Девушка, которая хотела написать книгу о войне

– Ты это к чему?

– Не нравится мне такая иконография рогатая, – Крабат откинулся на спинку своего кресла, взглянул на сына. – Кофе, чаю? Йоцо, скажи, пожалуйста, какая сущность может питаться в тех же землях, что и Надань?

– Вельс. Тёмное отражение Наданя, – без колебаний ответил юноша.

– Олень?

– Олень.

– Значит, правильно помню, – князь побарабанил пальцами по подлокотнику. – И даёт он…

– То же, что Надань. Ключи к тайнам.

– Не сходится, – господин Крабат, нахмурившись, уставился в окно. – Всё сходится. А тут не сходится.

– Ничего не понимаю, – искренне признался Йоцо. – Это из-за Вельса ты моих жрецов взял без спросу?

– Интересы безопасности семьи.

Йоцо моргнул. Больше ничто не выдавало его волнения.

– И мой интерес тоже. Мой авторитет. Хотя бы для вида ставь меня в известность, а лучше спрашивай. Будь любезен.

Господин Крабат знал, каким упрямым может быть его сын. Помнил по тем двум дням в замке, отрезанном от всего мира селем. Впрочем, согласился он не поэтому. Не хотел ссориться. И так тяжело было чувствовать, как сын отдаляется год за годом.

– Прости, ты прав. Впредь мы так и будем делать, – князь отвернулся к огромному зеркалу на стене, погладил пальцем завивающийся кверху ус. Вот ещё странная вещь. Когда Танас был обращён, ему было тридцать. Конечно, в те времена тридцать были – как сейчас сорок. Но женщина, бывшая замужем за пятидесятилетним мужчиной, сорокалетнего вряд ли назвала бы «старым». Знала, знала фон Мореншильд отлично, кто перед ней.

– Где твоя сестра? – спросил господин Крабат сына.

***

Рождение мальчика было вне всяких законов. Конечно же, церковный брак его родители не заключали – жрица Ужовника и жрец Наданя. Конечно же, оба ковена были против этого союза, бросающего вызов традициям. Конечно же, для крестьян Крабат и Канторка никогда не могли стать своими. Колдун – говорили про него. Ведьма – говорили про неё.

Танас не знал, что такое игры с другими детьми. Если б он только попробовал приблизиться к стайке сверстников, в его сторону полетели бы камни. Лучшими друзьями были родители и старая кошка. Гулять по лесу, проверять силки, собирать орехи – всегда он ходил один.

Вот так однажды ушёл, заночевал и вернулся к пепелищу. Смотрел на то, что осталось от дома, и понимал, что сделали это люди. Волки убивают, чтобы есть. Росомахи убивают, чтобы есть. Люди убивают, чтобы убивать. Этот урок он усвоил. Побродив по свету, стал тем, кто убивает – наёмным солдатом. Какая, к чёрту, разница. Это человеческая натура – убивать, чтобы убивать.

Из «Поверий прусских немцев и славян и гадания на рунных картах» Альбины Шварцхунд, 1919 года:

Тавс-Кунегикс, или же Тата-Книже, буквально Отец-Князь или, точнее, Князь-отец (в рунах имена надо понимать задом наперёд, основное идёт последним). Верховный бог, который создал некогда всё сущее, начиная со своей жены Валдники. Вероятно, на его образ повлиял образ христианского Бога. Тавс-Кунегикс сначала правил всем сущим, но однажды устал от дрязг богов и людей и удалился, оставив престол своему сыну Перкунсу. Изображается мудрым старцем-отшельником. Его навещает только жена, принося ему пищу. Вслух Тавса-Кунегикса упоминают редко, чтобы не накликать раздражение бога-отшельника.

Валдника или Властничка, буквально Владычица – хозяйка божественных чертогов. Подательница всякой радости и довольства. Изображается статной пожилой женщиной с ключами у пояса, часто в окружении своих семи дочерей. В поэзии с Валдникой сравнивают гостеприимных хозяек усадеб.

