Сафар-наме, или Книга Странствий

– Уж тридцать лет, говорят, исполнилось, – ответил больной.

Я аж пальцы к губам приложил от удивления:

– И что? К тебе за это время ни разу лекаря не приводили?

– Отчего же? Прежде, сколько себя помню, каждую седмицу травник Улеб заглядывал, всё настойки разные на мне пробовал. Только задавил его медведь-шатун зимой. Вот по осени батюшка обещался в Муром меня свозить, тамошним знахарям показать.

Я промолчал, конечно, но всё стало ясно. Наверняка, именно травник и наложил заклятие на Илью. А чтобы отвести от себя подозрения, исправно заходил, делая вид, что пытается вылечить парня, заодно посматривая, чтобы задуманное им чёрное дело никто не порушил ненароком. Уж почему этот Улеб решил так жестоко поступить, вряд ли теперь дознаться можно. Да и не моё это дело. Просто захотелось помочь Илье. Не такой уж и сильный умелец был этот травник. Вот если бы здесь поработал магрибский колдун, тогда другое дело, я бы не справился.

В доме нашёлся удобный и чистый выструганный из дерева ковш, зато вода отсутствовала. Тогда мне пришла в голову одна мысль: а что если как раз и попробовать на Илье действие живой воды? По идее она должна усилить действие порошков. Решив так, я бережно отлил небольшую порцию живой воды из бурдюка в ковш. Затем аккуратно, не торопясь, отмерил и смешал в нужных пропорциях порошок из корня мандрагоры, золотую пыль, высушенную петушиную желчь и мумиё. Илья с подозрением смотрел на мои приготовления.

А когда я поднёс к нему ковш и велел выпить, он вдруг отчаянно замотал головой и взревел:

– Не хочу! Душегуб, погибели моей алчешь! Грабь, уноси всё, родителями нажитое! Эх, жаль меня ноженьки не держат, уж я бы тебе показал! Кат! Отравить меня вздумал?

Хорошо, что у него руки были тоже парализованы. Однако он и головой вертел так отчаянно, что я совсем обессилел, но так и не смог заставить его выпить лекарство. Уговоры на него не действовали, а силы моей не хватало, чтобы зажать его голову и влить в рот приготовленную настойку.

И тут моё внимание обратилось на небольшое бревно (в руку толщиной), подведённое под угловую потолочную балку для дополнительной опоры. Я долго думать не стал, а выбил это бревно и, поудобней ухватив, обернулся к больному.

Увернуться Илья не мог, а потому просто продолжал ругаться, глядя на меня. Однако видимо я размахнулся слабо, потому что Илья даже не вздрогнул, получив прямой удар в лоб. Наоборот, в него словно вдохнулись новые силы и возможности, теперь он начал произносить такие слова, что не на шутку разозлил меня.

В конце концов, победа досталась мне – после четвёртого удара Илья затих. Отдышавшись и уняв дрожь в руках, я быстренько вылил в безвольно открытый рот содержимое ковша. Больной поперхнулся на вдохе, но я вовремя приподнял его голову, одновременно зажав рот, и снадобье устремилось туда, куда следовало. Лишь после этого я, подхватив медвежью шкуру, вышел во двор, дабы сжечь её.

В удобном месте, на задворках, отыскался открытый очаг, выложенный из камней, а рядом небольшая поленница. И вскоре шкура занялась очищающим огнём. Я прилёг на траву и задумался о превратностях судьбы человеческой. Мне исполнилось двадцать три, и я всё это время жил полноценной жизнью, а встреченный мною несчастный все эти годы, плюс ещё семь лет, неподвижно валялся на лавке? Б-р-р-р. Меня аж озноб пробил…

– Ух, хорошо-то как! Чую я в себе силушку богатырскую! Ух, так бы и сшибся грудью со Змеем Горынычем! Руками бы удавил! – раздался рёв за моей спиной.

Я мгновенно вскочил на ноги и развернулся.

