Хунну. Пепел Гилюса

Превратившись в пленного жичжо вана Хуннской державы Сюуньзана, переодетый в лохмотья ханьского крестьянина, посаженный в повозку с железной клеткой, в сопровождении сотни конных воинов, ни один из которых не знал его в лицо, был быстро доставлен на Великую китайскую стену. Помещён в ту самую башню, где впервые встретился с жичжо ваном.

В башне люди тайной службы продержали Мэн Фэна до середины июля.

К началу встречи с варварами его, исхудавшего и грязного, в лохмотьях, со свалявшейся чёлкой и косичками, в сопровождении ста сианьских копьеносцев, трёх чиновников, шестерых тайных агентов вывели за ворота одной из башен, отойдя от неё на десяток шагов, стали, ожидая прибывающих на обмен степняков. По истечении считанного времени вдали, искажаясь, расплываясь в знойных потоках нагретого воздуха, показались тридцать всадников, лёгкой рысцой гнавших впереди себя сорок ханьских воинов и двести крестьян, полонённых хуннами два года назад при очередном набеге. Хунны, в остроконечных с загнутыми вверх краями головных уборах из тонкого белого войлока, одетые в коричневые замшевые штаны, в куцые льняные халаты с медными пуговицами, в коротких летних сапогах с медными мелкими шипами на подошвах, остановились неподалеку от стены, разделившись на две группы. Одна половина осталась с заводными лошадьми, другая, состоящая из пятнадцати человек, стегая плетями, согнала невольников в плотную кучу. Взяли их в полукружье, повели до места обмена, где в окружении ста копьеносцев, одетый в рубища, со связанными спереди руками с отрезанными пальцами, стоял оборотень – Мэн Фэн.

Конники, подгоняя пленных, приблизились к Стене, между её зубцами, бесшумно, как призраки, мгновенно появились арбалетчики с поднятыми вверх незаряженными самострелами, готовые по первому взмаху зарядить их и начать поражать наездников.

Хунны видели стрелков, но, не останавливаясь, подогнали полоняников ближе, не слезая с лошадей, ожидая любых поворотов событий, настороженно скользили недобрыми, хищными глазами по лицам арбалетчиков. При этом вызывающе теребили мозолистыми, похожими на железные крючья пальцами оперения стрел, поблескивали «кольцами лучников», надетыми на большие пальцы рук.

Наконец, пятеро из них слезли с седел, возглавляемые плечистым, среднего роста воином, с кругловатым лицом, с чёрными глазами и выглядываюшими из-под шапки двумя косичками рыжевато-чёрного цвета, неспешно двинулись в сторону трёх сановников, одетых в шелковые одежды. Степняки едва остановились напротив чиновников и шестерых агентов Минь Куня, один из сановников повернулся к копьеносцам, громко прокричал приказ. Копьеносцы, без промедления расступились, выпустили из круга Мэн Фэна с намотанными на руках тряпками, двое ханьцев, держа его за руки и плечи, передали хуннам. Хунны, поддерживая шпиона с двух сторон, второпях, пошли к лошадям.

Пятеро кочевников с имперцем, лишь шагнули в сторону степи, к воротам башни в империю Хань двинулась толпа, состоящая из ханьских крестьян и воинов.

«Жичжо ван» со степняками дошёл до ожидающих верховых, один из сопровождателей, тот самый плечистый воин, шедший впереди при обмене, подошёл к Мэн Фэну, обнял, воскликнул:

– Здравствуй, мой брат Сюуньзан!

Отступил на шаг назад, собираясь произнести слова радости в честь его освобождения, но более внимательно всмотрелся в равнодушные не узнающие никого глаза «жичжо вана», с удивлением спросил:

– Сюуньзан, друг мой! Ты не узнаёшь меня? Ведь это я, твой побратим Ашина!

Мэн Фэн, чуть заметно подёргивая головой, отозвался:

– Кто бы ты ни был, я не узнаю тебя, за время пребывания в плену враги долго пытали меня, они каждый день били по моей голове, от этого я мало чего помню, многое забыл.

Ашина, покачивая головой, размотал тряпки на руках шпиона, заметил отрубленные пальцы на правой руке, обернулся, пылая ненавистью, с негодованием посмотрел на прижавшихся к зубцам стрелков. Он, развязал «побратима», подсадил на лошадь, вскочил на любимого чёрного коня, увлекая за собой всадников, устремился в степь, увозя в самое сердце Хуннской империи ядовитую ханьскую стрелу под именем Мэн Фэн.

