Предновогодние хлопоты III

Денисов погладил жену по волосам.

– Всё будет хорошо. Большая часть страшных латинских словечек уже вернулась на свои места в медицинские словари. У Егора всё время шевелятся губы, будто он пробует сказать что-то. Врач сказал, что нам скоро придётся учить его ходить, Мария, готовься к этому, всё говорит о выздоровлении.

– А с тобой мне кажется, что-то не так, – внимательно поглядела на него Мария. – Говоришь со мной, а сам о чём-то думаешь. Ты какой-то не такой. Сердце? Ты, дорогой мой, хотя бы натощак не курил. И вообще, почему ты куришь эти невыносимо крепкие сигареты? Сейчас же много лёгких сигарет в продаже. Наверное, перейдя на них, ты смог бы быстрее бросить это гиблое дело?

– Не могу я их курить, лёгкие эти сигареты с бумагой пропитанной селитрой. После них ещё больше хочется курить, а от рабоче-крестьянских накуриваешься с меньшей дозы. А сердце… да, разболелось, но это не физическая боль. Я сейчас на помойке встретил бездомного, и это видение зацепило меня за живое, осталось жить во мне, застряло болезненной занозой и сердце загорчило. Я вообще стал не в меру чувствительным и долго отхожу после встрясок душевных. Бывает иногда со мной такое, Маша, увижу, что-нибудь и это видение, как вспышка фотокамеры на секунду ослепляет меня. После долгое время в голове проявляется виденное, застревает в голове, мучает. Вот и сейчас, представь себе, этот мужчина, крепкий ещё, не потерявший былую стать в фигуре, ему, наверное, не больше сорока лет, а может и моложе – такая жизнь, которую эти люди ведут, накладывает старческие черты на лица не старых ещё людей. И вот этот человек, по-всему, русский, голубоглазый и не старый, в России, стране великих свершений и побед, самой читающей, самой богатой природными богатствами на земле, где можно расселить безбедно ещё миллионов сто народа, этот человек в конце прогрессивного двадцатого века залез с головой в мусорный бак, достал оттуда пакет с селёдочными головами, рыбьими потрохами и… (Денисов тряхнул сокрушённо головой), принялся грызть селёдочную голову. Стоял с пустыми глазами, отстранённым видом, задумавшись, и грыз эту голову. Где он, бедолага, провёл эту ночь? В каком холодном подвале? Каким длинным будет его сегодняшний день, доживёт ли он до следующего утра? Мы, Мария, возвращаемся в свои тёплые дома, обнимаем близких, моемся, едим, а тут… и вот, что я вспомнил… Помнишь, как мы, отдыхая в Сухуми, ходили в обезьяний питомник?

– Как же, – ответила Мария, – хорошо помню. После мы пошли на пляж, рядом с нами загорал кавказец настолько волосатый, что наш мальчик схохмил, шёпотом меня спросив: «Мама, дядя сбежал из питомника?»

