Хунну. Пепел Гилюса

Солбон Шоймполов

Хунну. Пепел Гилюса

Глава1

В огнях багровых пожарищ, в отсветах кровавых жестоких войн, ворочая месяцы и годы, неминуемо близился к завершению страшный второй век нашей эры, ставший переломным в истории двух величественных империй, расположенных в самом сердце Азии, вместе занимающих гигантскую территорию, равной коей по размеру не существовало во всём древнем мире.

Одной из империй, столетиями властвовавших над Великой степью, над восточной Азией, являлась Хуннская кочевая держава. На ее земле в сто двадцать восьмом году разразилась невиданно безжалостная междоусобица, продолжавшаяся три года, в итоге ожесточённой непримиримой распри хунны навеки разделились на северных, южных.

Ижно сорок лет спустя с окончания той войны, они не смогут переступить через реки пролитой крови, в будущем никогда не сумеют сплотиться расшириться до былых необъятных границ.

В результате изматывающе кровопролитного противостояния южные хунны, превратились в разобщённую разбойничью орду с четырьмя шаньюями во главе, и не представляли серьёзной опасности соседним царствам, разрозненно скитались между юэчжами, усунями, постоянно ввязываясь в мелкие стычки с иными племенами.

Северные хунны, напротив, сумели сохранить атрибуты былого величия, безспорно владели безбрежными пространствами и большой нефритовой печатью империи Хунну, по-прежнему являлись грозной силой, скрытой угрозой. До поры до времени мирно кочевали по степным просторам вслед за бесчисленными стадами, беспрекословно подчиняясь родовым знатным ванам (князьям) и шаньюю (государю).

В заново воссозданном государстве северных хуннов, как в былые времена, звание воина, его умение, сила, доблесть были возведены их шаньюями в особый, высший культ поклонения, на них, на воинах, составлявших костяк, основу их мира, зиждилась мощь степняков.

Следующую империю представляли ханьцы – жители раскинувшейся на тёплых берегах Хуанхэ и Янцзы могучей земледельческой державы, наибольшую часть населения которой составляли крестьяне, жившие за счёт риса, фруктов, овощей, выращенных на маленьких клочках земель и находившиеся в кабальной зависимости от императора, его сановников, имевших над ними непререкаемую, ничем не ограниченную власть.

В могущественной стране Хань с её неисчислимым народонаселением, многолюдными городами, наивысшими привилегиями пользовался не крестьянин, обрабатывающий землю, не ремесленник, производящий полезные вещи, не воин, а учёный, издающий трактаты и владеющий различными знаниями, обогатившийся на поборах чиновник, неукоснительно исполняющий законы, указы самодержца.

В изнурительных, продолжавшихся столетиями войнах китайских империй с хуннами, одна из них, именуемая Циньской, являвшаяся предшественницей Ханьской, спасаясь от опустошительных набегов кочевников и преграждая путь подданным, бегущим из родины, воздвигла Стену, равной которой не было под солнцем. Построенная каторжным трудом сотен тысяч крестьян, преступников и рабов, повально умиравших при её возведении, Стена-твердыня, опоясавшая северную границу Цинь, извиваясь, поднимаясь в горы, опускаясь в низины, нескончаемо тянулась на тысячи ли. Простоявшая до времени воцарения ханьского владыки Линь Цзана, она окаймлённая зубцами, возвышавшимися на ней через каждые сто – двести шагов смотровыми башнями, была высотой шестнадцать – двадцать локтей, шириной шесть – семь шагов и казалась бесконечной по длине неприступной цитаделью. С внешней стороны необозримой преграды на отдалённом расстоянии от неё находились дозорные башни, насчитывавших вдоль, по всей её протяжённости, четырнадцать тысяч.

С внутренней стороны располагались гарнизоны пограничной охраны, сеть складов, жилища крестьян, высланных для обслуживания воинов-защитников.

Холодным, беспокойным летом сто семьдесят первого года недалеко от каменной крепости Сэньду, в башне Стены произойдёт роковая встреча двух человек, духовно принадлежавших к противоположным, совершенно разным культурам и цивилизациям, но по внешности, по походке, по росту, по голосу удивительно похожих друг на друга. Небывалая схожесть встретившихся в башне хунна и ханьца сыграет зловещую роль в судьбе одного из двух народов, а именно в судьбе хуннов.

