Попроси меня. Матриархат. Путь восхождения. Низость и вершина природы ступенчатости и ступень как аксиома существования царства свободы. Книга 4

Софья-Шарлотта, приехав в Санкт-Петербург, не застала мужа дома, так как он еще в мае вместе с отцом ушел на корабле в Финляндию, а потом по возвращении тотчас же был отправлен на заготовки корабельного леса в Старую Руссу и Ладогу. Царевич вернулся в Санкт-Петербург только в середине лета и очень обрадовался встрече с женой, которую не видел почти целый год.

Последний год, проведенный под присмотром царя, окончательно показал, что сын и отец – совсем разные люди. Алексей делал все, что ему приказывал отец, но делал это исходя не из своих внутренних убеждений, а из-за страха перед ним. Петра же не устраивало окружение его сына, в его пребывании более церковном, нежели государственном деле.

Требовательность отца тяготила Алексея, и он делал все, чтобы уклониться от, как ему казалось, ненужных и бесполезных для него занятий, а главное от опеки отца. Об их отношениях красноречиво свидетельствует один инцидент, произошедший вскоре после возвращения Алексея в Санкт-Петербург. Пётр попросил его принести чертежи, которые тот делал, находясь в Германии на учебе. Алексей же чертил плохо, а за него эту работу выполняли другие. Испугавшись, что Пётр заставит его чертить при себе, царевич решил покалечить правую руку и попытался прострелить ладонь из пистолета. Пуля пролетела мимо, но ладонь сильно обожгло пороховыми газами, и рука все же оказалась повреждена. Это стало последней каплей терпения для Петра и он перестал общаться с сыном.

Не лучшим образом складывались отношения Алексея со своей супругой, в лице которой царевич увидел черты своего отца. Шарлотта, будучи лютеранкой, так и осталась при своем лютеранском вероисповедании и в привычном для нее окружении. Ее двор был целиком составлен из иностранцев и жил по своим западноевропейским правилам. Германская кронпринцесса не стремилась стать русской, принимать культопоклонническое православие и вживаться в диковатую для нее культуру русских нравов. Несмотря на это, 12 июля 1714 г. Пётр I стал дедом, у Алексея и Шарлотты родилась дочь, Наталья. В это время Алексей завел роман с крепостной служанкой своего первого учителя Никифора Вяземского – Ефросиньей Фёдоровной, влюбившись в нее до такой степени, что впоследствии он просил даже позволения жениться на ней, предварительно выкупив Ефросинью и ее брата Ивана на волю у их хозяина. Пока же Алексей поселил свою любовницу в их большом доме, где супруги проживали по его разным сторонам, встречаясь друг с другом не чаще одного раза в неделю.

Австрийский посланник Оттон фон Плейер сообщал, что царевич, на которого немецкие нравы нисколько не подействовали, часто пьянствовал и проводил время в дурном обществе. Когда Алексею приходилось бывать на парадных обедах у Государя или князя Меншикова, он говорил: «лучше бы мне на каторге быть или в лихорадке лежать, чем туда идти». Отношения царевича к жене, которая не пользовалась ни малейшим на него влиянием, быстро сделались очень дурными. Принцессе Шарлоте приходилось выносить грубые сцены, доходившие до предложения уехать ей за границу. В нетрезвом виде царевич жаловался на Трубецкого и Головкина, что они навязали ему жену-чертовку и грозил впоследствии посадить их на кол; под влиянием вина он позволял себе и более опасные откровенности. «Близкие к отцу люди, – говорил царевич, – будут сидеть на кольях. Петербург не долго будет за нами»33. Когда Алексея Петровича предостерегали и говорили, что к нему при таких речах перестанут ездить, он отвечал: «Я плюю на всех, здорова бы была мне чернь. Когда будет время без батюшки, тогда я шепну архиереям, архиереи приходским священникам, а священники прихожанам, тогда они не-хотя меня свидетелем учинят»34.

Разрыв отношений между сыном и отцом к этому времени было уже ни для кого не секретом. Для характеристики, как общество воспринимало их отношения, примечателен, издаваемый Г. Тепчегорским в 1714 г., акафист Алексею человеку Божию, в котором царевич изображен стоящим на коленях пред Петром и слагающим к его ногам корону, державу, шпагу и ключи.

12 октября 1715 г. Софья-Шарлотта вновь родила, на сей раз мальчика, которого назвали Петром. Роды были необычайно тяжелыми и через 10 дней, 22 октября Шарлотта скончалась. Царевич, по свидетельству Плейера, был вне себя от горести и несколько раз падал в обморок. 28 октября у Петра I родился второй сын, также названный Петром.

27 октября, в день погребения кронпринцессы, Алексей лично от отца получил длинное письмо, подписанное 11-го октября, в котором, отбросив в сторону приличествующие траурному дню сантименты, обвинил сына не только в неспособности, но и в нежелании учиться государственному управлению. Упрекая сына в том, что он не любит военного дела, которое, по его словам, является одним из двух необходимых для государства дел, наряду с соблюдением порядка внутри страны, Пётр писал: «Сие все представя, обращуся паки на первое, о тебе разсуждая: ибо я есмь человек и смерти подлежу, то кому вышеписанное с помощью Вышняго насаждение и уже некоторое и взращенное оставлю? Тому, иже уподобился ленивому рабу Евангельскому, вкопавшему талант свой в землю (сиречь все, что дал Бог, бросил)! Еще же и сие воспомяну, какова злаго нрава и упрямаго ты исполнен! Ибо сколь много за сие тебя бранивал, и не точию бранивал, но и бивал, к тому же сколько лет почитай не говорю с тобою; но ничто сие успело, ничто пользует, но все даром, все на сторону, и ничего делать не хочешь, только б дома жить и им веселиться, хотя от другой половины и все противно идет. Однакож всего лучше, всего дороже безумный радуется своею бедою, не ведая, что может от того следовать (истину святой Павел пишет: како той может церковь Божию управить, иже о доме своем не радит?) не точию тебе, но и всему государству. Что все я с горестию размышляя и видя, что ничем тебя склонить не могу к добру, за благо изобрел сей последний тестамент тебе написать и еще мало пождать, аще нелицемерно обратишься. Ежели же ни, то известен будь, то я весьма тебя наследства лишу, яко уд гангренный, и не мни себе, что один ты у меня сын, и что я сие только в устрастку пишу: воинству (Богу извольшу) исполню, ибо я за мое отечество и люди живота своего не жалел и не жалею, то како могу тебя непотребнаго пожалеть? Лучше будь чужой добрый, неже свой непотребный»35.

Прочитав письмо от отца Алексей обратился к своим тайным друзьям А. Кикину и В. Долгорукову, которые советовали ему отречься от наследства престола, воодушевляя его тем, что все может перемениться. Ободренный Алексей 31 октября пишет письмо отцу: «Понеже вижу себя к сему делу неудобна и непотребна, также памяти весьма лишен (без чего ничего возможно делать) и всеми силами умными и телесными (от различных болезней) ослабел и непотребен стал к толикаго народа правления, где требует человека не такого гнилого, как я. Того ради наследия (дай Боже Вам многолетное здравие!) Российскаго по вас (хотя бы и братца у меня не было, а ныне слава Богу брат у меня есть, которому дай Боже здоровья) не претендую и впредь претендовать не буду»36.

Через месяц после этого письма, отпраздновав именины Апраксина, Пётр тяжело заболел, что даже исповедовался и причащался. Оправившись от болезни, 19 января 1716 г. Пётр пишет Алексею следующее письмо. По-видимому, узнав, или догадываясь о настроении окружения Алексея, что его формальный отказ не может впоследствии быть веским аргументом для его сторонников, вес голоса которых был весьма существенным в государстве, Пётр говорит Алексею, что клятвам его не верит, потому что если бы он сам и хотел поступать честно, то сделать это не позволят ему: «возмогут тебя склонить и принудить большие бороды, которыя, ради тунеядства своего, ныне не во авантаже обретаются, к которым ты и ныне склонен зело. К тому ж, чем воздашь рождение отцу своему? Помогаешь ли в таких моих несносных печалях и трудах, достигши такого совершеннаго возраста? Ей, николи! Что всем известно есть, но паче ненавидишь дела моих, которыя я для людей народа своего, не жалея здоровья своего, делаю, и конечно по мне разорителем оных будешь. Того ради, так остаться, как желаешь быть, ни рыбою, ни мясом, невозможно; но, или отмени свой нрав и нелицемерно удостой себя наследником, или будь монах: ибо без сего дух мой спокоен быть не может, а особливо, что ныне мало здоров стал. На что, по получении сего, дай немедленно ответ или на письме, или самому мне на словах резолюцию. А буде того не учинишь, то я с тобою как с злодеем поступлю»37.