– Да, да, – сказал Денисов, рассеянно потирая лоб. – Я вот о чём. Обезьяны в этом питомнике не обращали никакого внимания на туристов, жили своей обезьяньей жизнью. Одни еду клянчили, другие искали блох, ублажали вожака и даже занимались продолжением рода. Так называемые предки наши дарвиновские, оставшиеся почему-то обезьянами не обращали на туристов никакого внимания. Никак не могу сосредоточиться… да … вот… этот человек ел эти селёдочные головы с помойки и не обращал на меня никакого внимания, понимаешь? Ясное дело – голод не тётка – это я понимаю! Но ведь он не обезьяна – он человек, Божье творение! Не в клетке живёт, а среди людей. У него лицо было такое… без эмоций вообще… резиновое! Эволюция назад в обезьянье стадо? Инволюция?! Бывшие люди? А мы, так называемые люди, очень быстро привыкли к этим изгоям, брошенных в новый эволюционный виток на выживание. Люди проходят мимо, считая это явление неизбежным, данностью времени, привыкают к их появлениям, как привыкают к бродячим собакам, кошкам или лужам после дождя. Только животных они ещё жалеют: пуси-муси, бедненькие мои, какая кошечка хорошенькая, что за злыдни выбросили тебя на улицу! Бабушки наши, сердобольные ленинградки, килограммами скармливают дорогие сардельки кошечкам и собакам, – сам неоднократно видел, но видел и другое: как они, прошедшие блокаду, познавшие голод и холод кривятся и нос воротят, когда сталкиваются с бомжами. На прилавках во многих магазинах коты жирные отдыхают, все умиляются, а этих… себе подобных, гонят подальше. Одни люди проходят, стесняясь, головы опуская, другие брезгливо лица кривят, третьи обзовут даже как-нибудь. По радио слышал, новая молодецкая забава появилась: дети стали убивать этих несчастных ради развлечения, бензином обливают и поджигают. Помнишь в нашем старом дворе на Площади Труда, что было, когда этот пацан, как его… Стеклов Лёнька, да Стеклов, кошку поджёг? Весь двор тогда восстал против него. А тут людей убивают и шепоток только, мол, времена такие, а по телевизору подслащают пилюлю красивой жизнью наших шоу звёзд. Запудривают людям мозги, но не дай Бог у какой-нибудь звезды случится что: обокрадут, насморк появится или с очередной женой разводиться будет – тут вселенское горе! Воем выть начинают по «ящику» и в журналах.

Денисов отодвинул чашку в сторону. Руки его, лежащие на столе, подрагивали.

– Бедные, бедные, несчастные люди, – сказала Мария, – когда-то Митрополит Филарет сказал: «Глубоко несчастно то время, когда о злоупотреблениях говорят все, а победить их никто не хочет».

Она открыла пухлую старую книгу, лежащую на столе, из которой торчали закладки – это было «Житие всех Святых», и достала из неё газетную вырезку.

– Вот, – сказала она, – потрясающее стихотворение обнаружила в газете. Автор Владимир Костров. Послушай:

Сварен суп… пора делить приварок…

…Весь заросший, чёрный, словно морж,

На скамейке возле иномарок,

Холодея, помирает бомж.

Над скамейкою стоит ужасный

Липкий запах грязи и мочи.

И взывать к кому-нибудь напрасно:

Потеряли жалость москвичи.

Телевизор учит выть по-волчьи -

Дикторы бесстрастны и ловки.

Диво ли, что злость в крови клокочет,

Отрастают когти и клыки?

Бомж хрипит от наркоты иль спьяну -

Холодна последняя кровать.

Неужель я оборотнем стану,

Чтобы слабых гнать, и глотки рвать,

И считать, что только в силе право,

Думать: что хочу, то ворочу?

Господа! Не надо строить храмы

И держать плакучую свечу.

Сварен суп. Пора делить приварок.

Падает, как саван, свежий снег.

Дворик спит. А возле иномарок

Умирает русский человек.

Денисов нервно дёрнулся, глаза его покраснели.

– Потрясающее стихотворение! – хрипло вырвалось у него. – Потрясающее! Написано кровью. Какая боль пропущена через сердце!

Он взял в руки листок перечитал стихотворение про себя, опершись головой на ладонь, задумался, ушёл в какие-то свои думы. Когда Мария заговорила, он, вздохнув, «вернулся» на кухню, улыбнулся жене.

