Колымская сага

– Промывать нельзя. Но и так он может получить заражение крови, – заключил Николай Николаевич. – Вряд ли он вообще жилец. Если даже выживет, ходить никогда не будет.

– А как он, черт побери, выживет? Мы же не потащим его на себе в такую даль, – усомнился его спутник.

– Черт его знает, что делать. Ему, конечно, нужна немедленная операция. Тащить его действительно нельзя, он загнется по дороге. Да и как его дотащишь по горам, по долам. Бросить здесь подыхать мы его тоже не можем. Вот что, Петрович, надо тебе, наверно, топать до дома и сообщить все куда следует. Пусть там решают. Пришлют вертолет или конвой какой. А я с ребятней и беглым останусь здесь. Все равно на неделю отпросился. Ты длинный, по тундре хорошо ходишь, дорогу хорошо знаешь. Завтра к вечеру дойдешь. Потом сам решай, как и что.

– А что сказать-то?

– То и скажи: на ребят напал беглый, но они были с ружьем и подстрелили его. За ружье я отвечу, договорюсь. Ну вот. Зэк умереть может, скажи. Пусть пришлют кого-нибудь.

Петрович помог нам перетащить зэка назад, к нашему островку, немного отдохнул, перекусил и ушел.

Мы остались вчетвером. Снова поставили палатку, обустроились. Николай Николаевич рассказал, что когда младший вернулся домой и рассказал, что мы вдвоем пошли на озеро, все страшно перепугались, а мать сказала, чтобы кто-нибудь из взрослых немедленно отправлялся за нами. Сам отец не очень боялся за нас, так как знал, что мы привычны к лесу, а на старшего сына он полностью полагался. Но все же решил, что мать права и нельзя, чтобы мы были только вдвоем, отпросился с работы на неделю в счет отпуска и с приятелем-соседом, прихватив Вовчика, отправился вслед за нами. Оказывается, материнское сердце не зря чуяло беду.

– Хорошо, что вы сами справились, молодцы! – похвалил нас Славкин отец.

Зэк непрерывно стонал и бредил, выкрикивая что-то непонятное. Мы смачивали ему рот, не зная, можно ли ему воды. Потом решили, что можно, и даже дали ему бульона от шурпы, а потом и от ухи. Он конвульсивно глотал жижу, но в себя практически не приходил.

Отцу и Вовчику мы рассказали все, за исключением моих экспериментов и Славкиной беды. Николай Николаевич, правда, внимательно посмотрев на Славку, который еще испытывал трудности при ходьбе, спросил, почему он выстрелил ему в это место. Но Славка сказал, что не знает, что так получилось.

На следующий день после полудня зэк пришел в себя. Славка очень напрягся. Я подошел и сжал ему руку.

Безжизненный взгляд раненого был устремлен прямо в небо и казался совершенно спокойным, будто он совсем уже не чувствовал боли. Он дышал ровно и спокойно. Губы были почти белыми.

Мы стали вокруг него и смотрели.

– Тебя как зовут? – спросил его отец.

Казалось, ответа не последует.

– Конь, – отрешенно глядя в небо, наконец, ответил беглый.

– Конь – это кличка. А зовут как?

– Конь и есть.

– А почему Конь?

– Быстро бегаю, – все так же, глядя мимо, еле заметно скривил губы Конь.

Я вспомнил, как он гнался за мной. Действительно – конь.

Зэк медленно скосил глаза на нас и обвел всех взглядом. В этом взгляде уже не было ничего из того, что мы видели раньше. Как бы спокойное любопытство и не больше. Он кажется и не страдал. Наконец его взгляд остановился на Славке. Он долго и не мигая смотрел на него, заставляя того сжиматься в комок, затем скривился и произнес:

– Паря… Прости меня, паря… Слышь? – и умолк.

Он умолк навсегда. Его искривленный рот уже не принял другого положения. Все стояли и смотрели на него со смешанными чувствами жалости и омерзения.

Когда мы установили, что он умер, решили, что его надо перенести на берег и устроить ему холодильник. Даже летом в этих местах вечная мерзлота находится очень близко к поверхности, поэтому было легко до нее добраться.

Устроив Коня на вечную зимовку, мы постарались отвлечься от мрачных событий и получить то, зачем пришли. Пожалуй, это вполне удалось. Только Славка, мне кажется, застыл как-то внутри.

