Delirium tremens

Ты знаешь, когда-то давно, я читал фантастический рассказ о разумной форме жизни радиоволн. Субъекты этой цивилизации обладали развитым интеллектом, но им не дано было понять, что такое масса! Почему? Потому что, это свойство материи, эта характеристика жизни, были им недоступны. И я тут, как тот «субъект жизни радиоволн», которому недоступны характеристики того, небесного мира. Я вполне допускаю, что там, как бы это сказать, более полная физика. Неведомые нам, характеристики. Нам, здесь, не то что сложно – невозможно судить о них.

– Допустим, я понял, что ты хочешь сказать. Допустим, – Владимир Григорьевич, казалось, наконец-то увлекся этой частью разговора, – Но ты же технарь, Миша! «Теория без практики мертва!» Согласись?! Когда ты говоришь, что некие материальные объекты появляются в результате электромагнитного излучения, и у них нет, к примеру, гравитации, что это? Только умозаключение?

– В основном да, ты же должен понимать, насколько эфемерна эта тема… Но, не только. Могу привести пару примеров наблюдений, как бы подтверждающих, как первое, так и второе.

– Наблюдений?! Ну-ка, ну-ка? Это уже интересно.

Зобин снова остановился, не мигая, глядя в одну точку, но длилось это недолго:

– Во-первых – это всем известная шаровая молния. Хаотичная переходная форма объекта вещественной материи, состоящая из обоих типов разнородного вещества – нашего и небесного миров. (Разреши, для удобства я продолжу пользоваться термином «небесный»? ) Так вот, шаровая молния – это продукт всплеска широкого спектра сверхвысокочастотных электромагнитных гармоник, сопровождающих грозовой разряд. Этот широкий спектр и объясняет, почему в одном объекте присутствуют оба типа вещества. В общем, обычная молния, сопровождаемая мощным электромагнитным импульсом, порождает сгусток разнородной вещественной материи, – молнию шаровую. Она живет недолго, потому что разнородные частицы, из которых она состоит, образуют, в конце концов, устойчивые связи с себе подобными, выделяя, при этом, большое количество энергии. Но, весь свой короткий век она практически не имеет гравитации. Судя по всему, небесное вещество компенсирует гравитацию вещества земного. Хотя есть исторические сведения наблюдателей этого явления: шаровая молния может обладать гигантской инертностью.

– Да? – удивился Мартыненко.

– Да-да, – Зобин многозначительно кивнул на смартфон шефа, – можешь найти и почитать. А вообще, вот тема для эксперимента. Точнее для наблюдения и изучения.

– Шаровая молния?

– Ага. Спектрометром бы ее поймать. Жаль, что вероятность такого события такая же, как выигрыш в лотерею.

– Что же ты собираешься там увидеть? – Владимир Григорьевич с ухмылкой потер ладони, – сам же говорил: это вещество прозрачно во взаимодействии. Значит и спектрометром его не определишь!

– Конечно, – передразнивая друга, радостно потер ладошки Михаил Дмитриевич, – Только я в этих спектрах с удовольствием и на наши элементы бы посмотрел! Ожидаю, что увидел бы много чего необычного. Неожиданного для ионизированного газа, – Зобин сочувственно посмотрел на друга и продолжил уже серьезнее, – Если я прав – а я прав! – вещество в этот момент должно находиться в состоянии хаотических связей. Поэтому спектр обещает быть весьма насыщенным. Металлы, неметаллы… Да, что угодно…

– А во-вторых? – неожиданно оборвал его на полуслове Мартыненко.

– Что во-вторых? – не понял его, увлеченный своей мыслью, Михаил Дмитриевич.

– Ты говорил, что можешь привести два примера наблюдений. Во-первых – шаровая молния. А во-вторых?

– А… ну да, – не сразу перестроился Зобин, – Во-вторых, неопознанные летающие объекты в форме огненных шаров. Признанный факт, что чаще всего они появляются в зонах повышенной геомагнитной активности. Судя по всему, в таких местах возникают мощные электромагнитные аномалии сверхвысокой частоты. Они-то и создают эти объекты. Как видишь, природа их весьма схожа с природой шаровых молний, но живут они дольше. Гораздо дольше. А их поведение и траектории полетов указывают на отсутствие гравитации.

– Ты говорил, – снова оживился Мартыненко, – что частицы из этих двух миров не взаимодействуют…

– Почти не взаимодействуют.