– Такое вот наступило время несчастное, – говорила Мария. – Мне, кстати, это слово бомж противно. Оно из серии всяких новых глумливых словечек, которыми сейчас прикрывают саму суть правильных прежних слов. Я имею в виду ряд новых понятий: киллер – убийца, проститутка – путана, толерантность – терпимость, ну и тому подобные словесные выверты. Говорили бы по-русски, прямо и просто – бездомный. Ан, нет – бомж! Лицо без определённого места жительства. Подтекст присутствует незримый: мол, живёт, где хочет. У него, стало быть, много мест для житья? Прямо-таки счастливейший путешественник, а не несчастный человек, ночующий под открытым небом. Я недавно читала о человеке, у которого пропал единственный двенадцатилетний сын, такое очень часто нынче происходит, дети стали бродяжничать. Он его долго и упорно искал. Обращался в органы, понимания не нашёл, его везде отфутболивали, отписывались, бросил работу, обменял свою отличную квартиру на коммуналку, чтобы были деньги на поиски сына. И, знаешь, кто ему помог? Так называемые бомжи. В Москве он сошёлся с тамошними обитателями подвалов и парадных, жил с ними. Они по своим каналам связывались со своей братией. И этот человек нашёл своего сына с их помощью! Блудный сын скитался полтора года, отец нашёл его с порушенной психикой, в ужасном состоянии. Но живого и с помощью не потерявших сердечность и человеколюбие бездомных, в реальности познавших, что такое беда. Всё так стремительно стало меняться. Ты заметил, Игорь, сколько пришлого люда появилось в нашем городе?

– Мне и не заметить? Ещё как заметил, – чувствуя дичайшее желание закурить, ответил Денисов. Он убрал руки со стола и ущипнул себя за ногу. – Раньше приезжали полюбоваться нашими красотами, белыми ночами, теперь за куском хлеба едут. С областей России едут, с республик. Суверенитет, оказалось, вещь не всегда хлебная. Мы ноем, что у нас трудно стало жить, а приезжие с завистью смотрят на нас счастливцев и готовы работать здесь за гроши. Я думаю, процесс будет усугубляться. Наши рыночные обезьяны «нюхают» Западный воздух, быстро схватывают полезные для себя вещи, знают, что Запад давно уже осваивает Азиатские территории с дешёвой рабочей силой, вывозит туда производство. Но нашим предпринимателям там места нет, их туда не пустят, да и какое производство мы вывезем? Всё порушено, вывозить нам нечего кроме ископаемых. Но у нас осталось постсоветское азиатское подбрюшье с огромными людскими запасами, живущими в нищете – вот тебе и рабы! И в Африку плыть не нужно.

– Вполне может быть, что это тенденция мировая, – сказала Мария. – А от нас, вспомни, на Запад совсем недавно отхлынула волна хороших голов в поисках лучшей доли и процесс этот продолжается.

– Так туда уехали люди головастые, с образованием и многим там пришлось не своим делом заниматься, чтобы выжить. А сюда приедут из бывших республик в основном люди безграмотные, иногда и языка не знающие. Их удел: разнорабочий, дворник, уборщица, строитель, ну, и продавец. Капитализм изобретателен. Он всё время придумывает новые и новые формы работорговли. В древние времена существовали невольничьи рынки, но они и сейчас никуда не исчезли. Только они тогда на рыночных площадях были и в морских портах, а теперь весь процесс происходит за закрытыми дверями кабинетов нынешних работорговцев. Им плевать, как рабы устроятся, как это повлияет на общий уклад коренного народа, ведь это в основном люди других религий и они будут жить своим укладом. Свободный рынок – какая панацея! Между прочим, когда-то давно, на заре капитализма корыстные нелюди создали свободный рынок рабов, и жизнь в Африке замерла надолго. Два века там не было прироста населения. Государства, принимающие дешёвую рабсилу, в будущем непременно будут иметь межнациональные проблемы. Но так заманчив этот пирог для тех, кто делает на работорговле большущие деньги, что они об этом стараются не думать… хотя, думаю, догадываются, чем это может закончиться. Но после нас хоть потоп – вот их кредо! Машенька, мне нужно ремешок новый поставить на генератор. Я быстро. Но сначала к Егору.

– Я с тобой, – обняла мужа Мария.

Егор крепко спал. Они стояли, обнявшись, и смотрели на сына. Молчали, но оба думали об одном: о том, как хорошо, что он здесь рядом с ними, пусть лежачий и больной, но живой и оба молились о его выздоровлении.

