bannerbanner
Сафар-наме, или Книга Странствий
Сафар-наме, или Книга Странствий

Полная версия

Сафар-наме, или Книга Странствий

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 5

И лишь, когда до конца отпущенного срока осталось шесть дней, пришлось наведаться на рынок, где держал место знакомый моего учителя.

Подсказки быстро привели к нужному столику в самом центре рынка. Там, укрывшись от солнца под навесом, прикреплённым к стене лавки, дремал мужчина с накинутым на лицо платком. Ещё издали, по жёлтым одеждам, я определил, с кем придётся иметь дело. Впрочем, подавляющее большинство менял так же щеголяли жёлтыми цветами своих одеяний.

Однако впечатление, что мужчина дремлет, оказалось ошибочным. Едва я остановил коня на расстоянии трёх шагов от столика, как меняла заговорил, явно обращаясь ко мне:

– Только не говорите, что хотите просто посмотреть!

Мне подобный тон несколько не понравился, но я остался спокойным. Это прежде, когда я только приехал в долину совершенно неотёсанным горцем, рука то и дело тянулась к мечу, в каждом подозревая возможного обидчика. Однако в любезном моему сердцу Эсфахане так перемешались верования и народы, что поневоле пришлось выучиться терпению. Поэтому я просто промолчал.

Тем не менее, на нас сразу обратили внимание менялы из соседних лавок и просто любопытствующие, предвкушая возможное зрелище. А некоторые явно собрались делать ставки. Меняла, почуяв неладное, скинул платок с лица и мгновенно оценив не только меня, но и обстановку вокруг, вскочил на ноги и стал извиняться:

– О, господин! Не обрушивайте свой гнев на мою бедную голову! Во всем виновато солнце! От этой несносной жары бедный Захария потерял всё: и разум, и клиентов! Передайте мне ваши заботы, и я решу их в самом лучшем виде! А пока пройдёмте внутрь, не откажите моей дочери в возможности угостить вас шербетом.

Я спешился и, оставив коня на попечение базарных мальчишек, прошёл вслед за словоохотливым менялой. Волоокая дочь Сиона пугливой ланью метнулась за занавески, и вскоре я наслаждался очень даже неплохо приготовленным прохладным напитком.

Тем временем Захария не умолкал:

– О, юный господин! Я вижу, вы всё же стесняетесь поведать мне свои мысли, что так избороздили морщинами ваше чело! Давайте я сам попробую угадать! Вы, по несчастному стечению обстоятельств, временно стеснены в своих расходах! Но вот именно для этого я и существую! Причём заметьте, для вас, дихкана из Дейлема, я даже не прошу привести с собой поручителя! Я знаю, что ваше слово – это слово чести! Сам такой! Мы составим бумагу, и не успеют перевернуться песочные часы, как вы уже снова будете радостно смотреть на окружающий мир! А процент я возьму столь мизерный, что меня засмеют даже ослы, если им рассказать о нашей сделке!

Я только и успел возразить, что не нуждаюсь в кредите!

– … Понял! Понял, понял… Вы хотите отправиться в сафар! Так, кажется, на вашем языке называют странствия? И опять я нужен! Вы даёте мне свои динары, а я вам шекели, или драхмы, или рупии. Что пожелаете! И у вас снова нет забот! Так я достаю весы?

– Нет, – опять я огорчил Захарию. – Мой учитель сказал, что вы сможете мне помочь в несколько ином деле!

– Горе мне! Горе! – тут же принялся рвать на себе остатки волос меняла. – Вся жизнь моя прошла в тщете и суетных мечтах. Все хотят, чтобы Захария им помог, но кто поможет Захарии? Уже двадцать лет пытаюсь я заработать хоть немного денег, чтобы вместе с семьёй вернуться в землю обетованную!.. Погодите-ка, юный господин! А кто ваш учитель?

– Почтенный Умар Гиясаддин!

– Ну что же вы сразу не сказали? – всплеснул руками меняла. – Грех отказать ученику столь мудрого человека! Мои будущие внуки отвернутся от меня, если я не помогу вам! Лишь бы это было мне по силам.