Петрович и два милиционера прибыли через шесть дней. Власти решили не посылать вертолет, так как наш посланец сказал, что беглый вряд ли выживет. Решили направить сотрудников на опознание, а также было дано указание похоронить его на месте в любом случае. Так что исход был один. Такое в то время было в порядке вещей и нас вовсе не удивило.

Коня опознали. Это был тот самый зэк, который сбежал в Арэке и изнасиловал двенадцатилетнего мальчишку. Так что, по словам милиционеров, мы правильно сделали, что отстрелили ему его хозяйство. Почему мы это сделали, да и вообще про оружие, нас совсем не спрашивали.

Николай Николаевич долго смотрел на Славку, но ничего не сказал.

Зэка милиционеры похоронили подальше от озера.

Мы пробыли там еще два дня, так как милиционеры решили отдохнуть перед трудной дорогой.

Путешествие закончилось.

Мы вернулись в наш мир другими. Пережитые испытания заставили понять, что врага нельзя жалеть. Мы потеряли часть детства.

Но мы приобрели дружбу и уверенность в друге. Мы покидали это прекрасное место уверенные, что жизнь полна ярких красок для нас, для нашего счастья и удач. И это надо защищать.

Жестокий детектив

Своего мучителя он встретил в магазине, когда покупал спиртное. Смена в шахте закончилась, домой идти не хотелось. Подошёл мужик, тоже купил бутылку. Предложил:

– Пойдём ко мне. Там выпьем. Жена закусон приготовит.

Шли долго. Пришли на конюшню. Она была за два километра от посёлка. Мужик предложил раздеться. Преподнёс два стакана спиртного. Иван Иванович выпил. Естественно, окосел. Никакого закусона не было. И жены тоже.

– Ты помнишь меня? Вспомни, я пришёл к тебе в гости в первый же день, когда нас сгрузили около трассы. Назвался томичём, твоя жена пригласила земляка. Сели за стол, выпили. Я тебе откровенно рассказывал про расстрел евреев в Бабьем Яру в Киеве. Я тогда не знал, что на Колыме живут патриоты России. Ты взбесился, отметелил меня тогда, изголодавшегося, слабого, и выкинул вон. Теперь мой черёд.

От сильного удара Иван Иванович свалился на пол. Дав несколько ударов ногой по рёбрам, он выбросил его на мороз.

Тот повалялся в снегу, кое-как поднялся и постучал в те же двери. Мужик вышел с верхней одеждой, натянул как мог её на Ивана Ивановича. В руках у него было охотничье ружьё.

– Ну, пошли, скотина!

– Ты как меня называешь, фашист?!

– А ну, иди, пока не застрелил. У меня рука не дрогнет.

Он подтолкнул его охотничьим ружьём. Иван Иванович испугался. От холода и страха протрезвел. Пошёл вперёд.

– Стой, – скомандовал его палач. – Ложись на живот. Руки в снег. Укоротить их надо, чтобы не распускал зря. Не шевелись, пока не разрешу. Это тебе будет собственный «Бабий Яр». Будешь жить и помнить. Может быть, и сегодня сдохнешь. Но прежде помучаешься.

Он постоял минут десять. Мороз крепчал к ночи. Он повернулся и ушёл. Иван Иванович вытащил бесчувственные руки из снега. Пошарил в карманах. Рукавичек не было. Но была недопитая бутылка. Приложился к горлышку, допил. Прошёл несколько шагов, упал. Потом, где на карачках, где ползком, двигался по дороге. Обнаружили его на краю посёлка. Кто-то притащил в коридор общежития и бросил. Так хоть не замёрзнет окончательно. Ему повезло. Вышла женщина. Увидела пьяного обмороженного человека, узнала. Решила добежать, сказать семье, пусть заберут. Дома был один мальчуган. Жена на работе. Иван Иванович избежал смерти. Сосед Игорь привёз его в больницу на Мяундже.

Дежурный врач увидал машину через окно приёмного покоя, поспешил навстречу.

– Что случилось?

– Вот, принимай.

Ввели мужчину. Он стонал и матерно ругался:

– Пошли вы все к… матери!

– Он очень сильно обморозил руки. Пальцы отходят. Сам понимаешь, боль ужасная. К тому же изрядно пьян. Это мой сосед, Иван Иванович. Мальчуган прибежал к нам. Попросил увезти в больницу. Мне, кажется, он ещё избит. Клади на стол, смотри.

Собрались все служащие больницы. Надо было уложить его на операционный стол. А он не давался. Размахивал обмороженными руками, брыкался, матерился, плакал.

В конце концов, его скрутили, уложили на стол, привязали, доктор начал осмотр. Были поломаны два ребра, что-то с печенью, пальцы отморожены напрочь. Сделали укол, он заснул. Что спасать в первую очередь: пальцы или печень? Доктор решил, что печень, повреждённую поломанным ребром. Сделали операцию. Потребовался не один час. За это время развилась гангрена. Пришлось ампутировать все пальцы.

Мальчишка не уехал с Игорем, сидел в коридоре перед операционной. Через пару часов приехал Игорь, привёз Ольгу. Взглянув на спящего мужа, она кинулась к сыну:

– Сыночек, тебе не надо здесь быть. Поехали домой.

Она увела сына, усадила в кабину рядом с собой, обняла его извечным объятием матери-хранительницы. Они уехали.

Подробности стали ясны, когда Иван Иванович проснулся и обнаружил себя привязанным к кровати, со швом на теле после операции и с ампутированными пальцами на обеих руках. Как он плакал и проклинал своё пьянство!

Карьера рухнула. К тому времени он потерял должность главного инженера Аркагалинского угольного комбината. Его оставили просто старшим инженером на одну из шахт. Но он продолжал пить. Через два месяца его отправили в шахту десятником. Пришлось перед выходом на пенсию стать простым работягой в шахте. Шахтёры выходили на пенсию в пятьдесят лет. Из-за семьи его терпели, несмотря на прогулы и пьянство. Ольгу все жалели. Женщина прошла с ним путь от геологической разведки. У них было четверо детей. Бросить его она не могла. А он пил и бил её. Это характерно для русских женщин того времени. Тянули свой крест, не жаловались. А она работала очень тяжело, механиком вентиляции. Участок надо было обходить за смену несколько раз, проверять состояние вентиляции шахт, контролировать работу вентиляционных установок. Иногда её путь составлял более десяти километров по сопкам, по лесу. Шахты росли, росло расстояние. Дети уже были взрослые. Поддерживали порядок в доме, готовились к приходу матери с работы.

Не осталось безнаказанным злодейство этого фашистского подонка. Его нашли. Но чуть ранее было совершено ещё одно злодейство. На трассу между Старым и Новым Кадыкчаном был выброшен пакет с рукой и внутренностями девушки. В нём была записка, где указывалось её имя и что она убита как активная комсомолка. Следователь, который раскрыл это преступление, был убит водителем грузовой машины, перевозившей зэков для работы на шахте. Но ещё ранее на Аркагале обнаружили склад оружия и взрывчатых веществ, с помощью которого послевоенные спецпереселенцы хотели устроить свой террор, свою власть в этом краю. Ничего не вышло. Был ужесточён режим их содержания.

Очень непростой была жизнь наших людей на Колыме. Но Колыма – золотое сердце России. И не только золотое. Его надо беречь. О людях, его сохранявших для Родины, надо помнить. Так вернёмся к началу, к становлению.

Родине нужна Колыма

«Мы пришли сюда молодыми, мы отдали этому краю лучшие свои годы и нисколько не жалеем об этом, потому что мы были здесь счастливы, потому что труд наш был захватывающе интересным, созидательным…» – эти слова Цареградского близки многим. Тем, кто приехал на Север в начале его освоения. Тем, кто трудился в глубинке и отдал этому краю свои лучшие годы.

К сожалению, мы знаем о них так мало и в основном о тех, кто был у руля: Билибин, Цареградский, ну, может быть, ещё десяток другой. Я пробовала найти сведения о людях в своё время известных. Но увы, не нашла ни строчки.

Несколько энтузиастов, мысль, труд и воля которых стояли у истоков удивительного преображения края, организовали экспедицию. Не малого по величине края, который легко мог вместить все государства Западной Европы. Это была Колымская экспедиция, во главе которой стояли Юрий Александрович Билибин и Валентин Александрович Цареградский. Два с лишним года они работали по своему плану исследований. Они копали в этой мёрзлой земле первые шурфы, промывали первое золото, чертили первые карты.

«К истокам золотой реки» называется интереснейшая книга Евгения Константиновича Устиева (издательство «Мысль»), где описывается этот трудовой и исследовательский подвиг этих людей и их товарищей по экспедиции. Удача в поиске заставляла забывать о времени, усталости, еде, закостенелой от холода и работы спине. И это была не золотая лихорадка ради своего богатства. Они работали для своей страны, для Родины, для всех её людей. Золото нужно было для решения самых насущных государственных задач: обновления промышленности, перевооружения армии, освоения новых районов страны. Золота явно не хватало. В июле 1928 года началось освоение колымских богатств.

Чтобы пробудить от вековой спячки эту огромную территорию, нужны были колоссальные денежные, материальные и людские ресурсы. Людские ресурсы, рабочие и инженерно-технические работники – это главная забота. Отсюда лагерь – Севвостоклаг. Отсюда вербовка на Колыму по всему Советскому Союзу. Геологоразведочная служба – это первая необходимость. Людей вербовали, предоставляя им многочисленные льготы. Строительство жилья, дороги на прииски, обеспечение жизни и быта людей. Трудно даже мысленно представить, какие подразделения должны входить в горнопромышленное управление. Автобазы и дорожные отделы, электростанция, разного рода мастерские, санитарные учреждения, бытовое обслуживание, общественное питание, торговля – всего не перечесть.

В течение трёх «сталинских» десятилетий почти с нуля был создан промышленный горнодобывающий район. Сотни тысяч заключённых строили новые посёлки, удобные для жизни, прокладывали дороги, строили электростанции, добывали металл.

Можно назвать пять главных металлов Дальстроя: золото, олово, вольфрам, кобальт, уран. Однако основное направление, дающее жизнь и богатство краю, а значит, и стране, – разведка, поиск, изучение недр этой холодной земли. Оно необходимо постоянно, в прошлом, настоящем и будущем.

О жизни заключенных в этом краю написано много книг, свидетельств очевидцев. Особо хочется сказать о Солженицыне: сволочь, каких мало. Об этом говорят даже люди, отсидевшие свой срок в лагерях Колымы. Недаром его выперли в своё время из страны.

Ну да не о нём сейчас речь.

О жизни людей вольных, завербовавшихся, тех, кто спокойно без принуждения совершал свой подвиг в условиях вечной мерзлоты и не считал это подвигом, написано значительно меньше.

В начале этого пути нужны были организаторы жизни и производства – специалисты: горняки, строители, дорожники, хозяйственники, медики, учителя.

Далеко не сразу создавались нужные для жизни условия. У многих были семьи. В них были дети. Их отправляли учиться в интернаты. Жизнь не всегда была безопасной. Но люди жили, трудились, любили свой край, большинство были верны долгу перед Родиной. Колыма нужна была Родине.

Богат я. Земля моя прячетАлмазы, металл, серебро.А реки по камушкам скачут,И холод морозит ребро.Рассыпано золото в недрах,Хоронит его мерзлота.Но воды отмоют, покажут,Где скрыта земли красота.Родник из-под камушков скачет,Журчит золотая вода.А то не вода, а на солнцеБлестит золотая руда[2].

Это было давно, это было вчера, Это было реально. Это тоже история нашей Родины. Вспомните песню Михаила Исаковского «Летят перелётные птицы»:

Пускай утопал я в болотах,Пускай замерзал я на льду,Но если ты скажешь мне снова,Я снова все это пройду.Желанья свои и надеждыСвязал я навеки с тобой —С твоею суровой и ясной,С твоею завидной судьбой.Летят перелетные птицыУшедшее лето искать.Летят они в жаркие страны,А я не хочу улетать,А я остаюся с тобою,Родная моя сторона!Не нужно мне солнце чужое,Чужая земля не нужна.

Из дневника Ивана Ивановича

Геолог-разведчик. Как много скрыто в этих двух словах. Когда это произошло со мной? Это Шахов заронил искру во время первой геологической практики. Это он приобщил нас к жизни в тайге, пренебрежению к удобствам городской жизни, к удивлению красотой мира, к работе, насыщенной поиском, к работе, которая может захватить человека целиком.

Я вижу своим внутренним взором, как это было, как давно это было, когда взлетали на огромную высоту огненные камни, текла лава. Тысячи вулканов, изрыгая пламя, перекликались громовым рокотом подземного органа, вставала дыбом земля. Минеральный хаос постепенно затихал, земля закрывала свою драгоценную сущность. Со временем небесное тело земли облекалось доброй плотью, жизнь завладела планетой. На выгнутой спине нашей планеты, между намагниченной скатертью и звёздами, поднялся человеческий разум. Земные толщи хранят безмолвие. Через миллионы лет мы должны найти в земле её ценности. Работа, которая наполняет существование человека смыслом. И когда ты это поймёшь, то все трудности воспринимаются как обычные, простые и обязательные, неважные подробности твоей работы.

