Точка зрения следователя. Жизненный детектив с юмором и ужасом

Все знают, а некоторые помнят, что рука у Кремля длинная.

В те справедливые времена Украина в кремлёвскую епархию входила, не особо задумываясь о самостийном пути.

Конкретно в том случае на конце кремлёвской руки находился следователь. Я. Нужно ехать, карать.

Поскольку задание было ещё и доставить Людмиловича в Харьков, то дали мне опера. Я просил того, с которым сработался в Армении, но в этот раз начальник розыска выдал абсолютно иной образец с неоригинальным именем Сергей.

Сейчас дам краткую характеристику. Каждое утро в розыске планёрка, которую называют совещанием. Хотя это, конечно, планёрка, потому что на совещании, кроме матов, иногда должны проскакивать гражданские слова и, возможно, обращение на «Вы».

На планёрке это исключено, кроме случаев, если планёрка проходит в филармонии.

Так вот, на каждом совещании-планёрке, громко проводившейся на третьем этаже, одному из сотрудников уголовного розыска разрешалось стоять.

Как в том самом справедливом суде товарищу Саахову. Не просто стоять, а держаться за спинку стула.

Дело в том, что сидя он засыпал, а стоя без стула падал. Это наш Сергей. Трезвым его не видели никогда, равно как и пьющим. Поэтому считалось, что состояние похмелья у него хроническое, не проходящее и берущееся ниоткуда.

Серёжу дали в напарники, и мне довелось увидеть, как страшно он пьёт.

– 2-

На дворе ноябрь 1991 года. Как добираться до того Ханты-Мансийска, никто не знает. Да и вообще о нём никто ничего не знает, кроме того, что большие пельмени называются манты.

Название похоже, но суть не та. Короче, летите, говорят, до Тюмени, а там сами выясните. Это не в Ереван лететь, поэтому билетов полно.

С Сергеем я встретился в день «Ч» в аэропорту Харькова. Ну как, встретился… Среди пассажиров, вылетающих в этот северный край, выделялся один, одетый теплее всех и с зелёным огромным рюкзаком из комиксов про туристов.

Рюкзак был ведущим, а то на что он был надет, ведомым. В куче багажа он выделялся как пирамида Хеопса на фоне луганских (тогда ворошиловградских) терриконов.

И когда я говорил, что Серёжа теплее всех одет, это означало, что на нём был овчинный тулуп. Тулуп, а не дублёнка, как некоторые себе могут представить. Помните Шурика в «Операции Ы»? Так вот, такой же, только больше. До пят.

Кроме всего того, что Сережа был вечно пьян, он ещё и холода боялся. Повезло с напарником. Не Джеймс Белуши. Ладно.

Прилетели в Тюмень. Самого полёта не помню, поэтому делаю вывод, что ничего из ряда вон там не произошло. Иное дело полёт в Ханты- Мансийск. Там помню всё до самых мелких деталей. Память мне не изменяет с тюменского аэропорта, где я взял два билета в Ханты-Мансийск и потерял Серёжу. Не навсегда, к сожалению, но в пёстрой толпе северян в тулупе и с могучим рюкзаком он как-то растворился.

Еще в Харьковском аэропорту мы выяснили, что у каждого из нас по две бутылки водки. Времена тогда были остродефицитные, и водка вообще отпускалась по талонам. На севере она никак не отпускалась, а только добывалась. Поэтому, с согласия Горбачёва, провозить с собою можно было не более двух бутылок.

Это я помню точно, как и дальнейшее. Я был в кожаной куртке с сумкой, в которой находились материалы уголовного дела и две бутылки. Серёжа, как я описал, в тулупе и с рюкзаком.

Количество провезённых им бутылок я выяснил позже и не до конца. Одну из них он распил под лестницей в аэропорту Тюмени с первым попавшимся бомжом. Поэтому я его на время потерял.

Как он пил, я не видел, увидел только тулуп, выползающий из-под лестницы, за который зацепился бомж, и звонко выкатившуюся за ними по бетону пустую бутылку. Литровую, блядь.

С этого момента закрутилось… Серёжа с рюкзаком, который он на этот раз категорически не стал сдавать в багаж, стоял в очереди на посадку. Передо мной. Перед ним рамка, возле которой тюменский милиционер с лицом Бельдыева. Молодой и худенький.

