Черный снег. Операция «Тайфун». Удар по оси

– Причин печалиться у нас много, – Дитер светился голым залом в облаках пара как первый человек в Эдемском саду. – Больше, чем ты думаешь, старина. Сегодня, подремав на марше в своей бронемашине, я обдумывал нашу диспозицию. Выдвижение на Коломну и Каширу после захвата Тулы… К чертям свинячьим! В OKV сидят идиоты или трусы. Они окопались подле великого фюрера. С тем, чтобы свести нас всех в могилу. На ней эти янки, Томми и русские Иваны спляшут еврейский «Интернационал» от удовольствия. Правильно? – видя замешательство Вильгельми, он засуетился. – Я сказал чушь? По-моему, все верно… – он уселся поближе к Вильгельми. – Дружище! Штурмуя Тулу, мы подставляем русским свои оперативные тылы и коммуникации. Мало того, мы их необдуманно растягиваем. Что до флангов… Любой спланированный удар отрежет нас от основных сил. Мы не знаем, что у красных на флангах и впереди, по ходу продвижения наших войск. Разведка несет, как яйца, еще с пограничных боев, будто «все боеспособные части противника уничтожены». Наглая ложь! Я готов плюнуть в рожи этим мерзавцам Канариса. Мы уничтожали красных трижды, а они все воскресают. Точно заговоренные… – Дитер наконец поймал вошь и, зажав ногтями, с хрустом прикончил мерзкое насекомое. – Они прячут от нас свои истинные силы, Вильгельми. Вот, что я думаю, дружище! С самого начала они играют с нами в старую игру под названием «скифский обман». Нам с самой границы внушали, что красные слабы. Их танки и пушки ничто, по сравнению с мощью вермахта. Что же до авиации… Какая чушь, Вильгельми! Варвары-красные по приказу своего Сталина оставили на произвол судьбы массы войск под Киевом и Вязьмой. Это верх цинизма и изуверства! Фюрер никогда бы не отдал ни капли германской крови, намеренно оставляя своих солдат в «котле». Это доказывает, что они выродки и недочеловеки – эти большевистские свиньи! Правда, нас может постигнуть та же участь, Вильгельми. Если, конечно, фюрер не остановит это наступление – губительный охват Москвы и зимнее продвижение в глубину России. Заговор… – нахмурился Дитер, открывая свой бритвенный станок. – В глубинах «тысячелетнего рейха» зреет заговор. Думаю, среди наших генералов есть злой гений Фауста. И не один, дружище. Они, эти свиньи, снюхались с большевиками. Хотят с их помощью сокрушить наш славный фатерлянд. Долг каждого честного офицера вермахта…

Заговор высших чинов вермахта… Я уже где-то слышал об этом, отметил про себя Вильгельми. Он и виду не подал, слушая ненавязчивую болтовню Дитера. Сделал последний штрих отточенной полоской стали. Затем осторожно ополоснул лезвие. Вытер его синим вафельным полотенцем с тавро из орла и свастики. В подтаявшем от тепла окне сквозь замысловатые, ставшие нелепыми, ледяные узоры виднелся белый холм. Поросший, словно щетиной, черным редким кустарником. На его вершине точено возвышалась колокольня из красного кирпича. Увенчанная куполом с крестом, в котором угадывался полумесяц и солнце. Ближе к ним лепились, как в муравьиной куче, черные, со снежными шапками, избы в наличниках на заиндевевших окнах. С деревянными палками-«журавлями» над выложенными из бревен колодцами. Возле заснеженного заборчика расположился обоз пехотного батальона. Пароконные повозки с высокими бортами, на высоких колесах. С белыми литерами G. Это свидетельствовало об их принадлежности к 2-ой панцирной армии Гейнца Гудериана. Тяжеловесные бельгийские першероны с пышными гривами и хвостами, что искрились от сосулек, напоминали сказочных существ. Солдаты-форейторы были и того лучше. С опущенными отворотами пилоток, с наброшенными на плечи одеялами они были смешны. Кое-кто обвязал себе голову полотенцем или обернул ноги мешковиной, что красноречиво свидетельствовало о позорных результатах зимней кампании. Большинство Grenadiers его батальона до сих пор носили легкие хлопчатобумажные брюки. Заговор… Хорошо бы умников, окруживших фюрера, прислать сюда. На двадцати семиградусный мороз. Предатели…

