Попроси меня. Матриархат. Путь восхождения. Низость и вершина природы ступенчатости и ступень как аксиома существования царства свободы. Книга 4

Попроси меня

Матриархат, путь восхождения, низость и вершина природы ступенчатости и ступень как аксиома существования царства свободы. Книга 4

Александр Атрошенко

© Александр Атрошенко, 2024

ISBN 978-5-0060-8820-7 (т. 4)

ISBN 978-5-0060-8120-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Повествование исторической и философской направленности разворачивает события истории России с позиции взаимоотношений человека с Богом. Автор приподнимает исторические факты, которые до сих пор не были раскрыты академической школой, анализирует их с точки зрения христианской философии. Например, образование Руси, имеющей два основания – духовное и политическое, крещение, произошедшее далеко не в привычной интерпретации современной исторической наукой, которое следует правильнее обозначить крещением в омоложение, чем в спасение, в справедливость, чем в милость, «сумасшествие» Ивана IV Грозного, который всей своей силой олицетворял это русское крещение, вылившееся затем все это в сумасшествие Смутного времени, реформатор Никон, искавший не новых начал, а старых взаимоотношений. Показывается, как русская система сопротивляется силе ее цивилизующей, впадая тем в состояние, точно сказанное классиком – «шаг вперед, и два назад» – в свою молодость, чему яркое подтверждение служит деспотичное и в то же время реформаторское правление Петра I, а затем развернувшаяся морально-политическая эпопея трилогии в лице Петра III, Екатерины II и Павла I. В представленной публикации приводится разбор появления материализма как закономерный итог увлечения сверхъестественным и анализ марксистского «Капитала», ставшее основанием наступившей в XX в. в Восточной Европе (России) «новой» эры – необычайной молодости высшей фазы общественной справедливости в идеальном воплощении состояния высокого достоинства кристаллизованного матриархата.

Продолжение царствование Петра Алексеевича. Оппозиция. Дело царевича Алексея. Реформы внешнего характера. Строительство Санкт-Петербурга

Пётр Великий! Кто не слышал о нем многочисленных рассказов? Ведь первые сведения о царе-преобразователе мы получаем еще в детстве. Как только произнесено это имя, перед нами предстает хорошо знакомый образ: высокая могучая фигура с орлиным взором, с крупными чертами лица, которые искажались иногда нервными судорожными конвульсиями – следствие кровавой сцены, пережитой на Красном крыльце в десятилетнем возрасте. Над всякой толпой, как бы велика она не была, царь заметно выдавался, будучи без малого в сажень ростом (2,04 м.) Когда на святой праздник он христосовался, а этот обычай он строго соблюдал, у него обыкновенно заболевала спина, потому что к каждому, кто к нему подходил, он непременно нагибался1. Когда он шел пешком, обыкновенно размахивая при этом руками, он делал такие крупные шаги, что спутнику, его сопровождавшему, приходилось бежать рядом с ним рысью. Царь отличался огромной физической силой, выковывал без труда железную полосу в несколько пудов весом и легко мог разогнуть подкову. Когда он хотел кого-нибудь похвалить и дружески потрепать по плечу, то удостоившийся этой царской милости не рад был и похвале. Пробелы своего образования Пётр восполнял в течение всей жизни, сохраняя трепетное отношение к знаниям, так, что даже и на его перстне и печати, которой он запечатывал отправленные им из-за границы письма, вырезан был девиз со словами: «Азъ бо есмь в чину учимых и учащих мя требую» («Я ученик, и мне нужны учителя») и символическими знаками в виде различных рабочих инструментов, что в свою очередь сближает его с масонской символической атрибутикой образа рабочих инструментов. Пётр, посещавший часто заграницу и принимавший множество иностранных специалистов, не мог не знать про масонство. Вряд ли он черпал от них какие-либо специфичные знания, скорее его просто манила внешняя схожесть его как плотника, как архитектора государства, и декларируемых масонами учение о великом архитекторе, образовавшего мир.