– Если они не взаимодействуют, почему они хоть какое-то, пусть даже очень непродолжительное время, живут в рамках одного объекта? Что сдерживает шаровую молнию в одном объеме?

– Хороший вопрос. Но ответ опять же на поверхности. Если мы соглашаемся, что первоначально набор частиц в таком объекте представляет собой случайность и хаос, то обязаны предположить существование в нем частиц промежуточного характера. То есть, средних по размеру между нашими нуклонами и частицами небесного мира. Они могут, судя по всему, осуществлять слабое взаимодействие и с теми, и с другими, связывая их между собой и сохраняя какое-то время устойчивость разнородных объектов. Но сильное взаимодействие делает свое дело. Нуклоны собираются в ядра и атомы. Примерно также «группируются» и небесные частицы, разрывая случайные связи слабого взаимодействия с промежуточными частицами, вызывая их анигилляцию и выделение энергии.

Зобин замолчал. Мартыненко не задавал новых вопросов.

– Ладно. Я схожу на улицу. Покурю.

– Кури тут, – Владимир Григорьевич встал из-за стола и включил кофемашину, – Ты знаешь, у меня был план на этот разговор, я собирался отругать тебя и выгнать.

– Выгоняй.

– Выгоню… Дослушаю весь этот твой бред до конца… и выгоню.

– Володя, знаешь, звезды тоже имеют похожую природу.

– У звезд есть гравитация. И она огромна, – Мартыненко заварил чашку кофе и протянул Зобину.

– Тем не менее. Мы недооцениваем состав и количество вещества в их недрах. Источником звездной энергии может являться такое же взаимодействие разнородных форм вещественной материи. Если принимать во внимание, что сами звезды, как и шаровые молнии, появились на свет в результате широкополосной электромагнитной вспышки.

– Ну и нагородил ты, Миша. Не разгребешь… – Владимир Григорьевич сделал вторую чашку кофе для себя и вернулся за стол, – Значит, ты, я и все вокруг нас – это ни что иное, как одна из форм электромагнитного излучения?

– Множества излучений… Ядро в атоме, в современном представлении – это малая крупинка вещества в огромном пустом пространстве. И любое тело, каким бы плотным оно не казалось, – это почти пустота. Мне досталась незавидная доля: лишить человечество даже этого «почти». Ничего такого вещественного, в том понимании, которое в него вкладывают люди, в этом мире нет. Мы – пустота и живем в пустоте. В царстве чистой энергии.

– Множество излучений… Матрица отдыхает… – Мартыненко задумчиво придвинул к себе заявку Зобина, – В третий раз спрошу – только попробуй, не ответь! – А водка-то тебе зачем?

– Это самая сложная часть разговора, – Михаил Дмитриевич насупился, – Пить… Участники эксперимента будут ее пить.

– Неожиданно… А зачем?

– Вот это, – Зобин положил на стол три медицинские карты, – экспериментальная группа. Братья Сидоркины и Юдин. С близнецами мне очень повезло, у них карточки, – он постучал пальцем по медицинским картам, – как под копирку. А Гена, – он взял в руки карту Юдина, – единственный из всех рассмотренных кандидатов, кто максимально близко совпадает с ними по медицинским параметрам. Вот и получилось – три члена группы.

– То-то ты у Шурочки в поликлинике отирался, кандидатов подбирал… – Мартыненко недобро прищурился, – Остается только выяснить, зачем?!

– Цель эксперимента – группу испытуемых, с максимально близкими параметрами физического и психического состояния здоровья, используя одинаковую дозировку алкоголя, идентичные условия питания и режима, довести до состояния одновременного и коллективного delirium tremens.

– До массовой белой горячки? Миша, ты не дурак! Ты хуже… – прошипел Мартыненко.

– Послезавтра они получают дипломы. Взрослые люди. Я подготовил контракты. Это реальная возможность для них хорошо заработать, и на реабилитацию мною предусмотрено все в полном объеме. А близнецы – сироты. Ты видел, какой гадюшник им город в рабочей слободке выделил?! Стыд, да и только. Разве это жилье? Хоть на квартиру себе заработают!

– А можно нескромный вопрос? – Мартыненко, казалось, не верил в реальность происходящего, – Зачем доводить трех человек до состояния белой горячки? Зачем?!

– Если бы была возможность, то их было бы больше, – Михаил Дмитриевич вжал голову в плечи, – Больше не подобрал.