Прямо под окном, едва не задев стекло отточенным штыком-тесаком, приткнутым к карабину, прошел германский часовой. Голова поверх стального шлема была укутана шарфом, на плечи было наброшено шерстяное одеяло. Урча, набирая ход непрогретыми моторами (зимнее топливо тоже приходилось «заимствовать» у русских), прошли два однотонных полугусеничных тягача Sd. Kfz. 10. Они волокли за собой на прицепах почти бесполезные, короткостволые «армейские колотушки». В кузовах, на холодных железных скамьях жались друг к другу Desche Grenadiers, подняв воротники к каскам. На верхушке белого холма возникло движение. Урча и завывая в снегу, на него заполз транспортер Sd. Kf.27 \1 (на шасси «Бюссинг»). Оснащенный 20-мм четырех ствольным зенитным пулеметом фирмы «Бофорс» за стальным щитком. Над пришедшей как нельзя, кстати, зениткой тут же принялись натягивать маскировочный тент. Не одна простыня на него ушла, с усмешкой подумал Вильгельми. Ему доставляло удовольствие ощущать горячий пот на своем хрустящем, розовом теле. Ощупывать гладкий, красный подбородок. Смотреть на жизнь за окошком этой русской хаты. Будто все, что происходило на полях кровавых и страшных сражений, было бредом неугомонной фантазии. Сюжетом из Дантовского ада, воспетого этим веронцем в «Божественной комедии». Божественна ли эта трагедия, с легкой укоризной прошептал Вильгельми, проведя пальцем по носу.

…Только бы нас не побеспокоили Russische Partizanen, с тревогой подумал он. И не налетело Russische Luftwaffe. У «русских коллег» достаточно авиации. Особенно, тяжелых, многомоторных бомбардировщиков. Небо, хотя и свинцовое, но до изумления чистое. Ему надо было выполнить одно деликатное поручение, которое исходило из зондеркоманды SD, что подчинялась оперативной группе «Центр». В нагрудном кармане зеленовато-синего френча с белым орлом и белых с зеленым кантом армейских петлицах (flangers) находилась «весточка», которая предназначалась одной из жительниц этой деревни. Вильгельми (поручение исходило от штандартенфюрера SD Макса фон Вильнера, переведенного ближе к Энску) надлежало найти эту девушку и, произнеся код-пароль, передать ей коробку запечатанных сигарет «Befehl». В одной из них находится «тайник с сюрпризом». Была ли данная особа агентом RSHA или, всего лишь, оставаясь в неведении, служила курьером— передаточным звеном, Вильгельме знать не полагалось. Он не имел право знать о содержимом тайника. Любая попытка проникнуть в его суть, могла плохо закончиться. Равно, как и саботаж… Это он знал прекрасно. Поэтому, улучшив момент, Вильгельми собирался отправиться на поиски по адресу, который заучил наизусть…

– Ты прав, дружище, в одном, – напустив на себя излишнюю серьезность, заметил он. – Наш фюрер знает что делает. Мы с тобой – солдаты фюрера и Германии. Наш долг оставаться ими всегда. Фантазии и недомолвки оставим для политиков, – внутренне Вильгельми рассмеялся, закрыв щепотью пальцев подбородок. Ему вспомнился рейхсминистр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп, сходящий с трапа «Дорнье» на московский аэродром. Какое умильное, исполненное достоинства и понимания момента лицо было у этого «шарлатана от политики» (так шепнул ему приятель из SS), когда его снимали кинокамеры советских и германских хроникеров в 1939 году. – Старина, я слышал, что большевистский вождь Ленин додумался поставить кухарку во главе государства. Большевики сняли кинокартину на эту тему. Разумеется, я ее не видел, – он усмехнулся про себя вторично. Весь рейх смотрел советские кинокартины после заключения пакта о ненападении. Удивительная схожесть жизни двух «социалистических» держав потрясла тогда многих германцев. – Нам, германцам и войнам великого фюрера, не могут быть близки подобные лживые химеры. Недаром наши доблестные армии прошли всю Европу. Стоят у ворот большевистской столицы. Нам, истинным арийцам…

