Смертельное время

Дантес пояснил:

– Где, как ты думаешь, находится наш мир, который на вашей Земле именуют потусторонним? За облаками? В недрах земных? На другой планете?.. Нет, нет и нет! Он расположен не в пространстве – а во времени. Во времени! А уж совсем точно – в пространстве-времени. Вот почему мы не можем повернуть назад, а вынуждены идти вперёд, только вперёд. Здесь пространство – время. И – наоборот.

– Но как же это так?

– А вот так, Ефим. Да и почему должно быть иначе? Ты хочешь навязать чужому монастырю свой устав? –вновь вспомнил старую русскую поговорку осёл. – Тут живут совсем по-иному. Прими это во внимание. Да и какая тебе разница: принимай как должное то, что есть. Это тебе не меню в ресторане, выбирать невозможно. Только принимать то, что дано.

– Непривычно как-то, – сказал Ефим, – нужно время, чтобы свыкнуться.

– Нужно время, чтобы свыкнуться с нашим временем, – тут же ответил каламбуром Дантес. – Свыкайся, привыкай. И уясни себе, что как вы не можете сделать бывшее небывшим, изменить прошедшее время, так и мы тут не можем повернуть его обратно. Вы любите говорить, что история не имеет сослагательного наклонения: прошлое изменить невозможно. Здесь это верно к тому, что оказалось за нашей спиной. Ты и на микрон не сможешь продвинуться назад.

Конечно же, Ефим тут же попробовал сделать это, но безуспешно: он действительно не мог отступить назад даже на самый маленький шажок, словно упирался в невидимую стену. Она была настолько непоколебимой, что почти тут же пропало всякое желание продолжать свои попытки. Он повернулся и послушно побрёл вперёд по ущелью, ведущему в неизвестное.

Каменистое дно его понижалось и понижалось. Местами валялись груды валунов, через которые приходилось перебираться с немалым трудом. Даже осёл порой роптал.

Ефим поднял голову и увидел, что далёкие края ущелья уже уходят в свинцовые тучи, создавая иллюзию крыши. Тёмные, влажные склоны придавали невыразимую мрачность этому дикому месту.

За очередным поворотом путникам открылось невиданное зрелище. Ефим громко вскрикнул. И было от чего: на огромном протяжении гигантского пространства стояли прикованные к скалам исполины. Голые мускулистые тела их поражали мощью. Дикой и свирепой. На гордых лицах горели страстные глаза, в них читалась сложная гамма чувств: благородство, мужественная решимость, непримиримость и невыразимая словами мука… Все эти чувства отражались на них, словно проходили волны, отчего менялось выражение. Стальные звенья цепей до крови врезались в торсы великанов, но они этого не замечали, делая всё новые и новые попытки освободиться, пренебрегая появлением новых ран и связанной с ними острой болью.

Ефим, поражённый, оглянулся на осла и удивился: тот облегчённо улыбался.

– Вспомнил, – радостно воскликнул он, – это обитель мечтателей и романтиков! Место, которого я опасался, оказывается находится далеко в стороне. Здесь мы можем чувствовать себя в безопасности. Они не причинят нам вреда.

– Кто это – они? – спросил Ефим.

– Мечтатели, идеалисты, романтики. Люди, в ком всю жизнь горела мечта. Они чувствовали себя рождёнными для великих дел, рвались совершать их, но людская косность, предрассудки, злонамеренность, предательство и обстоятельства оказались сильнее их. Они не добились желаемого, но боролись до конца и не сдались. Умерло только их тело, а дух живёт и борется.

С замиранием сердца шагал Ефим мимо скованных гигантов, с опаской поглядывая на их лица. Порой совсем рядом от путников оказывалась чудовищной величины ступня, на ногте мизинца которой могло свободно поместиться несколько человек.

С шумом извергнувшегося водопада рухнула с далёкой высоты капля крови великана и потекла красной огненной рекой. Исходивший от неё жар, как и цвет, только усиливал сходство жидкости с пламенем.

– Нам необходимо держаться подальше от них, – предупредил Дантес, – в такой капли крови мы можем утонуть, захлебнуться.

– Сумеют ли они когда-нибудь освободиться? – вопросил Ефим.

– Нет, никогда. Такие люди опасны и Богу. Они никогда не удовлетворятся тем, что у них есть. Они вечно будут пребывать в цепях. Да это и к лучшему: величие их в борьбе. Только в борьбе. Ни на что другое они не согласны, да и, если говорить откровенно, ничего более не умеют и не хотят.

– Страшная участь!

– Далеко не самая худшая, – возразил осёл. – Ты разве не видишь, что они почти счастливы. Даже в самом ужасном страдании они находят удовлетворение. Их жизнь полна, они верны себе, своим идеалам, не сдаются, несмотря ни на что. Это придаёт их борьбе смысл, они горды собой, их самолюбие удовлетворено. Так что жалеть их не нужно. При случае я покажу тебе настоящих мучеников. Это люди, которые при жизни имели всё, что только может иметь человек. Здесь же им уготована небывало ужасная участь: они имеют буквально всё, каждое их желание немедленно исполняется.