Мария потянула его за рукав.

– Пойдём. Я тебе говорила, что он очень плохо сегодня спал, что-то его сильно мучило. Врач обещал быть у нас часа в три дня.

Надев рабочий комбинезон и ватник, Денисов вышел из дома. Сделал он работу очень быстро, заодно отрегулировал карбюратор и зажигание. Ругая себя, выкурил за время работы три сигареты. После съездил на рынок в Весёлый Посёлок: Мария собиралась сделать к Рождеству холодец, ей нужны были свиные ножки, говяжьи хвосты, куры, чеснок, зелень; заехал в аптеку за лекарствами, после почти четыре часа сидел за письменным столом, писал.

Перед выходом из дома он зашёл к Егору. Сын крепко спал с румянцем на щеках и спокойным и умиротворённым выражением лица. Денисов поделился с Марией своими впечатлениями и получил неожиданный ответ:

– Чует моё сердце, что этой ночью Егор перешагнул через некий высший пик своей болезни. Этой ночью болезнь ярилась. Она увидела, что человек ускользает из её когтистых лап. Чую это безо всяких анализов, консилиумов, своим материнским инстинктом. Чую, что хвороба отступает и идёт новая благодатная фаза.

Денисов растроганно обнял жену.

– Сколько же в тебе светлой силы, лапушка моя! Какие у тебя слова душистые!

Мария подняла глаза:

– Я мать, Игорь. Помнишь, что нам сказал наш лечащий врач? Он сказал, что у нас теперь один Врач, Врач великий и всемогущий. На Того уповаю я, кто мёртвых воскрешал и слепым зрение возвращал, на Него Человеколюбца. Помнишь рассказ из Писания о жене хананейской?

Денисов кивнул головой, с нежностью глядя на жену. Мария заговорила быстро, будто боялась, что её перебьют.

– Несчастная мать просила господа спасти её дочь. Но она была для иудеев существом презренным. Они не общались с этими изгоями, необрезанными язычниками. И Иисус поначалу отверг её. Утомлённые Апостолы просили Его помочь женщине, но он, молча, шёл вперёд, будто ничего не слышит. И это Тот, кто мёртвых воскрешал, прокажённых излечивал, разбойника с собой в рай взял, Тот, который о любви говорил! А она упорно шла за Ним и просила: «Помилуй меня. Дочь моя беснуется». И Он видел, конечно же, видел веру этой язычницы! И мудрость Его была безгранична. Он медлил, что бы все увидели скорбь и веру этой матери…

– Дай прежде насытиться детям; ибо не хорошо взять хлеба у детей и бросить псам, сказал Он ей, – тихо произнёс Денисов.

– Так, – кивнула головой Мария, – так Господь сказал ей. Евреи дети Авраама, дети Божьи, Сыновья Царства Небесного, на язычников смотрели, как на псов. Но женщина смиренно ответила, на это: «Так, Господи! Но и псы едят крохи со стола господ их». У неё была крепкая вера, что у Бога милосердного достанет милости на каждого человека, будь он даже язычник. И Он, наконец, вымолвил: «Велика вера твоя. Будет, как ты хочешь». Велика сила веры, дорогой. Господь слышит меня, но медлит. Медлит для пользы. Медление приносит пользу, отказ приносит богатство, говорил Иоанн Златоуст.

Она перекрестила Денисова, поцеловала в губы, покачала головой.

– Брось курить свой самосад и приезжай скорее, Игорёк.

Он прижал её к груди.

– Как я тебя люблю, Мария! Тридцатого декабря ставлю коня в стойло и носа не высуну из дома, пока праздники не кончаться. Буду писать, беседовать с тобой, общаться с Егором.

– Иди, иди с Богом таксист-гуманитарий.

– – —

Снег на улицах расчистили. Плотный поток машин полз по проспекту. На перекрёстках торговали ёлками промёрзшие люди с кавказской внешностью, на автобусных остановках толпились люди. У ресторана «Швабский дом» голосовал солидный господин. Он вежливо попросил отвезти его на Петроградку. Когда он уселся, по салону завитал крепкий запах алкоголя. Денисов бросил на него быстрый взгляд, а пассажир, согласно кивая головой, не поворачиваясь к нему, проговорил:

– Да, да, да, уважаемый, каюсь, каюсь, ибо в беззакониях зачат есмь, и во гресех роди мя мати моя. Плохо дело, плохо, скоро зелёные чертенята выпрыгивать начнут из головы. Эти последние дни года доконали меня. Ежедневные встречи со всякими, тьфу-тьфу на них, деловыми господами, благосостояние которых напрямую зависит от моих автографов на актах. И моё, надо сказать, в том числе. Жена меня еле разбудила на встречу с очередными взяткодателями. Голова ужасно болела, ноги сами занесли меня в этот уютный спасительный немецкий домик. Устал. Надо бы волю проявить, надо, надо. Господи, а впереди куча праздников! Новогодние сатурналии, какая тут воля? Приходишь в новый год абсолютно обессиленным. Я подремлю, разбудите меня, пожалуйста, когда на Петроградку переедем. Как это Владимир Красное Солнышко говорил: «Руси есть веселие пити, не можем без того быти». Понимал, креститель, свой народ, сам прикладывался. Так и идёт, с тех пор.

Денисов улыбнулся познаниям пассажира в истории русского винопития.

– Креститель и сопутствующими винопитию грехами страдал, говорят, – сказал он. Но была и другая история на Руси: святые отцы наши в монастырях, за трапезой выпивали не больше трёх «мерных душников»: за здравие, за веселие, и за отраду. А «душник» – этот, между прочим, был рассчитан лишь на один глоток.

Пассажир согласно кивал головой.

– Читал, читал диалоги наших знаменитых ленинградцев Льва Гумилёва и Александра Панченко. Верно всё. Но, однако, трудно, вы не представляете себе, как трудно стало жить. Не осуждайте меня, дружище, ибо неосуждение самим господом нам заповедано, а я борюсь, как могу со змием-искусителем. И, между прочим, Сам Господь, помниться, снял с вина осуждение, когда на брачном пиру в Кане Галилейской претворил воду в вино.

Денисов опять невольно улыбнулся.

Пассажир откинул голову на подголовник, опустил спинку кресла и закрыл глаза. Уже будучи в дрёме пробормотал:

– Всё схвачено, за всё заплачено. А краны башенные советские стоят, ещё с ленинградских строек на объектах работают. Поганим город, поганим, втыкаемся в интерьеры, продуманные гениальными зодчими свои чудесные бетонные дома с архитектурными финтифлюшками и зеркальными стёклами, но по итогам года всё хорошо, по итогам года всё хорошо… всё от… лич…но.

Пассажир заснул. Рот его был приоткрыт, на лице застыло страдание. На Кронверкской набережной Денисова остановил пожилой гаишник, посмотрел документы и отпустил.

Когда Денисов сказал своему пассажиру:

– Подьём, дружище, подъезжаем», тот проснулся мгновенно.

Открыл покрасневшие глаза, достал расчёску, расчесался. Вынув из кармана плоскую фляжку, сделал несколько глотков, промычал, скривившись:

– Эликсир! Амброзия Богов на травке с горы Стрижамент, что рядом со Ставрополем. Процентов семьдесят коньяк, остальное чай из трав.

Протягивая Денисову сотню, поблагодарил, поздравил с наступающим праздником. Улыбаясь, сказал:

– А я тоже «бомбил», когда сидел без работы в 93-ем и 94-м. Я как-то слышал, что наш нынешний премьер-министр и земляк Путин, сказал, что если без работы останется, «бомбить» пойдёт. Это он хватил, конечно, ему такое «счастье» не светит, но знает человек места, где ещё пока народ может нетрудовые доходы получить. А я выжил тогда, подкормила меня моя «восьмёрочка». Ладно, удачи вам, пойду я к прорабам капитализма, для которых понятие техническая безопасность, означает только одно: готовь деньги и она сама появиться.