Сегодня весь день шли то по дну ручья, то карабкались на сопку. К вечеру забрались на высокий склон сопки и стали искать складку, где ветер не будет так силён. Там будет костёр и чаёвка, затем ночной отдых. Ломкие подсохшие кустики ягеля помогают разжечь костёр. Они быстро обугливаются и поджигают сухие ветки, собранный нами хворост. Освобождаем ноги от портянок, натруженными подошвами ступаем на шероховатую поверхность камня. Ласковый воздух от костра снимает усталость.

Этот край очаровал меня с первых моментов, как я оказался в тайге. Пологие сопки, поросшие стлаником. Внезапные обрывы показывали слой за слоем скрытую от постороннего глаза историю создания этой непростой земли. Реки и ручьи, по которым надо сплавляться или переходить вброд. Земля скрывала свои богатства. Тем сильнее охватывала страсть открытия, страсть подарить людям эти богатства. Это несравненный мистический край. Моя мечта – открыть месторождение, достойное прииска.

Я проснулся, как обычно, около семи часов утра и невольно ощутил в себе некоторую приподнятость настроения. Было очень светло, холодно и шумно от ветра. По изжелта-зелёному скату палатки ходуном ходили тени от качающихся лиственниц. Я представил себе, каково будет сейчас всем после сна, когда тело так чувствительно к холоду, словно в ледяную воду засовывать ноги в рабочие штаны, и на четверть часа отсрочил подъем. Я несколько приоткрыл клапан спальника, и ветер, как сито, прошивающий палатку, стал овеивать холодом мои плечи и грудь. Можно было опять закутаться, можно было бы уже и вставать, но я отчего-то длил это неуютное, зябкое лежание, словно оно было наслаждением.

Здесь искони было принято помещать себя в скучноватый строй тех, кому приходится нести на плечах полную тягу земных трудов. Работать до конца: пока не упадет снег, пока сам не упадешь. Выжимать всё из каждого дня: пройти ещё вот хоть по этому отрожку, проследить ещё вот эту границу… Больше уже в эти места не вернуться. Не успеешь – какими цветами станешь раскрашивать белые пятна на геологической карте? Поэтому мне нельзя было принимать в расчет холода, снега и усталости тех, кому и в голову не приходило, что я могу повести себя иначе.

Палатка стоит посреди побуревших уже голубичных кустов на маленькой терраске рядом с ручьем, который запросто, не замочив подошв, перескочишь по камушкам в два-три приёма. Почти от самых его бортов уходят ввысь каменные осыпи сопок. Там и сям вдоль их подножий разбросаны некогда громоподобно низринувшиеся со стремнин огромные остроугольные глыбы. Стоянка находится довольно высоко, вниз по течению взгляду открывается речная долина самого яркого желтого цвета, какой возможно себе вообразить. Это всё лиственницы. Они колышутся ветром, шумят и испрашивают снега у холодного голубого неба, по которому быстро идут нечастые облака. Желтая неровная лента долины обрамляется тёмной зеленью кедрового стланика, целиком накрывающего низкие, скруглённые холмы. С высоких вершин больно для глаза лучатся свежевыпавшие снега. На сотни тысяч лет всё здесь устроено быть таким. И пока остается в неприкосновенности. Для этого холодного молчаливого каменного царства ничего не значат ни наша любовь, ни наше одиночество, ни наша болезнь. Я к этому приближен.

У костра, на чурке, спиной к ветру, ежась от холода в видавшей виды телогрейке, сидел Кондратий. Он курил, и дым, отходящий от его рыжеватых усиков, тут же уносился вдаль наперегонки с облаками. На тагане болтались угольного цвета котелки, сипел чайник, у ног Кондратия стояла до половины налитая чёрным чаем эмалированная кружка. Поглядев на его худую сутуловатую фигуру, на рябое, покрытое шрамами от прошедших драк лицо, я подумал: «Сколько их – бичей, свободных как птицы, – рассеяно по колымской земле! Годы напролет они этак жмутся к костерку, прихлёбывают вечный чифирь[3] да курят вечный «Беломор», а всё имущество их умещается в изголовье спальника: сидорок какой-нибудь. Заглянешь ли к нему в паспорт – на страничку, где прописка, – там в графе «Улица» написано: «Сезонная», а в графе «Дом» стоит «п/п» – полевая партия. За спиной почти у каждого тюремный университет, и нет у них ни семьи, ни насиженного места, ни охоты к какому-нибудь делу – одно только берегут они всегда пуще глаза: свою нищую перелетную свободу, за которую готовы воевать до последнего издыхания.

Мы хотим свободы. Тот, кто работает киркой, хочет, чтобы в каждом ударе кирки был смысл. Когда киркой работает каторжник, каждый её удар только унижает каторжника. Но если кирка в руках изыскателя, каждый её удар возвышает изыскателя. Каторга не там, где работают киркой. Она ужасна не тем, что это тяжкий труд. Каторга там, где удары кирки лишены смысла. Человек раскрывается в борьбе с препятствиями.

Когда мы осмыслим свою роль на земле, пусть самую скромную, тогда лишь мы будем счастливы.

Скоро придут сюда грозные снега и морозы. Мы чаще задумываемся о тепле нашего дома, о доме, который нас укрывает и греет. Там, дома, нас посетит человеческое раздумье. Чудо в том, что наши стены незаметно передают нам запасы нежности. Они образуются в самой глубине сердца, неведомые пласты, где рождаются грёзы.

Сегодня здесь мир и тишина. Я чувствую себя причастным ко всему, что живёт на этой земле. Я её часть. В моих руках кирка. Я на этой земле изыскатель. Возможно, недалёк тот день, когда мой поиск увенчается открытием золотого прииска. Найти такое место – это заветная мечта любого геолога-изыскателя.

Пора заканчивать свои записи. Я слишком высоко мечтаю. Так, чего доброго, станешь поэтом. А у меня под ногами земля, путь по тропам и мозоли на ногах.

Суровая проза жизни.

Хасын

На 77-м километре Колымской трассы вдоль правого берега реки Хасын в 1938 году возник небольшой посёлок Хасын. Поначалу жили там геологи-разведчики. Ещё в 1930 году вторая Колымская экспедиция геологов во главе с Цареградским В. А. обнаружила в этом районе Колымы уголь. Несмотря на низкое качество, его решили использовать для отопления Магадана. Позднее посёлок стал базой крупной геологоразведочной организации. У посёлка было большое будущее.

Хасынскими геологами открыты уникальные золотосеребряные месторождения, месторождения угля, молибдена и других ископаемых.

Колыма для геолога край больших возможностей. Высшее достижение геолога – открыть новое месторождение. И это не сказка, не неожиданный дар, это – труд, упорный труд не одиночек, а коллективный тяжкий труд. Длительные переходы по не очень приветливой тайге в холод, дожди, по дну ручьёв, по горам и обрывам. Изнашивалась одежда, рвалась обувь, еда иногда распределялась и была в строго необходимом для поддержания жизни объёме, были и моменты голода. Подстерегала цинга[4].

Начало этапа государственного освоения колымских богатств связано с прогнозом Билибина о том, что в 1938 году Колыма даст в четыре раза больше золота, чем добывалось во всей стране в 1930 году. Для освоения края ехали молодые романтики, часто не обращавшие и даже не замечавшие трудностей. Некоторые оставили там жизни.

Из порта Находка шли суда, в трюмах которых были наскоро сделаны трёхэтажные нары, на которых вповалку теснились мужчины, женщины и дети. Зеленоватая вода Охотского моря качала их на невысоких волнах. Море щадило эти суда. Настоящего шторма по счастливой случайности не было. На одном из таких судов на Колыму прибыл геолог Иван Иванович, завербовавшийся туда по договору. В настоящем геолог-разведчик, возглавляющий одну из разведпартий.

Тогда, в 1938 году, были построены первые рубленые домики барачного типа и небольшое здание клуба.

Этот посёлок и был целью путешествия Ольги с детьми. Она прибыла туда на попутной машине ближе к вечеру. Ранняя осень не радовала теплом, но и особых заморозков ещё не было. Однако Ольга и дети замёрзли. Они зашла в низкие двери неказистого домика барачного типа. Узкие окна пропускали немного света, от печки-буржуйки шло благодатное тепло. Посредине комнаты стоял длинный дощатый самодельный стол. За ним сидела небольшая группа людей. Их поздний ужин после нелёгкого рабочего дня сопровождался неторопливым тихим разговором. Иван сидел спиной к двери. Женщина, сидевшая рядом с ним, заботливо подкладывала куски жареной рыбы на его тарелку. Григорий, расположившийся напротив двери, удивлённо уставился на открывшуюся дверь, через которую зашла женщина с двумя детьми. Ольга закрыла дверь и осталась стоять у входа.