Илья стоял, широко расставив ноги, и довольно щурился на меня. Росту этот исполин оказался такого, что макушкой сравнялся с коньком крыши. В его ручищах драгоценный бурдюк смотрелся небольшим мешочком. Судя по тому, как он провис, его уже изрядно опустошили. От увиденного у меня даже пропал голос. Я только и смог засипеть, указывая на бурдюк и призывая, чтобы он немедленно положил его на землю.

Выздоровевший великан, заметив мои жесты, сыто рыгнул, а затем произнёс, потрясая бурдюком:

– Замечательная водица!

С этими словами, он незамедлительно присосался к бурдюку и шумно выглотал остатки его содержимого.

У меня не было с собой стенобитной машины, поэтому я просто выхватил меч и молча бросился в атаку. Но видимо прилившая от бешенства кровь ослепила меня – я промахнулся, а затем неведомо как оказался в воздухе. Это Илья легко увернулся и одной рукой ухватил меня за кабу, подняв в воздух, а другой отобрал меч.

– Ты чего? Всё ж хорошо, – удивлённо выпятил губы ненавистный водохлёб. – Я ж не в обиде. Кость цела, а синяк заживёт. Главное, что я здоров. Ты понял? У тебя всё получилось! Я здоров!

Я все ещё мог только сипеть от злобы и пытался вырваться, чтобы достать обидчика, но безуспешно.

– Подумаешь, воды жалко, – добродушно гудел Илья. – Да я тебе теперь, сколько хочешь, этой воды принесу: хоть колодезной, хоть родниковой. Прямо сейчас.

С этими словами он осторожно уложил меня на траву и сделал несколько шагов к воротам. Да только с каждым шагом стал проваливаться в землю, причём всё глубже и глубже.

– Ух ты! – испугался великан. – Федя, чего это со мной?

Я даже не обратил внимания на то, как он моё имя исказил, глядя на этакое чудо-чудное. В тех местах, где виднелись глубокие следы от босых пяток Ильи, земля, будто волнами, расходилась в стороны. А сам он уже почти по пояс ушёл в землю, как в зыбучие пески.

– Замри, – скомандовал я, а сам стал лихорадочно соображать, что же такое происходит.

Я вскочил на ноги, подобрал с земли свой меч и попробовал потоптаться вокруг Ильи. Однако на мои прикосновения земля никак не реагировала. Значит всё дело в Илье! Вышел из дома он спокойно, и лишь когда допил остаток живой воды, то стал проваливаться! Получается, что всё дело в умеренности. Видимо существует норма живой воды, которую можно выпить безнаказанно, и Илья её превысил. Да настолько, что его и земля теперь носить отказывалась.

Очень хотелось этого бессовестного негодяя так и оставить, но всё-таки я испытывал некоторую ответственность за него. Тогда что же делать?

Учитель показывал мне некоторые опыты с жидкостями по изменению их свойств. Может быть, следует разбавить живую воду в организме Ильи?

– Где вы воду для питья берёте? – спросил я у него.

– А я откуда знаю? – возопил в ответ утопающий. – Слышь, Федя…

– Не Федя, меня зовут Фархад! – огрызнулся я.

– Да ладно тебе, ты мне лучше какую ни на есть опору кинь, чтоб я на неё упёрся и дальше не проваливался. Слыхал я, что так на болотах спасаются.

Вырвал я первую же попавшуюся жердь из забора и кинул Илье, а сам заскочил в дом. Кувшина для воды не нашёл, зато отыскался пустой, а главное, большущий, глиняный горшок.

А за воротами меня поджидали собаки. Отбиваясь от них, я решил не заниматься поисками колодца, а заглянуть в соседние дома. Это оказалась мудрая мысль. И уже во втором доме наткнулся на небольшую бочку с водой, стоявшую у входа. Я быстро наполнил горшок и с добычей бросился обратно.

Илья уже погрузился по грудь и завидя меня стал отчаянно вращать глазами.