Он вышел из машины и тяжело пошёл к воротам стройки. Денисов проводил его взглядом, и развернувшись, поехал к центру. Часто приходилось включать дворники: снег срывался крупными хлопьями.

У Троицкого моста его остановил высокий широкоплечий мужчина лет сорока. Он легко сел в кресло, голова его почти доставала до потолка машины.

– С вашим ростом нужно в джипе ездить, – улыбнулся Денисов.

– Баскетболом с десяти лет занимался и сейчас ещё поигрываю. Не волнуйтесь, всё хорошо. Я, между прочим, на малютке «Оке» сейчас езжу. Расход бензина минимальный, за комфортом не гонюсь, мне нужна экономичная машинка. Так что ваш автомобиль для меня, что лимузин после моей малолитражки.

Споро доехали до Михайловского замка, но на подъезде к Невскому проспекту поползли: поток машин еле двигался. На стыке с Невским остановились у магазина мехов «Лена», в его витринах были установлены медленно вертящиеся женские манекены в дорогих шубах. Справа от машины Денисова остановился заляпанный грязью джип. Откуда-то вынырнул симпатичный парнишка в бейсболке надетой козырьком назад с тряпкой и пластиковой бутылкой воды в руках. Денисов с пассажиром наблюдали, как он с улыбкой, шустро принялся протирать фары и зеркала джипа. Закончив работу, он стал у водительской двери, ожидая вознаграждения.

Медленно опустилось стекло и оттуда высунулась ухмыляющаяся стриженая голова. Что-то сказав пареньку, водитель джипа вытащил изо рта жвачку и протянул её пареньку. Изменившись в лице и побледнев, паренёк отступил от машины, из которой раздался взрыв дичайшего нечеловеческого хохота.

Загорелся зелёный. Джип, газанув, рванул первым, обрызгав парня грязным снегом. Задние машины засигналили и паренёк отступил на тротуар, провожая взглядом уносящийся джип.

– Гнусные подонки! Гиены! Вурдалаки! Нежить! – покраснев от негодования, воскликнул пассажир. – Нежить! – повторил он. – Сколько же их вылезло на свет, таких вот недочеловеков с особым, изощрённым видом хамства. То, что сейчас сделал это ублюдок в джипе – это какая-то высшая ступень мерзости. Негодяй и пакостник! Фу, какой мерзавец! Одичание, варварство, полное безразличие к людям, к личности! Чёрт бы тебя побрал, жлоба, если ты жлобяра или денег у тебя нет, то скажи пацану: не надо, друг, фары мои драгоценные и номерные знаки вытирать. Но нет, появилась возможность унизить, нагадить, надсмеяться, получить удовольствие от вида унижаемого тобой человека, который, в конце концов, не от хорошей жизни, наверное, вышел в холод с тряпкой в руках на этот перекрёсток, не в подвалы пошёл клей нюхать, не воровать и развлекаться, а заработать копеечку. Думаю, что в лице паренька эти некрофилы в джипе именно сейчас нашли себе настоящего врага – так рождаются революционеры. Видели, как лицо мальчишки изменилось? Это травма. Травма душевная. Если меня это так зацепило, то каково ему сейчас?! Надо же, нарвался на таких мерзавцев. Вот о таких типах немало написал мой любимый Фёдор Михайлович Достоевский. Особенно в «Бесах» такие выродки им замечательно показаны. Зорко писатель видел появление и становление бесовщины, и до чего же актуально всё сказанное им в этой книге стало и в наши времена. Кто-то из его современников сказал, что Достоевского можно не любить, отрицать, но читать нужно непременно. Вы читали «Бесов»?