Уже второй год на страну Хань, на защищавшую от врагов Стену не было совершено ни одного набега, ни одной попытки штурма со стороны северных соседей.

Зыбко затянувшаяся на долгое время тишина, исходившая из Степи, исподволь вносила в сердце императора Линь Цзана сомнение и беспокойство, вселяла в него нездоровую бессонницу.

Всё началось полтора года назад во время возобновившихся спустя девяносто лет торгов на границе: на них, к удивлению ханьских купцов, было очень мало номадов, их товаров. Тогда произошла перебранка между аратами и ханьцами, во время которой был избит лоянский чиновник небольшого ранга.

В другое время никто бы не обратил на потасовку внимания, но дальше последовало то, чего кочевники никак не ожидали от имперцев. Опираясь на этот незначительный случай, Линь Цзан запретил приграничную торговлю, неожиданно для многих объявил войну Северной империи, чем вызвал удивление, недовольство не только хуннов, но у некоторых близких к трону сановников.

В скором времени выяснится, действия монарха (объявление войны, закрытие прирубежного рынка) были сделаны с дальней обманной целью: ударить по кочевникам малым числом войск, вызвать ответный удар, тем самым проверить силы, возможности, количество варварских воинов. Ведь Линь Цзан семь лет готовил тайный поход против степняков, чаял одержать в будущей схватке великую победу, захватить их земли, на веки веков покончить с северянами. Дальше всё пошло не так, как рассчитывал венценосец. Хунны не спешили воевать с вторгшимися в степи ханьцами, начали откатываться вглубь, по-всякому избегая соприкосновений с императорской ратью. В течение двух месяцев, тщетно пытаясь вызвать врагов на битву, не выяснивший ни численности, ни сил противника, Линь Цзан не захотел излишне далеко углубляться в степь, опасаясь подвергать смертельному риску войска. Вернул их внутрь Стены, продолжал, как раньше, скрытно готовиться к большой войне.

С тех пор на границе Хань, граничащей с кочевниками, условия оставались без изменений: никаких вторжений за это время не последовало.

Как бы затаенное бездействие неприятеля, длившееся столько времени, становилось всё более непонятным, подозрительным не только для самого Линь Цзана, но и вельможам ближнего его окружения.

Надо было что-то предпринять, выведать, почему хунны полтора года находящиеся в состоянии вражды с империей, ни разу не вступили в битву. Что стало с воинственными степняками? Что задумали? Чего хотят северные варвары?

На все эти вопросы требовался ответ, его надо было отыскать любой ценой.

Чтобы найти ответы на вопросы, не дававшие покоя правителю, во дворец на личную аудиенцию с Линь Цзаном был вызван начальник секретной службы ван Минь Кунь. По завершении значимой встречи, продолжавшейся немало часов, Минь Кунь спешно прибыл на северную границу, в крепость Сэньду, безотложно вызвал одного даровитого служителя, кого втайне от всех готовил себе в преемники.

Вызванный в Сэньду сановник, занимавший высокую должность в иерархии имперской тайной службы, обладал блистательным умом, талантом, являлся потомком стародавнего рода Луни, корнями уходящего на сотни лет назад, вплоть до династии Цинь. Мэн Фэн, так его звали, представлял собой истинную, неотделимую часть ханьской элиты, её верхушки. Будучи по природе пытливым человеком, с ранней юности страстно увлекался письменами мудреца Лаоцзы, являвшегося одним из основателей философии Дао: «О сущности и магиях вещей. О бессмертии души и тела. О необъятности и вечности мира. О естественном пути всего сущего, не зависящего ни от богов, ни от людей».

Наряду с даосизмом увлечённо занимался трудами другого великого учёного – Конфуция, учившего, «младшие должны уважать старших, сын должен почитать отца, древние роды должны быть почитаемы менее древними, ханьцы обязаны знать место в обществе, действовать в соответствии с этим местом. Власть императора божественна, даруется бессмертными богами, сам император, это сын неба, жизнь его неприкосновенна».

Неплохо изучивший труды двух мыслителей, он хорошо запомнил отдельные понравившиеся идеи даосизма. Являясь уже взрослым человеком детально сопоставил положительные, отрицательные стороны учений, твёрдо выбрал постулаты Конфуция, превратился в верного приверженца его заповедей.