Прочитав письмо, Алексей вновь советовался с Кикиным, который воодушевил его словами, что «вить-де клубок не прибит к голове гвоздем; мочно-де его и снять»38. «Тебе покой будет, как ты от своего отстанешь, – советовал Кикин, – я ведаю, что тебе не снести за слабостью своей, а напрасно ты не отъехал, да уж того взять негде»39. И после этого 20 января Алексей попросил отца отпустить его в монастырь: «Милостивейший государь-батюшка! Письмо ваше, писанное в 19 день сего месяца, я получил тогож дня поутру, на которое больше писать за болезнию своего не могу. Желаю монашескаго чина и прошу о сем милостиваго позволения. Раб ваш и непотребный сын Алексей»40. Решимость ему придавали и те пророчества, которые бродили в среде недоброжелателей Петра. Духовник царицы Евдокии Фёдор Пустынник, ростовский архиерей Досифей и юродивый Михайло Босой, подкрепляя различными видениями, говорили, о близкой смерти царя и возвращении Евдокии на царство.

Через неделю, отправляясь в Европу, Пётр навестил сына и еще раз попросил его, не торопясь, в течение полугода все обдумать: быть ли ему наследником или монахом: «не спеши; потом пиши ко мне, что хочешь делать; а лучше бы взять за прямую дорогу, нежели в черны»41.

Вскоре после отъезда Петра, в Карлсбад отправлялся Кикин. Прощаясь с Алексеем, он шепнул ему, что, находясь в Европе, найдет царевичу какое-нибудь потайное место, где ему можно будет укрыться, бежав из России. 26 августа 1716 г. Пётр послал Алексею письмо все с тем же вопросом. И написал, что если он хочет остаться наследником, то путь едет к нему в Копенгаген и сообщит, когда выезжает из Санкт-Петербурга, а если – монахом, то скажет о сроке принятия пострига.

Алексей будто бы решил ехать к Петру, выехав из Санкт-Петербурга 26 сентября 1716 г. Он взял с собой свою любовницу Ефросинью, ее брата Ивана, и трех слуг, получил проездные деньги в Сенате, занял у Меньшикова, а потом и у обер-комиссара Риги (восемь тысяч рублей). В Либаве (Лиепая) Алексей встретился с теткой Марией Алексеевной, которой посетовал: «уже я себя чуть знаю от горести; я бы рад куда скрыться». Тетка рассказала ему об откровении ей и другим людям, что многое поворотится, что «Питербурх не устоит за нами: „Будь-де ему пусту; многие-де о сем говорят“»42, сообщила, что архиереи Дмитрий да Ефрем, да Рязанский и князь Ромодановский склонны к нему. Здесь же в Либаве Алексей повстречался с Кикиным, который сказал ему, что царевича ждут в Вене и цесарь примет его, как сына, обеспечив ежемесячный пансион в три тысячи гульденов. После бесед с теткой и Кикиным Алексей, проехал в Данциг, повернул на юг, и исчез. Вскоре он прибыл в Вену, где его приняли инкогнито и укрыли в тирольской крепости Эренберг, в Альпах.

Через два месяца Пётр распорядился начать поиски беглеца. Капитану гвардии А. Румянцеву становится известно его местонахождение, что вынуждает царевича и Ефросинью прятаться еще дальше в Неапольском замке Сент-Эяльм. Но и там Алексея находят царские слуги. 24 сентября 1717 г. туда прибывает тайный советник П. А. Толстой и капитан А. Румянцев, а 3 октября, во время пятой беседы, всеми правдами и неправдами они получают от Алексея согласие вернуться в Санкт-Петербург. Ему обещают прощение отца и даже разрешение жениться на Ефросинье, которая была на четвертом месяце беременности.

Съездив в расположенный недалеко от Неаполя город Бари, и поклонившись там мощам «святого чудотворца» Николая Мирликийского, Алексей 14 октября отправился на родину. Ефросинья сначала ехала вместе с ним, но потом отстала, чтобы продолжить путь неспешна и не подвергать себя опасности выкидыша или неблагоприятных родов. Алексей же с дороги писал ей письма, в которых выказывал за нее беспокойство.