– Я спрашивал, зачем?! – Владимир Григорьевич снова сорвался на крик, – Ты подумал об их здоровье, об этической стороне вопроса?! Что с ними будет дальше?!

– Подумал. А миссию на Марс запускать этично? Или смерть от солнечной радиации этичнее цирроза печени? Я долго думал над этим, и ответственности с себя не снимаю… – Зобин воспрял, – А зачем это нужно? Это главный вопрос всего нашего сегодняшнего разговора. Для меня это единственная возможность доказать правильность моей теории.

– Черт тебя побери, Миша! Как?! – негодовал Мартыненко, – Как таким еретическим способом можно хоть что-то доказать?!

В разговоре возникло гнетущее напряжение. Тяжелый взгляд шефа остановился на Зобине. Тот потупил глаза, собираясь с мыслями, долго не решаясь продолжить разговор…

– Помнишь, двадцать два года назад я попал в психиатрическую больницу с белой горячкой?

– Помню! И вижу теперь, что тогда тебя вылечили не до конца!

– Перестань.

– Что «перестань»?

– Соревноваться со мной в остроумии. Я к тебе не за этим пришел. Я их видел… – Зобин болезненно передернул плечами.

– Кого? – Владимир Григорьевич навис над другом, раскачиваясь, как маятник.

– Эти… сущности… – Михаил Дмитриевич очень долго подбирал нужное слово, – из параллельного мира. И они – реальность.

– Понятно. Это называется – чертей! Ну что ж, не ты первый, не ты последний, кто допился до галлюцинаций!

– Нет, Вова – это не галлюцинации. Потом, анализируя подробности и… – Зобину крайне некомфортно давалась эта тема, – детализацию произошедшего, я понял – это реальность, – Михаил Дмитриевич подошел к открытому окну, – Недели через три, после госпитализации, я окончательно оклемался. Лечащим врачом у меня был Петр Иванович Дужников. Похожий на академика Павлова, убеленный сединами, дедушка. Однажды, на обходе, я нечаянно и совсем по другому поводу, ляпнул в его присутствии, что будь у меня возможность еще раз пережить это состояние, я бы с большой долей вероятности успеха, взялся за доказательство реальности этих субъектов. На что он отреагировал очень неожиданно: «Юноша, не стоит геройствовать и впадать в крайности. Доказательства, хоть и косвенные, имеются и без этого…»

Все что угодно! Но услышать такое, да еще в стенах подобного заведения, да еще от врача, казалось бы, апологета психиатрической медицины?! Естественно, я поинтересовался, что же это за доказательства? Он улыбнулся, и спросил: «Как Вы думаете, почему девяносто процентов из перенесших зрительные галлюцинации делириум тременс, видели чертей?» И все. Он ушел. А я задумался. Правда, почему? На следующий день я напросился к нему, на прием. Несмотря на разницу в возрасте и положении, неожиданно для меня, мы сдружились. Он, как бы это понятнее объяснить, протянул мне руку. Фактически, я был здоров, но идти было некуда да и не хотелось, и он предложил задержаться. Так я остался в больнице на полгода. Он позволил мне рыться в историях болезней, разговаривать с пациентами. И хотя информация была скудная, выяснилось, что никто из видевших, скажем так, нечистую силу, никогда до этого момента, свои страхи и переживания с чертями не связывал. Даже не думал о них. У всех из них были проблемы. У некоторых – даже беды. И свои представления о кошмарах. Но ни один из этих кошмаров до этого даже отдаленно не был визуально связан с образами канонических демонов. Ни у кого! Откуда же они появились в галлюцинациях белой горячки? Откуда эти черти взялись?

Ну, и совсем шокирующий случай. С разницей где-то в две недели в больницу доставили двух пациентов. Оба попали к нам с белой горячкой. К тому моменту я находился в стационаре больше четырех месяцев и изучение архива историй болезней практически закончил. Сосредоточился на опросах адекватных пациентов, тех, кто шел на поправку и проявлял коммуникабельность в этом неприятном вопросе. Таких, если честно, было мало. Люди предпочитали помалкивать. Но с этими двумя мне просто повезло. Так вот. С разницей, повторюсь, в две недели, каждый из них, независимо друг от друга, в деталях, в конечном счете, описал мне одного и того же беса, с важной оговоркой. Видели они его уже в больнице, в приемном покое, сразу после того, как их туда доставили. Как одинаковые галлюцинации разных людей могут быть связаны по месту, но разнесены по времени?