– Ты читал вчерашний номер «Volkicher Beobaxter»? В нем был описан бой панцирной армии Гепнера под Волоколамском, – сухо возразил ему Дитер. – «Русские фанатики прекрасно сражались, несмотря на свое явное поражение… Солдатам фюрера необходимо заимствовать боевой опыт и брать пример со своих врагов, проявляющих героизм…» В статье было немало лестных эпитетов в адрес красных. Только идиот не смог бы рассмотреть их. Даже без лупы…

– Зачем ты говоришь мне об этом? – Отто поднял брови, как будто вглядывался поверх головы «баварского друга». – Убеждаешь меня, что наша пресса правдиво пишет о наших подвигах на подступах к Москве? Согласен, дружище. С тобой готово согласиться большинство солдат и офицеров вермахта.

– Не сомневаюсь в этом, – Дитер будто ожег свой голый зад о деревянную скамью. Так его подбросило наверх. – Мне важно знать мнение боевого товарища, Отто. Твое мнение, дружище. И ты его высказал. Слава Всевышнему Богу… – Дитер осенил свою широкую, безволосую грудь с жетоном оцинкованной стали двуперстным католическим крестом. – В твоей верности фатерлянду лично у меня, Отто, никогда не было сомнений.

…Ага, значит у кого-то они «были» или все еще есть, с облегчением подумал Вильгельми.

Дитер же сделал вид, что думает о своем. На самом деле, ему было не до этого. Поручение начальника группы GFP (тайная полевая полиция) зондерфюрера SS Манфреда Кройса было исполнено. «Дружище» был проверен. Вернее, достойно прошел проверку на благонадежность. К тому же Дитер, считавший себя от рождения смышленым, спинным нервом чуял нечто большее за стандартной процедурой данного оперативного мероприятия. Что-то более важное… Эта неясность немного тяготила его. Кавалера Железного креста 1-ого класса за летнюю кампанию в России. Этот черно-серебрянный, с широкими, мальтийскими крыльями крест. Тем более, что к Вильгельми он не испытывал никаких дурных чувств. Отто был ему симпатичен своей истинно-германской скромностью, дружелюбием и прямотой. Последнее качество проявлялось «до известных пределов», но… Служба есть служба, тем более, если служишь делу тысячелетнего рейха. Воюешь в снегах России против иудейских прислужников, каковыми стали, в сознании Дитера, большинство жителей этой необъятной страны. Тем более, что Кройс, в ходе последнего инструктажа, дал знать: русских, по указанию Сталина, подвергли специальной психо-химической обработке. Все защитники Москвы «заряжены этим ядом», поэтому без колебаний готовы броситься под танки и самоходки, таранить боевыми самолетами колонны вермахта. Жители сел и деревень… От них, по словам зондерфюрера SS, если были подвергнуты обработке, тоже следовало ожидать «неприятностей». По указанию местных, скрытых или явных коммунистических активистов, а также агентов «огэпэу» они создают вооруженные банды. Нападают на одиночных, отбившихся от сослуживцев, солдат и офицеров фюрера. Зверски расправляются с ними. Опасности подвергаются одиночные легковушки и мотоциклы с фельдкурьерами. Но не только они. Сельские фанатики жгут свои избы, полные солдатами фюрера. Обстреливают автоколонны, взрывают цистерны с горючим… Были зафиксированы случаи, когда пленников, совершенно раздетых, оставляли голыми на морозе подле разбитых и сожженных автомашин. Вешали на грудь таблички с бранными словами в адрес фюрера и великой Германии. Варвары и большевистские ублюдки. Русские свиньи… Вот и эта старуха ему чем-то не нравится. Еще подсыплет нам в тарелки мышьяку или иголок, старая ведьма. Надо поручить солдатам (особенно, из числа членов NSDAP) приглядывать за этой гарпией. Может быть, у нее сын погиб в боях с вермахтом. Тогда добра от нее не жди. Как косится сквозь щель в плащ-палатке. Не видела, русская дура, голых гренадеров фюрера? Можешь смотреть на нас вдоволь, с усмешкой подумал он, не задергивая открывшийся край камуфляжной брезентовой материи. Но… Преимущество русских (тайное или явное) было для Дитера налицо. В ходе Московской кампании. Вермахту похвастаться было нечем. В гениальности «великого фюрера» Гельмут давно уже усомнился. Либо его держат в неведении подлецы в витых из золота погонах, либо он сам желает быть таковым. Тем более, что в беседе с Кройсом ему показалось, что куратор из SS явно склоняется в сторону этого же мнения. Склоняется, но боится окончательно наклониться. Чтобы не сломаться, как ветка под тяжестью снега, снисходительно подумал Дитер. Хотя иные ветви, склоняясь, не ломаются.