Я поднёс к нему объёмистый сосуд и строго произнёс:

– Вылезти захочешь – всё выпьешь.

Очень быстро пьют верблюды. Сам неоднократно наблюдал на водопоях, но Илья бы посрамил самого жаждущего верблюда. Вода ушла в его глотку, как в бездну.

– А теперь что? – отдышавшись, спросил он у меня.

– Ждать будем, – пожал я плечами и присел рядом. – Слышь, Илья, чтоб не так скучно было, ответь-ка мне на несколько вопросов. Если ты лежал все это время, то откуда знаешь об Иране?

– Так к нам почитай каждый год заходят люди дорожные, живут у нас, то пару дней, а то и месяц. Они-то мне и рассказывают о том, что делается вокруг. Память у меня хорошая, вот и запоминал всё подряд.

– Ясно. А что это ты меня каликой перехожей назвал? Это кто такие?

– Как кто? Калики перехожие – это такие люди! Богатыри! Они клятвы разные дают, переодеваются и ходят по земле, порядок дедовский блюдут, справедливость восстанавливают. А ещё песни всякие знают. Их князья себе в дружину зовут, а они ни-ни! Сами себе хозяева.

– А меня каким боком ты причислил к этим каликам?

– Так ведь по одёжке встречают. Вон кунья у тебя какая, – кивнул он на мою шапку. – Вся жемчугами расшитая. Такие только калики носят.

– Это не кунья, а кулах, – стал я объяснять. – И не жемчуга это, а рубин, да изумруды.

– Ну, я ж отроду не видел таких каменьев, теперь буду знать, – буркнул Илья, ворочаясь в земле. – И одёжа у тебя такая же, как у калик. И оружием весь обвешан, прямо хоть сейчас в бой. А ты меня научишь мечом махаться?

Но тут я как вспомнил, чего меня лишил этот деревенщина, аж зубами заскрипел:

– Ты лучше ответь, детинушка, зачем ты воду мою выпил?

– Да что ты пристал с этой водой? Заговорённая она что ли?

– Хуже, тьфу, – сплюнул я от досады. – Лучше! Это была живая вода!

– Ух ты, – загорелись глаза у Ильи. – Это я что теперь вечно жить буду что ли?

– Не знаю, – пожал я плечами. – Но вот ссадины на твоём лбу, пока мы разговаривали, исчезли.

– Точно, – обрадовался Илья, ощупывая лоб. – Значит, меня ранят, а я тут же опять как новенький. Слышь, Федя…

– Я не Федя, – разозлился я. – Неужто трудно запомнить? ФАРХАД!

– Да что ты цепляешься? Не привык я произносить такие трудные имена. Так вот, а как ты думаешь, это навсегда со мной такое приключилось?

– Жизнь покажет. Ладно, попробуй вылезти, вроде земля поуспокоилась…

Мой расчёт оказался верным. Земля снова могла носить Илью, и вскоре великан стоял рядом, отряхивая порты от приставшей глины.

– Кстати, Илья. Вижу я на тебе крестик телесный, как у ромеев. Да и имя у тебя явно от них взятое. Хотя в ваших краях вроде своим богам молятся.

– А это годов десять тому назад через деревню нашу царьградские монахи проходили. Вот мой батюшка и взмолился, не помогут ли люди добрые калеке сирому, мне, то есть. А они сказали, что облегчить мои страдания может только ихний бог Иисус. А для того надобно, чтобы я стал крещёным. Так вот всё и вышло. Батюшка, чтоб наверняка получилось, и меня крестил, и сам крестился, и матушку заставил. И имена ромейские на нас принял… Только не встал я. На что монахи сказали, что видимо вера наша слаба, вот он и испытывает нас. А потом ушли. Мы ждали, ждали, а потом бросили ждать. А имена новые остались – мы уж привыкли к ним, да и решили, что к старому возврата больше нет. Будем жить по-христиански. Да! По прежнему-то я Ждан…

Он помолчал немного, видимо припоминая что-то давнее. Я не мешал ему.