При письме их руны читаются Т и В, руна богини также называются ключом Валдники. (Будь внимателен, читатель, здесь и далее звуки я передаю чешским алфавитом, а не немецким, поскольку он для этого удобней)

Глава 3

«Интересно, что меня, похоже, принимают за шпионку. Неделю держали в больнице с обыкновенной простудой. Осмотрели где можно и где нельзя, сделали рентген! Вещи мои в рюкзаке перетряхнули. При этом – совершенно никому не интересно, что я пишу вечерами в тетради.

Сегодня вечером выпишут. Вручат регистрацию или выставят из Рабенмюле?

Со мной ещё девушка лежит, я думаю, подосланная. О князе и прошедшей войне разговаривать наотрез отказывается. Только на мой вопрос, правда ли у князя трое детей, сказала, что так и есть и один из них – наследный принц Прусский. Сколько ему лет, интересно. И получается, вампиры могут с женщиной спать. Или они как-то по-другому детей делают? Надо будет съездить, когда я закончу с книгой, в Будапешт, там всё просто. В Лужицкой Республике сплошная бумажная морока и никто ни на какие вопросы отвечать не любит. Просто-таки Россия при Павле Первом или там Николае Павловиче. Быстро начинаешь скучать по простому, сердечному финскому обращению!

Интересно, воевала ли девушка? Война закончилась семь лет тому назад, ей было, может быть, пятнадцать или шестнадцать. Лужичанки – свирепые женщины, в шестнадцать можно удержать карабин. Романтическая была бы история. Но она ничего рассказывать не хочет, а сегодня с утра её взяли да «выписали»…»

***

– В библиотеке, – ответил принц. – Читает что-то по-гречески и считает в тетради.

Во всём Канторка была папина дочка. Чуть угрюмая, с непроницаемым лицом, коренастая, по-крестьянски крепко сбитая, сметливая. Но и на этом ребёнке господина Крабата лежала чужая печать. Книжничество – увлечение безумного крёстного Канторки, покойного императора. Зачем жрице Ужовника греческие премудрости? Старую волшбу и одолевать бы по-старому. Но восемнадцатилетняя Канторка пропадала за книгами, даже приехав к отцу в Рабенмюле, где могла спокойно ходить по улицам, в кафе, в магазины – куда там ходят девушки.

Хотя Канторка и раньше по магазинам была не ходок. Князь попытался вспомнить хоть одно её увлечение до того, как Ужовник избрал её. В войну и после неё не было ничего другого, кроме охоты вместе с герцогом Саксонским, дедом по матери. Добивала ножом и свежевала подстреленных дедом зверей. Потом, в пятнадцать (джинсы, ботинки, смешные детские колечки на детских пальцах), убила человека, просто и быстро.

Надо было папе сказать. Папа бы всё сделал. А она предпочла убить. Натура человеческая и ничего ты с ней не поделаешь.

– Позови сюда.

– Я?! – Йоцо взметнул тонкие брови.

– Ты, мальчишка, в доме своего отца, а не в королевском дворце. Твоя сестра – не фрейлина твоей бабки. Так что ты. Сам.

Танас сам почувствовал, что сказал резковато, но Йоцо вдруг обмяк, взгляд стал по-детски застенчивым и виноватым.

– Пап, ну, ты чего… Сейчас позову.

Глаза у него были свои, крабатовские, светлые и чуть раскосые. И волосы – тёмные, но не чёрные, тоже крабатовские. Материнские чёрные глаза и волосы получила Канторка. Господину Крабату всегда нравились темноволосые женщины, высокие, тонкие – такой была и мать его младших детей. И та швея, что подарила ему Невенку… теперь – княжну Агнессу Крабат.

– Отец, ты звал?