О противоречиях в Петре много было сказано. Например, он не мог вынести опыта под ласточкой, посаженой под колокол воздушного насоса, производимого придворным доктором Р. К. Арескиным. Когда воздух из-под колокола был вытянут настолько, что птичка зашаталась и затрепетала крыльями, царь сказал Арескину: «Полно, не отнимай жизни у твари безвредной, она не разбойник»2, и выпустил птицу. В то же время мог совершенно спокойно смотреть на самые жесткие пытки и казни, которым подвергались те, кого он считал врагами своего дела. Расправляясь с взбунтовавшимися стрельцами, он собственноручно отрубил головы нескольким из них. Он был способен трудиться без устали, но также и гулять без всякой сдержки. Он был способен предаваться разгулу, описание которого превосходит всякую меру воображения, на празднествах по случаю спуска нового корабля, когда гости напивались до того, что их выносили замертво, а иные и совсем отдавали Богу душу, и на собраниях всепьянейшего и всешутейшего собора, собиравшего под председательством князя-папы, его старшего учителя Н. М. Зотова, причем сам Пётр, выступавший в роли протодьякона, оказывался неистощимым в изобретательности, соединяя разные процессии и торжества для собора. То князя-папу должны нести на троне 12 плешивых кардиналов, а папа, снабженный особым молотком, должен во время движения прощения процессии стукать этих кардиналов по головам, то князь-папа должен переправиться через Неву в просторном чану, наполненном пивом, плавал по пиву на небольшом плотике, причем Пётр, в конце концов, все-таки не удержится и столкнет князя-папу в пиво, дав ему купанье. Непомерное знакомство с «Иваном Хмельницким», как называл Пётр вино, рано расстроило его здоровье. Он приходил в дурное расположение духа, становился раздражителен и тяжек для окружающих. Пётр не терпел невыполнение своих указов. Так, в 1722 г. праздновали заключение Ништадтского мира. Жена фельдмаршала Олсуфьева, немка, ожидавшая рождение ребенка, не явилась на маскарадную процессию, гулявшую более трех недель по Санкт-Петербург. За это она должна была явиться в Сенат и выпить штрафное количество вина, причем, в которое была подмешана водка. На другой день у нее родился мертвый ребенок, но сама она осталась жива. Вместе с тем, Пётр привлекал к себе сердце правдивостью и любовью к правде. Неплюев, один из молодых людей, которые были отправлены для обучения за границу, вернувшись и сдавший экзамен, назначен был работать с царем на верфи. Раз, пропировав накануне в гостях, он опоздал на работу, пришел уже после государя, и до такой степени испугался, что хотел уже вернуться домой, сказавшись больным, но потом решил сказать правду, «и пошел к тому месту, где государь находился; он, увидев меня, сказал: „Я уже, мой друг, здесь!“ А я ему отвечал: „Виноват, государь, вчера был в гостях и долго засиделся и от того опоздал“. Он, взяв меня за плечо, пожал, а я вздрогнулся, думал, что прогневался: „Спасибо, милый, что говоришь правду: Бог простит! Кто бабе не внук! А теперь поедем со мной на родины“»3.

Однажды в праздник Светлого Воскресенья Христово «Государь, усмотря в небольшом отдалении кучу народа стоявшую, пожелал узнать причину того, и увидел в средине оныя работника с барок, лежащаго пьянаго, Монарх толкнул его слегка ногою, говоря: вставай, брат! но сей того не чувствовал. «Отнесиж его, сказал Монарх офицеру, в караульную солдатскую, и положите на постелю; а когда проспится, дайте мне знать». После обеда донесено Его Величеству, что он проснулся, и Монарх повелел представить его к себе. Сей, в страхе повергается в ноги, вопия: «Виноват, надежа-Государь! простите меня ради воскресшего Христа Сына Божия». Монарх спрашивал его, что он за человек? – Работник с барок такого-то хозяина. – Как-же ты в такой праздник, вместо того, чтоб поспешать в храм Божий, напился до безчувствия? Сей, не ведя в очах и голосе Государя ничего гневнаго, ответсвовал, что он, яко рабочий человек, обрадовавшись празднику и отдохновению от работы, согрешил, напился. Монарх спросил его паки: «Хорошо-ль ты служишь хозяину и не пьянствуешь ли? и услыша, что хозяин им доволен: «Ну, сказал, я тебя прощаю; но если впредь ты так напьешься и я о том узнаю, то будешь наказан как непотребный пьяница. Отведите его к хозяину и спросите: ежели он им подлинно доволен, то чтоб на сей раз простил его; да опохмелите его, примолвил Государь; чаю голова у него болит»4.