– Слышь, Федь! А пойдём, родителей обрадуем, – вдруг взмолился он, наведя относительный порядок в своей одежде.

– Кстати, а где все жители-то? – вспомнил я.

– Кто на покосе, а мои пошли землю от кореньев под пашню расчищать. О прошлый год дубовую рощицу попалили, теперь золить надо.

День и так уже пошёл наперекосяк, так что я подумал, отчего бы и не сходить?

Идти оказалось не так уж и близко, но Илья всю дорогу прошагал очень даже споро, словно готовился к состязаниям шахских скороходов. Помню, я ещё подумал, интересное дело получается: он всю жизнь пролежал, а куда идти – хорошо знает!

Неожиданно лес расступился, выведя нас на просеку, со следами больших кострищ и торчащими тут и там пнями.

– Тсс! – вдруг зашептал мне на ухо Илья. – Вон видишь? Под куст ракитовый отдохнуть залегли. Умаялись бедные. Слышь, Федя, а как думаешь, может я покорчую тут маленько? А ты присядь пока в сторонке.

Я отрешённо вздохнул и устроился на траве поодаль от его родителей. В это время Илья подошёл к торчащему из земли пню и, ухватив за основание, рванул на себя. Я не поверил своим глазам, но земля послушно поддалась, и пень выскочил на поверхность, словно пробка из кувшина, освобождённая от сургуча.

– Здорово! – послышался приглушенный рык, и Илья заработал с утроенной силой. Прямо на глазах земля покрывалась рытвинами, а вырванные пни летели на край делянки, будто выпущенные из пращи. Послышался возмущённый птичий гвалт и над тем местом закружили испуганные галки. Вряд ли прежде им приходилось наблюдать падающие с неба коряги.

– Уф! – весело отдуваясь, подошёл ко мне Илья, после того как раскрутил последний пень и отправил его к сотоварищам. – Ещё хочу поразмяться. А слышь, Федь, поле-то мои родители совсем малое освоить решили. Вот думаю, может ещё чуток расчистить?

– Расчисти, – равнодушно разрешил я. – Раз тебе так хочется.

– Спаси тебя Бог, – обрадовался Илья, и побежал исполнять задуманное.

Сначала он стал орудовать отцовской секирой, что подхватил с земли, но топорище сломалось после первых же ударов. Это не смутило новоявленного силача – он стал просто вырывать деревья из земли.

– Во, как быстро-то выходит, – сообщил он мне после пятого вырванного дубка. – А то сначала сруби, потом корень вырви.

Я сидел, взирая на эту вакханалию силы, и думал, что вот и подтвердилось действие живой воды. Ни один нормальный человек, да даже и целая сотня не справились бы с тем, что сотворил тут Илья. Он успевал вырвать дерево и выкинуть его с глаз долой за считанные мгновенья, словно сорную траву. Таким образом, вскоре под пашню освободилась огромная площадь.

Да! Любопытный народ эти славяне. Шум над делянкой стоял немалый. Да ещё птицы со всего леса собрались, негодуя на то, что творил Илья. А родители его спокойно продолжали спать, хотя деревья летели с басовитым порханьем, роняя в полёте с корней большие комья земли.

Однако этим дело не закончилось. Только я стал подниматься, думая, что настала пора возвращаться в деревню, как Илья подскочил ко мне и скороговоркой зачастил:

– Щас я, щас! Ты погодь, Федь, ладно? Я землицу немного приберу.

Вскоре он уже носился по свежему полю, засыпая деревянной лопатой ямы, только пыль столбом клубилась, словно начиналась песчаная буря. Солнце ещё лишь перешло зенит, а Илья, весь чумазый от пота и пыли, уже довольно утирал лоб рукавом, сидя рядом со мной.

– И столько лет я этакой радости был лишён! Но ничего, – довольно потряс он в воздухе своими кулачищами, в размерах больше схожими со спелыми дынями. – Теперь уж я оторвусь! Столько земли вспашу, столько леса навалю, чертям тошно станет!