Я успокоил хозяина, представился и объяснил, что мне нужно срочно выехать в Бухару. Захария задумался и принялся вышагивать, шевеля губами и размахивая руками. Наконец он прекратил хождение и повернулся ко мне:

– Мой юный господин! Есть только один человек в Эсфахане, способный помочь вам. И этот человек – я! Сейчас мы отправимся к моему свояку Науму. Он держит караван-сарай под вывеской "Поющий бархан", что на улице Вышивальщиков. На днях как раз отправляется большой караван в Бухару. Наум, и это мне известно наверняка, в очень хороших отношениях с таким же фундукани, как и он сам, из Рея. А того зовут Самуил. Так вот Самуила очень хорошо знают в Бухаре. Как видите – всё складывается просто великолепно. Наум, по моему слову, даст письмо для Самуила, а Самуил даст письмо для бухарских вакилов.

Я слегка запутался в том, кто же именно мне поможет, но послушно поднялся на ноги и вышел на улицу. Вскоре мы уже выезжали с рынка в сторону бывшей Иехудии. Когда-то давно Иехудия была самостоятельным еврейским поселением, рядом с Джеем. Между ними даже располагалось небольшое село Кушинан. Потом, с приходом арабов, город разросся, и Эсфахан поглотил Иехудию вместе с Кушинаном, но не бесследно.

Обо всем этом мне вспомнилось, пока мы неспешно двигались в нужном направлении. Кварталы Иехудии ничем не отличались от кварталов Джея – такие же глухие глинобитные заборы, скрывавшие от посторонних глаз дворы. Я бы предпочёл пустить своего коня рысью, благо улицы были в это время дня пустынны, но осел, на котором восседал Захария, оказался воистину достойным представителем своего племени.

– А дозволено ли будет мне узнать, о, мой господин, – поинтересовался Захария, – причину, заставляющую вас отправиться в столь далёкое путешествие? Семейные обстоятельства, или может напротив, учёные изыскания?

Я понял, что вряд ли удастся отвязаться от Захарии, и потому почёл самым лёгким согласиться:

– Ты прав, Захария, именно учёные изыскания!

– А какие? – немедленно последовал новый вопрос.

Я мысленно вздохнул и ответил:

– Да вот, намереваюсь отыскать живую воду.

Мой попутчик так разволновался, услышав подобное, что чуть не свалился с осла. Зато замолчал, и это было благо.

Так, в тишине мы и добрались до подворья, занимаемого фундукани Наумом. С нашим появлением в доме начался переполох, видимо не каждый день сюда заезжают иноверцы. Я с любопытством осматривался, но ничего нового для себя не высмотрел.

Вскоре высокий, седой, но все ещё крепкий хозяин дома приветствовал нас. Затем Захария извинился и увлёк Наума в дом, оставив меня прохлаждаться в ажурной беседке, укрытой от солнца огромными старыми вязами, впрочем, не одного. Меня окружили несколько рабынь и, после омовения, стали развлекать танцами.

Но не успел я вдоволь насладиться приятными глазу телодвижениями танцовщиц, как оказался увлечён в дом. В кабинете хозяин предложил усесться в специальное гостевое кресло. Я был знаком с этим обычаем, но, откровенно говоря, предпочёл бы устроиться на ковре. Однако в гостях своих правил не устанавливают. Пришлось располагаться на этой неудобной конструкции.

Сам Наум примостился за небольшим столом (подобные столы очень любимы письмоводителями в присутственных местах), а Захария сел на скамью у окна.

Хозяин покусал губы, внимательно разглядывая меня и, наконец, заговорил:

– У нас есть одно предложение. Э-э-э, как бы это выразиться? Одни словом, мы с Захарией с удовольствием взяли бы на себя все возможные расходы при проведении вами поисков некоей субстанции, обозначенной словами "живая вода". И, конечно же, со своей стороны, мы бы хотели рассчитывать на, скажем, семь десятых от того объёма, что вы привезёте! Для вас подобный договор означает безоблачное путешествие до Бухары и такое же приятственное возвращение. А, кроме того, ещё и значительный кредит на месте, обеспечиваемый моими бухарскими агентами.

Я был слегка ошарашен подобным, столь выгодным для себя, поворотом, но всё-таки сразу указал на самое слабое место:

– А если я ничего не найду?

Наум несколько замешкался, но всё же ответил:

– Это было бы прискорбно. Но, во-первых, мы рискуем далеко не всем своим состоянием, а во-вторых, возможность помочь мобеду Гиясаддину сама по себе многого стоит. Ну, а в-третьих, я почему-то верю, что у вас всё получится. А я редко ошибаюсь.

После этих слов стало очевидно, что следует немного поторговаться. В результате мы ударили по рукам и скрепили подписями следующее: фундукани Наум обеспечивает мне место в караване, идущем до Бухары, и даёт рекомендательные письма некоему Самуилу, проживающему в Рее, некоему Исайе, проживающему в Бухаре, а также некоему Моисею, раввину одной из бухарских синагог. Я же в свою очередь обязуюсь передать Науму и Захарии четыре десятых из всех запасов добытой мною живой воды. Если же я не привезу той воды, а взамен найду что-либо иное, но столь же редкостное и ценное, то и с этого надлежит отдать соответствующую долю.

В самом весёлом расположении духа я возвращался домой. Учитель дал мне очень дельный совет. Теперь я мог не заботиться о дорожных расходах и о том, где хранить наличность, пусть об этом болит голова у моих новых знакомых.

Нужный мне караван отправлялся через три дня, так что следовало оставшееся время провести с толком…

***

…Лишь только солнце полностью показалось над крышами домов, как тревожно взревели карнаи и вслед за ними тут же гулко зарокотали барабаны.

Уже открылись северные ворота и из города непрерывной вереницей потянулись навьюченные верблюды. Махмуд аль-Тарик, караван-баши, по уверениям Наума знал своё дело крепко. Сейчас он сидел на своём скакуне и с придорожного холма пристально наблюдал, как выстраивают верблюдов погонщики. Купцы, следующие с караваном, и охранники, повинуясь его знакам, занимали отведённые им места. Ни суеты, ни криков. И только отдельные команды, отдаваемые Махмудом своим помощникам, разносились над дорогой:

– …Вот этого, с подпалиной на груди, перевести на пять голов вперёд… Хасан, следи за дойной верблюдицей, как за своей женой… Ну, всё, пошли.

Верблюды тяжело вздохнули, понукаемые погонщиками, и караван пустился в дальний путь.

…Я оставил за своей спиной Эсфахан, да будут всегда цвести его прекрасные сады, да никогда в его дворцах не поселится уныние и грусть.

Я оставил за своей спиной друга Али ибн Масуда, но его весёлый нрав и остроумие навсегда остались в моей памяти.

Я оставил за своей спиной учителя Умара Гиясаддина, пусть его мудрость и наставления ещё долго будут освещать мой путь.

Я оставил за своей спиной Айшат! О, эти иссиня-чёрные, словно вороново крыло, волосы, пышной волной спадающие на плечи! О, эти глаза, притаившие в себе детскую доверчивость и женское лукавство! О, эта маленькая родинка на левом плече! О, эти трепетные, чуть припухлые губки! А перси, перси каковы! Да, её красота навсегда пленила моё сердце!

На прощание она дала мне свою гривну, чтобы та оберегала меня в ковыльных степях её родины:

– Если случится моему господину проезжать мимо шатров и увидеть на сторожевом копье три цвета: чёрный, красный, чёрный, то показав мой подарок, вы всегда найдёте там приют и покой. Это цвета моего брата Боняка, он должен был стать вождём после гибели отца. А я буду просить всех богов на свете, чтобы они позволили вам вернуться обратно!

В глубине чёрных глаз засверкали слёзы, и я, придав голосу нужную твёрдость, решительно отмёл даже намёк на неблагоприятный исход сафара:

– Не волнуйся, жемчужина моей жизни! Клянусь, что не позднее чем через два года вернусь с живой водой. Или пусть не с водой, но и не с пустыми руками. Да услышит меня Ахурамазда и не оставит своей милостью в одолении преград…

…Я тронул узду и Самум, нервно фыркнув, направился рысцой к каравану. Захария, как выяснилось, имел интерес в виде восьми верблюдов, нёсших вьюки с платками из шерсти кашемировой козы. Поэтому для моих вещей место отыскалось легко. В принципе я взял немного: так, кое-что из оружия, да пару тюков дорожного платья, да палатку, ну и ещё всякие мелочи, включая пищевые запасы. Ах да, чуть не забыл про вещи слуг (я решил ограничиться всего лишь тремя), так что в результате доля моих кредиторов выросла до десяти верблюдов.