Осматривая однажды в Вышнем Волочке канал Пётр увидел в толпе собравшегося народа красивую девушку, которая в сенях на него поглядывала и сразу уводила взор, когда Пётр смотрел в ту сторону. Пётр подозвал ее, и та подошла закрывая рукой лицо, как будто чего стыдилась и плакала. «Государь не подозревая в ней ничего худаго, почел это знаком стыдливости и целомудрия, взял ее за руку, говорил с нею благосклонно, что бы она не стыдилась и не робела, так же что она пригожа, и что уже время выйти ей за муж. Прочия крестьянки смеялись сему нарочито громко. Государь быв тем не доволен, подошел к ним и сказал: чему вы дуры смеетесь разве тому, что сия девушка скромнее вас и плачет из стыдливости? Девки и пуще смеяться стали. Тогда Его Величество оборотясь к одному из близ стоявших мужиков, спросил его, чему сии дуры смеются, стыдливости ли етой пригожей девушки, или другому чему? Разве им завидно, что я с нею говорю? Нет Всемилостивейший Государь, ответсвовал крестьянин, я точно знаю, что оне не тому смеются. Под сим нечто другое скрывается. Что же спросил Государь: то, ответствовал он, что Ваше Величество все называет ее девкою, а она уже не девка. Чтож она такое, продолжал Государь, не ужели замужняя? Нет, ответсвовал крестьянин, и не замужняя она, она дочь моего соседа, прилежная и трудолюбивая и весьма в прочем добрая девка, но года за два пред сим сжилась с одним немецким офицером Вашего Величества, который тогда стоял у нас на квартире, и после скоро в другое место командирован; и для того девушки наши с нею не водятся и ей насмехаются. Великое дело, сказал Государь: если она ничего худаго не сделала, то должно ли сим поступком толь долго ее упрекать, и ее стыдить за то пред всеми? а то мне не угодно, сказал в слух: приказываю, чтоб ее ни из какой беседы не изключали, и чтоб отнюдь никто не осмеливался делать ей за то ни малейшаго попреку. По том изволил сам увещевать девку, ничего не боятся и не печалится; и как по Его требованию представлено Ему было ея дитя, мальчик миловидный и здоровый, то Он сказал: етот малой будет со временем добрым солдатом: имейте об нем попечение, я при случае об нем спрошу, и чтоб мне его всякий раз показывали, когда только мне случится сюда приехать. На конец подарив матери его несколько денег, отпустил ее домой»5.

Царь не терпел неправды. Раз в его присутствии один иноземный офицер разоврался о сражениях, в которых он бывал, и о подвигах, которые совершил. Пётр слушал, слушал его, потом плюнул ему в лицо и отошел в сторону. Пётр был единственным из монархов, кто начинал службу барабанщиком и получал очередные повышения в чинах за реальные успехи на поле брани: за овладение Азовом, за Полтавскую викторию. Пётр был прост в общении, часто принимал приглашения на крестины, в том числе и от рядов гвардейцев, запросто беседовал с мастерами.