Отталкиваясь от сочинений Конфуция и Лаоцзы, привязывая их наставления к собственным взглядам на жизнь, Мэн Фэн непреклонно убедился, империя Хань, насчитывающая немалые лета истории, является центром всего мира – её величием, её уникальной сущностью. Все другие народы, окружающие её, должны подчиняться только ей – великой Ханьской империи.

Исходя из сложившихся в нём мировоззрений, убеждений, Мэн Фэн искренне считал, его род, бывший одним из древнейших в стране, его семья, он сам являются незаменимой опорой государства, как наследники старинного рода Луни, достойны большего уважения, должны по праву пользоваться благами, богатствами державы. Храбрый, на удивление упорный, непримиримый к личным врагам, Мэн Фэн был отлично подготовлен физически, неплохо владел мечом и луком, хорошо ездил на лошади. Свободно владел хуннским, кушанским, кянским, согдийскими языками, без труда писал и читал на первых двух, более того, умел на хуннской, кушанской письменности так мастерски подделать почерк любого человека, самый дотошный писец не мог выявить обман. При этом одинаково хорошо записывал как левой, так правой рукой в дополнение к этим навыкам превосходно владел мимикой лица.

Вдобавок Мэн Фэн являлся обладателем феноменальной памяти: один раз увидев человека, запоминал его навсегда, не менее крепко запечатлевал в голове природные ландшафты: изгибы рек, горы, леса, озёра, дороги, степи.

Мэн Фэн появился на свет на берегу реки Янцзы в городе Фулин, едва ему исполнилось десять лет, с отцом, матерью, младшим братом переехал в Сиань, в неоглядный город, бывший когда-то столицей Циньской монархии.

Его отец получил от повелителя Линь Цзана высокую должность, за время служения государству Хань сделался одним из богатейших людей империи. Купил роскошное поместье с домами, больше похожими на дворцы, с обширнейшими сливовыми, яблоневыми садами, с глубоко вырытыми прудами, изобиловавшими рыбой, с извивистыми, искусно выложенными дорожками из камня и с целыми рощами дубов, магнолий.

Это непомерно большое имение с его доминами, садами, рощами по всей окружности было обнесено кирпичной стеной высотой около девяти локтей, толщиной в три локтя и представляло настоящую крепость. Мэн Фэн прожил в Сиане семь лет, здесь, пылко проникся великой мечтой объединения вокруг Ханьской державы всего Китая. К шестнадцати годам загодя был принят на негласную императорскую службу, через год отправлен на войну с горцами – кянами, на первой в жизни войне, направляемый опытными наставниками, приобрёл бесценные уроки по премудростям тайной деятельности и шпионажу.

Впоследствии ему доводилось иметь дело со многими врагами: с юэчжами, кянами, кушанами, но благодаря уму, таланту, он неизменно выходил в схватках с ними победителем. За годы непрекращающихся побоищ бывал, беспощаден к людям чуждым ему по крови, считая варваров лишь препятствием на пути к достижению высшей мечты.

За полтора года войны, «шедшей» между Хань и Хунну, войны – затишья, войны – безмолвия, в степи, особенно за последние полгода, во множестве посылались лазутчики. Они под видом крестьян-перебежчиков, монахов-даосов или просто потерявшихся в степи торговцев, настойчиво проникали в варварские земли, по крупицам собирали, выуживали их тайны. С добытыми скудными сведениями назад возвращались считанные единицы, передавали одни те же сообщения: у кочевников спокойно, крупных передвижений, скоплений войск не наблюдается, пограничные дозоры в составе не меняются, границу охраняют таким же наличием воинов, что и пять лет назад. Мало вестей было получено из двух их городов – столицы Кирети и самого дальнего северного города хуннов Гилюса, о существовании которого ханьцы знали, но не имели полного представления о нём, куда империя постоянно засылала шпионов.

Слушаясь приказа Минь Куня, повелевающего – спешно выехать на север, Мэн Фэн, находившийся в то время в южных рубежах, в очередной раз жестоко подавлявший восстание кянов, живо передал дела, в сопровождении ста всадников в начале лета сто семьдесят первого года прибыл в крепость Сэньду, где неотложно принят Минь Кунем.