31 января 1718 г. царевича Алексея доставляют в Москву, а через три дня он предстает перед отцом. В присутствии духовенства и светских вельмож беглец на коленях молил царя простить ему его преступление, что ему было обещано при двух условиях: он должен будет отказаться от наследственных прав на престол в пользу своего брата-младенца и выдать всех людей, причастных к бегству. Пётр, конечно, здесь проявил хитрость, дав Алексею поверить в возможность благополучного исхода всей этой истории. Для царя было вполне очевидно, что царевич только одним своим присутствием представляет опасность для его преобразований.

Отречение состоялось сразу же в Успенском соборе Кремля, а на следующий день Алексей Петрович давал развернутые показания об обстоятельствах своего побега. По этим показаниям в Преображенский приказ, прежде всего, были доставлены его главные сообщники – бывший учитель, Никифор Вяземский, бывший царский денщик Александр Кикин, камердинер Иван Афанасьев и дьяк Фёдор Воронов. Свободы передвижения лишается князь Василий Долгорукий (победитель булавинского бунта). Привлечен к делу был Ростовский епископ Досифей «за лживые его на Святых видения и пророчества и за желательство смерти Государоевой и за прочие вины»43. Вслед за ними на допросах и пытках оказались более пятидесяти человек.

Искали доказательства причастности к «заговору» и матери Алексея – инокини Елены, бывшей царице Евдокии Фёдоровны. Розыски по этому поводу раскрыли ее давнюю любовную связь с майором Степаном Глебовым и попустительство этому со стороны духовника Фёдора Пустынного. Вот небольшая вырезка из писем монахини Елены к майору Глебову: «Чему то петь (?) быть горесть моя ныне. Как бы я была в радости, так бы меня и далее сыскали; а то ныне горесть моя! Забыл скоро меня! Не умилостивили тебя здесь мы ничем. Мало, знать, лице твое, и руки твоя, и все члены твои, и суставы рук и ног твоих, мало слезами моими мы не умели угодное сотворить»44. Также было выяснено, что Глебов был причастен «к возмущению на его царское величество народа, и умыслы на его здравие, и на поношение его царскаго величества имени и ея величества государыни Екатерины Алексеевны… да и потому он смертныя казни достоин, что с бывшею царицею, старицею Еленою, жил блудно, в чем они сами винились имянно»45.

В глазах Петра ситуация складывалась ужасающим образом, поскольку царь, как выяснилось по следствию, даже не мог доверять своим близким приближенным. Фактически был открыт заговор, в котором замешана чуть ли не половина России, и который состоял в том, что царевича хотели возвести на престол, заключить со Швецией мир, и возвратить ей все приобретения.

Расправа была скорая и жестокая: Кикина и Досифея колесовали; Глебова, сначала замучив пытками почти до смерти, посадили на кол; Афанасьева, Воронова, Пустынного и певчего царевны Марии Алексеевны – Журавского – «убивают не больно».

«За два дня до отъезда моего в С.-Петербург, – доносит резидент Плейер цесарю, – происходили в Москве казни: маиор Степан Глебов, пытанный страшно, кнутом, раскаленным железом, горящими угольями, трое суток привязанный к столбу на доске с деревянными гвоздями, и при всем том ни в чем не сознавшийся, 26/15 марта посажен на кол часу в третьем перед вечером и на другой день рано утром кончил жизнь. В понедельник 28/17 марта колесован архиерей Ростовский, заведовавший Суздальским монастырем, где находилась бывшая царица; после казни, он обезглавлен, тело сожжено, а голова взоткнута на кол. Александр Кикин, прежний любимец Царя, также колесован; мучения его были медленны, с промежутками, для того, чтобы он чувствовал страдания. На другой день Царь проезжал мимо. Кикин еще жив был на колесе: он умолял пощадить его и дозволить постричься в монастыре. По приказанию Царя, его обезглавили и голову взоткнули на кол. Третьим лицом был прежний духовник царицы, сводничавший ее с Глебовым: он также колесован, голова взоткнута на кол, тело сожжено. Четвертым был простой писарь, который торжественно в церкви укорял Царя в лишении царевича престола и подал записку: он был колесован; на колесе сказал, что хочет открыть Царю нечто важное; снят был с колеса и привезён к Царю в Преображенское; не мог однако же от слабости сказать ни слова, и поручен был на излечение хирургам; но как слабость увеличилась, то голова его была отрублена и взоткнута на кол; а тело положено на колесо. При всем том думают, что он тайно открыл Царю, кто его подговорил и от чего обнаружил такую ревность к царевичу.