Да уж, подумал я, ты сможешь!

Об эту пору проснулись его родители и, заприметив Илью, бросились к нам.

– Сыночка! Ить встал всё-таки! Чудо-то какое! А я уж и верить перестала! – всхлипывала маленькая старушка, не доходившая и до пояса Илье.

Она тщетно пыталась обхватить его своими ручками, но увы! Верно говорил Искандер Двурогий после похода в Индию: нельзя объять необъятное. Сухой, желчный старикан вёл себя более достойно, стоя в сторонке, но тоже с трудом сдерживал слезы.

– Вот кого благодарить надо, – повернул ко мне родителей Илья. – Вечный долг Фёдору! Избавителю моему!

Но отец его видать не зря много лет прожил, не взял он на веру слова сына, а спросил, подозрительно косясь на мои длинные волосы и ножны, торчавшие из-за спины:

– И кто ж ты таков будешь, мил человек?

– Меня зовут Фархад. Я – дихкан из Дейлема.

– Ясно, – почесал в затылке отец Ильи. – А это как будет по-нашенски?

– Князь, – коротко пояснил я.

– Князь значитца, – задумался собеседник, не сводя глаз с моих стоптанных сапог и штопаной-перештопаной кабы. – Ну что ж, князь так князь. А мы вот простые хлебопашцы, значит. Из вятичей. Муромского роду-племени. Звать меня Иваном. И как же это ты сумел нашего Илюшеньку на ноги поставить?

– Снадобья нужные под рукой оказались, – терпеливо объяснил я.

И тут взревел Илья, да так что птицы снова взвились в небо со свежераскорчёванного поля:

– Ты что, батя, не веришь? Глянь лучше, что я тут понаворотил.

Посмотреть конечно, было на что.

– Ах ты наш Микулушка Селянинович! – растрогались родители, озирая поле битвы.

И тут, наконец, до них стало доходить происшедшее. Что не просто их сын стал на ноги, а и силы огромные приобрёл.

Старик что-то там прикинул у себя в голове и радостно воскликнул:

– А ведь слышь, Фроська, беги-ка домой. Да кличь баб на подмогу. Пир на весь мир сегодня будет! Ох, княже! Такой камень с души моей снял. Ведь уж не чаял сына здоровым увидеть. Ну, всё, пошли, нечего ворон считать.

***

…Пировать здесь любили на просторе. Мужики споро повытаскивали из изб столы да лавки и установили их прямо в центре деревни на хорошо утоптанной площадке. Женщины в это время шустро суетились, разогревая что-то в дворовых очагах и выставляя на столы все новые и новые горшки и миски. Я с удовольствием улавливал носом густые запахи копчений и жареной рыбы, чеснока и ещё чего-то незнакомого, но тоже очень вкусного. Под ногами у всех путались взбудораженные дети и собаки. И те, и другие исходили слюной, предвкушая щедрое угощение.

Глядя на то, что все жители деревни, как один, разгуливают босиком, я подумал-подумал и тоже снял сапоги. Как выяснилось – очень правильно сделал. От земли исходило такое приятное тепло, аж мурашки пробежали по телу.

С Ильёй, его отцом и деревенским шейхом Несмеяном мы пристроились чуть в стороне от этой суеты. Беседа наша текла неторопливо и степенно. Между каждой фразой следовало выдержать многозначительную паузу (это я понял после первых же реплик).

–…М-да, – говорил Несмеян. – И надолго князь думает задержаться у нас?

– …Ну, – отвечал я. – Думаю, дня на два, на три.

– …М-да, – вклинивался отец Ильи. – И куда ж твоя путь-дорога протянется? Дале по белу свету шататься, или домой – делом заниматься?

– … Ну, – задумывался я над своей дальнейшей судьбинушкой. – Пока в ваших краях побуду. А там, кто знает?

– …Да! – соглашались со мной хлебопашцы. – Кто знает!..