Во время встречи, длившейся один день, Мэн Фэн по заранее изданному указу был уведомлён о назначении его заместителем Минь Куня, в двадцать девять лет с великой радостью вошёл в ближайшее окружение властителя Ханьской империи Линь Цзана. За время пребывания Мэн Фэна в крепости между двумя высшими сановниками потайного услужения в результате недолго тянувшихся бесед, разговоров возник единственно верный, по их мнению, план. Ими было принято решение собрать необходимое число воинов, сделать вылазку, напасть на сопредельные заставы, захватить как можно больше пленных, подвергнуть их изощрённо жестокому истязанию, этим попытаться хоть немного прояснить ситуацию: что на самом деле происходит у северных варваров? Для осуществления замысла из Сианя были вызваны пять тысяч копьеносцев, около трёхсот арбалетчиков, в дополнение к ним тысяча человек конницы.

Захват, пленение хуннского или сяньбийского воина было делом неимоверной трудности, всегда сопровождались кровавой бойней, громадными потерями, посему ханьцу, пленившего степняка, полагалось повышение по службе, пропуская сразу два чина. Кроме прочего, ему выдавалось большое денежное вознаграждение серебром и не менее двадцати аршин шёлковой материи. Учитывая эти, другие опасности, таящиеся в плане, осторожный Минь Кунь, к большому удивлению Мэн Фэна, ни разу, не воевавшего с хуннами, решил усилить прибывающие из Сианя войска сильным отрядом из трёх тысяч панцирных меченосцев, проживающих в горном укреплении Инчшо.

В середине лета в Сэньду прибыл последний отряд из Сианя, набранные воины немалым лагерем расположились около находившегося в пятнадцати верстах от Стены форта.

Минь Кунь, назначил во главе воинства Мэн Фэна, приставил к нему опытного военачальника Чжен Ги, приказал вывести воинов, начать продвижение в степи. Повинуясь приказу, Мэн Фэн вывел доверенные войска за Стену, разделил на три колонны, миновал дозорные башни, переместился дальше на север, добрался до полосы леса и кустарников, после чего устроил привал. Во время данного отдыха в лагерь прибыл один из опытнейших ханьских шпионов по прозванию Фань Чун. Ему ценой жизни всех агентов удалось добыть важнейшую информацию, живым возвратиться на родину. Ныне он в простой одежде номада, с хуннской причёской на голове (идущая от темени до бровей чёлка, две ниспадающие от висков косички, достигающие мочек ушей, в которые для придания им толщины и красоты, были вплетены разноцветные шёлковые ленточки), шатаясь от усталости, стоял перед Чжен Ги. Он доложил, по направлению к ним движутся шестьсот с лишним всадников во главе с жичжо ваном Северной империи Сюуньзаном, отряд хорошо вооружён, у каждого имеются по два – три заводных коня, в походе участвуют отборные опасные воины. Соглядатай сказал, по его расчётам хунны доберутся до этих мест дня через три – четыре. Он утверждал, они направятся обязательно в их сторону, потому как выяснил ранее, они намерены проникнуть за Великую стену, разорить окрестности Сэньду, если удастся, взять приступом саму крепость. Оснований не верить шпиону не было, так как Чжен Ги его знал – это был человек, засланный три года назад Минь Кунем в степи. По получении сведения, он отправил Фань Чуна в обоз, без раздумий передал принятые вести Мэн Фэну. Тот, боясь поверить в удачу, трепетно надеясь схватить главаря варваров, решил уготовить кочевникам западню. Для этого забрал у Чжен Ги старого бывалого воина по имени Ван Куан, непревзойденного мастера по устраиванию засад, объехал с ним округу, нашёл то единственное место, которое никак не могли миновать хунны.

Это была широкая елань, со всех сторон окруженная деревьями, кустарниками и невдалеке от неё с двух краёв ограниченная высокими скалами. Невзирая на увещевания Чжен Ги, Мэн Фэн отправил большую часть войска назад, оставил при себе три тысячи копьеносцев, тысячу меченосцев, всех арбалетчиков, двести наездников, посчитал это число более чем достаточным для поимки и уничтожения хуннов. Следуя пожеланиям Ван Куана, велел поймать в силки птиц, могущих выдать присутствие засады, заодно разорить их гнёзда. Приказал приготовить в походных котлах экстракт из молотых растений, отбивающий малейший запах, предположительно до момента появления варваров на лужайке велел всем намазаться. Иначе двигавшиеся впереди основных сил хуннские дозорные, обладающие звериным слухом, зрением, обонянием, могли легко обнаружить тенету. Ибо не было случая, когда степняки при набегах не ставили впереди войска самых остроглазых, чутких воинов, умевших издали уловить запах человека, далеко-далеко завидеть притаившегося в траве врага, за сотни шагов слышать скользящие, приглушенные шаги ханьской пехоты. Но и ханьцы при дальних передвижениях использовали не менее зорких, слуховитых воинов из наёмных кочевников – жужаней, способных издалека услышать тихий шелестящий звон вынимаемого из ножен кривоватого хуннского меча или за тысячи шагов увидеть в ночи высекаемую подковой об камень искру скачущей сяньбийской лошади.