Ещё накануне отъезда я познакомился через караван-баши с предводителем охраны каравана – курдом весьма благородного происхождения. Мы сразу понравились друг другу, а когда выяснилось, что и в пристрастиях весьма схожи, то поездка в Бухару стала казаться приятным времяпрепровождением…

И только гневное письмо отца, находившегося неотлучно при шахиншахе, омрачало рисовавшееся мне прежде безоблачным будущее, подобно надвигающейся грозе, от которой не уклониться, а лишь смиренно принять, молясь и уповая на милость божию:

«О, наилюбимейший из моих сыновей, и жесточайшая боль моего сердца. Своим известием ты похоронил мои замыслы на долгие годы вперёд. Вот к чему привело чрезмерное увлечение алкоголем. К тому же твоим безрассудным спором поставлено под удар благополучие нашей семьи. И не только размерами заклада. Кто отныне будет представлять мои интересы перед купцами Эсфахана? Ты даже не подумал об этом!!! За три дня размышлений гнев в моей груди несколько утих, и я принял следующее решение. Запретить тебе поездку я не могу, ибо тем самым будет нанесён удар по престижу нашего рода, да и по достатку. Управляющего вместо тебя я уже выслал, скоро он появится в Эсфахане. А ты отправляйся в сафар во исполнение. Но горе тебе, если ничего не найдёшь! Тогда лучше и вовсе не возвращайся из чужеземья! Это моё отеческое слово!»

Когда я в первый раз прочитал такое напутствие, приняв свиток из рук гонца, скорбь и обида наполнили мою грудь. Иной мне виделась реакция отца. Но сделанного не воротишь, осталось только исполнить завет…

***

…Хотелось бы мне описать подробно о том, как я отыскал заветный источник, но это чересчур удлинило бы мой рассказ. Лишь упомяну, что я беспрепятственно добрался до Бухары, а оттуда в Булгар, город на реке Итиль. Затем мой путь пролёг на запад, в леса, заселённые язычниками. На весь этот путь ушёл целый год моей жизни.

Глава 2. Встреча

…В тот благословенный Ахурамаздой день, я, по обыкновению разведя обеденный костёр, задумался о сложившемся положении. Однако ничего утешительного на ум не пришло…

Уже два месяца длились мои скитания по лесам. От болезней и диких зверей я растерял всех слуг и остался один. А сегодня спозаранку сбежал и очередной нанятый (из местных аборигенов) проводник, что усложнило не только поиски, но и просто существование. Хорошо хоть не увёл Самума и не опустошил дорожные сумки. А ведь мог! У меня ещё оставалось немало вещей, предназначенных для обмена в лесах, маленьких, но весьма ценных. Здесь были и иголки, и готовые кремни, и ножи, и наконечники для стрел. Вот только запасов съестных маловато. Конечно, голодным не останусь, поскольку ставить силки сызмальства обучен, но вот для Самума питаться лесной травой не пойдёт на пользу. Так что, по-хорошему рассуждая, надо вновь выбираться к людям, да и, поскольку до сего дня мои поиски не привели ни к чему, начинать сборы к возвращению домой. Но природное упрямство не позволяло признаться в тщетности прикладываемых усилий.

…Я подбросил побольше хвороста в костёр, чтобы побыстрее закипела вода…

Изредка мне попадались маленькие лесные поселения, но местные туземцы ничем помочь не могли. Они жили в своих нескончаемых лесах (которые я начинал тихо ненавидеть), ничего не зная ни о внешнем мире, ни о том, что где-то под боком у них должен быть источник живой воды. Да и не желая знать! Наоборот, в ответ на мои расспросы они лишь энергично трясли головами, уверяя, что в их владениях все родники обычные. Но чем сильнее горячились их шаманы и шейхи, что я не там ищу, тем более мне казалось, что они лукавят.

…Однако никак не закипала вода, и я добавил ещё веток в костёр. Как славен Ахурамазда за то, что дал людям возможность пользоваться огнём. А то бы мы, словно дэвы, ели всё сырое…

Как же всё-таки поступить? Может быть, и впрямь вернуться в Булгар? Перезимовать там спокойно, а со следующей весны отправиться прямиком в страну Мрака? Или двинуться на поиски славян и руси? Ладно, зимой будет время, там и прикину. Пожалуй, надо идти на закат.

…Что-то вода не кипит. Уж весь собранный хворост ушёл в огонь, а ни одного хоть малюсенького пузырька со дна не поднялось. А есть-то хочется. Я осторожно тронул воду пальцем и не обжёгся!

Ничего не понимаю! Чудеса, да и только. Когда это было, чтобы вода не хотела кипеть над костром и даже не нагревалась?

И тут до меня дошло!

И тогда я поклонился огню и стал молиться Ахурамазде, не оставившему меня! Не разведи костёр, разве понял бы, что нашёл живую воду? Ведь говорил же учитель, что живая вода не испаряется, а, следовательно, и кипеть не может! Верно? Верно!