Он внимательно осмотрел свое бугристое, покрытое мускулами тело. С багровой, обмороженной кожей на лодыжках и ступнях. Руки, особенно ладони и кисти, были багрово-красного цвета. Изрядно шелушились. Равно как нос, щеки и уши… С нас лоскутами снимают кожу, с усмешкой подумал Дитер. Он внутренне рассмеялся, довольный своей шуткой. Как со свиней на бойне… Скромность и богобоязнь (отец и мать Гельмута были католиками) не позволяла ему раздевать мертвых русских солдат. Он вздохнул, понимая, что суровые правила военной жизни давно уже отодвинули его представления о Боге. С недавних пор в сознание розовощекого баварца стала вкрадываться мысль: почему Всевышний, если Он так всемогущ, попускает тяготы и лишения германских солдат под Москвой? Бог свидетель, мы незаслуженно мучаемся в этой варварской стране. Солдаты фюрера не жалеют себя, добывая все новые и новые победы. Бог же обрушивает на них все новые «чаши» мук и страданий. Сосуды гнева… Когда же придет конец? Сколько погибло в боях под Киевом, Смоленском, Вязьмой и Тулой моих боевых товарищей? Прекрасных германских парней, которым следовало жить. Прославлять тысячелетний рейх. Любить своих верных жен и растить детей. Штиммельбах и Хальб сгорели живьем в своем панцире. Вернер Крембль-Хершнер, мой земляк, житель Мюнхена, погиб от случайной пули. Высунул голову из башни, когда уже не стреляли. Какая несправедливость… Они сгинули на этих бескрайних пространствах, подумал он. Эта звенящая пустота, которой он с некоторых пор стал называть Россию, забрала их верные фюреру и Германии души. Тела же покоятся на двух метрах в чужой, мягкой, как хлеб, земле. Я же, Гельмут Дитер, жив и даже поправился. На пайках вермахта не особенно похудеешь – вон, какое брюхо выступает… Кормят как свиней, перед бойней. Он осторожно прикоснулся к двум пышным складкам внизу живота. Спешно одернул руку… Не о том думаете, майор Дитер. Шнапс и бабы ждут солдат фюрера, как древних ландскнехтов герцога Баварского, в каждом покоренном городе. Германия страдала вплоть до ХХ века. Право жить в единой империи храбрые германцы завоевали в кровопролитных сражениях. Прежде всего с этими проклятыми лягушатниками-французами. Пока эти русские нам помогали, они были наши друзья. Теперь… Он осторожно прикоснулся к качнувшемуся, на железной цепочке, круглому оцинкованному жетону с личным номером и номером части. Мне не хочется верить, что Эльза Дитер получит такую посылочку по почте. Вернее открытку с траурным венцом и скорбным текстом с цитатой из Библии. Надо остаться в живых в этом аду. Главное, сохранить свою бессмертную душу. Не потерять честь, война и человека. Просто честь…

– Старуха! – сказал Дитер, уже вымывшийся и выбрившийся. Одетый в черный короткий китель с Железным крестом, с розовым кантом на серо-серебряных ветвистых петлицах. – Возьми… – он отсчитал, вынув из портмоне, сто рейхсмарок. – Солдаты фюрера благосклонны к тебе. Не думай о нас плохо. Это и это, – он, не церемонясь, указал белым пальцем на овчинный тулуп Матрены Тимофеевны и заячью шапку. – Переведи ей, Отто: я покупаю. Это военная необходимость! Еще столько же… – он указал глазами на портмоне со своим месячным содержанием офицера вермахта. – Ты понимаешь меня, русская баба?

– Ведь она не понимает тебя, Гельмут? – Отто пошевелил кончиком носа (Дитер обратил на эту способность внимание только сейчас), напоминая «баварскому другу» его же слова.

– Все равно переведи, дружище. Пусть они знают, эти варвары, что германский воин не занимается грабежами. Так учат их иудейские комиссары…

Когда Вильгельми закончил перевод, в горнице повисла невыносимая тишина. Матрена Тимофеевна стояла перед двумя германскими офицерами, опустив голову в черном платке. Вот и крест совершил по-своему, здоровый этот, подумала она. И Бога знают, выходит… К ухвату ее больше не тянуло. Что ж, по-христиански оно может и верно. И врагов надо любить. Тяжко, больно их любить, но надо. Так отец Зосима сказал, когда была у него в Сергиево-Троицкой лавре. После того, как сообщение ТАСС было про начавшуюся войну и Молотов по радио выступал, на деревенской площади тьма-тьмущая народу собралась. И Егор, ее сын, тоже побег… Когда из райвоенкомата два ЗИСа приехали, а на них военные с ромбами и шпалами в петлицах, одним из первых записался в РККА. Добровольцем, значит… В ноябре письмо от него получила: не горюй, мать. Воюем, бьем гадов-фашистов. Добьем скоро да в Берлин войдем. (Вон они, эти гады: двое прямо перед ней, избу топчут. Еще тьма-тьмущая по всей деревне расползлась. Разъезжают по ней на своих танках с крестами страшенными. Хотя морды у всех человечьи, христианские.) Через неделю получила известие – пропал без вести… Как их любить, отче, если они землю мою попирают, мысленно обратилась она к Зосиме. Избу мою, как свой дом, оприходовали. Над нашим народом глумятся… Неужто в любви моей ко врагу земли моей есть сила жизни? Сила Бога нашего? Русского Бога…

– Берите что хотите, – устало молвила она, не подымая глаз. – Если ваш германский Бог благословил вас на то, берите.

Вильгельми почувствовал теплую волну. Она снизошла на него откуда-то сверху, из неведомой для него выси. Он с небывалым уважением посмотрел на эту русскую женщину. Затем, тщательно подбирая слова, перевел сказанное ей Дитеру. Тот, повращав своими голубыми глазами, застыл в нерешительности. Посмотрел на икону Сергия Радонежского в золотом окладе, что была в красном углу. На открытку с портретом фюрера, которого какой-то озорник-солдат вермахта пришпилил кнопкой с красной пластмассовой крышкой пониже, на бревна избы.

– Скажи этой старухе, дружище, что с нами Бог, – Дитер вежливо козырнул Матрене Тимофеевне. При этом баварец клацнул ногтем по ременной бляхе одного из панцергренадир, где было выбито Gott mist uns!. Он уже одел на голову вместо шлема-берета черную с розовым кантом пилотку, которую «венчал» серебряный орел. – Мои родители – истинно-верующие, католики. Католическая церковь учит своих прихожан добру и терпимости. Даже к представителям тех народов, что не знают европейской культуры. Живут точно первобытные… Смягчи это, дружище, – он взял Матрену Тимофеевну за руку и, не ощутив вражды, слегка сдавил ее слабые, натруженные пальцы. Ощупав мозоли, удивился. – У германских женщин не принято так уродовать свои руки. Пусть эта старуха знает об этом, Отто.