Канторка встала в открытой двери, как всегда: ни туда, ни сюда. С детства такая привычка.

– Не стой на пороге, тебе же приглашения не нужно, – привычно пошутил господин Крабат. По местным поверьям, такое приглашение требовалось вампирам. Вот все удивились, когда узнали, как оно на самом деле. Канторка плюхнулась в то самое кресло, где только что сидел её брат, закинула ногу на ногу, принялась крутить носком ботинка в воздухе – не терпелось сбежать обратно в библиотеку, к греческому языку и тетрадкам с цифрами. Чужой человек не распознал бы, в каком она настроении, но князь понял, что дочь не раздражена. Наоборот, весела. Что-то радостное навысчитывала в своих тетрадках.

– Опять жениха нашёл? Ты бы знал, отец, какие они все кислые, герцогские сыночки.

– Нет. Думал-думал, чем тебя порадовать, и нашёл тебе загадку. Такую я, например, не разгадаю, – князь откинулся в кресле, снова вызвал на экран компьютера досье фон Мореншильд. – А разгадать надо. Дано: молодая женщина, двадцати семи неполных лет.

– Пока неоригинально.

– Немка из Финляндии.

– Ну.

– Обнаружена в Лужицких горах.

– Кем?

– Мной.

– Как?

– Плакала сидела.

– Отец, ты осторожнее. Ты однажды чуть так не женился.

Господин Крабат поморщился. Историю с нынешней австро-славяно-угорской имперарицей, тётей Канторки, он вспоминать не любил.

– Полный иммунитет к вампирским чарам.

– «Волчица», то есть. Эта, как их… Вилктачка. Возле Балтийского моря когда-то их было полно.

– Хорошая версия. Чары Ужовника тоже не действуют.

– Вообще?!

– Не знаю. Ведь пока что пробовали без тебя и амулетов.

– И для начала надо попробовать со мной, это хочешь сказать?

– Конечно. Теперь смотри. Родом не просто из немцев, а из эстляндских дворян. Бывший муж – также из них. С оленем на гербе…

– Олень – не редкий геральдический зверь. Плюнь в фон-барона, и, если у него на гербе нет волка, то есть олень. Дай, я посмотрю.

Девушка встала, обходя стол. Примостилась на широком подлокотнике отцовского кресла. Пошевелила мышкой, отматывая файл к началу.

– Пап! Это же Лиза Дре!!!

Больше всего князя удивило не то, что дочь знала странную девушку. Может быть, в Австро-Славяно-Унгрии та была известна у молодёжи. Больше всего удивил князя восторг, с которым Канторка произнесла имя (нет, псевдоним) госпожи фон Мореншильд.

***

Вечер был ясным, совершенно светлым, даже ещё и не вечером, на самом-то деле. Поэтесса с наслаждением сощурилась от яркого света, подняв лицо к сочному, синему небу. Принюхалась к воздуху. С гор пахло цветами – отсюда было видно разноцветные квадраты на склоне. Выращивали к празднику середины лета, фон Мореншильд читала о нём – и прочих культурных обычаях Лужицких гор – пока ехала от Гамбурга в Дрезден.

– Ваша машина, майне даме, – подскочил к девушке долговязый паренёк в водительской форме. Поэтесса поглядела на него с весёлым недоумением:

– У меня? Машина?

– Его Высочество предоставил для своей знаменитой гостьи, – поклонился паренёк. Выговаривал он по-немецки смешно, окая в неожиданных местах. Лиза отметила про себя написать о лужицком выговоре в книге. – Велел отвезти вас домой…

– К кому домой? – уточнила Лиза. Паренёк удивился, захлопал глазами.

– К вам домой. На Вогинберг у вас, наверное, и пропуска нет…

Девушка окинула взглядом улицу. Зеленеющие деревья и пёстрые клумбы ласкали взор.

– Передайте Его Высочеству мою благодарность. Я дойду пешком.