Тулуп в рамку пролез, а рюкзак заклинило. Я через эту громоздкость громко говорю милиционеру, что конвоирую эту пьяную вещевую свалку в Ханты-Мансийск, для чего у меня есть пистолет, о котором я вспомнил перед рамкой.

Ещё я вспомнил, что такой же точно пистолет есть и в недрах тулупа, который шевелится в шатающей в такт рывкам напарника антитеррористической рамке, и будет стрёмно, если его найдут.

Серёжа лезет, я кричу, показывая удостоверение сверху рюкзака, рамка разрывается школьным звонком, информируя спецслужбы аэропорта о том, что у подозрительного типа в недрах одежды может быть нечто железное, скорее всего, оружие.

Надо отдать должное жителям севера. Никто в очереди не волновался и не реагировал на затор. Ничего необычного, все спокойно ждали. С небольшого разгона навалившись на рюкзак, я пропихнул напарника к выходу и инерционно проскочил за ним.

Тюменский народный милиционер не пикнул, но монголоидные глаза на время стали как у тюленя. Спецслужбам пофиг, что кто-то из Тюмени в Ханты-Мансийск может лететь с пистолетом. Ну и слава Богу.

Мы в самолёте ЯК-40. Салон, как в ПАЗике, но запах исключительно как в ЯК-40. Жарко.

Рюкзак и тулуп Серёжа снял. Под тулупом кроваво-красная водолазка и чёрные тренировочные штаны, заправленные в чёрные полусапоги. Эдакий ремикс произведения Стендаля.

На боку кобура, не простая, а гаишная. Гаишная, значит, белая. И висит на ремнях. Видели фотографии батьки Махно? Такая же точно и так же точно висит. Только белая.

Серёжа ходит по салону взад-вперёд, наслаждаясь испугом народностей малого севера. Кобура стучит по коленке.

Следом за ним ходит луноликая стюардесса и просит Серёжу сесть, пока самолёт хотя бы не взлетит. Я делаю вид, что с сим пассажиром не знаком. Полетели.

На первом ряду кресел слева две стюардессы. Серёжа воркует прямо перед ними на полу, устланном красной дорожкой.

В позе пьющего чай туркмена он что-то говорит девушкам и на весь салон сообщает мне, что договаривается с тёлками о ночлеге.

Я раскрыт, пассажиры понимают, что они окружены. Полёт проходит нормально.

– 3-

Аэродром Ханты-Мансийска я не рассмотрел. Помню только, что не аэропорт, а аэродром. Теперь уже настоящий ПАЗик едет в сам долгожданный город. Едет долго. Во-первых, потому что далеко, во-вторых, потому что по сугробам. Как сказали местные, к нашему приезду потеплело, и морозы упали до минус двадцати, но снегу насыпало прилично. Эта погодная аномалия повлияла на отсутствие работников уголовного розыска в краевом управлении Ханты-Мансийска. Но это я забежал вперёд. А пока автобус через снега везёт нас в город. Серёжа снова в коконе из тулупа спит на двух местах. Ещё два места занимает рюкзак.

Каким-то образом мы попадаем в холл единственной городской гостиницы, которая к тому же оказывается единственным многоэтажным зданием города. Пятиэтажка.

Понятно, что поселившись в номере, с дороги нужно бухнуть. Свято дело. Это был первый и последний раз, когда я пил с Серёжей. Зато я увидел, как он пьёт. На фоне уже не первого года работы в милиции, развала страны, повального бандитизма и алкоголизма, а также ужасных бытовых преступлений я должен был привыкнуть ко всему. Но нет. То, как пил Серёжа, было по-настоящему страшно и невозможно для землянина. С учётом того, что я выпил не более 200 грамм, на утро в номере было три пустых бутылки. Понятно, что литровых.

Я вышел на воздух. Яркое солнечное морозное утро. Белоснежное покрывало пушистого снега. Именно пушистого. Над каждой крышей избы белый дымок. Очень красиво и чисто.

Чисто не потому, что чисто, а потому что снег. И среди этой есенинской тиши и благолепия рёв мотоцикла и милицейская сирена.

Из-за дальнего угла гостиницы вылезает то, что издавало мотоциклетное рычание, оказавшееся снегоходом, который на скорости 8 километров в час убегал от милицейского УАЗика, переваливающегося за ним по сугробам со скоростью пять километров в час. Разрыв увеличивался, погоня продолжалась.

Итог погони угадывался легко: через каких-нибудь пару часов снегоход скроется за ближайшей избой.

Я направился в местную милицию. В большом городе мы привыкли к количеству райотделов в каждом районе. Помимо этого, есть ещё городское и областное управление. В Ханты-Мансийске всё это сжато в одну двухэтажную избу. На первом этаже – городской отдел, на втором – краевой. Хотя могу ошибаться. Давно было, но суть структуры вы поняли.

В те времена вместо компьютеров, о которых ничего не было известно, а в самом Ханты-Мансийске и слова такого не знали, были телетайпы. Не такие примитивные, как при Дзержинском, а в современном дизайне. То есть в тумбочке, из которой выползала бумажная лента, именно как при Дзержинском. Прообраз твиттера. Шутка.

Дежурная часть горотдела была занята приёмом телетайпных сообщений из краевого отдела. Другими словами, между этажами шла оживлённая переписка. Я поставил фиолетовый штамп на командировочном удостоверении и пошел по коридору избы, где размещался уголовный розыск. Все двери были закрыты. Вообще все. Мёртвая тишина. В уголовном розыске. Представить невозможно. Протестировав дверные ручки ещё пару раз, я пошёл в дежурку.

Колоритный дежурный в милицейском пиджаке сообщил мне дикую для милиционера из Украины весть: уголовный розыск в полном составе отбыл куда-то на Югорскую вахту отстреливать медведей.

Сказал мне об этом весьма обыденно и отвернулся принимать очередной телетайп. Расценивая это как местный юмор или эдакий эвфемизм, я поднялся на второй этаж с тем же вопросом.

Похоже, что на втором этаже всё-таки был краевой отдел, потому что милиционер там был интеллигентнее. Он мне пояснил, что в силу погодных условий и раннего снежного покрытия медведь рано залёг в спячку. В силу этих же условий снег резко растаял, берлоги стали неуютными и мокрыми, медведи проснулись раздраженными и стали нападать на стада и убивать олешек. Поэтому угрозыск с автоматами поехал ставить наглую медвежью группировку на место. Нить событий и здравого смысла от меня стала ускользать с пугающей быстротой.

В этот же день в витрине магазина я увидел медвежье мясо. Именно медвежье красное мясо. Не шучу. Больше в избе, именуемой магазином, ничего не было. Только яблочный сок, печенье и медвежье, мать его, мясо.

В силу объективных причин, не установив место пребывания моего подследственного, я вернулся в номер. Помните, мультик о том, как мама пришла с работы и спрашивала у сына: «Может, к нам приходил бегемот? Может, был на квартиру налёт? Может быть, дом не наш? Наш. Может, не наш этаж? Наш. Просто приходил Серёжка, поиграли мы немножко».

В этом же мультике художники-мультипликаторы и нарисовали квартиру, как они себе её представляли после посещения бегемота.

В принципе всё верно, но если к этой картинке присовокупить поломанные столы, перевёрнутые кровати, осколки бутылок и двух мужиков в тельняшках, то выглядело всё примерно так.

Мужики в тельняшках были совершенно посторонними, незнакомыми и ничего сказать о себе или представиться не могли, потому что реально были без сознания.

Ни один из них не являлся моим напарником. В номере его просто не было. Загадочный северный край продолжал удивлять. Если бы я был писателем, непременно издал бы книгу своих воспоминаний о нём. А так, читайте урывками. Яркими там являлись все события. Но это только с точки зрения граждан южной части СССР. Для местных это образ жизни.

В те времена я был не особенно философом, а здоровья было гораздо больше, поэтому я выволок матросов в холл и пристегнул обоих одним наручником к лестничному маршу, пропустив наручник между прутьями лестницы. После этого спустился вниз и с телефона администратора вызвал милицию.

Мог бы из номера вызвать, но от телефона остался только шнур и раздавленный прозрачный диск номеронабирателя.

Пропал напарник, пропал его пистолет, пропало всё. Поднялся наверх ожидать группу.

Точно помню, что наш номер был на четвёртом этаже, потому что на пятом жила какая-то сборная школьников севера по лыжному спорту. Они не могли попасть на соревнования, потому что лифта в пятиэтажке не было, а на четвёртом этаже, прислонившись спинами к лестничным перилам, сидели два жлоба в тельняшках, матюгались и пытались оторвать наручники. Дети тупо боялись мимо них идти.

Я прижал таёжных матросов к лестнице, давая пройти детям с лыжами, и начал допрос.

– Где, сука, Серёжа? – Это был общий разминочный вопрос.

– Какой Серёжа? – Это был общий и искренний ответ.

Допрос окончился. Приехала группа. Составили протокол осмотра номера. Где-то в куче мусора нашли пистолет, который я сразу сунул себе за ремень. Мой был при мне в наплечной кобуре. Милиция забрала матросов и уехала искать Серёжу. Я попытался починить телефон, стол, восстановить кровати. Что-то получилось, что-то нет. Телефон точно нет, потому что за него при выезде я заплатил полную стоимость. А пока я стоял у окна, смотрел в него и думал. Думать было о чём. Много командировок я прошёл, но эта явно выбивалась динамикой и непредсказуемостью.

– 4-

Было 10 ноября. Дату помню очень хорошо, потому что этот день ещё не окончился, а вечер не наступил. И вечер этот был не простого дня, а дня Советской милиции. Местными коллегами был заказан единственный в городе ресторан, который располагался на первом этаже здания, где я стоял и думал. Поскольку утром в милиции все узнали, что я следователь из далёкого Харькова, то я был в числе приглашённых, а пока… в туалете раздался шум.

Уточню, что жили мы в обычном типовом гостиничном номере. От входной двери прямо, мимо короткого коридорчика дверь в комнату с одним окном. В самом коридорчике слева дверь в совмещённый туалет с ванной. В него никто не входил, в осмотре эта часть помещения не участвовала. Я открыл дверь.

Прямо напротив в своей красной водолазке на унитазе сидел напарник Серёжа.

Серёжа начал просыпаться: взгляд стеклянный, слюни, мычание. Длинный душевой шланг дал возможность лить воду прямо на голову сидящего на унитазе оперативного работника. Много воды. По-северному ледяной. Когда мычание переросло в членораздельное «абырвалг», я перетащил мокрую тушу на кровать и пристегнул наручником к проходящей в изголовье двухдюймовой трубе отопления.

Стало легче. Пистолет у меня, напарник в койке, вечер намечается праздничный. Михаила Людмиловича найдём завтра, водки которая моя нет. С последним понятно.

Мычание усилилось, напарник задёргал пристёгнутой рукой. Труба отопления была практически раскалённой. Топили на севере по-советски. Понятно, что Сергею неудобно и жарко. Гуманно достал вторую пару наручников и перестегнул его, примкнув наручники к наручникам, к его руке и к батарее.

Пришло время идти на милицейский праздник. Взгляд напарника имитировал вменяемость. Стал проситься со мною. Ответив решительное нет, я спустился в зал ресторана.

Обычная ментовская пьянка, соединённая с торжественной и официальной частью, и оттого немного интеллигентная, проходила, как обычно, по всему союзу.

Ресторан закрыли – гуляют менты. Сквозь музыку слышны настойчивые, но робкие стуки в огромные стёкла, завешенные пошлыми темно-красными шторами. Это изнывающее местное население, лишённое допуска в единственное место в городе, где продавали алкоголь, проклинало не милицию, как обычно, а конкретно День милиции, в который ресторан был закрыт.

Один стук выделялся из общей массы, потому что был настойчивее других и повторялся в разных частях окна. Ошибиться в том, что это стучал один и тот же человек, было невозможно, потому что стук был требовательный, звучал как три точки— три тире—три точки и с каждым разом громче.

Кто-то из ментов отодвинул штору и на фоне белоснежного покрова нарисовалась фигура в красной водолазке, обхватившая себя за туловище руками, подпрыгивающая и дающая понять, что она обязательно должна быть на этом празднике жизни.

Милиционеру, отодвинувшему штору, задёрнуть её перед ним сразу не дал тот факт, что на запястье правой руки болтались наручники. Фигуру пустили внутрь. Красная водолазка превратилась в красивый блестящий скафандр. Штаны тоже обледенели, но были изломаны на коленях и смотрелись не так сказочно.

Сообразительный напарник наручники просто перекрутил и отломал. Мне нужно было догадаться, что иначе быть не могло, так как на три этажа вниз под ним проходила пьянка. А мог бы себе руку отгрызть.

Стакан или три водки снивелировали мокрую одежду, и коллегу отвели в номер спать.