Объезжая открытый люк, Денисов ответил:

– Читал и читаю. Фрагментарно часто перечитываю. Для меня Достоевский один из самых уникальных и неповторимых русских писателей. Да и какой Петербург без Достоевского?!

– Отлично! Я только что «Бесов» второй раз перечитал. И, знаете, в книге есть эпизод похожий на случай с сегодняшней нежитью в джипе. Помните это место в книге с живой мышью за разбитым стеклом иконы Богородицы?

– Ну, конечно. Икона была вделана в стену ветхой церквушки у входа на рыночную площадь. Она была под решёткой, ночью её ограбили…

– Да, да. Стекло киота разбили, из венца вытащили несколько камней и жемчужин, за разбитым стеклом нашли живую мышь. С этого дня у иконы стали молиться люди, народ крестился, прикладывался к иконе. Ходил монах с блюдом, люди подавали ему кто, чем мог. Какой-то купец отдал земной поклон и пожертвовал рубль. И тут подъехала коляска, чуть не сказал джип! Из него вышли хорошо одетые молодые люди, бесцеремонно отстранили людей и протиснулись к иконе, в народе глухо зароптали…

– О, я понимаю! Я понимаю вашу аналогию! – воскликнул Денисов. – Вы хотите связать поведение этих хлыщей девятнадцатого века подъехавших в коляске из романа писателя с поведением выползней в джипе! И, кстати, вы забыли важную вещь: хлыщи эти нагло не сняли шляп перед иконой.

– Совершенно верно! Шляп перед иконой они не сняли, а день был, между прочим, знаменательный – Пасха, – кивая головой, вставил пассажир. – И это, конечно, важный момент. Не просто так Фёдор Михайлович детально описал этот эпизод, прорисовывая нигилистические хамские кадры, которые в изобилии появлялись в те времена. Это были бесы – предвестники будущего российского хаоса. Совсем немного времени пройдёт по историческим меркам с момента написания гениального произведения писателя до момента, когда по улицам русских городов зашагают толпы с красными бантами и закружится кровавая круговерть.

– Так, – сказал Денисов. – А после один из этих молодых людей достал портмоне набитое кредитками, но бросил, жлобяра, на блюдо лишь медную копейку. Думаю, если бы он мог бы в те времена жевать жвачку, как его нынешний собрат в джипе, он бы её и бросил на жертвенное блюдо. Оба потом, между прочим, направились к коляске, развязно и громко смеясь. Детали, детали, дьявол кроется в деталях. Ох, как хорошо их подмечал великий писатель! Как он подмечал такие вот маленькие на первый взгляд детальки, как потрясающе описал вообще появление нигилистического, бесовского поколения, позднее запалившего кровавый российский пожар! Он видел ситуацию изнутри. Будь он жив сейчас с нами в машине, непременно этого мерзавца в джипе прописал бы в каком-нибудь своём новом произведение. И раз мы уж вспоминаем метра, и проводим параллели между временами, мне припомнился ещё один подходящий случаю эпизод из тех же «Бесов». Это, место, где большая компания едет за реку к купцу, у которого живёт блаженный. Проезжая рядом с гостиницей, в которой застрелился молодой человек, прокутивший отцовские деньги, все изъявляют страстное желание посмотреть на самоубийцу. А одна дама из этой компании произносит по этому поводу…

– Всё так прискучило, что нечего и церемониться, – продолжил за Денисова пассажир.

– Именно так, – улыбнулся Денисов. – А хороший у нас с вами джемсейшн получается! И опять зоркий глаз писателя отметил краски времени: явление породы пресыщенных, ищущих острых ощущений, патологически повёрнутых в себя господ. Вот вам готовые персонажи из прошлого века для нынешних телевизионных реалити шоу, героев, которым тоже, по всему, так всё прискучило, что церемониться они не собираются: готовы раздеться наголо, материться прилюдно, сожрать таракана для показа своей крутости, рассказать прилюдно в студии о своих низменных наклонностях.