Парень переменился в лице. Такая мысль не умещалась у него в голове.

– А впрочем, подвезите мои вещи. Я за ними хотела потом прислать кого-то, но лучше вы их сейчас подвезите и на крыльце оставьте. Что это у вас? – Лиза ткнула пальцем в воздухе. Княжеский шофёр непроизвольно схватился за ширинку, проверяя. – Да нет, на поясе, слева.

Паренёк переместил руки.

– Нож, майне даме.

– Ясно.

Девушка, не оглядываясь, поскакала вниз по ступенькам широкого больничного крыла. Кроссовки приятно пружинили. Свежий пропуск – горожанки Рабенмюле – лежал в нагрудном кармане, в джинсах брякали монетки. Захотелось мороженого. Какое ласковое на юге лето, просто более летнего лета и представить, кажется, нельзя! Эту мысль фон Мореншильд тоже про себя отметила записать. Она вертела головой, пытаясь разглядеть надписи на вывесках. Каждая вторая была продублирована руническим письмом, что немного мешало опознаванию слов в целом. Девушка остановилась под особенно сложной, задрав голову и напряжённо вглядываясь. Жёлтое на зелёном, для близорукого человека сочетание цветов хуже и представить трудно.

– Майне даме?

Полицейские вот всегда опознавались легко, в любой стране. Лиза посмотрела офицеру на пояс: только кобура и дубинка, ничего интересного. Вытащила и протянула пропуск.

– Не нужно, госпожа фон Мореншильд. Я хотел предложить помощь. Ваш дом совсем близко, позвольте проводить.

– Зачем? Я сама дойду.

– Вы знаете дорогу?

– Найду как-нибудь. Была же я там уже раз!

– Майне даме, все знают, что вы недавно заблудились. Вы не стесняйтесь просить помощи, вам всегда покажут дорогу. Рабенмюле – самый безопасный город Пруссии!

– Постараюсь не сделать его опаснее, – заверила девушка. Офицер взял под козырёк и пошёл восвояси. Лиза показала ему в спину язык.

За дверью под зелёной вывеской оказалась ветеринарная клиника. Девушка с коротко остриженными волосами сообщила, что кафе-мороженое – ровно напротив, через дорогу, и посоветовала не пытаться её перебежать, потому что даже в Рабенмюле это небезопасно. Лиза послушно прошла ещё пятьдесят метров до пешеходного перехода, а потом пятьдесят метров обратно. За это время по дороге чинно проехали два автомобиля, фермер на велотележке с пустым кузовом, и вдали показался трамвай.

В кафе сидели дети лет двенадцати, шестеро, и уткнувшийся в книгу паренёк лет на пять или шесть постарше. Фон Мореншильд завозила носом по витрине, пытаясь понять, какое мороженое может себе позволить. Пока выходило, что никакое. Она на всякий случай четырежды пересчитала прусские марки. Пожаловалась продавцу, носатому парнишке лет пятнадцати, который тоже сидел за витриной с книжкой.:

– Не хватает…

– Кредит только для горожан, на гостиничные счета не записываем, – буркнул мальчик, не поднимая головы.

– Для всех горожан? – девушка сунула пропуск ему под самый нос. Мальчик ахнул, вскидываясь:

– Госпожа Дре!

Вскочил, принялся вытирать руки о фартук. Лиза, смутившись, огляделась и встретила восторженный голубоглазый взгляд второго книгочея. Отвернулась.

– Какое мороженое изволите?

– Потрясное какое-нибудь!

Продавец схватил металлическую креманку, оглядел лотки с товаром.

– Клубничное, оно из местной клубники, свежей.

– Давайте клубничное.

– С шоколадным сиропом?

– Давайте с сиропом.