На утро, плюнув на Михаила Людмиловича, уголовный розыск, стреляющий по медведям гостеприимный северный край и продающуюся в магазинах медвежатину, я свернул командировку.

Растёртый снегом и полутрезвый напарник был благополучно доставлен в Харьков.

Отписавшись рапортом о невозможности допроса и доставки ни о чём не подозревающего Михаила Людмиловича, я приступил к своим повседневным обязанностям.

Напарник Серёжа получил реальное повышение, соответствующее его навыкам. Его назначили начальником районного вытрезвителя. И это не шутка. На этом мои командировки по просторам СССР закончились.

Великая была страна!

Ветеран

По поводу любви к Родине и ненависти к фашизму:

Лет 20 назад мои друзья по еврейской линии эмигрировали в Германию. Процесс этот был не слишком сложный, но один фактор считался непреодолимым. Фактор- это дедушка, который воевал, был заслуженный орденоносец и выживший из ума старик.

Так вот он категорически ломал планы всей семьи на выезд, мотивируя, что он сражался с фашизмом и никогда, кроме как на краснозвёздном танке, в Германию не поедет. Ну любимая формула нынешних «патриотов».

С учетом того, что маразм прогрессировал, документы в посольство сдали с кое- как сделанной от его имени подписью и разрешение получили.

Впереди самый сложный этап- вывезти дедушку.

Операцию готовили тщательно и для дедушки был разыгран сценарий поездки к родственникам в другую область. Канун 9 мая. Дедушке на ночь дали фронтовые сто грамм, в бессознательном состоянии погрузили в машину и поехали. На трепмпеле висел китель со всеми наградами. По дороге поддерживали версию посещения родственников и немедленного возврата домой. (Дом к тому времени был продан и новые владельцы выглядывали из-за угла дожидаясь отъезда дедушки.)

Самое сложное предполагалось впереди. Это объяснение пожилому человеку, что пути назад нет. Зная взрывной характер ветерана, это реально нервировало.

Пересечение границы особых подозрений у дедушки не вызвало т.к. он знал, что Союз развалился и образовалась кучка самостийных республик. Шок начался, когда дедушке захотелось в туалет и пришлось остановиться в Польше на заправке. Дедушка пошел в туалет и пропал. Когда прошло достаточно времени, что бы понять, что дедушка не только мог сделать все свои дела, но и снова захотеть и снова сделать, родственники заволновались.

Нашли дедушку в туалете. СЮРПРИЗ! Дедушка заявил, что больше он никуда не поедет. Все, приехали. Причина ясна. Дед все понял, обман раскусил, готовится большая истерика и огромная проблема при пересечении границы Германии. (Тогда Польша- Германия были с границей). Лихорадочно стали импровизировать новые версии. Заблудились и всё такое, отбрасывали, потому как у деда маразм, но не до такой степени. Наконец очень мило и вежливо, нянечкиным тоном, спросили, почему же дедушка не хочет ехать дальше. Просто и по военному ветеран заявил, что остается жить здесь. Да, здесь. В туалете. Тогда, счастливо охуев сценарий изменили и наперебой стали убеждать, что дальше туалеты еще прекраснее. Уговорили. Переехали в Германию, о чем дед уже догадался и перед границей одел китель, оставив тапочки и спортивные штаны с полосками а-ля «Адидас». Немцам не привыкать, пропустили еще скорее, чем других желающих.

Заехали в город, где предстояло осесть. Первым делом в Ратхауз (Горсовет) оформляться. Дедушку пока оставили на улице. Старик размотал удочку и как был в кителе, орденах, спортивных штанах и тапочках, закинул крючок.

Кто был в Германии, знает, что природа там превыше всего. Рыба ручная и доверчивая. Клёв у дедушки начался еще до того, как крючок упал в воду. Собрались немцы. Фотографировали странную рыбалку и рыбака. Короче старик и море. Людей. Дед занервничал, потому как всем известно, что когда клюёт, посторонним на рыбном месте делать нечего.

Мои друзья, когда подошла очередь дедушке лично засвидетельствовать свое выражение лица у чиновника, оторвать его от набережной не смогли. Дед весь на нервах от количества зрителей и удачной рыбалки распсиховался и устроил реальный дебош.