Кроме того, иные наказаны кнутом, другие батогами всенародно, и с обрезанными носами сосланы в Сибирь. Знатная дама из фамилии Троекуровых бита кнутом; другая, из фамилии Головиных, батогами. По окончании экзекуции, княгиня, несколько лет бывшая в большой силе при дворе, супруга князя Голицына, родная дочь старого князя и шацмейстера Прозоровскаго, привезена была в Преображенское: там на пыточном дворе, в кругу сотни солдат, положена на землю с обнаженной спиною и очень больно высечена батогами; после того отправлена к мужу, который отослал ее в дом отца.

В городе на большой площади перед дворцом, где происходила экзекуция, поставлен четырехугольный столп из белого камня, вышиной около 6 локтей, с железными спицами по сторонам, на которых взоткнуты головы казненных; на вершине столпа находился четырехугольный камень, в локоть вышиною; на нём положены были трупы казнённых, между которыми виднелся труп Глебова, как бы сидящий в кругу других»46.

После смерти Глебова Пётр велел предать своего соперника анафеме и поминать его рядом с раскольниками. Евдокию Фёдоровну собор священнослужителей приговорил к наказанию кнутом. Ее били публично в присутствии всех участников собора, а затем отослали в северный Успенский монастырь на Ладоге, а потом в Шлиссельбургскую тюрьму. Князя Долгорукова сослали в Соликамск, Вяземского – в Архангельск.

На этом дело не закончилось. В середине апреля в Санкт-Петербург из-за границы привезли беременную Ефросинью. Ее тут же арестовали, посадили в крепость и приступили к допросам. Ефросинья дала исчерпывающие показания, изобличавшие Алексея во лжи. Правда, ее ни разу не пытали, а Пётр всячески выказывал ей свое расположение, объясняя тем, что ее показания окончательно погубили царевича. Ей, конечно же, запретили и думать о венчании, а свидание с Алексеем уже позже происходило только во время очных ставок. Дальнейшее известие о ее судьбе, родила ли она мальчика или девочку, остались скрытыми для истории.

На допросах Ефросинья показала, что царевич в своих письмах императору неоднократно жаловался на отца, что посылал русским архиереям прелестные письма, что он радовался плохим вестям из России, надеясь на свое воцарение. Говорил, что, став царем, он прекратит войну, ликвидирует флот, сократит армию, поменяет правительство, будет жить в Москве, а Санкт-Петербург сделает провинциальным городом. То есть пустит по ветру все, что так дорого его отцу. Сам Алексей на допросах показал, что многие министры по смерти отца (которую ожидал скоро от слухов о том, что у кого эпилепсия случается в летах, тот не более двух лет живет) признают его если не государем, то во всяком случае управителем, что ему помогли бы генерал Боур, который стоял в Польше, архимандрит Печерский, которому верит вся Украина, и архиерей Киевский. «И так вся от Европы граница моя б была и все б меня приняли без великой противности, хотя не в прямые государи, а в правители всеконечно»47. Мало того, на вопрос пристал ли бы он к бунтовщикам при жизни Петра I, Алексей отвечал: «А понеже в последнем моем повиновении написано, что ежели бы бунтовщики меня когда б нибудь (хотя при живом тебе) позвали, то б я поехал». Правда он постарался обернуть этот факт, как вынужденную меру для себя, последующими словами: «и то ныне написал было я для того, чтоб когда оное было в люди явлено, то бы как нибудь, или прошением, или угрозами, за меня вступились»48. То есть, он передает мысль, что когда произойдет бунт, и, думается, бунтовщики возьмут власть, чтоб они не забыли про него, ведь он, как ни как, царевич. Таким образом, как бы то ни было, вынуждено или не вынуждено, но, фактически, Алексей перешел границу от простого нерадения лентяя к противодействию отцу и всем его делам, и фактически это уже являлось преступлением против государства.

Пётр потребовал у подданных отречения от наследника Алексея Петровича и присяги своему второму (от Екатерины) сыну, Петру Петровичу. Существует также версия, что за спиной у Петра стояла Екатерина, для которой живой Алексей был абсолютно не нужен.