В креманке зарозовели шарики мороженого. Мальчик схватился за бутылку с сиропом, без особого результата потряс ею над креманкой, отставил, нырнул под прилавок за коробкой, в которой, обтянутые общим полиэтиленовым коконом, стояли ещё бутылки. Привычным движением выхватил из-за пояса нож, вскрыл полиэтилен. Ещё через секунду розовые шарики покрылись густыми коричневыми шапочками.

– Зачем вам ножи?

Протянутая рука с креманкой застыла в воздухе:

– Кому? Какие?

– По самому безопасному в Пруссии городу все ходят с ножами. Кроме полицейских. Полицейские с пистолетами. Странно, правда?

– Почему странно, там же на поясе дубинка, наручники и кобура, нож повесить некуда… Подождите, не уходите, надо расписаться за мороженое, вот… Четырнадцать марок, госпожа фон Мореншильд.

Лиза расписалась, держа руку с креманкой на отлёте.

Салфетки в салфетницах были льняные. Лиза ела мороженое и глядела на их острые, гордо торчащие кверху углы, чтобы точно больше не отвечать ни на чьи взгляды. Мороженое вкусно таяло во рту. В зале было удивительно тихо. Фон Мореншильд представила, как подростки рассматривают её, и выпрямила спину.

По продуктовым лавкам она пронеслась в эйфории, чуть ли не расталкивая почтенных горожан, закупавшихся после рабочего дня, и в конце концов обратилась за помощью к полицейскому, тому же или другому. Трудно было не столько найти нужный дом, сколько дотащить до него полные пакеты. Слушая, как пыхтит под их тяжестью офицер, Лиза старалась не думать, как будет закрывать все эти кредиты в конце года. И выплачивать налог на дом. А ситуация с оплатой электричества и всякого прочего станет скандальной уже через две с половиной недели…

На крыльце лежал рюкзак. Лиза не без труда открыла дверь, и полицейский занёс пакеты в кухню. В окна било закатное солнце.

– Чашечку кофе? – предложила девушка, гадая, есть ли в чулане уголь или в дровяную плиту придётся засунуть скамеечку для ног из прихожей.

– Благодарю вас… До полуночи на дежурстве.

Офицер откозырял и удалился. Лиза заперла за ним, села у кухонного окна и стала есть из пакета багет с джемом, запивая молоком из стеклянной бутылки. Сделала запись в дневнике. Деревянный кухонный диван, на котором прежде, должно быть, спала кухарка, выглядел не очень уютным. В полутьме, спотыкаясь, фон Мореншильд поднялась в спальню, безжалостно содрала с карниза портьеру. Чихая и отфыркиваясь, вытрясла её на лестнице. Спустилась, нащупывая одной рукой перила и волоча портьеру по ступенькам. Постелила, сложив, на диван. Под голову скомкала куртку, скинула кроссовки и свернулась на диване калачиком. Ночь была тёплой, и к утру она не замёрзла.

***

Господин Крабат восстал от рассветного сна с неприятным ощущением. Снилась юность. Снилось, что в животе сосёт, саднит стёртые за день руки и плечи. А ещё – что в сене, зарывшись, спать тепло и сладко. И не хочется просыпаться. Никогда.

***

Из «Поверий прусских немцев и славян и гадания на рунных картах» Альбины Шварцхунд, 1919 года:

Перкунс, буквально «гром», также Перунец. На юге страны его зовут Водиназом или Наданем. Старший сын Валдники-Властнички, верховный князь среди богов. Покровитель власти и порядка, судья божеств, людей и зверей, бог мудрости. Изображается в виде рыжебородого мужчины в блистающей короне и богатой одежде. Ему подчиняются молния и огонь. В поэзии с ним сравнивают человеческих правителей. Также в сказках он молнией указывает героям верный путь или место, где закопан клад.