Пока растроганный Вильгельми переводил его слова, Дитер обошел избу. Задержался над изголовьем кровати, на которой спала Матрена Тимофеевна. (Сама железная кровать с сияющими шариками и колесиками на ножках, застланная одеялом из разноцветных лоскутьев, поразила его своей безукоризненностью.) На ковре, что покрывал бревенчатую стену (на нем был пейзаж: лес, поваленные стволы мощных деревьев и медвежата, что играли на них) было множество фотографий в деревянных рамочках. Какие-то суровые старика и старухи, молодежь в белых рубахах и полувоенных гимнастерках. Множество детей в рубашечках одинакового покроя или платьицах (явно учащиеся школы) с насупленными губками, построенные ровными рядами друг над другом. Учитель со щеточкой (точно у фюрера) усов, в военных сапогах, с наборным поясом и большевистским орденом на широкой груди смотрел на панцер-майора Дитера сурово. Но в глазах у этого фанатика-большевика горели веселые искорки. На одной фотографии, пожалуй, самой большой, был запечатлен юноша в военной форме. Пилотка со звездой на стриженной светлой голове. Большие, темные глаза. Верно, это ее сын, подумал Дитер. Поймал себя на некотором сожалении. Ему было неприятно, что этот юноша мог погибнуть под гусеницами его панцера. От осколков снаряда его 35-мм пушки. Жаль… Но война есть война. Ее развязали большевики-иудеи, которых на Германию натравили Томми и «ковбои» из США.

– Не печалься, старуха, – успокоил ее Дитер, приближаясь. Он неспешно надевал черную шинель и, с помощью вестового, начал обувать сапоги. – Должен тебе сказать, что на войне случаются удивительные вещи. Мой отец, Густав Дитер, воевал в прошлую войну. В ходе битвы под Верденом мать, Мария Анна Дитер, получила извещение. В нем говорилось, что отец погиб. Оказалось, что не так. Сволочи-санитары, не прощупав его пульс, сорвали с него опознавательный жетон. Отдали половинку в канцелярию полка. Сволочь-писарь оформил его как погибшего. Машина адской бюрократии завертелась, – он обул сапоги, предварительно надев толстые шерстяные носки, что прибыли в интендантское управление в ходе кампании по сбору теплых вещей для героев вермахта. – Моей милой матери это стоило седой пряди, что обезобразила ее прекрасную голову. Но она ходила в наш кафедральный собор. Молилась за моего отца. И Бог услышал ее молитвы… Отец оказался тяжело ранен и выжил.

Вильгельми вновь перевел. Матрена Тимофеевна пожала плечами. Улыбнулась через силу. Посочувствовать этому здоровому фашисту? Который знает, как креститься, хоть и двумя пальцами, как в старину на Руси. Как староверы это делают. Хотела бы, немец, да не в моготу. Враг ты мне, сотням и тысячам таких же матерей, как и я. Как и той, что сейчас стоит перед тобой, немец-германец.

– Молись своему Богу, германец, – внезапно сказала она, осененная светом. – Если то, что делаешь ты на нашей земле верно, значит Он с тобой, Твой Бог. Он не покарает тебя. Я же помолюсь за тебя и сына своего. Что б оба вернулись с этой страшной войны. Живые…