Это были первые переселенцы из загадочной России и первые впечатления немцев от эмигрантов. Надо сказать не плохие. Ну короче ветеран, осознав на закате жизни, что «живут же люди», благополучно прожил еще пятнадцать лет, ни разу не заикнувшись о тоске по Родине и отмечая 9 мая, мрачным пьянством. А останься он в Украине, проклинал бы пиндосов, фашистов всяких и гомосеков, разваливших счастливый Советский Союз и мешающих жить нормальным людям.

Справился

Друг у меня был. Весёлый очень парень. Умер, увы. Внезапно умер. Своей смертью в своей постели. Ну в постели, это фигурально, умер он в ванной. Но своей смертью.

Почему акцентирую на этом внимание, потому что несколько раз он должен был умереть не своей смертью. Убивали его не единожды, а один раз он вовсе был «заказан» серьезному киллеру, и только случай в виде УБОПовцев предотвратил роковой выстрел.

По тому делу было много шума и писанины, потому что немногим ранее киллер этот положил двух УБОПовцев на Западной Украине. Ну и поскольку тот заказ был моему другу горящей путёвкой на «тот свет», то дату неудавшегося покушения он законно отмечал как второй день рождения.

Жил он на тот момент с супругой в трехэтажном доме на ул. Пушкинской. На третьем этаже. Окна выходили в живописный тихий дворик. А напротив окон раскинул ветки большой клён, который летом давал защиту от солнца. В самом же дворе практически круглосуточно сидели на лавочке старушки и гуляли мамаши с детьми. В силу ряда особенностей веселого характера друга старушки его не любили, а мамаши любили.

Супруга была сильно ревнивая, но поводов друг мой не давал. Соблюдение конспирации и осторожности было на уровне книжного советского разведчика.

Так вот празднуя годовщину несостоявшегося убийства, теплым октябрьским днем, когда клёны стоят голые, а опавшие листья еще не были убраны дворниками, в обеденное время привёл он в семейный очаг постороннюю девушку.

Очень аккуратно уклоняясь от бдительных бабушек, девушка была доставлена в квартиру. Уход от пули киллера возбуждал инстинкт продолжения рода. Лирическую часть в таких рассказах мужики обычно пропускают, поэтому сразу к сути.

Друг мой жене не изменял, поскольку имел твёрдое убеждение, что секс в презервативе не считается изменой. Мы с ним не спорили, потому как такая концепция устраивала мужскую часть его знакомых, а женская была не в курсе самой концепции.

Праздник предусматривал торжественную и официальную части. В первую входил процесс продолжения рода с кем-нибудь, во вторую – семейный ужин. Времени в обрез. В общем, он её трахнул.

Приоткрыв окно выкинул отработанный презерватив в сторону бабушек. Хули, три этажа, поди разбери, с какой квартиры прилетело. И бабушкам на неделю конспирологии. Короче, с добрыми намерениями кинул. Не учёл, куда такими намерениями дорога вымощена.

Презерватив по дуге пошел в заданную ловкой рукой метателя точку. И, разумеется, попал бы. Но на пути снаряда оказалась ветка клёна, проигнорированная в расчетах. Презерватив завис напротив окна, красиво покачиваясь на ветке, словно лопнувший шарик в лапке Вини-Пуха.

Досада от промаха улетучилась мгновенно. Пришло понимание катастрофы. Последний этаж – раз. Единственные соседи справа – пенсионеры-интеллигенты, коренные жители Пушкинской, которые гондонами в окна кидаться не будут даже под угрозой фашистской оккупации – два. Расчёт окончен. Жену не убедишь, что это ветром надуло. Но не такой был мой друг, чтобы в уныние впадать. Сказано же – весёлый парень! Девушку эвакуировал. Вышел на балкон, оценил обстановку. Шваброй не достать. Бабушки – во дворе, мешок картошки – на балконе. Цель – перед глазами.

Первая картошка, как и положено, была пристрелочная. Просвистев над целью, ушла в центр двора, где, гулко шлепнув, укатилась в опавшие листья. Вторая тоже ушла в «молоко». В принципе, попасть в такую цель из положения «сидя за балконным щитком» – это надо уметь. Картошки летели одна за одной, возбуждая бабушек, но не достигая результата. Мешок пустел. Друг нервничал, и промах шел за промахом. Интимный предмет колыхался на ветке. Бабушки были в истерике от картофельных метеоритов. Двор оживал. Никто не понимал, где находится сам рог изобилия, из которого высыпаются клубни.