Вот как, наверное, совершаются великие открытия – походя, случайно.

Днём, пробираясь сквозь особенно густую чащу, мне встретилась невероятно огромная сосна, просто-таки неохватная. В этой чаще все деревья были необыкновенно рослыми, но эта! Её исполинский ствол уходил в заоблачную высь, а чудовищные корни так взбугрили землю на десятки локтей вокруг, словно здесь некогда произошло землетрясение. И вот, я заметил, что у самого основания этой Праматери всех сосен бьёт небольшой родничок. День был пасмурный, пить особо не хотелось, но я по привычке сменил воду в бурдюке. И как оказалось – на счастье!

Усталость не позволила как следует возрадоваться находке, и потому я решил устроить привал, чтобы с утра заново отыскать источник. А живую воду бережно собрал обратно в бурдюк, боясь пролить хоть каплю. Себе же лишь несколько глотков и позволил.

Надобно заметить, что вода оказалась никакая. Совершенно безвкусная, словно бы и не вода вовсе. Помню даже, этого безвкусия поначалу испугался – а вдруг это не Живая вода оказалась, а Мёртвая. Ведь если рассудить, то для всякой вещи есть антивещь. Кажется, к таким выводам пришли ромейские философы в изложении моего учителя. Но, выждав время, чтобы понять, не отравился ли ненароком, не заметил в себе никаких изменений ни в лучшую, ни в худшую сторону. Тогда и решил здесь же разбить бивуак, ибо странствия мои подошли к концу.

Всего-то мне осталось, вернуться к источнику, да набрать живой воды побольше…

…Но, увы, на следующий день удача отвернулась от меня. Не сумел я по собственным же следам вернуться в заповедную чащу и даже больше того – заблудился. Пять дней я, отчаянно плутая, рыскал меж деревьев, залезал на самые высокие макушки, чтобы осмотреть окрестности! Все усилия пропали вотще.

Никогда бы такого не произошло в горах Дейлема! Но в равнинном лесу! Да ещё и в незнакомом!

А на шестой день, дойдя в отчаянии своём до крайности, вышел я на лесную тропу, явно людьми оставленную, и немного подумав, направился по ней.

В конце концов, клятва наполовину исполнена, теперь осталось только доставить домой бурдюк с драгоценным содержимым!

***

Проехав по тропе весь день, я, наконец, достиг мест, где явно обитали люди. Справа от тропы открылось лесное пепелище, на котором кто-то выкорчевал пни и собрал их в огромные кучи. А на следующее утро, через пол-фарсанга от ночной стоянки, я вышел к небольшому поселению.

На открытом месте беспорядочно раскинулись с полтора десятка деревянных домов, окружённых пристройками и землянками. Как я позже выяснил, в тех краях дома исстари устраиваются по преимуществу на возвышениях. Вначале роют ямы, затем выкладывают стены из древесных стволов, а крыши зачастую покрывают срезанным дёрном, либо же соломой, остающейся после обмолота. На верхних концах крыш я различил вырезанные силуэты конских голов. Хорошо хоть не человеческие черепа. А то у лесовиков, которых миновал в верховьях Итиль, оказалось в заводе выставлять головы предков на изгородь, или на навершие своих шатров. Как они объясняли, чтобы духи предков отгоняли духов зла. В принципе правильное решение, но не такими же варварскими методами.

Над деревней зависла тишина. Какое-то время я внимательно наблюдал, но всё оставалось без изменений. Это было несколько странно. Однако долго прятаться было не в моих правилах, поэтому я спешился, оставив Самума за деревьями, достал меч из ножен (так, на всякий случай) и отправился на разведку.

Уже у плетня, окружавшего деревню, на меня набросились невесть откуда взявшиеся собаки. Они лаяли, захлёбываясь от злобы, но видимо хорошо знали, что такое меч в руках незнакомца, потому что не осмеливались приблизиться. Я постоял-постоял, но никто из жителей не отреагировал на моё вторжение и не вышел на улицу. Тогда я сам направился к ближайшему дому в сопровождении собак.

Спустившись по земляным ступенькам, я откинул входной полог из грубого, плохо сваляного войлока, и сделал шаг внутрь. На первый взгляд там никого не оказалось, но в воздухе приятно пахло остаточным дымком и свежеиспечёнными лепёшками. А, кроме того, мне послышались какие-то звуки. Я задержался на пороге, всматриваясь в темноту, но ничего не увидел. Однако подозрение, что здесь не всё чисто, лишь окрепло в моей душе. Поэтому я зашёл вглубь и, различив на одной из стен некое подобие отверстия, отодвинул небольшой щиток. И хотя сумрак лишь слегка рассеялся, все ж таки сделалось несколько светлее, что позволило получше осмотреться.

Дом внутри был совсем простым. Отдельного потолка здесь явно не предусматривалось – хватало и закопчённой кровли. Несколько поперечных балок скрепляли конструкцию. Интересно, что пол оказался не земляным, а из вытесанных полу-брёвен. И ни одного ковра!!! Ни на полу, ни на стенах.

Две широких лавки вдоль стен с наваленными на них шкурами и тряпьём, пара сундуков весьма грубой работы, тяжеловесный стол в середине, множество разнообразной утвари развешено по стенам, да большое глинобитное сооружение у дальней от входа стены (судя по всему – печь). Вот, пожалуй, и всё.

Тут я вроде бы уловил некое движение. Лишь тогда, всмотревшись пристальней, я обнаружил, что под шкурами и покрывалами лежит человек. Я подошёл и остриём меча откинул край шкуры.

С лавки на меня со страхом смотрел здоровенный светловолосый бородач. Он лежал, не делая попытки встать, и только беспокойно моргал своими до невозможности синими глазами. Откровенно говоря, больше забеспокоился я, обозревая эту гору мышц. Его предплечья в обхвате были явно толще, чем моя талия. Против такого молодца меч, что дротик против слона – только рассердить!

И этакий детина спрятался под шкурами? На всякий случай я отступил на пару шагов к выходу – вдруг это засада? Однако со двора не доносилось никакого шума.

– Ты кто? – спросил я на славянском, и не ошибся в выборе, он меня понял.

– Родичи меня Ильёй кличут, – таким гулким басом пророкотал великан, что даже пол задрожал под моими ногами. – А ты кто? Калика перехожая? Или сила бесовская?

Я от необычности подобного сравнения рассмеялся. Это он меня за нечистую силу принял? Сам-то больше на дэва смахивает – зарос бородой по самые глаза.

– Нет, не дэв я, а простой странник. Зовут меня Фархадом. Вот, зашёл в вашу деревню передохнуть.

– А-а-а, – протянул Илья, не делая попытки встать с лавки. – Тады ладно. А какого ты роду-племени?

– Слышал об Иране? – усмехнулся я.

– Ага, – ответил Илья. – Там персы живут. Так ты из них, что ли будешь?

Вот тебе и глухая деревня. Усмешка у меня пропала, и я перевёл разговор на другое:

– Чего валяешься-то? День на дворе. Или после ранения?

– Нет, – хмуро буркнул Илья, и отвернулся к стене: – С детства так маюсь. Ни рук, ни ног не чую.

– Да ну! – не поверил я.

Глядя на горы мышц, проглядывавшие сквозь рубашку, как-то язык не поворачивался назвать его ледащим.

Мой учитель Умар Гиясаддин, по своим силам и моим способностям, между всего прочего посвятил меня и в тайны врачевательства. Если этот великан, как утверждает он сам, от рождения парализован (а паралич – это болезнь, относимая к разряду холодных), то и вид его должен быть соответствующим: мышечная ткань дряблая, на лице бледность. А тут ничего подобного. Однако и лгать ему вроде не с руки. Нет, тут явно что-то другое.

Следовало над увиденным поразмышлять, пока же я сходил за Самумом (негоже своего коня долго под седлом держать впустую) и, определив его в пустой овин, за неимением конюшни, вернулся в дом к болезному. Тем более что дорогой кое-что вспомнил из поучений учителя.

Так что, более не мешкая, я подошёл к Илье вплотную. Медленно сложил пальцы рук в "светлое око Ауртата" и начал водить над головой больного. Тщательный осмотр показал, что никаким параличом здесь и не пахнет.

Здоровья у моего нового знакомца хватило бы на небольшую армию. А вот понять, что он оказался во власти чёрной магии – тут даже и моих врачебных навыков оказалось достаточно. Кто-то умело наложил на Илью заклятие, обездвижившее его, а самое главное, подкрепил своё дело заговорённой нитью из конских волос, вываренных в змеином яде. Этот аркан был тщательно вплетён в медвежью шкуру, которой покрывался бедняга.

– И сколько же времени ты так лежишь? – поинтересовался я, роясь в своей шкатулке, где хранились кое-какие травы и снадобья.

На страницу:
2 из 5