14 июня царевича привезли из Москвы в Санкт-Петербург, где сразу же посадили в Петропавловскую крепость, в Трубецкой Бастион. 17 июня царевич перед Сенатом рассказал о всех своих надеждах на народ. 19 июня его начали пытать, в этот день ему дали 25 ударов кнутом. Больной, слабый духом, и смертельно напуганный на последующем допросе Алексей признавался в том, чего не было, стараясь, чтобы пытки прекратились как можно скорее. Он даже сознался, что хотел добыть престол вооруженным путем, используя армию императора: «Ижели б до того дошло, и цесарь бы начал то производить в дело, как мне обещал, и вооруженною рукою доставить меня короны Российской… А войска его, которыя бы мне он дал в помощь, чем бы доступал короны Российской, взыл бы я на свое иждивение, и одним словом сказать: ничего бы не жалел, только, чтобы исполнить в том свою волю»49 – показал он на допросе 22 июня. Таким образом, официально царевич становился уже не просто лицом, готовым запоздало примкнуть к народному бунту, а уже даже намеревавшийся использовать иностранные войска, соответственно и следовательно, быть во главе оппозиционного движения народных масс. 24 июня царевича, по подозрению утайки лиц, причастных к заговору, повторно пытали и дали ему 15 ударов кнутом.

Не желая лично принимать роковое решение, Пётр 24 июня обратился к духовенству и членам особой комиссии, составленной из светских лиц, с одним вопросом: «Какого наказания заслуживает царевич?» Духовенство отвечало уклончиво, хотя и призывало к отпущению грехов и помилованию, светские же чины, в количестве 127 человек, обязанные Петру своей карьерой и положением в обществе, единогласно проголосовали за смертную казнь. Каким образом следовало умертвить, суд отдал на рассмотрение отца.

Существуют сведения, что, уже после вынесения смертного приговора, Пётр приехал в Трубецкой Бастион, чтобы еще раз пытать сына. По одним данным, при последней пытке были Пётр, Меньшиков и другие сановники. По другим – только сам Пётр и его особо доверенный человек, генерал-аншеф А. А. Вейде.

В истории Руси такого еще не было, чтобы казнили царского сына или сына великого князя. Кроме того, были опасения и в самой процедуре публичной смертной казни члена царской семьи и наследника престола. Как отреагирует церковь и духовенство? Какой резонанс будет в Европе? Наиболее желательным исходом всего мероприятия для Петра было бы незаметное исчезновение царевича. Это и произошло 26 июня в застенках Трубецкого Бастиона.

Трагическая смерть царевича Алексея вызвала у современников и позднейших поколений разноречивые слухи и догадки. Одни утверждали, что царевич умер после, или не выдержав, пытки, в которой участвовал сам Пётр, который хотел допытать шведскую направленность; другие предполагали смерть от яда, или задушен или умер от волнения. Пушкин, например, изучавший историю Петра, писал, что царевич умер отравленным. Окончательная версия гласила, что царевич «от кровянаго пострела умер»50, то есть от апокалиптического удара.

Желая показать, что смерть Алексея для него ровно ничего не значит, Пётр на следующий же день после казни сына пышно отпраздновал девятую годовщину победы над Полтавой. 29 июня государь праздновал свои именины, присутствовал на спуске корабля.

Тело царевича, перенесенное из Петропавловской Крепости, лежало в церкви Святой Троицы. 30 июня, вечером, оно было предано земле в Петропавловском соборе, рядом с гробом кронпринцессы. За гробом царевича «изволил высокою своею особою идти его царское величество… а за его царским величеством шли… генерал-фельдмаршал святейший князь Меншиков и министры и сенаторы и прочия персоны… а потом изволила идти ея величество государыня царица; а за ея величеством госпожи вышеописанных знатных персон жены»51. Траура не было. Дело царевича продолжалось, были казнены еще несколько причастных к нему людей, других били кнутом и вырезали им ноздри.

В официальных бумагах все чаще стало появляться имя единственного сына Екатерины, трехлетнего Великого князя Петра Петровича. Родители видели в нем законного наследника престола. Но судьба решила иначе: после недолгой болезни 25 апреля 1719 г. ребенок умер. Наследником по мужской линии становился внук Петра, сын «непотребного» Алексея – четырехлетний Пётр Алексеевич. Но такая диспозиция не устраивала, как ни самого Петра, опасавшегося за судьбу своих побед и реформ, так ни «птенцов гнезда Петровых», панически боявшихся прихода к власти сына Алексея Петровича, к смерти которого они все были причастны. По молодости же лет наследника и относительно благополучного состояния здоровья правящего монарха, вопрос о престолонаследии до поры до времени не обсуждался, но и не снимался с повестки дня.