Земина, жена Перкунса. Имя означает буквально «Земная» или просто «Земля». Иногда – дочь Бангса и Урканьи, всегда – сестра Ангздриса и Лаумы. Хозяйка пашен и могил, принимает мертвецов; те, кого она не приняла, становятся бродячими упырями. Как и Ангздрису, ей повинуются змеи. Хозяйка всего золота в земле. Изображается черноволосой женщиной с двумя косами и накинутым на голову покрывалом, иногда – с монетами в руке или кошельком на поясе. У неё хорошие отношения со свекровью, она – покровительница невесток, верных жён, женского здоровья и пахарей. Земина страдает от измен своего мужа и иногда ссорится с ним.

В письме их руны передают звуки П и З.

Глава 4

«За день я услышала слова «Рабенмюле» и «безопасность» в разных сочетаниях ровно дюжину раз. Взрослых людей без оружия встретила – четверых, и один из них – раввин. Очень интересно.

Про меня все сплетничают. Это ещё что, вот интересно послушать разговоры, когда окажется, что я так же нища, как знаменита! Впрочем, если рукопись будет готова к ноябрю и её удастся продать не позже декабря, то всё образуется. Надо только найти денег на водопровод и всякое, чем совсем не пользоваться не получится. Без огня и электричества постараюсь продержаться хотя бы до октября. Климат здесь славный, тёплый. Может быть, можно будет собирать хворост в горах, они лесистые. Партизанскому движению это, без сомнения, способствовало.

Да, чуть не забыла. Окают! Обязательно в книге упомянуть, замечательная деталь. Мне нравится, как звучит этот акцент.

Много велостоянок и порядком велосипедистов, часто на велотележках, у некоторых кузовы деревянные, просто сбитые типа ящиков.

Скотина фон Мореншильд.»

***

Стихи господин Крабат не понимал и терпеть не мог: клонило в сон, а утрата бдительности всегда раздражала. Всё же видеоблог Лизы Дре открыл. Лиза читала с листа на русском, разум выхватывал и расшифровывал отдельные слова, никак друг с другом не вязавшиеся, ничего о стихотворении не говорившие. Под роликом счётчик показывал десятки тысяч просмотров, тысячи комментариев. Девушка знакомо перекатывала во рту «р» гладким орешком, щурилась сквозь очки. Прямые русые волосы падали на плечи, кончик конопатого носа смешно шевелился.

О чём она хоть их пишет? О любви? Можно было бы поискать критику, но читать её пришлось бы через автоматический переводчик. В то, что фон Мореншильд начитывает политические программы, не верилось. Танас закрыл вкладку с видео.

Детей нет. Все документы в порядке. В Рабенмюле приехала из Дрездена, в Дрезден из Гамбурга, в Гамбург из Копенгагена, туда – из Стокгольма, в Стокгольм – из Турку, в Турку – из Хельсинки. Не самый оптимальный маршрут, конечно, но и подозрительным не выглядит. Постоянных активных источников дохода нет, очевидно, живёт на отступные от бывшего мужа. Грамотно, значит, развелась. Если развод вообще не фиктивный. Князю не давал покоя олень – и связь Дрентельнов и фон Мореншильдов с Эстляндией. Балтийские земли – прибежище жрецов. Жрецы уже пытались отнять земли у вампиров, и будут пытаться снова и снова, никакого сомнения. Всё же Батори был силён. Никто не знает, как ему удалось вышвырнуть жрецов из Пруссии, но очевидно, что под силу такое повторить не каждому. Единственные, кто остались – два ковена в Лужицких горах, ковены сущностей, чьей магией пропитана кровь Танаса Крабата от рождения, Ужовника и Наданя. Невозможно очистить земли от старой волшбы, пока род Крабатов жив. И никто из вампиров, кроме Крабатов, не может находиться здесь долго.

Моя кровь. Моя земля.

Это была даже не мысль. Чувство. Ведомый этим чувством, Танас Крабат уже не раз сохранил свой край, своих людей, свою семью. Всё это было – как будто его второе, большое тело, и сейчас в это тело впилась маленькая заноза. Не будь заноза живым человеком, выкинуть бы её вон, вырезать, выжечь, и дело с концом. Но князь давно уже был вампиром, а не человеком, и все порывы былой твари в себе старался душить.

В этом они с Батори были похожи. Наверное, только в этом. Незаконнорождённый брат легендарного короля Матяша Корвина был рыцарь и аристократ до глубины души, космополит, глотающий языки с лёгкостью цыгана, книжник, щёголь и бабник. Глядя на вечно стоящего подле Крабата – крестьянского сына, бойкого предпринимателя, бюрократа, равнодушного к книгам и женщинам – кроме редких, даже редчайших случаев, никто не понимал, что их, давно уже не сыновей одной «семьи», вообще держит вместе. Крабат знал, что. Оба они противостояли Твари, спасали человечество от самого себя.

Батори сейчас порой не хватало. Загадки, связанные с волшбой, тот решал очень хитроумно. Крабат надеялся, что со временем Канторка достигнет того же хитроумия, раз уж так полюбила сидеть за книгами, но когда это случится – Ужовник знает.

В дверь постучали. Тут же, без разрешения, ввалился «волк».

– Ваше это… Высочество, а она отказывается от горничной, эта… Фон-барон! Наотрез!

– Что говорит?

– Говорит, сама справится…

– Фон Мореншильд, сама?! – князь откинулся в кресле, нахмурился, вспоминая девушку, не понимающую, как высушить мокрую одежду и того, что только что закипевший кофе слишком горяч. – Хотел бы я на это посмотреть.

***

Уголь в чулане нашёлся, почти полный деревянный ящик. По счастью, там была и кипа старых газет. (Нота бене: из хозяйственных закупок надо постоянно брать не только мыло и зубную пасту, но и туалетную бумагу). Довольно быстро сумела затопить плиту, нашла большой эмалированный ковш и сварила в нём кофе. Половина кофе сбежала, плита стала грязной, и, пока напиток остывал в эмалированной же кружке, Лиза пыталась привести плиту в порядок, оттирая её скомканными газетами. Мусорное ведро наполнилось наполовину, когда результат её более или менее удовлетворил.

Кофе ждал её слишком долго и был еле-еле тёплым. Багет подчерствел, масло начало расползаться. Фон Мореншильд вспомнила, что продукты надо бы складывать в холодное место, раз холодильника нет. Тщательно обнюхала ветчину, потом поискала нож. Увы, в Рабенмюле она была чуть ли не единственной, у кого ножа не было. Багет приходилось мазать о масло, ветчину – откусывать. К концу завтрака щёки и подбородок дочери славного дворянского рода лоснились от жира. Девушка с трудом отмыла их холодной водой с мылом.

Холоднее полок в чулане ничего не нашлось. Лиза разложила еду из пакетов. Было жалко осознавать, что не меньше половины, скорее всего, испортится. В этот момент дверной колокольчик затрезвонил так, словно в него вселился полтергейст.

Лиза засуетилась, наскоро переодела майку, причесалась и выскочила на крыльцо, чуть не столкнув рослую девушку с вьющимися волосами и в спортивном костюме.

– Здро-о-овствуйте, – протянула незнакомка. – Мне хозяйка нужна.

Фон Мореншильд помолчала, шокированная таким откровенным признанием. Потом сообразила, что девушка вовсе не ищет, кому бы стать рабыней.

– Я хозяйка. Доброго утра.

– Здро-о-овствуйте, – повторила незнакомка. – Меня князь прислал. Сказал, горничной у вас нет. Я бы но-о-онялась.

Искушение закричать: «Беру!» было невероятным.

– Простите, но я пока не собираюсь нанимать прислугу.

Девушка озадачилась.

– А как же вы жить-то будете?

– Живут же как-то люди без прислуги.

– Так то – люди!

– А я кто?!

– Барыня ведь.

Девушки постояли, обе переживая столкновение с чужим мировоззрением.