– Да это же счастье! – вскричал Ефим.

Дантес сардонически ухмыльнулся:

– Поначалу и они так считали. Задумайся, что такое счастье? Как такового счастья не существует. Счастье – это не реальность, не какая-то определённая цель, а продвижение к ней. Вся истинная сладость, наслаждение – в процессе. Им же всё даётся сразу, без малейшего их усилия… Видел бы ты, как они страдают. А эти пленённые мечтатели практически счастливы, ведь они борются и рады своим личным страданиям за праведное дело. А надежды, что когда-нибудь их мучения окончатся, наполняют их новыми силами и неистощимой верой в то, что усилия не пропадут даром…

За этими разговорами путники вышли из ущелья. Ефим молчал, находясь под впечатлением увиденного. Перед его внутренним взором стояли скованные гиганты, с горящим глазами на страстных неукротимых лицах.

И тем резче оказался контраст, когда он увидел ораву суматошно дерущихся женщин. Те поносили друг друга самыми последними словами, таскали за волосы, царапались, пускали в ход кулаки, а кое-кто даже имевшиеся у них лопаты. Иные лежали с размозжёнными головами.

– Что это? – с омерзением спросил Ефим.

– Сварливые и завистливые жёны. При жизни они изводили мужей и близких, а тут им приказано вскопать этот участок земли. Он как будто небольшой, но лопаты им даны разные и они никак не могут их разделить. Всякий раз какой-то мегере кажется, что её обделили, дали худшую, и они начинают ссориться и драться. Но пошли, эти бесовки не заслуживают нашего внимания. Пусть выясняют свои отношения без нас.

– И как долго это будет продолжаться?

– Вечность, – кратко ответил осёл.

Ефим только вздохнул и покачал головой.

Местность понижалась. Появилась растительность: трава, вереск, жимолость.

Ефим с Дантесом догнали медленно бредущего человека, рядом с которым вперевалочку шагала какая-то птица. Приблизившись вплотную, они разглядели, что это был гусь. Ефима удивила внешность незнакомца. Тот был невиданно волосат, имел мускулистый торс и руки необъятной толщины, с бедро обыкновенного человека. Круглое лицо с низким скошенным лбом и большими жёлтыми клыками в толстогубом рту устрашало.

Осёл нагнулся к уху спутника и прошептал:

– Ты видишь перед собой человека, который первым начал пользоваться огнём. Когда-нибудь я покажу тебя ещё одну знаменитость – того, который изобрёл колесо. Кстати, он большой интеллектуал. Даже Архимед при встрече с ним снял шляпу.

Когда они поравнялись, незнакомец первым поздоровался и представился:

– Троглодит. Не удивляйтесь, троглодиты жили после нас, но мне понравилось это слово, и я сделал его своим именем, ведь собственного у меня никогда не было.

Ефим с Дантесом тоже назвали себя. Троглодит представил своего спутника:

– Этот гусь когда-то спас Рим.

– Не может быть! – удивился Ефим.

– Точно, точно, слово даю, – заверил его гусь. – Я мог бы и справку вам представить, если бы таковые выдавались. Так что верьте на слово. Как сейчас помню. Была ночь, все спали, а я размышлял о… Да, о чём же я размышлял тогда? Забыл, совсем из памяти вышибло! Ну, ладно, размышлял я тогда о чём-то, вдруг слышу в кромешной ночи шорох…

Троглодит зевнул и сказал:

– Знаю, знаю, ты загоготал, проснулись остальные твои собратья и подняли страшный шум, который разбудил стражников Рима. Хватит! Я сотню раз слышу эту историю и всякий раз ты рассказываешь её одними и теми же словами и даже интонациями, не изменив ни буквы.

– Сам ты хорош! – прошипел обиженный гусь. – Идею разводить огонь ты позаимствовал у другого человека, а вовсе не выдумал сам.

– Правильно, – подтвердил Троглодит, – но тот совершенно не понимал, как можно использовать его, только забавлялся огнём. Значит, все лавры первооткрывателя принадлежат мне! Но довольно, нашим новым знакомым совсем не интересно слушать наши распри.

Гусь весьма разобиженный отвернулся, он был уязвлён до самого сердца. А троглодит сообщил:

– Нужно спешить. Скоро зайдёт солнце. Хочу успеть дойти вон до той рощицы. Я когда-то был здесь, весьма приличное место для ночлега.

– Я тоже проходил однажды через неё, – согласился осёл, – местечко преотличное.

– Но ты мне говорил, что вы всегда идёте только вперёд и никогда не возвращаетесь назад. Как же тогда вы могли побывать здесь ранее? Неужели рай имеет форму шара?

– Нет, – мотнул головой Дантес, – какой формы наш мир не знает и сам Господь. Если объяснить популярно, то нечто вроде ленты Мёбиуса. Слышал о такой, надеюсь? Это весьма просто. Нужно взять ленту, полоску и склеить концы, но предварительно один из них перевернув на сто восемьдесят градусов. В результате получается фигура с одной стороной. Примерно также и тут, но значительно сложней. Не время объяснять, да и слишком сложно. Сам почти ничего не понимаю.

– И ещё, – озадаченно сказал Ефим, – ты уверял меня, что тут день длится тысячу земных дней.

– И ночь не менее. Это так. А что тебе непонятно? Уж не ждал ли ты, что отсчёт дня начнут с момента твоего прибытия к нам? Ха-ха-ха! Не такая уж ты важная персона. Прости меня, но сие не оскорбление, а простая констатация факта.

Троглодит попросил прибавить шагу, иначе, он выразил опасение, они могут не успеть.

Путники дружно ускорили движение.

Преддверие вечности

Рощица оказалась прелестной. Поляна имела ровный гладкий травяной покров, среди деревьев валялось много сухого валежника. Троглодит набрал его и под огромным деревом с плохо скрываемой гордостью развёл костёр. Знаки одобрения он воспринял как вполне заслуженные.

Солнце словно бы только и ждало этого: оно стало быстро катиться к горизонту и скрылось за ним. Землю накрыла плотная ночная тьма, которую лишь только подчёркивало пламя костра.

Троглодит принялся зевать и, пожелав всем спокойной ночи, тут же улёгся и захрапел могучей грудью. Гусь прикорнул рядом с мохнатым торсом своего спутника.

Ефим повернулся к ослу. Тот ещё не спал:

– Послушай, а кем ты был на Земле?

– Ослом, – ответил Дантес и осклабился: – Сие вовсе не каламбур. Я действительно был ослом. Ослом Валаама.

– Но у него же была ослица?

– Кто тебе это сказал? – хмыкнул Дантес.

– Читал, так везде написано.

– Тебе что, предъявить моё «удостоверение» из широких штанин?.. Поверь на слово, это действительно правда, больше того – истина. Теперь ты воочию видишь, насколько достоверны подобные сведения. Там могла быть и описка. Но хватит, меня это начинает раздражать. Не порть мне настроение на ночь, а она у нас длинная, очень длинная.

Ефим замялся, но всё же осмелился вновь задать вопрос:

– А какое место в этом мире предназначено мне, если только оно предназначено? Ты, наверное, знаешь?

– Разве ты не догадался? Ты был неплохим, но чересчур мягкотелым человеком. Жизнь у тебя сложилась тяжёлая. Родители тебя бросили, воспитывали чужие люди. В жизни ты пробивался сам, без посторонней помощи. Был слишком честен и простодушен, чтобы добиться многого, не решался расталкивать ближних локтями в борьбе за блага, но до конца надеялся на лучшее. Хотя постоянно сомневался, чего-то опасался, страшился, избегал конфликтов. Тебя использовали, а то и эксплуатировали все, кто хотел. Ты это видел и, страдая, терпел. Поэтому и здесь ты будешь странствовать ни во что ни вмешиваясь, только всё наблюдая со стороны, но бессильный что-либо изменить. Согласись, это далеко не самое худшее.

– И долго так будет? – поинтересовался Ефим.

– Вечно.

– Вечно?!

– Не пугайся, трудно будет только годик-другой-третий.

– А потом?

– А потом привыкнешь. Но давай спать, уже поздно.

– Постой, постой! Ты говоришь про года, в течении которых мне будет трудно, а как с твоими словами, что один день или ночь длятся тысячу земных дней. А сколько их в вашем году?

– Как и у вас – триста шестьдесят пять дней.

– Ничего себе! – только и смог протянуть Ефим.

– Выброси всю чепуху из головы, ложись поудобнее и засыпай. Спать нам долго!.. – Дантес широко зевнул и улёгся на бок, поправив цепочку с головкой прелестной ослицей.

Ефим замолчал.

Сверху нависал небосвод, густо усеянный созвездиями и туманностями. Они были страшно далеки и равнодушно мерцали.

Засыпая, Ефим вдруг заметил, что у звёзд выросли длинные руки, протянувшиеся к нему через всю вселенную, они ухватили его и принялись тормошить, приговаривая:

– Проснись же ты, дрыхнешь без задних ног!

Недовольный и удивлённый он открыл глаза и увидел себя в постели, а рядом стоящую жену. Невольно вытаращил глаза.

Супруга пробурчала:

– Что зенки таращишь? Пришёл врач. Сейчас осмотрит тебя. Я же предупреждала тебя, чтобы ты не спал.

– Прости! Я нечаянно! – виновато потупился Ефим, – сам не заметил, как задремал. Но ничего, уверен, врач быстро на ноги меня поставит. Мне болеть нельзя, мы в долгах, как в шелках…