И что это такое – галлюцинация?

Почему в отравленном, задыхающемся, умирающем мозгу разных людей возникают одинаковые видения? И видения ли это? Каков их механизм! Откуда такая повторяемость? Может, дело не в подсознании? – Зобин посмотрел на Владимира Григорьевича. Тот отвел взгляд. Разговаривать на эту тему шефу было не комильфо. Михаил Дмитриевич повернулся к нему спиной. Лицом к распахнутому окну. Вдохнул полной грудью, – Не в подсознании, а в восприятии.

– Разве, в данном случае – это не одно и то же? – Мартыненко стало стыдно, что он отвернулся от друга и он решил поддержать разговор.

– Когда я говорил о том, что эти два мира почти не взаимодействуют, под этим «почти» я, отчасти, подразумевал и наше восприятие, – Михаил Дмитриевич повернулся, – Человеческий мозг сложнейшее образование. Люди наивно полагают, что достаточно изучили его. Но есть в нем много непонятного, я бы даже сказал, темного. Кроме изученных отделов, отвечающих за органы чувств, в мозгу природой предусмотрена, скажем так, функциональная способность, эквивалентная обычному электромагнитному контуру. А может быть это и не в мозгу. Я не знаю. Но, будем считать, что в мозгу. Так вот, в моменты крайней расстройки этого «контура» от эталонной частоты, он начинает улавливать сигналы или низкочастотные гармоники сигналов того, что нам знать не дано. Мы не в состоянии видеть это глазами, но зрительный отдел мозга дублирует эту информацию на сетчатке, так, как будто человек видит это. И это уже не галлюцинация. Это нарушенная селективность восприятия. Воспроизводимые объекты – реальность. Задача, в ходе эксперимента, доказать это.

– Как? – Мартыненко не мог смириться с абсурдностью ситуации, – Как это вообще можно доказать?!

– Необходимо обеспечить максимально одинаковую расстройку нескольких максимально одинаковых «контуров». И если после этого их обладатели, то есть несколько участников экспериментальной группы одновременно увидят одно и то же, что мы должны будем понять из коллективного общения членов группы между собой, а еще лучше с субъектами искомого параллельного мира, и что зафиксируем средствами аудио-визуального контроля – это будет означать, что перед нами, не галлюцинация, то есть нарушение психической мозговой деятельности отдельного индивидуума, а одна, и однозначно воспринимаемая несколькими наблюдателями, объективная реальность.

– Это будет означать массовую галлюцинацию, – Мартыненко неожиданно успокоился, – А пить по расписанию они будут, чтобы состояние «контуров» расстраивалось максимально синхронизировано?

– Ну, да. Поэтому участники эксперимента подобраны предельно близкими по параметрам. Они должны подойти к моменту… «контакта» в максимально синхронизированном состоянии.

– А зачем ее так много? Я водку имел ввиду.

– Для того, чтобы обеспечить минимальный разброс, доходить до этого состояния придется малыми дозами, долго и постепенно. Избегая банального и быстрого отравления алкоголем. В оборудованном месте. Под присмотром врача. С усиленным питанием. С охраной, подготовленной выполнить функции санитаров. Я тоже подготовился теоретически, но все это надо организовать. Поэтому мне нужна твоя помощь.

– Ну и фантазер же ты, Миша! Твою бы энергию, да в мирное русло, – Владимир Григорьевич похлопал Зобина по плечу, – Только ничего у тебя не выйдет. А если – вдруг! – выйдет, и всей этой компании померещится одно и то же, ничего не доказывает. Начал за здравие, а кончил… вообще непонятно чем. Где логика? Как это связано?

– Ты прав. Прямой связи никакой, – Михаил Дмитриевич шумно вздохнул, – Она лишь неясно прослеживается в длинной цепочке моих умозаключений. Только, если я докажу, что этот параллельный мир существует, все, вышеизложенное мною в рамках единой концепции, верно. Я искренне верю в это… Царствие небесное.

– Царствие небесное с чертями? Ты ничего не перепутал?

– Нет. Я говорю не о месте, а о реальности, в которой наличие одних, лишь доказывает присутствие других, – голос Зобина дрогнул. Последовала пауза. Опять стало слышно, как тикают старые напольные часы в кабинете Владимира Григорьевича Мартыненко.