Ашина, не делая по пути ни одного привала, достигнул, миновал границу Хуннского государства, к вечеру того же дня прибыл на первый стан, к трёмстам воинам из его тысячи. Ожидающие их ратники ликующе приветствовали «Сюуньзана», радуясь освобождению из чужеземной неволи.

Прибывшие с Западным чжуки хунны, расседлали, пустили лошадей пастись, с небольшими медными походными котелками, подошли к гаснувшим кострам, к висевшим на вертелах целиком зажаренным тушам дзеренов, добытых на охоте. Отрезали сочные куски, начали ужинать, смакуя нежное мясо дичи. Они ели, пили, разговаривали с любопытством рассматривали сидевшего возле Ашины жичжо вана «Сюуньзана». Расположившись рядом с кожаным походным плащом, заставленным едой, Ашина предложил ханьцу отведать свежего мяса, попить кумыса.

Мэн Фэн, которого по приказу Минь Куня намеренно плохо кормили, чтобы к моменту обмена он выглядел как можно истощённее, хорошо усвоивший за месяцы слежки привычки настоящего Сюуньзана, схватил кусок мяса, не скрывая голода, рвал его зубами, запивал кумысом, изредка притрагивался к кусочкам просяной лепёшки. Ашина увидел, как «побратим» утолил первый голод, взял в руки небольшой бурдючок, заботливо налил ему в деревянную пиалу ещё айрана, сказал:

– Ты мой названный кровник, одноземец. Мы с детства знаем друг друга. Неужели ты вовсе не помнишь меня?

На что Мэн Фэн ответил:

– Прости, брат, не помню. Иногда мне вспоминается, я маленький бегу по берегу большой реки, купаюсь в ней, захожу в большие дома…

– Всё-таки хоть что-то, значит, ты помнишь! – воскликнул Ашина, перебивая собеседника. – Мы с тобой были соседями, родились в городе Гилюсе, всё наше детство прошло там. Наш город расположен на берегах двух больших рек – Сигиза (Селенги) и Биа (Уды). Много лет назад его обосновал великий шаньюй Модэ, построил на берегу Сигиза небольшую крепость (Иволгинское городище). Я рад, что встретил и увидел тебя, эта встреча облегчила моё сердце. На этом наши общие пути ненадолго расходятся. Семь дней назад нас догнал гонец от Юлю с повелением как можно скорее отправляться в дальний форт Иву. Шаньюю стало известно туда с целью захвата, стягиваются ханьские войска, поэтому мы, добравшись до форта, должны защитить его до подхода ваньцы ванов. Завтра по приказу шаньюя Юлю отправишься в родной город Гилюс, отдаю в твоё распоряжение пять воинов, они будут сопровождать тебя в дороге. Побудешь на родине, полечишься в его целебных источниках, подышишь её воздухом, я очень надеюсь, на твоё излечение от беспамятства.

Мэн Фэн поблагодарил его за всё хорошее, что сделал для него, за то, что встретил из плена, за то, что дал в дорогу провожатых; затем уличил себя в многословии, тут же умолк, решил в общении со степняками больше молчать, наблюдать, чем говорить.

Тем временем наступила ночь, на небе зажглись звёзды, хунны, выставили вокруг стана караульных, отходили ко сну. Мэн Фэн, следуя примеру Ашины, ложась спать, подложил под голову седло, не шевелясь, долго смотрел на небосклон, вслушивался в темноту ночи, в её шорохи и звуки, принюхивался к запахам земли, травы, цветов и ликовал! Затея задуманная год назад в приграничной крепости Сэньду, сбывалась! И его, спрятавшегося под обличьем варвара, не различил с детства знавший настоящего Сюуньзана его собрат Ашина, вселило в шпиона чувство безопасности и гордости за скрупулёзно сделанную работу по вживанию в образ кочевника.

Копотливо, нехотя занималось тёплое летнее утро сто семьдесят второго года. Солнце, только-только показавшись над горизонтом, нежарко освещало спящих степняков, оно, поднявшись повыше, ощутимо нагрело землю, без остатка осушило слабую утреннюю росу, лагерь ожил. Воины доели вчерашние остатки дзеренов, поймали лошадей, заседлали, торопливо навьючивали груз, готовясь пуститься в далёкий путь, пролегавший до хуннской крепости Иву.

Обычно хунны и сяньбийцы, отправляясь в дальние походы, брали с собой по две – три лошади на одного всадника: одна из них являлась боевой, в походе на неё никто не садился, сберегая её силы для битвы. Скакали на двух заводных, изредка останавливаясь, чтобы перекинуть сёдла, напоить, подкормить скакунов. Двигаясь таким манером, они преодолевали за короткое время огромные расстояния, пугающе быстро появлялись перед врагами, пользуясь внезапностью, обычно побеждали их. В походе воин имел по два колчана стрел, в каждом по тридцать штук, лёгкий круглый щит, два малых оселка для заточки стрел и меча, моток ниток, скрученных из сухожилий, иголку, шило, кресало с трутом и аркан, свитый из конского волоса. У всех воинов имелся чуть кривой одноручный меч в ножнах, заточенный с одной стороны, которым они так искусно, мастерски владели, что могли разрубить человека на две части, от плеча до паха. Имелось также копьё, вернее, его жало длиной пять – семь вершков, уложенное в кожаный чехол, перед боем при необходимости его вытаскивали из чехла, потом насаживали на древко. И, конечно, каждый хуннский и сяньбийский ратник обладал невероятно тугим луком, длиной около тридцати двух – тридцати четырёх вершков. Тетиву лука делали из сырой кожи и жил, снятых со спины быка, очищали кожу от волос, тонко нарезали, сплетали с конским волосом и жилами. Заплетённую сырую тетиву высушивали, на одни сутки бросали в специальную жидкость, вынимали, снова сушили, намазывали смолой сосны, вновь сушили, наконец, протерев и почистив, доводили до полной готовности. Сделанная таким способом тетива была необыкновенно крепкой, не растягивалась, не рвалась, не гнила, не намокала; была незаменимым придатком к грозному сяньбийскому луку. Стрелы у хуннов, в основном, ладились из дуба, были разных видов, их длина достигала двадцати одного – двадцати трёх вершков, вес же каждой составлял тридцать восемь – сорок три золотника, оперения в большинстве случаев делались из крыльев орлов, и крыльев гусей. Стрела, предназначенная для дальнего боя, называлась «кузуни», у неё был длинный, узкий двухлопастной наконечник. У стрелы, изготовленной для ближнего боя, которая называлась «тайзуни», наконечник, напротив, был широким, трёхлопастным. Ещё один вид представлял собой стрелу с ромбовидным наконечником, назывался «байса», она, в основном, применялась против тяжёлой панцирной пехоты или тяжёлой конницы. Также хуннами использовались сигнально-звуковые стрелы, издававшие при полёте воюще-визжащие звуки. Все наконечники, кроме сигнальных, были калёными, перед битвой их оттачивали, как лезвия мечей, до бритвенной остроты. Но основным, незаменимым оружием хуннов был так называемый «сяньбийский лук», являвшийся ранее изделием древних хуннских мастеров. Тайны его изготовления бережно передавались из поколения в поколение, позднее они были постепенно переняты у хуннов сяньбийскими мастерами, внёсшими в лук ряд изменений, неоценимо изменивших его качество.

Изготовление сяньбийского лука хранилось в секрете – это была государственная тайна Хуннской империи.

Сяньбийский лук был сложным, состоявшим из дерева, костяных и роговых накладок, оружием. Сам его остов делался из дуба, спереди на него по всей длине прорезалась канавка глубиной семь миллиметров и шириной полтора сантиметра, затем в неё заливался головоломным способом приготовленный клей, а сверху на канавку наклеивались выдержанные в особенном зелье жилы с шеи вола. Хорошо склеенное полусырое изделие скручивали в обратную сторону в кольцо, оставляли сушить в тени на определенный срок, потом отпускали, усиливая без того тугую заготовку, наклеивали на него роговые, костяные пластинки, перемежая их с двумя слоями дерева различных пород. Изделие намного дней погружали в уникальный раствор, воздействие раствора было таким действенным – ранее наклеенные роговые, костяные, пластинки и жилы глубоко проникали, внедрялись в строение дерева, образуя крепчайший, упругий монолит. Лук вынимали из жидкости, длительно сушили в тени. Срок доведения до полной готовности этими непростыми способами сработанного оружия составлял три года, секреты его производства, передаваясь из поколения в поколение, долго не будут утеряны во времени.

Сяньбийский лук с необычной манерой стрельбы из него, почти не изменяясь, просуществует больше тысячи лет. Смастерённое степными умельцами оружие обладало такой невероятной тугостью, стреляли из него сяньбийские и хуннские воины, которых с самого раннего детства подводили, готовили стрелять именно из сяньбийского лука.

Но не все луки у хуннов были такими неподатливыми, существовали другие, менее тугие, предназначенные для хуннских женщин-воительниц, для номадов, пастухов.

О хуннском или сяньбийском мальчике можно было сказать, он родился с луком: с трехлетнего возраста они играли с луками и начинали учиться стрелять, до самой смерти, не расставаясь с ними.

Каждый год, в конце весны, высокопоставленными представителями шаньюя по всем хуннским, сяньбийским аилам, по двум их городам Гилюсу и Кирети, по установленному столетия назад великим шаньюем Модэ закону устраивался смотр мальчиков, достигших десяти лет.

Невзирая на знатность, высокое происхождение выбирали самых сильных и ловких, будь отобранный хоть сыном лули вана или самого шаньюя, на семь лет отправляли в учебные лагеря, принадлежавшие государству. Здесь они становились так называемыми «детьми шаньюя», пребывая под неусыпным надзором суровых скупых на похвалы учителей, являвшихся в прошлом выдающимися воинами империи Хунну, начинали тяжелейшую воинскую учёбу. Обучаемые каждый день часами стояли с натянутыми простыми луками, каждый день часами стреляли по мишеням, учились стрелять с лошади из воды, из самых неудобных позиций, какие только можно себе представить, учились стрелять на полном скаку, сидя в седле.

В снег и в дождь, в зной и в стужу, целыми днями, месяцами и годами выматывающим, изнурительным трудом осваивали премудрости метания из сяньбийского лука. Усердно овладевали искусством владения мечом и копьём, вставали с рассветом, ложились затемно, это продолжалось долгие семь лет. Не все мальчики и юноши выдерживали адскую семилетнюю нагрузку. Но выдержавшие испытания, прошедшие через подготовочные станы степняки превращались в самых лучших и сильных воинов, равным которым не было во всей Азии. Они могли на коротком расстоянии догнать мчавшую лошадь, вскочить на неё; одним быстрым, точным движением меча срезать косичку с виска человека, не оставив на нём ни царапины; в схватках с врагами легко вырывали из рук их оружие: будь то меч, копьё или щит. Умели с небывалой точностью и силой рубить врага с коня, мастерски рубились пешими. К концу учёбы до конца овладевшие навыками стрельбы из сяньбийского лука, показывали необъяснимую меткость, без промаха попадали в любую движущуюся мишень, будь то сайгак, прыгающий в степи, или косуля, мелькавшая среди сосен. Могли стрелять, стоя со скачущей во весь опор лошади. Необыкновенная, потрясающая меткость хуннских, сяньбийских лучников была похожа на чудо: уже вытаскивая стрелу из колчана, стрелок точно определял расстояние до несущейся цели, направление ветра, моментально определял направление и скорость самого бегущего существа. Обладая с детства вжившимся в головы чувством меткости, стреляли, не целясь, наитием: натянул мгновенно тетиву, отпустил её, стрела неминуемо поражала цель, все они превосходно умели стрелять в темноте.

В рядах кочевников нечасто, но находились стрелки высочайшего умения, на скаку сбивавшие летящих воробьёв, ласточек, стреляли вверх учебной стрелой, при её падении уже боевой стрелой сбивали падающую стрелу, разбивая её надвое. Стрела, пущенная из сяньбийского лука с расстояния больше ста шагов, легко пробивала металлический доспех парфянского воина, с семидесяти шагов насквозь прошивала прочный дубовый доспех динлинского секироносца. Постоянные, ежедневные упражнения, стрельбы из обыкновенных луков, стрельба из сяньбийского лука, необычайно развивали руки и плечи воинов, делая их богатырски сильными, цепкими.

Способ выстрела хуннов и сяньбийцев разительно отличался от других кочевых народов, населяющих Великую степь. Стреляли, как будто разрывали лоскут ткани, одновременно резко раздвигая от центра руку, державшую лук, и другую, державшую тетиву со стрелой. Тетиву натягивали большим пальцем руки, предварительно надевали на палец широкое медное или железное кольцо с канавкой посредине. Загибали его в суставе, надавливали на него средним, безымяным, мизинцем. Стрелу упирали в тетиву, зажимали её между средним, указательным пальцами – натянул на «разрыв» лук, отпустил пальцы, стрела полетела в цель.

Степь подобна морю, лошадь подобна кораблю в море, потому как выжить на море без корабля невозможно, так и жить в степи без скакуна было нельзя. Хунны и сяньбийцы, с детства знакомые с лошадью, мало сказать, что любили её, они боготворили, холили, лелеяли, обходились с ней как с сакральным священным божеством. Прошедшие через шаньюйские учебные становища воины знали о лошадях всё: сделав вокруг неё лишь один круг, воин точно определял возраст, нрав, резвость, выносливость, силу, болезни. Хуннская лошадь, являвшаяся незаменимой в степи, была среднего роста, обладала удивительной выносливостью, силой, неприхотливостью. Зимой сама добывала корм, разгребая снег твёрдыми, как камень, копытами. Могла без отдыха, не зная усталости, урывками останавливаясь на водопой, скакать больше пятнадцати дней. Узда, путлища стремян, подпруги, поводья делались из хорошо выделанной, крепкой сухой кожи. Удила и стремена изготовлялись, в основном, из меди. Седло у хуннского всадника было немного выше, чем у ханьцев и жужаней, длину путлищ можно было изменить, сделать повыше или пониже, тем самым поднять или опустить стремена. Обычно хунн сидел на коне с поднятыми стременами с полусогнутыми коленями, при стрельбе выпрямлял ноги, становясь выше, увеличивал обзор для обстрела.

Седло делалось из дерева, на дерево прибивался войлок, оно обтягивалось кожей, потник под него изготовлялся из добротного, мягкого войлока. На нём имелись различные приспособления для крепления луков в налучниках и колчанов со стрелами. Луки хуннского седла делались высокими, сплошными: редко, но всё же защищающими всадника от ударов копья или стрелы.

Войско хуннов и сяньбийцев было составлено из конных воинов, подразделявшихся на тяжёлую конницу и лёгкую. Разница, существовавшая между ними, была небольшая. Они различались тем, что у всадников тяжёлой конницы спереди на панцирях, на шлемах имелись железные пластины, перед битвой на голову и шею коня надевался кожаный капор с медными бляхами, спереду за седло привязывалась небольшая попона из плотной кожи, защищающая грудь, передние ноги.

У воинов лёгкой конницы на доспехах не имелось железных пластин, у лошадей – капоров и попон.

Панцири делались из плечевой кожи дикого кабана или из спинной кожи быка. Прикрывая воину грудь и живот, они завязывались с боков через спину кожаными ремнями, с верхней части панциря, защищая руки до локтей, свисали широкие кожаные пластины, связанные между собой матерчатыми шнурами. Удобство такой брони состояло в том, что его можно было подогнать под размер любого человека, использовать его зимой, надевая поверх толстой зимней одежды. Наряду с этими панцирями у кочевников имелись разные виды доспехов – цельные, прикрывающие воину не только грудь, но и спину, немного имелось лёгких кушанских кольчуг, тяжёлых парфянских лат.

Шлем делался из кожи, он был невысоким, округлым, закрывающим заднюю часть шеи.

Войско делилось на тумэны, тысячи, сотни, десятки. Войском численностью в десять тысяч воинов командовали хунны, имеющие звание ваньцы, отрядом, состоящим из тысячи воинов, – гэдэхэу, соответственно, сотней – данху, десятью воинами – цецзюй. Кроме принадлежавших воину меча, копья, кинжала, небольшого круглого щита, сделанного из твёрдой, как дерево, кожи и заклёпанного с внешней стороны бронзовыми бляшками, у каждого десятого имелась булава, сделанная из дуба, с насаженным на конце железным шаром с маленькими неострыми шипами, у каждого пятого имелся малого размера боевой топор.

Примерно одну пятую часть хуннского войска составляли сяньбийцы, это было неудивительно, понеже хунну и сяньби, по существу, являлись одним народом. Они обладали общей культурой, имели единый уклад жизни, верили в одних богов, одинаково поклонялись солнцу, луне, вечному синему небу и матери-земле, говорили на одном языке, происходили от одних предков.

Строй, вооружение сяньбийского войска ничем не отличались от хуннского.

Но были различия между ними: в подавляющем большинстве сяньбийцы разговаривали на одном из диалектов хуннского языка, в отличие от хуннов, не держали рабов. Сяньбийка, если на войне убивали её мужа, могла выйти замуж за мужчину из любого сяньбийского рода, даже за хунна. Тогда как хуннская женщина после смерти мужа не могла выйти замуж вне семьи, она имела законное право выйти замуж за родных или двоюродных, троюродных братьев умершего супружника. Несмотря на это, хуннанки пользовались несравнимо большей свободой, чем женщины иных племён и народностей.

Небольшую часть в хуннском войске составляли дети и внуки ханьских крестьян-беглецов, принявших имя хунну и прошедших через воинские подготовочные лагеря. В эту часть входили ратники других этносов, таких как динлины, хагясы, юэчжи, ухуани, кяны. Все они считали себя хуннами, не щадя жизни, сражались за степную империю. Таким образом, в тысяче Ашины было двести сяньбийцев, десяток юэчжей и около тридцати ханьцев, разбросанных по всей тысяче. Надо отметить, среди хуннов, сяньбийцев встречалось много людей с волосами цвета соломы, рыжих с чёрными глазами, с плоскими носами или светлыми волосами, голубыми глазами, высокими носами и широкими скулами. Но большинство кочевников представляли собой азиатов с чёрными глазами с чёрными волосами.

Глава 5

Хунны погрузили, равномерно распределили по лошадям поклажу, оружие, доспехи, одетые налегке, попрощавшись, разъехались в разные стороны. Мэн Фэн с приданными ему пятью воинами, которых звали Хамис, Мо, Каун, Шаодань и Тутуньхэ, направился на север, в сторону Великого пресного моря Тенгиз – в город Гилюс.

Ашина поскакал ко второму стану, где его ожидали семьсот воинов. Примчавшись на второй стан, он объединил силы, имея под началом тысячу воинов, обогнул с юга Ханьхай-море (Гоби), и в спешке направил войско к форту Иву. Наскоро останавливаясь на водопой, делая короткие остановки только для того, чтобы перебросить седла с одних заводных лошадей на других, перейдя на сушёное мясо и воду, хунны турманом поскакали мимо редких аилов и несчетных стад кричащих куланов, мимо стелющихся по степи быстроногих дзеренов, бредущих монахов-даосов. Распугивая стаи степных дроф, поспешая, мчались мимо буддийских монахов-проповедников, несущих в степи слова непонятной для кочевников веры. Скакали уверенные в собственной силе, в непревзойдённом воинском ремесле, уверенные в силе выносливости боевых коней. Скакали, ощущая дух степной вольницы, полной грудью вбирая ни с чем несравнимый запах и ветер Великой степи.

На двадцатый день перед глазами утомившихся от многодневной скачки степняков показались очертания самого западного хуннского форпоста Иву.

Находившаяся посредине оазиса крепость, вся построенная из дерева, расположилась на низком широком холме. Огороженная со всех сторон частоколом из врытых в землю заострённых лиственничных бревен высотой до восьми локтей, она представляла собой прямоугольник длиной больше ста восьмидесяти шагов и шириной около ста сорока шагов. Внутри неё находились длинный большой дом наместника, большая казарма, бараки и дома для мирных жителей, кузница, конюшня, склады, ряд других построений, предназначенных для всевозможных нужд. С внутренней стороны крепости к тыну были приделаны подмостки из плотно подогнанных друг к другу окантованных тонких бревен, откуда защитники могли отражать штурм неприятеля.

Начинаясь с северной стены острога, находился небольшой овражек с протекавшей по нему ручейком, этот овражек по мере отдаления от частокола, вовсе исчезал.

На южных, западных стенах виднелись массивные ворота с толстыми крепкими запорами, с северо-западного угла стен протянулся овраг с крутыми откосами. К западу, на большом расстоянии от Иву, начинался редкий смешанный лес, тянувшийся на восемь – девять вёрст. На восток и юг от крепости на множество дней пути простирались выжженные солнцем пустынные солончаковые земли. Однако вся местность вокруг форпоста на пятнадцать – двадцать вёрст изобиловала ключами с прохладной чистой водой, бьющими прямо из-под земли, образуя спасительный оазис посреди безводной степи. Токмо внутри укрепления находились целых шесть родников, с лихвой обеспечивающих потребности жителей в воде. Земля в оазисе была сплошь покрыта невысокой, чуть ниже колен густой желтовато-зелёной травой, способной прокормить немалые тысячи голов домашнего скота.