…Потрясенные, офицеры вермахта молчали. К ним подошел Гетц, на плече которого сидел, цепляясь коготками о зеленый погон с желтым кантом, маленький пучеглазый котенок. «Котенка зовут Иван, – сказал Амор. – Герр майор, прошу у вас разрешения обратиться к герр капитану…» Оказалось, что обер-лейтенант барон фон Зибель-Швиринг потревожил их повторным приглашением. Надо было идти, подумал Вильгельми. Тем более, что необходимо было выполнить задание штандартенфюрера SS Макса фон Вильнера. Нужный ему дом был недалеко от деревенской церкви. Барон, судя по тону звонка, весьма преуспел в отношениях с «русской фройлен». Так, во всяком случае, показалось здоровяку Дитеру. Облаченный в черную шинель и пилотку с кожаными наушниками, Гельмут заявил, что собирается навестить «корон принца» в «древесном замке». Они спустились по заснеженным ступенькам. Обжигающий холод пронял их до костей. На деревню спустились черно-лиловые сумерки. Стальной громадой проползло мимо них, окрашенное негашеной известью, самоходное орудие Stug III. Короткое орудие напоминало пестик «цветка смерти». Патруль в стальных шлемах осветил их разноцветными бликами карманных фонариков. В одном из сельских домов играли на аккордеоне веселый тирольский мотив «Милый Августин». Подпевали веселыми, жеребячьими голосами. Десятки молодых глоток… Отто на минуту отключил свое сознание от происходящего. Пронес его сквозь летне-осенний «блицкриг» на русской границе, когда Desche Grenadiers зачастую шли по этой благодатной земле без касок. Подставляли ласковому ветру и солнцу свои остриженные головы или развевающиеся волосы. На дорогах, изрытых воронками от авиабомб люфтваффе, громоздились изуродованные и брошенные большевистские сверхтяжелые, средние и легкие танки, бронеавтомобили, гусеничные тягачи с гаубицами и тяжелыми пушками. Через снег, метель и мороз они тоже шли. Так их встретила Московская область, в которую они вступили с тяжелыми боями сравнительно недавно. Их обманули… Целое поколение германских юношей очень скоро почувствует себя заложниками чьей-то недобросовестной игры, с тревогой подумал Вильгельми. Когда «гений фюрера» окончательно померкнет в их сердцах, наступит горькое прозрение. Повзрослевшие мальчики поймут, что необходимо жить без идола, имя которому Адольф Гитлер. Но это не так-то просто, дорогие… Подойдя к «древесному замку», он ощутил легкий озноб. Указанный Вильнером адрес был перед ним.

Они обошли вытянувшегося часового в русском тулупе и натянутом до бровей шерстяном подшлемнике. Просторные сени, освещенные бледно-голубыми стеариновыми плошками, действительно напоминали рыцарский замок. В глубине играл марш «На страже Рейна» – приемник барона был настроен на волну берлинского радио. Сам фон Зибель-Швиринг без мундира, но в офицерском корсете приветствовал их в просторной горнице. Во главе вытянутого дощатого стола, что был застелен германской плащ-палаткой, сидела испуганная пожилая женщина в белом платке. Старик с раздвоенной бородой, опершись на клюку (на груди его был белый крестик на черно-оранжевой ленточке) застыл с протянутой рукой. В суровых, сморщенных пальцах его был зажат граненый стакан с мутной жидкостью. На столешнице в изобилии было что поесть. И попить тоже… Вареная картошка с топленым маслом, малосольные огурчики, бутыль с мутной жидкостью, скандинавские сардины в плоских банках, германский и русский хлеб. Всего было не перечесть. Впрочем, это и не нужно было. Глаза Вильгельми (он, стараясь быть спокойным, снял огромную фуражку) искали девушку с фотографии, что на мгновение ему показал Вильнер. С краю стола в Энске, где находился полевой штаб оперативной группы «Центр». Она вышла внезапно, открыв левым, острым плечиком крепдешиновую занавеску. В руках у этой «русской нимфы» был огромный пузатый сосуд из золотистого металла. Из краника сбоку струился пар. Синие глаза, опушенные венчиками ресниц, на мгновение замерли на лице Вильгельми. В следующий момент он уже ничего не помнил. Не видел и не слышал…