– Ладно. Черт с тобой! Я обещаю подумать. Дай мне три дня. Это… мероприятие настолько сумасшедшее, что я не могу дать ответ сразу.

– Спасибо! – Зобин так бурно и по-детски обрадовался, что Мартыненко пришлось его осадить:

– Тихо, тихо! Я еще не дал согласия, и подумать обещаю только после того, как ты ответишь на пару вопросов.

– Каких? – Михаил Дмитриевич готов был отвечать на любые.

– Во-первых, зачем тебе это нужно? – сосредоточенно прищурился Мартыненко, перелистывая страницы заявки.

– Мне показалось, я объяснил. Понимаешь, концепция лишена постулатов и объясняет в своих рамках проблемы, поставившие официальную науку в тупик. Ты прав, почва для эксперимента сомнительная, но я руководствовался идеей, что если обнаружится самое спорное и ненадежное звено, это не только подтвердит прочность всей цепи… – стремительно затарахтел Зобин.

– Стоп! – Мартыненко поднял ладонь, – Стоп! Не надо мне объяснять, почему ты собираешься проводить этот… этот… – он так и не решился произнести слово «эксперимент», – это мероприятие. Я все понял! Я прошу объяснить, зачем тебе это нужно? Зачем губить свою репутацию и тратить время и деньги? Уйму времени и прорву денег! На столь сомнительное и бесперспективное мероприятие, если все рациональные зерна, что ты мне тут набросал, можно оформить отдельно и бесплатно! Мероприятие опасное, при любых стечениях обстоятельств! Зачем так рисковать?! Зачем связывать с креационизмом Теорию Всего? Тебя же засмеют! От тебя отвернутся! Зачем приплетать религию в гипотезу, якобы объясняющую наличие и строение темной материи? Зачем пытаться примирить физиков и попов?! Зачем доказывать существование Бога?! – Владимир Григорьевич, на одном дыхании дойдя до апогея своей тирады, вынужденно остановился, глотнул воздуха и продолжил уже спокойнее, – Только на основании одной фразы, якобы записанной евангелистом якобы проповеди Христа? Не слишком ли много допущений, чтобы делать такие глобальные выводы? Ты меня удивляешь.

– Не одной, – Зобин, на удивление, спокойно, даже как-то вяло, среагировал на эскападу шефа, – «Все существа, все создания, все творения пребывают друг в друге и друг с другом; и они снова разрешатся в их собственном корне. Ведь природа материи разрешается в том, что составляет ее единственную природу…»

– «Природа материи разрешается в том, что составляет ее единственную природу»? Что это? Снова цитата? И откуда ты ее взял?

– Это слова Иисуса Христа.

– Что-то я не припомню у него такого изречения! Если бы оно принадлежало ему, такое эффектное выражение просто затаскали бы по углам!

– Тем не менее, – Зобин казался спокоен и внутренне собран, – это слова Иисуса Христа из Евангелия Марии Магдалины. Можешь найти и прочитать.

– И ты полагаешь, что говоря о единственной природе материи, он имел ввиду ее электромагнитную природу? – в голосе Мартыненко прозвучала некрасивая издевка.

– Я полагаю, что многое из того, что он говорил, до нас так и не дошло. И не только потому, что не сохранились рукописи. Многое просто не было понято. Люди, как правило, способны ретранслировать лишь то, что доступно их пониманию.

– Миш, твоя упертость мне не нравится! Давай рассуждать здраво! Первое, что я вижу – это не научный интерес, а нездоровая одержимость. Откуда она? Поэтому, повторяю свой вопрос: зачем тебе это нужно?

– Володя, не усложняй. Никакой одержимости. Просто… тебе не бывает порою обидно, что сегодня даже история, как наука, стала более приближенной к реальности, чем физика?

– Чего? – Мартыненко от неожиданности выпучил глаза.

– А разве нет? Физики уже давно скачут под дудку математиков. Если бы современные историки руководствовались теми же принципами, продвигая, подтвержденные расчетами модели, в университетах сейчас преподавали бы истории Средиземья и Семи королевств. Чего ты смеешься? Правда, ну чем они плохи? И сколько материала для освоения?! Бесконечность!

– Миш, ты утрируешь! – Мартыненко не мог удержаться от смеха.

– Ты прав, я утрирую. Не поддается утрированию только то, что не дает повод.