– … М-да, – снова начинал увядшую беседу шейх. – А с Ильёй как думает князь обойтись? По совести, или по праву?

– …Ну, – осторожничал я. – А это как?

– … Ежели по праву, – вздыхал отец Ильи. – То Илюшенька теперь весь, как есть, с потрохами, принадлежит тебе. Потому как ты его, приговорённого, от злой судьбины избавил. Так что волен его с собой забрать и сыном, або слугой назвать.

– … А ежели по совести? – уточнял я.

– … А ежели по совести, – объяснял Несмеян. – Так оно и есть, по совести. Вот как.

Подумал я, подумал, над предложением этих бесхитростных людей, и ответил:

– …Не для корысти я его излечил. Так что отвечу – по совести.

– …Спаси тебя Бог, – облегчённо вздохнул Несмеян. – Хоть ты и тёмен лицом, а душой светел. Не всякий бы боярин наш так поступил. Хоть и нет у нас ничего, чтобы достойно отблагодарить тебя, но знай, что в нашем роду отныне ты всегда найдёшь приют и поддержку.

– … А что, Несмеян, – опять вмешивался Иван. – А может пусть князь Фёдор у нас до зимы поживёт? Мы ему и с поисками живой воды поможем? А по зиме, как санный путь установится, отправим в Муром. А оттуда по ледовой дороге он и до Булгара легче доберётся?

– .. М-да, – удивлялся шейх. – Светел твой разум, Иван! Что скажешь, княже?

– …Ну, – скрывая свою радость, вздохнул я. – Быть по сему. А только давно хотел спросить, как ваша деревня называется?

– ..?

– .. Для других людей, – пояснил я.

– …Новая деревня, – пожал плечами Несмеян. – А что?

– …Нет, это не имя, – поморщился я. – У всякого уважающего себя селения должно быть особое, запоминающееся имя. Вы ведь свою деревню уважаете?

Моё высказывание застало собеседников врасплох. Я почти слышал, как скрипели их мозги, переваривая столь внезапный поворот.

– .. А ведь верно, Иван! А? – наконец отозвался Несмеян. – Да! Надо будет на пиру с мужиками это обсудить.

Тут он привстал с брёвен, на которых мы удобно сидели, приставил руку ко лбу и стал вглядываться в происходящее у столов.

– Ну, вроде всё, – подвёл итог проведённому обзору шейх. – Пойдём, князь к столу, взглянем, чем нас бабы сегодня побалуют!..

Не люблю я есть, сидя на скамье, но пришлось. Не мог же я отойти от всех и устроиться отдельно на травке? Тем более, вокруг шастают собаки, выпрашивая кости. Меня усадили между Несмеяном и светленькой девушкой с такой нежной, подобно персику, кожей, и длинными светлыми волосами, что я поневоле загляделся на неё. Платье её было совсем безыскусным, зато в волосах у девушки виднелся витой обруч, весьма изящной работы, тоненькую шею обрамляло замысловатое ожерелье из цветного бисера. А на узком пояске позвякивали подвешенные фигурки коньков, птиц и ещё чего-то неразборчивого. Глянешь на этакое и сразу понятно – перед тобой язычница (хотя и очень симпатичная). Обвешалась амулетами и думает, что обезопасила себя.

– Во, – толкнул меня локтём Несмеян, когда девушка подала мне кубок с хмельным мёдом. – Понравилась тебе моя внучка? Снежкой её зовут. Уж я всем обсказал, чтоб раньше Снежки никто к тебе не лип. Потом – ладно, дело житейское. А вот в первую ночь к тебе Снежка придёт. Ясно? Так что нынче не балуй с другими!

И он шутливо погрозил мне пальцем.

Снежка стыдливо потупилась на слова деда, а тот продолжил нравоучения:

– Ты тут не красней, как зорька ясная, а деда слушай! Дед худого не посоветует. Чтоб родила мне к следующей весне правнука от князя заморского. Ясно?

Затем шейх встал и обратился ко всем жителям:

– Ну, друже, выпьем за гостя дорогого!

И пир пошёл по накатанной колее.

Я с удовольствием вгрызался в огромный ломоть лосятины и размышлял о том, как интересно устроен мир. Вот сидят славянские жёны да девы и веселятся вместе с мужчинами. А у нас дома никто и помыслить не мог, чтобы пир общим сделать. И лица свои девы не прячут от мужских взоров. И пиво с вином пьют наравне с мужчинами (это я не о количестве, а о принципе). И никак не мог решить – нравится мне это или нет.

Хотя скорее – нравится. Ведь что по нашим законам, что по мусульманским, женщину никто не должен видеть, кроме её ближайших родственников. И потому одежды у неё глухие, тёмные. А девы славянские одеты в длинные светлые сарафаны, узорами расшитые, в ушах да на шее украшения разные. И оттого сердце кровь гонит по жилам всё быстрее и быстрее.

Но вот что касается еды… О том, как готовят в цивилизованных странах, этим варварам не ведомо. Как не известны и гастрономические изыски, понятные лишь гурманам. Впрочем, за год своих странствий я научился смотреть на всё, что можно жевать, в благожелательном свете. Да и с другой стороны – не попади сюда, разве узнал бы я вкус лосятины (очень похожей кстати на вкус мяса онагра)? Да и грибы мне понравились чрезвычайно. Дома у нас грибы никто за еду не держит, а оказалось, что жареные лисички очень даже хорошо идут под медвежатину и пиво. А вот хмельной мёд напомнил мне чем-то наш набиз.

– Я сама эти грибы жарила, – шёпотом сообщила мне Снежка.

– Здорово у тебя получилось, – одобрительно кивнул я. – Никогда лучше не пробовал!

И видит Ахурамазда, я сказал ей чистую правду.

– Правда? – лишь по шевелению губ я догадался, что она произнесла.

– Послушай, – спросил я у девушки. – Ты что, боишься меня? Неужели я такой страшный? У себя на родине девушкам я нравился.

– Немножко, – призналась Снежка. – У тебя глаза такие чёрные, словно в них ночь поселилась. И брови тоже чернющие такие, густые. И сам ты на хищную птицу похож.

– Точно, – признался я ей. – Вот ночью ты станешь моей, а я обернусь огромным беркутом, схвачу тебя в когтистые лапы и унесу в далёкие горы, в своё гнездо…

(Как написал по подобному случаю один мой знакомый поэт из Шираза:

– Шути мой друг, но меру знай,

Не перелей веселье через край,

Иначе ядом обернётся шутка,

Пожнёшь тогда печальный урожай).

Снежка так и обмерла от моих слов. А за столом вокруг нас воцарилась зловещая тишина.

– Ты что? Оборотень? – медленно спросил меня Несмеян.

Дёрнул же меня проклятый Друга так неудачно пошутить. Я для всей деревни таинственный чужак, наверняка опасный, раз так легко вылечил Илью. Так что они вполне могли представить себе, что я владею превращениями. Ох, и как же теперь выкрутиться из этого положения?

Я медленно поднял руки вверх в знак примирения:

– Это шутка! Приношу свои извинения! Это только шутка!

– Плохая это шутка, – произнёс шейх, приподнявшись и нависая над столом: – За такую шутку и смерть принять не долго. В наших краях не любят оборотней. Так что было бы не худо убедить нас немедленно в обратном.

– И как же? – с опаской спросил я.

– Солнце уже зашло, поэтому лучше подойдёт испытание огнём. Это просто. Возьмёшь голой рукой красный уголёк из костра и удержишь его, пока не остынет. Не сумеешь удержать, значит, ты оборотень. Сумеешь, значит, обычный человек.

– Согласен, – легко согласился я.

Да будет благословен мой учитель Умар Гиясаддин за то, что научил меня терпению и выдержке и за то, что показал, как можно управляться с огнём, повергая в трепет непосвящённых.