Глава 2

Прошли тянущиеся томительные дни ожидания, утром третьего дня дозорными, прячущимися в густых листьях высоких деревьев, был замечен отряд чужеземцев, направляющихся в сторону западни. Ханьцы недвижно замерли в немом, тревожном ожидании, лишь девять человек, подражая голосам изловленных птиц, имитировали их безмятежный шебет.

Подобные ночным лунным теням на противоположный от имперцев край леса бесшумно вышли трое хуннов без шлемов, настороженно сделали ряд шагов, остановились, замедленно поворачиваясь направо-налево, принялись внимательно прислушиваться к звукам лесной поляны. Чуть откидывая назад головы, ловили ноздрями запахи. Напряжённо всматриваясь в кустарники, в деревья, держась настороже, один из них лёг на траву, прислонил ухо к земле, долго вслушивался, стараясь уловить сомнительные шумы, медленно поднялся, недоверчиво оглядываясь вокруг, прибился к остальным.

Троица постояла немного без движения, так же беззвучно исчезла, как и появилась. Теряясь в догадках, обнаружена облава или нет, Мэн Фэн знаками приказал стрелкам зарядить арбалеты, ханьцы, боясь сделать лишнее движение, потихоньку зарядились, застыли, как каменные изваяния.

Приблизительно через полчаса ожидания на луг, ведя за собой заводных лошадей, выехал малый отряд степняков, состоящий из девяносто с лишним конников, следом, отставая от передних на сто – сто десять шагов, показались дополнительные силы. Они, уверенные в полной безопасности, одетые в кожаные панцири, в кожаных шлемах, с мечами на поясах, с небольшими круглыми щитами за спинами, с луками, с колчанами, полными стрел, спокойно ехали шагом, вполголоса разговаривая между собой.

Мэн Фэн терпеливо пропустил ертаул кочевников за середину поляны, с дрожью в голосе приказал открыть стрельбу по набежникам, по их коням, разделил воинов на отряды по пятьсот – шестьсот человек, по очереди отправлял на чужаков, стараясь не давать им передышки. При первых моментах стрельбы, благодаря внезапности, ханьцам удалось убить, тяжело ранить около пятидесяти ехавших впереди воинов. Уцелевшие хунны, выхватили луки, спустились наземь, прячась за убитыми лошадьми, вмиг приготовились к атаке тенетчиков.

Копьеносцы, с окончанием стрельбы арбалетчиков, прикрывшись большими щитами, опрометью ринулись на сорок головных лучников, теряя от калёных стрел много людей добежали до хуннов, сошлись врукопашную.

Обозревая начавшуюся схватку, печёнкой чувствуя опасность, исходящую от копейщиков для его конницы, не представляя общего количества противостоящих врагов, Сюуньзан совершил сумасбродную, скоропалительную ошибку: не стал поворачивать конницу к лесу и, сажая безлошадных воинов на заводных коней, осыпая имперцев стрелами уходить в степи, а поддался гневу. Мстя за внезапно убитых соратников, велел основной группе седоков соединиться с авангардом. Приказал десятерым воинам отогнать назад лошадей, без промедления вступил с оставшимися людьми в бой, желая на мечах наказать ханьцев: тем самым втянул ратников, самого себя в засасывающую круговерть погибельной кровавой сшибки. Драгоценное время для отхода было упущено, подчиняясь желанию Сюуньзана, хуннам и сяньбийцам не оставалось ничего другого, как сразиться с вцепившимися в них мёртвой хваткой сианьцами.

Издавна, со времён шаньюя Модэ, обладая умением вести степные войны, полководцы хуннов, их воины не старались без крайней необходимости ввязываться в близкий бой, предпочитая дальний бой с применением луков.

Но по какой-либо причине вступали в ближнюю схватку, то отменно, виртуозно владея мечами, копьями, булавами, боевыми топорами, кинжалами, длинными сяньбийскими ножами, обладая необыкновенной силой и быстротой, наносили врагам невиданный урон, если требовалось, стояли в битвах насмерть, до последнего человека.

Сейчас они окончательно увязли в не останавливающейся ни на миг тяжкой рубке. Сражаясь в первых рядах воинов, Сюуньзан случайно взглянул налево, заметил зоркими глазами бегуших за деревьями арбалетчиков, которые, исполняя указание Чжен Ги, собирались выйти в тыл хуннам, оттуда открыть стрельбу по их лошадям. Он, догадался о намерениях врагов, отправил по следам стрелков восемьдесят ратников с приказом догнать, истребить всех. Воины выбежали наперерез, настигнули крадущихся по лесу арбалетчиков, в скоротечной, кровавой сече почти полностью вырезали ханьцев, заодно в щепы изрубили их самострелы. Но возвращаясь назад, были встречены тысячью меченосцев из Инчшо во главе с Чжен Ги в жаркой, запальчивой схватке безжалостно зарублены ими.

Расправившись с варварским отрядом, отомстивший за убитых стрелков, Чжен Ги стремглав направился на поляну, где неотступно рубились хунны и ханьцы. Его меченосцы уже бежали по краю усыпанной трупами прогалины, рассчитывая ударить в правый бок кочевников, как были замечены степняками. Сюуньзан, мельком взглянул на несущихся меченосцев, явственно понимая, всё кончено, он проиграл сражение, испытывая от поражения саднящую ломоту в груди, неистово закричал, призывая хуннов покинуть поле боя. Уцелевшая часть воинов, всего около семидесяти человек, прекратила сражаться, на глазах у усталых, изнурённых битвой копьеносцев, громко подзывали обученных, как охотничьи собаки, боевых коней, на бегу вскакивали на сёдла, на полном скаку намётом удалялись в чащобу.

Последним с лужайки, будто спиной прикрывая израненных всадников, уходил жичжо ван. Распластывая в стремительном галопе коня, он заворачивал в лес, уже исчезал за деревьями, уже вырывался из ловушки, как две стрелы из семи, пущенных спасшимися арбалетчиками, достали его и лошадь: одна из стрел по косой угодила в сердце скакуна, другая, попавшая в левое плечо Сюуньзана, пробила его насквозь. С торчавшей из спины стрелой, он промчался десяток шагов, рухнул на землю, при падении, вскользь ударившись лицом об дерево, лишился сознания.

Подбежавшие к Сюуньзану арбалетчики убедились, упавший хунн жив, не единожды ударили его по лицу. Крепко связали, отнесли к трём взятым степнякам, получившим такие тяжёлые раны, что они не успели умертвить себя, и их ждала мучительная смерть от рук ханьских истязателей. Тем временем ускакавшие вперёд Сюуньзана воины вернулись, выскакали из чащи на поляну, намереваясь выручить отставшего жичжо вана, но было слишком поздно. На краю поля разделённая на три шеренги, успела выстроиться стена из прикрытых щитами копьеносцев и меченосцев.

Постреливая из перелеска, хунны бесповоротно покинули место брани.

Ночью в окружении двадцати воинов к захваченным пленным подошли Чжен Ги и лазутчик Фань Чун, держа в руках горящие факелы, принялись всматриваться в раненых. Фань Чун, несмотря на опухаюшее окровененное лицо степняка, безошибочно опознал недвижного жичжо вана, указывая на него, поведал ханьцам, перед ними находится вожак разбойников.

Чжен Ги наклонился, бегло осмотрел лежавшего на правом боку Сюуньзана, о ком был много наслышан, но увидеть пришлось впервые, приказал вызвать лекаря. Оглянулся на подошедшего целителя показал рукой на кочевника, сказал ему, отныне его жизнь будет зависеть от жизни валявшегося перед ним пленника. Дрожащий от страха лекарь, используя умение и опыт, осторожно извлёк стрелу из тела хунна. Чжен Ги распорядился со всеми предосторожностями погрузить варваров в повозки, под большой охраной отправить на Великую стену, повелел поместить их в одну из башен, служившую тюрьмой.