Датский посланник Юст Юль так отзывался о Петре, встретившись под Нарвой. «По приезде, Царь тот час же вышел, чтоб посетить старика Зотова, отца Нарвскаго коменданта. (Зотов) некогда состоял его дядькою и в шутку прозван им патриархом. Казалось, царь очень его любил1… / При нем не было ни канцлера, ни вице-канцлера, ни (какого-либо) тайнаго советника, (была) только свита из 8-ми или 10-ти человек. (Он) равным образом не вез с собою никаких путевых принадлежностей – (на чем) есть, (в чем) пить и (на чем) спать. Было при нем несколько бояр и князей, которых он держит в качестве шутов. Они орали, кричали, дудели, свистали, пели и курили в (той самой) комнате, где (находился) царь. А он беседовал то со мной, то с (кем либо) другим, оставлял без внимания их орание и крики, хотя не редко они обращались прямо к нему (и кричали) ему в уши. / (Царь) очень высок ростом, носит собственные короткие коричневые, вьющееся волосы и довольно большие усы, прост в одеянии и наружных приемах, но весьма проницателен [и] умен2… / Царь, как главный корабельный мастер (должность, за которую он получал жалованье), распоряжался всем, участвовал (вместе) с (другими) в работах и, где нужно было, рубил топором, коим владел искуснее, нежели все прочие присутствовавшие (там) плотники. Бывшие на верфи офицеры и другие лица ежеминутно пили и кричали. В боярах, обращенных в шутов, недостатка не было, напротив, их (собралось здесь) большое множество. Достойно замечания, что, сделав все нужныя распоряжения для понятия (фор-) штевня, Царь снял пред стоявшим тут генерал-адмиралом шапку, спросил его, начинать ли, и (только) по получении утвердительнаго ответа (снова) надел ее, и затем принялся за свою работу. Такое почтение и послушание Царь выказывает не только адмиралу, но и всем старшим по службе лицам, ибо сам он покамест лишь шаутбенахт. Пожалуй, это может показаться смешным, но, по моему мнению в основании (такого рода действий) лежит здравое начало: Царь (собственным примером) хочет показать прочим Русским, как в служебных делах они должны быть почтительны и послушливы в отношении своего начальства. / С (верфи) царь пошел в гости на вечер к одному из своих корабельных плотников3… / Вообще. в числе его придворных нет ни маршала, ни церемониймейстера, ни камер-юнкеров, и аудиенция моя скорее походила на (простое) посещение, нежели на аудиенцию. Царь сразу, без всякого (обмена) предварительных комплементов, начал говорить о важных предметах и с участием вице-канцлера стал обсуждать государственныя дела. При этом, не соблюдалось никакого порядка, мы то прохаживались взад и вперед по комнате, то стояли на месте, то садились4… / Царь охотно (соглашается) бывать маршалом на свадьбах, чтоб не быть вынужденным подолгу сидеть на одном месте: вообще продолжительное занятие одним и тем же делом (повергает) его в состояние внутреннего беспокойства… / Царь в течение некоторого времени, против своего обыкновения, безвыездно сидел дома, чтобы лечиться… (Царь) часто развлекаться точением и, путешествуя, возит станок за собою. В (этом) мастерстве он не уступит искусснейшему токарю и даже достиг того, что умеет вытачивать портреты и фигуры. (При моем посещении) он временами вставал из-за станка, прогуливался взад и вперед по (комнате), подшучивал над стоящими кругом (лицами) и пил (с ними), а также (порою) разговаривал то с тем, то с другим, (между прочим) и о самых важных делах, о каковых удобнее всего разговаривать (с Царем именно) при подобных случаях. Когда (же) Царь снова садился за станок, то принимался работать с таким усердием и вниманием, что не слышал что ему говорят и не отвечал, а с большим упорством продолжал свое дело, точно работал за деньги и этим трудом снискал себе пропитание. В таких случаях, все стоят кругом него и смотрят, (как он работает). (Всякий) остается у него, сколько хочет, и уходит, когда кому вздумается, не прощаясь»6.

Обыкновенно Пётр ходил в поношенном кафтане, сшитом из русского сукна, в стоптанных башмаках и чулках, заштопанных Екатериной. Ездил на таких плохих лошадях, на которых согласился бы ехать не всякий столичный обыватель, обыкновенно в одноколке, один или в сопровождении денщика. Он не выносил просторных залов. В Санкт-Петербурге он построил два дворца: летний и зимний, настолько маленькие, что в них не могли вмещаться приглашенные гости, и различные торжества происходили в здании Сената и дворце князя Меньшикова, а летом собрания при дворе были на открытом воздухе Летнего сада. На разных торжествах Пётр занимает первое попавшееся место, обыкновенно в конце стола, причем наиболее любимыми его собеседниками были иностранные мастера и купцы. Перед народом он появлялся в странном и непривычном виде – в голландской матросской куртке на корабельной мачте, с трубкой в зубах. Придворного этикета он не переносил, но гордился своими мозолями на руках. Ему чужда была философия, но из европейских идей, носящихся в воздухе, он хорошо усвоил все практические стороны. На себя Пётр смотрит, как на учителя своего народа, – «наш народ, – пишет он, – яко дети, неучения ради, которые никогда за азбуку не примутся, когда от мастера не приневолены бывают, которым сперва досадно кажется, но когда выучатся, потом благодарят, что явно из всех нынешних дел, не все ль неволею сделано, и уже за многое благодарение слышится»7. Эту обязанность учителя своего народа он доводит до высокой цели жертвования. Известны слова Прусского короля, Фридриха II, – «король – первый слуга и первое должностное лицо в государстве»8. И когда Пётр I говорит в письме к сыну: « [я] за свое отечество и люди [и] живота своего не жалел и не жалею»9, он высказывал ту же самую мысль. Правда, эта забота напоминала, как это в сегодняшнее время называется, «гонкой» за Западом. Оценив ее культуру в бытовой жизни Пётр стремился перенести ее указным порядком в Россию. Решительно все шаги подданного были теперь строго определены законом, все должно быть «указным», как тогда выражались: жилища должны быть простроены по указному плану, обитатели должны одеваться в указное платье, указным образом должны были веселиться, указным наукам учиться и указным образом лечиться, указным образом хорониться и указным порядком лежать в могиле, очистив предварительно душу покаяниями в указные сроки. Государство заботится даже о загробной жизни, наблюдая за тем, чтобы поданные ежегодно исповедовались и причащались. Оно не стеснялось даже предписывать правила поведения церковных иерархов: вышел закон о том, как должны были держать себя архиереи во время службы – «упражняться в богомыслии и посторонних докладов не принимать». В сфере семейной жизни по указу 3 апреля 1702 г. Пётр установил брак для мужчин с 20, для женщин с 17 лет, причем, жених мог потребовать расторжения брака только при условии, что он впервые увидел невесту после обручения (за шесть недель до венчания) и она оказалась «безобразна, скорбна и нездорова»10. Указ 1722 г. запрещал вступать в брак близким родственникам и умалишенным. С 1720 г. разрешались браки с иностранцами при условии сохранения супругом православной веры, а с 1721 г. разрешалось заключать смешанные браки с христианами других конфессий (католиками, протестантами); брак с иноверцами запрещался. В 1722 г. царь приказал Сенату и Синоду расторгать насильственные браки; при нем стали возвращаться в «мир» насильно постриженные жены. Но воля родителей в устройстве браков своих детей все равно надолго оставалась решающей. Со времени Петра получило развитие нового устройства брака – дозволение на брак гражданским и военным чиновникам от их начальства, исходящее уже не из права начальства устраивать браки, а из обязанности подчинить личные интересы служебным. Прежде всего, в 1722 г. запрещение вступать в брак без дозволения начальства было сделано для флотских офицеров (гардемаринов) под штрафом трехгодичной каторжной работы. В последующие царствования эта статья закона было значительно расширена.

Обратил Пётр Алексеевич на проблему брошенных грудных детей. В ноябре 1715 г. был обнародован указ: «избрать искусных жен для сохранения зазорных младенцов, которых жены и девки рождают беззаконно, и стыда ради отметывают в разныя места, от чего оные младенцы безгодно помирают, а иные от тех же, кои рождают, и умерщвляются. И для того объявить указ, чтоб таких младенцев в непристойныя места не отметывали, но приносили б к вышеозначенным гошпиталям и клали тайно в окно, чрез какое закрытие, дабы приносящих лица было не видно. А ежели такия незаконорождающиеся явятся в умерщвлении тех младенцов, и оныя за такия злодейственныя дела сами казнены будут смертью…»11

Побывав за границей и увидев более достойные отношения людей друг другу разных сословий, нежели в России, поняв, что это идет на пользу всему государству, 30 декабря 1701 г. Пётр законодательно запрещает подписываться уменьшительными именами, падать пред царем на колени, зимой снимать шапку перед дворцом. Формально он объяснял это тем: «Какое различие между Бога и царя, когда воздавать будут равное обоим почтение? Коленопреклонное моление принадлежит Единому Творцу за те благости, какими Он нас наградил. [К чему] уничижать звание, безобразить достоинство человеческое, а в жестокие морозы почесть делать дому моему безплодную с обнаженною головою, вредить здоровье свое, которое милее и надобнее мне в каждом подданном паче всяких безполезных поклонов? Менее низкости, более усердия к службе и верности ко мне и государству – сия-то почесть свойственна царю»12.

Допетровская Русь считала, что Россия с ее древнейшей славной историей, православием, как истиной религией является избранным государством, а русские – избранным народом, которому нечего преклоняться перед Западом. Не случайно иностранцы в своих записях о «Московии», отмечали, что «московиты» «были самыми тщеславными и прегордыми из людей», «они смотрели прежде на другие народы, как на варваров и одним себя считали образованными, смышлеными и мудрыми», «их гордость заставляла думать о себе, как о народе передовом, более ученом и смышленом, чем их учителя»13.

Пётр круто изменил эти представления. В своем непринятии «старины» он буквально вдалбливал, что Россия жила, «доселе в непроходимом мраке невежества». Поэтому необходимо было ввести страну в состав «просвещенных народов». Способ же приобщения к западной цивилизации – тюремно-монастырский, через принуждение посредству кнута (в широком смысле). «Надлежит попытаться у беснующегося выгонять беса кнутом; хвост кнута длиннее хвоста чертовского. Пора заблужденье искоренять из народа!»14 – поговорка Петра I. Другими словами, кнут это способ постижения прогресса мудрости житейской, плавно перетекающий в «повивальную бабку» Маркса, наиболее прогрессивного способа развития общественных отношений. Царь сравнивал себя с Иваном Грозным, 28 января 1722 г., в разговоре с нареченным затем герцогом Голштинским по поводу изображения И. Грозного: «Сей Государь (указав на царя Иоанна Васильевича) есть мой предшественник и образец; я всегда представлял его себе образцом моего правления в гражданских и воинских делах, но не успел еще в том столь далеко, как он. Глупцы только, коим не известны обстоятельства его времени, свойства его народа и великия его заслуги, называют его мучителем»15. Цель Петра – приближение страны к нормам западного устройства, причем исключая те стороны, которые влекут за собой явные признаки размытия сословностей. Методы – репрессии, с введением первых отдаленных основопологаний демократии, и выжимании с крестьянства все, что возможно было только выжать.

«Петр Великий, сломив тын, окружавший землю русскую, отворил ворота для жителей других стран света, более, несравненно более нас образовавшихся, приветствовал, просил чужежемцев добро-пожаловать на хлеб-соль русскую, принесть с собою нам ремесла, художества, науки и быт человеческий. До Петра грех будет думать, чтобы мы, русские, имели право называть себя людьми: мы были до Петра медведи, с тою только разницею, что живущие медведи в лесах – иногда, а русские того времени – завсегда на двух ногах держались и ходили. Сильным потоком хлынули к нам чужеземцы, но, к несчастию нашему, сильный прилив принес с собою много тины, грязи и нечистот всякаго рода! Гениальный Петр, нетерпеливый, – свойство, обыкновенно соврожденное творческой силе человека, – Петр, как Геркулес, взяв дубину в руки, погнал всех, как пастух гонит стадо к ручью на водопой, перенимать все у иностранцев, что они с собою внесли к нам. Кто отставал, упирался, не хотел разстаться со своими привычками, того Петр вразумлял дубиною по бокам! И будучи одарен великим умом, превосходною силою творческою, наделал, от нетерпения и неодолимаго желания поворотить все вдруг, много вреднаго, неосновательнаго, даже глупаго. Смешно почитать за образованность в обритом рыле, напудренном парике, в кургузой одежде. Еще страннее пожелать, чтобы все говорили перековерканными на русском языке иностранными словами. Сам он, будучи самодержавный царь всея России, подписывал повеления и указы свои на голландском языке „Petrus“»16 (А. М. Тургенев).

От XVII в. Пётр унаследовал не только зачатки и подготовительные силы и средства своих реформ: тогда же и сложилась оппозиция реформаторской деятельности Петра I. Мятежи казацкие, стрелецкие, крестьянские, городские, принимавшие в XVII в. внешнею форму протеста то против церковных нововведений, то против гнета социальных и податных отношений, то против злоупотреблений фаворитов-бояр, в сущности, исходили и питались, прямо или косвенно, из одного источника – непосильных тягости военных повинностей, государственных налогов и крепостного гнета. Силы эти, сливающиеся в общий поток недовольства проявляются в тяжелые времена правления Петра I, и уже по одному этому оппозиция в его время должна была проявляться в еще больших размерах, становясь отчасти под старые знамена или выдвигая новые лозунги, не столько выражающиеся настоящие стимулы, сколько бьющие в глаза излишества и причуды реформационного курса.