда и при каких обстоятельствах…» Всю ночь они шли через лес, буквально нашпигованный германскими частями. Блиндажи, штабеля из деревьев, артиллерийские и минометные позиции… По ночной дороге, которую им пришлось переползти (на снегу отчетливо были видны следы) время от времени проезжали патрульные вездеходы, бронемашины и даже пулеметные танки. Из окрашенного в белую извилистую линию автофургона, с эмблемой из трех лучей в круге, на радиаторе, вышел обнаженный по пояс фриц. Он, положив рядом с собой включенный карманный фонарик, принялся растирать снегом свой упругое, в буграх мышц тело. «Пора прощаться, – неожиданно шепнул Беннеке. – Я и Шапс остаемся здесь. Вопросов не задавать. Вам ясно? Вперед… – помедлив, он добавил. – Обещаю, Егор, что найду вас. Ждите…» Вскоре, оказавшись у разрушенной деревушки, где один КВ уничтожил с десяток гитлеровских танков, они перешли линию фронта.

…Деревни Белая Русса они достигли к концу следующего дня. У крайнего к лесу дома их приметил красноармеец в железных очках, что копался в радиаторе «эмки». У него челюсть обвисла… На Егора (зимних вещей в достатке припасено не было), закутанном в германское шерстяное одеяло, нельзя было не смотреть без смеха. Остальные пять бойцов были одеты, кто во что горазд. Валенок своих у них не было. Кто-то снял с убитого (если не опередили немцы), кто-то обмотал ноги шинельным сукном. На Тимурбекове была германская войлочная куртка с золотыми «птицами» на голубом шевроне. (Удалось стащить с мертвого офицера люфтваффе, когда шли по немецким тылам.) Корниенко и Федусов (контуженый боец, у которого из ушей текла кровь) кутались в пятнистые германские плащ-палатки. Водитель «эмки» то открывал, то закрывал рот, силясь что-то сказать. Разводил в стороны руками в поисках оружия. Видя такое бессилие, Егор, знаком (точно Беннеке) велел всем оставаться на месте. Снял с плеча карабин системы Мосина и выстрелил в воздух. Сбежались бойцы… «Кто такой 401-ый? – совершенно натурально удивился особист в стеганой безрукавке, к которому его доставили. – Не знаю такого. Впервые слышу. Что значит „сообщите по линии“? Кто вам давал такие инструкции…» В следующий момент он затих. Круглое, моложавое лицо этого парня с лейтенантскими кубарями в зеленых петлицах побледнело. Егор, сделав мимолетное движение пальцем по подбородку, повторил свою просьбу. Прежним голосом, не меняя интонации. Как это сделал Беннеке, когда инструктировал их в лесу. Особист взял трубку полевого телефона. Попросил соединить его с «четвертым». Во время разговора по ВЧ теребил свой нос. «Будет исполнено», – сказал он в довершении. Водрузил трубку на рычаг. «Вас приказано накормить и уложить спать, товарищ боец, – почтительно обратился он. – Следуйте за мной». От еды Егор отказался. Его заперли на втором этаже деревенской школы. У двери поставили красноармейца с пистолет-пулеметом Дегтярева. Егор хотел было спросить о своих бойцах, но неведомая сила схоронила этот вопрос в глубине души. Еще не время, сказал он. С ними все будет в порядке.

Вечером того же дня он проснулся оттого, что почувствовал чужое присутствие. В комнате, где он спал, находились еще два человека. Пожилой майор-артиллерист с седыми, волнистыми волосами и полковник медслужбы с аккуратно подстриженной щеточкой усов. На груди у него был орден Красной Звезды. В руках он держал палочку с белым костяным набалдашником в виде орлиной головы. Они сидели в разных углах (один на пустом ящике, другой на табурете для дошколят) и бесцеремонно осматривали Егора. Почувствовав, как голова во сне наливается тяжестью, он приоткрыл глаза. Его тело было непослушным. Он с минуту пролежал, не владея собой. Затем, когда по членам горячими толчками хлынула кровь, помассировал виски. Медленно привстал и сел. Весь его вид говорил двум старшим командирам: принимайте меня таким, каков я есть. Другой вам просто не нужен.