– И ты из-за этого…

– Нет. Конечно, нет, – Зобин впервые за весь разговор перебил шефа, – Вот эта книга, – он протянул руку в сторону, лежащей на столе Библии, – она не от мира сего. По крайней мере, ее начало дано нам свыше. Бог есть. Он первопричина всему, создатель и вседержитель. Мир этот осуществлен его промыслом. Не в состоянии его постичь, я лишь хочу добавить к пошатнувшейся человеческой вере капельку знания о том, что он есть. Может кого-то это убережет от непоправимого. Кому-то придаст сил. Кого-то наполнит страхом. А кого-то – любовью.

– Страх, любовь. Ты это серьезно?

– Более чем, – Зобин достал из кармана сигаретную пачку, открыл ее – пустая – скомкал и сунул обратно, – Знаешь, мама будила меня по утрам. Положит руку мне на голову и тихо прошепчет: «Пора, сынок, вставай», – и я открываю глаза: из кухни плывет аромат пирожков с яблоками; она гладит меня по голове; луч солнца по диагонали делит комнату надвое; впереди лето, каникулы и целое будущее, полное счастья. Я отдал бы все, и жизнь, не задумываясь, лишь бы завтра проснуться, от прикосновения ее руки, – Зобин замолчал и отвернулся к окну, чтобы Мартыненко не видел его лица. Незачем это было в такой момент.

На этот раз молчание затянулось бы надолго, но часы пробили антикварным боем новый час, вернув Михаила Дмитриевича в реальность:

– А второй?

– Что второй?

– Какой второй вопрос ты собирался мне задать? – Зобин повернулся к Владимиру Григорьевичу.

– Ах, да, – опомнился Мартыненко, – как тебе удалось убедить американца профинансировать это мероприятие? На Бога-то ему – наплевать.

– Я и сам, если честно, не понял, – Михаил Дмитриевич пожал плечами, – Лариса перед встречей все уши мне прожужжала: «Улыбайся! Американцы шарахаются от русских, потому что те кажутся им угрюмыми. Улыбайся.» Эта мысль засела у меня в голове. Вот я и улыбался ему весь вечер, как идиот. А вообще, это получилось случайно…

Глава о грозе, и неочевидности происходящего

Владимир Григорьевич энергично ускорял шаги, срываясь иногда на интеллигентный бег. Он торопился. Он спешил изо всех сил. Небо, ровно в зените над ним, было разделено надвое. На две половины – антиподы. Солнечная, бездонная синева за спиной. И нереальная, а в лучах противостоящего солнца – почти карбоновая, с зловещими вплетениями седины, темень грозового коллапса впереди. Оставив, наконец, свои безнадежные попытки хоть как-то ускориться, он шел на грозу почти обреченно, приняв неизбежное. Обидно – идти оставалось недалеко, но он до нашествия дождя домой уже, очевидно, не успевал. Нужно было искать убежище, чтобы переждать стихию, а путь его, как назло, пролегал сейчас мимо бесконечной решетки, огороженной территории бизнес-центра. Впереди показался пыльный вихрь, он еще не донесся сюда, но стремительно приближался, а между ним и первыми каплями – считанные секунды. Мартыненко обреченно натянул на голову пиджак, понимая, что напрасно, и что сухим выбраться из этой переделки все равно не удасться. Мгновение – и шквал хлестнул пылью в глаза, на зубах заскрипел песок, а по воздуху полетел всякий мусор. Еще мгновение – и сначала на него упали отдельные гигантские капли, а следом, словно сорвавшаяся, сплошная лавина дождя накрыла Владимира Григорьевича. Он промок сразу. К счастью, ненавистная ограда заканчивалась, а за ней в первом же здании по правую руку маячила спасительная дверь какого-то заведения…

То ли кафе, то ли бар – небольшой зал с микро-столиками, зеркальная стена с напитками, а перед ней – стильная, элегантная стойка, за которой расторопный, круглолицый парнишка подобострастно расплылся в широкой улыбке единственному клиенту:

– Здравствуйте! Что будем заказывать?

– Ничего, – Мартыненко отвернулся от него к стеклянной двери, всем своим видом показывая, что он тут – лишь жертва обстоятельств. Нельзя же этим так бесцеремонно пользоваться! А за стеклом лило, как из ведра. По тротуару, с завихрением около канализационной решетки, забушевал миниатюрный поток. Промокшие насквозь пиджак и рубашка раздражали дискомфортом. «Что я на самом деле?!» – разозлился на себя Владимир Григорьевич и повернулся к приветливому бармену: