– Нет! – Сэлливан Элдридж, не дочитав до конца, раздосадовано отбросил от себя служебную записку, – Знаешь, Эндрю, прочитав ее отчет, я подумал, что это шутка. Что девочке в отпуск пора. Переутомилась! А ты реально пришел ко мне с этим?! Давай поговорим спокойно. Давай поговорим здраво. С другим бы я и няньчиться не стал, но мы с твоим отцом были не просто друзьями. И в память о нем, я должен… нет, просто обязан, оградить тебя от такого необдуманного, опрометчивого шага. От ошибки. Ведь, ты же мне не чужой. Я отношусь к тебе, как к сыну. То, о чем ты просишь – это… черт… да, это безумие! Это блеф. Это карточный перебор. Никто и никогда не даст тебе денег на эту… эту авантюру! – старое, похожее на подкову, кресло раздраженно взвизгнуло, отполированной временем, рыжей кожей – Салли размашисто, «в сердцах», хлопнул тоненькой папочкой небогатого досье по такому же старому, рыжему, изрядно потертому местами столу, – Вот все, что есть по твоему Зобину! Но и этого хватит, чтобы отказать. Окончательно. Бесповоротно. И давай не будем продолжать этот, ни к чему не обязывающий, разговор!

«Актеришка из тебя никудышный,» – избыточная доля драматизма и театральность жеста шефа, приложившего папкой по столу, позабавили Эндрю, но от подступившего смешка он удержался:

– Послушай, Салли, мне не очень-то хочется тебя уговаривать. Знаешь, я бы мог обойтись и без твоей визы. Мог вообще не ставить тебя в известность. Но я пришел к тебе. И, как ты правильно заметил, не только, как к шефу. Мы же знакомы тысячу лет! Я пришел к тебе, как к другу. Как к отцу. Пришел за пониманием и поддержкой. Пришел, потому что уверен: ты не лукавил, расплескивая комплименты моему чутью на приеме в посольстве. А я чувствую тут удачу… Пришел, потому что ты подпишешь это, – Эндрю Маккинли небрежным щелчком подтолкнул листок служебной записки поближе к боссу.

– Ты меня не слушаешь! Точнее, не слышишь! – Салли брезгливо отпихнул от себя эту бумажку и выдернул содержимое папки. Но читать не стал. Он и так все помнит, – Ему сорок пять лет, и он – никто! Лузер! Жалкий инженеришка в заштатной лаборатории убогого провинциального университета! Единственный достоверный факт из жизни которого – это пребывание в психиатрической клинике! А после, двадцатилетний провал – о нем не было ни слуху ни духу. Ты понимаешь, за кого ты просишь?

Ни званий, ни степеней, ни публикаций… Ни одного патента. Ничего! Пустое место. И на этом пустом месте, вдруг, как кролик из шляпы – готовый прототип, который наши гении негарантированно обещают не раньше, чем в следующем десятилетии? Ты понимаешь, что это – по меньшей мере странно? А я бы сказал – подозрительно.

– Понимаю. Подпиши. – Эндрю в третий раз придвинул к нему служебную записку и, видя короткое замешательство шефа, улучил момент продолжить главное, – А теперь, подробности встречи. Сибирячка оказалась права. Более того, аккумулятор оказался даже меньше, чем я ожидал. Литий ионный… – он на мгновение прикрыл глаза, воскрешая детали, – плоский такой, в металлизированной пленке, одна надпись на китайском, штрих-код, три и семь десятых вольта, десять тысяч миллиампер. Генератор в кожухе – пластиковая коробочка – около фута в длину, четверть фута в ширину и не более дюйма в толщину. С источником света ничего не ясно и заглянуть внутрь не было никакой возможности: корпус заклеен. На выходе из генератора волновой световод. На вид – кусок обычного сетевого оптоволокна, пару футов в длину, не больше. Преобразователь залит компаундом, под которым проглядывает катушка из толстого провода на ферритовом кольце и довольно массивный радиатор, предположительно из меди. По элементной базе сведений никаких нет, но думаю – там ничего удивительного… За радиатором, на преобразователе два внушительных зажима, похоже от автомобильного зажигания. Вот, пожалуй, и все. В них был вставлен электрод – кусок медного провода большого диаметра… Хм, с десятую дюйма, не тоньше! А потом, он подключил аккумулятор к генератору обычными тоненькими проводочками, просто приложил их к клеммам и… – пшик! – электрод сгорел мгновенно, буквально вспыхнул, разбрызгав капли расплавленного металла. Испортили скатерть на столе…

– Фокус. И не более.

– Если бы я не видел своими глазами – это первое, что пришло бы мне на ум. Но я крутил эту штуковину в руках. Салли, это не фокус!

– Поверь мне, я тоже всякое повидал на своем веку. Это фокус, мистификация, обман с целью вытянуть из нас деньги. В этой стране верить в такие вещи – по-детски наивно. Ты недавно здесь и многого еще не понимаешь.

– Салли, если это обман, то он появился задолго до того, как в нем возникла реальная необходимость. Вопрос – зачем? Нашему интересу к этой теме только четыре месяца, а устройство, по отчету Сибирячки, существует около пяти лет.

– Обман, даже если он с бородой, не перестанет быть обманом. Были, вероятно, интересующиеся и до нас. Я, как ты, конечно, в Массачусетсе не учился, но даже моих скромных познаний достаточно, чтобы понять, какой силы ток должен протекать в электроде! Мгновенно! И без падения напряжения! Сотни ампер! А это, при исходных данных, что ты обозначил – невозможно. Нонсенс. Фикция! Какие КПД и быстродействие должно иметь такое устройство? При таком слабом источнике? Это обман! – он перевел дух, промокнул испарину на лбу, – И… Даже, если это не обман, откуда сумма такая неадекватная?! Тоже мне, прототип НЛО! За что такие бешеные деньги?!

Эндрю улыбнулся. Ясно, что Салли обмяк. Дело в шляпе. И хотя он знал этого старого зануду с самого своего младенчества, а стало быть, невелика победа, но все равно – черт побери! – до чего же приятно осознавать, как ловко он, Эндрю Маккинли, умеет манипулировать людьми, потакая их привычкам и слабостям:

– Ладно, старина, оставь свои, пропахшие нафталином, бюрократические придирки, – внезапно голос Эндрю подхлестнула страсть, – Знаешь, что я почувствовал, когда это увидел? Что мне, может быть, впервые в жизни повезло и предоставился шанс не просто купить доморощенный прототип у сумасшедшего ботаника, а стать вершителем судеб. Меценатом! Провидцем. Богатым человеком. Щедрым. Дальновидным! Ты только представь, что мы выделяем грант на развитие нового технического… да что там технического!… фундаментального научного направления! Конечно, пока мы только в начале пути, но у нас уже есть результат! Причем такой, что впору сейчас же строчить триумфальные донесения хоть в Лэнгли, хоть в Фолс-Черч! А мы не освоили еще ни одного цента. А что будет дальше? Только представь, какие пряники, как говорят русские, маячат там, впереди!

– Боюсь, никаких пряников не будет… – Элдридж порывом Маккинли не вдохновился, – Ладно, давай поговорим о том, что не поместилось в твой отчет. Вижу, тебе и без этой писанины есть, что рассказать.

– Ну… – не сразу продолжил Эндрю, – я с тобой соглашусь, есть в нем что-то такое… неприкрытый флер безумия, я бы сказал. Только, не все так однозначно. Похоже, он нарочно притворяется немного чокнутым, дурачит окружающих. К тому же, мне показалось, что он порядочный лентяй. С его слов, тема еще не завершена. Причем, продолжить работу над ней, мне буквально пришлось его уговаривать. Мда…

Еще один неприятный момент – он абсолютно четко понимает возможное дальнейшее применение этой технологии. Тут нам сэкономить не удасться. Шла речь и о возможности ее применения в военных целях, в условиях агрессивных электромагнитных и графитовых атак на энергоносители. Все это он понимает и цену своему устройству знает. Кроме того, меня не покидало чувство, что он знает нечто такое о применении этой технологии в будущем, что мы пока даже не принимаем в расчет. Знаешь, интуиция меня никогда не подводила. И это чувство не давало мне покоя. Я думаю, обратить внимание на это крайне важно. Мне кажется, проще будет понять перспективы дальнейшего развития темы из продолжения его работы над ней, не педалируя излишний интерес с нашей стороны, и не пытаясь узнать все и сразу. Можно спугнуть, мало ли… А деньги?… На них он собирается набирать группу. У него есть план работ, рассчитанный на три месяца, и одно, но предельно жесткое условие, – в первый раз за весь разговор Эндрю осекся.

– Условие?

– Да. Условие. Он требует полной свободы действий по своему усмотрению. Мы три месяца не лезем в его дела и никак не контролируем ход работы. Получаем только результат.

– То-то я думаю, все больно гладко стелется! – Сэлливан Элдридж обрадовался нечаянной возможности встать на дыбы, – Передай ему, пусть он катится к чертям со своим условием! Вот мой окончательный и бесповоротный ответ! Он не получит ни цента! Я все сказал. Разговор окончен.

– Жаль. Очень жаль. Я думаю, для тебя не станет неожиданностью мой следующий шаг? И разрешения твоего мне не понадобится… – Маккинли понял, что заболтать старого лиса, и проскочить самое узкое место в разговоре не получилось.

– Малыш, мы с тобой не в частной лавочке работаем, и я, как твой босс, запрещаю тебе это делать.

– Извини, Салли, мне искренне жаль. Ничего личного, но, как ты сам только что выразился: «разговор окончен», – Эндрю терпеть не мог, когда его называли «малышом». Он ничего не добавил на прощание, едва заметно кивнул головой и вышел из кабинета.

«Щенок», – криво усмехнулся своим мыслям Сэлливан Элдридж и щелкнул кнопкой старенького, видавшего виды и все континенты, диктофона…

«Старый пердун!» – остановился за дверью шефа Эндрю. Перевести дух и выключить запись звука в своем айфоне.

Глава о той части разговора, о которой Эндрю Маккинли предпочел помалкивать. Нелепые улыбки. «Оранжевая теория» и вечный двигатель

– Даже не знаю, что сказать… Я восхищен! Это очень впечатляюще. Но…

– Но?

– Понимаете, Михаил Дмитриевич…

– Михаил.

– Да, извините. Понимаете, Михаил, все это больше походит на шоу. На трюк… Ой, извините еще раз, – Эндрю сделал вид, что ему стало очень неловко.

– Ничего, ничего… я понимаю. Держите, – Зобин протянул собеседнику коробку генератора, – и преобразователь можете пощупать, и стол изучить, и под столом полазить. Это не трюк.

– Я Вам верю, но вера, согласитесь – это не доказательство, – американец даже не пытался быть дипломатичнее.

– Как знать, как знать… Здесь я, пожалуй, с Вами не соглашусь, – задумчиво замер Зобин. И тут же словно очнулся, – это я о вере, конечно. А вообще, Вы странно себя ведете.

– В каком смысле странно? Что Вы имеете ввиду?

– Ну… Вы сами настояли на этой… на этом рандеву. Сами попросили продемонстрировать работу устройства, а теперь меня не покидает ощущение, будто это я искал встречи с Вами, чтобы продать его подороже, и сейчас набиваю цену. А я, собственно, ничего продавать не собирался. Вы ведете себя, как шпион, который изо всех сил старается ничем свой интерес не выдать, – Маккинли показалось, что Зобин над ним издевается, – Оконфузил я Вас? Извините, – еле сдерживаясь, чтобы не засмеяться, растянулся он в широчайшей улыбке.

– Вы хотели задеть мое самолюбие? Напрасно. Вам это не удастся. Напротив, все сказанное Вами, для меня, в некотором роде – комплимент, – три раза акцентируясь на слове «Вы», обиженно отчеканил американец.

– Боже меня упаси! Чего уж я точно не хотел, так это Вас задеть за живое. Разве что, пошутить, и то – малость, – молитвенно, как пономарь, растягивая слова, заблажил Зобин, – да видно криво у меня сие получилось. Вы уж, батюшка, не обессудьте, – даже извиняясь перед своим гостем, продолжал он валять дурака.

– Ну, под стол я, конечно же, не полезу, – приняв и такие извинения хозяина дома, улыбнулся Маккинли, – слишком много народу. А на преобразователь, пожалуй, взгляну.

– Смотрите, – снова улыбнулся в ответ Зобин, – Смотрите, чего уж там…

– Скажите, Михаил Дмитриевич… Ой, извините, Михаил. А почему об этой технологии нет никаких публикаций? Ни под Вашим авторством, ни под чьим-то еще?

– Других авторов нет, а мне писать об этом не было нужды. Тема не вызвала в свое время никакого интереса у окружающих, а теперь она не вызывает интереса у меня.

– Хотите сказать, что Вы напрочь лишены даже элементарного тщеславия? – американец, слегка прищурившись, цепко уставился на хозяина дома, а тот был обезоруживающе прям и добродушен:

– По-моему, я ничего такого не говорил.

– Даже если не говорили! Сунули в стол такую перспективную разработку и рассказываете о ней столь пренебрежительно, словно речь идет о банальном кипятильнике. Между тем, подобного рода технологии могли бы дать развитие целому направлению в прикладной науке. И сделать имя любому ученому мужу.

– Где Вы изучали русский?

– А что?

– Забавно. Ваша манера, как бы это сказать, излишне правильно… литературно изъясняться. Не покидает ощущение, что я общаюсь с героем классического романа второй половины девятнадцатого века. Необычно слышать такое, да к тому же от иностранца. Но мне нравится. И акцент тут, неожиданно к месту. Словно разговариваю с Мефистофелем.

– Что это? Комплимент? У меня способности к языкам… А вообще, если честно – это от отца. Не знаю, откуда он – потомок древнего шотландского рода – говорил на русском, как на родном языке. Оставаясь наедине со мной, с самого детства, старался разговаривать только по-русски. Львиной долей книг в нашем доме была русская классическая литература. В этом есть какая-то тайна, – голос Эндрю дрогнул, и лицо его на мгновение помрачнело, – Тем не менее, Вы не ответили, почему эта работа не получила развития?

– Мне это не интересно.

– Не интересно? – Маккинли поперхнулся чаем, постаравшись сделать вид: не от услышанного, – Неожиданное, я бы сказал, обескураживающее заявление. Поверьте мне, я предрекаю этой технологии в скором будущем бурное развитие. И финансирование. Перспективнейшее будет экспериментальное направление современной прикладной науки. И инвестиции ждать себя не заставят.

– Современную науку я и имел ввиду.

– В каком смысле науку? Или Вам наука не интересна?

– Современная наука? Нет!

На мгновение Маккинли показалось, что дальше говорить уже не о чем. Последняя реплика Зобина грозила перерасти в молчание, и он решил не отставать:

– Я Вас не понимаю. Что Вы имеете ввиду, говоря «современная наука»?

– Инфраструктуру, конечно же. Организации и инстанции, которые теперь этой наукой у нас занимаются, – Зобин криво усмехнулся, – Вот удачно-точное определение – «наукой занимаются». Этакие собрания новых доминиканцев по интересам. Узкие специалисты в широких областях. Пресыщенные и довольные, а потому и трусливые. Сильно эволюционировавшие в том, что сейчас они не только сами смотреть не будут, но и Вам не дадут.

– Откуда такой радикальный пессимизм? Часто приходилось с ними сталкиваться?

– Дважды.

– Дважды?! Ну, Вы даете! Всего два раза?! Кажется, Вы совсем не умеете бороться за свои убеждения.

– Вы правы. Не умею. Не умею и не понимаю, почему за них нужно бороться! До сих пор никак в толк не возьму необходимости или прелести подобного рода борьбы, а посему и не умею, и не хочу!

– Гордость – не лучший союзник. Но, сегодня можно заниматься… – поняв, что разговор складывается, как нельзя лучше, надо только избегать словосочетания «заниматься наукой», он тут же поправился, – Сегодня можно работать, минуя все эти бюрократические организации. А иногда это даже полезно. И я в этом могу Вам помочь.

– Я определенно угадал, Вы – шпион! – Зобин снова по-идиотски раздражающе заулыбался, и Эндрю не нашел ничего лучшего, как улыбнуться в ответ:

– Согласны?

– Нет.

– Но, почему?

– Да, Вы возьмете и продадите его своим воякам. В моем понимании – это недопустимо. Можете считать меня впавшим в достоевщину мракобесом, но вопрос, что дозволено человеку, если Бога нет, для меня не стоит. И не спрашивайте почему – не отвечу. Рано еще. И слезинкой ребенка не попрекайте, ибо не Бог ее попускает, но человек. Нам все дано свыше, чтобы слезинки эти не множить, – Зобин коротко взглянул на гостя и остановился – Маккинли прекратил улыбаться, беспомощно хлопая глазами. Он решительно перестал его понимать:

– Вы пацифист? Неожиданно! – наконец справился с собой американец.

– Никогда не причислял себя к таковым, но если все взвесить, думаю: да, я пацифист. Люди дошли до «ручки», когда нужно, как ни прискорбно, либо прогресс притормозить, либо человечество образумить… Иначе прогресс быстро доведет его до откровения.

– До чего доведет? Я не понял.

Зобин не ответил. Возникла неловкая пауза. Один свою мысль закончил, другой не понимал, как из этой концовки развить свою и продолжить разговор о главном.

– Так, Вы согласны? – бухнул Эндрю, не найдя лучшего продолжения.

– Нет.

– Почему?

– Я уже говорил, мне это неинтересно. Тема старая, она изжила себя во мне… Мне это неинтересно.

– Я же не призываю Вас продолжать работу исключительно ради интереса. Мы готовы предложить Вам деньги. Приличные деньги, имея которые, Вы смогли бы работать над чем угодно. Над тем, что Вам интересно.

– Знаете, лет двадцать назад, не находя себе покоя, я проехал эту страну с запада на восток. И где-то посередине нашел одно место. Небольшой сибирский поселок. Скорее, даже село. В излучине красивейшей, благодатной реки. Бревенчатые дома, дощатые причалы, моторные лодки; вода охватывает берег кругом, как полуостров, а за околицей тайга… Тогда мне было не до того. Но сейчас, будь у меня деньги, я бы, не задумываясь, бросил всю эту работу, – Михаил Дмитриевич мечтательно прищурился, – и купил бы там дом. И ловил рыбу. До конца своих дней. Встречая рассветы и провожая закаты с удочкой в руках.

«Ну и зачем он все это мне говорит?! Идиот! Как можно с таким вести дела?! – злился на Зобина Эндрю Маккинли, – Олух! Ленивый и упрямый баран!»:

– Неожиданное желание. Мне показалось, Вы горы способны свернуть, а Вы… собираетесь ловить рыбу?

– Тем не менее. Будь у меня возможность выбирать между рыбалкой и работой на Ваши деньги, а по сути под Вашим присмотром, я бы, не задумываясь, выбрал рыбалку.

– Подождите. Вы меня запутали. Предположим, нет никого, Вы никому ничего не должны, и у Вас есть деньги. Не мои, а Ваши деньги, но с условием, потратить их не на рыбалку, а на работу. Чем бы Вы стали заниматься тогда?

– Зачем Вам это? К тому, что Вы видели здесь сегодня, эта работа не имела бы никакого отношения. Тем более, она вряд ли нашла бы хоть какое-то практическое применение. Вас она не заинтересует, – Зобин замолчал. Он подошел к окну, открыл форточку и закурил. Выпуская дым в черный ночной проем, Михаил Дмитриевич впервые за весь вечер стал серьезным и сосредоточенным.

Эндрю показалось, что он уловил внутреннюю борьбу и волнение, которые хозяин дома старался спрятать от чужих глаз, как можно глубже, в себе.

– Что я вижу? Признаюсь, что уже не ожидал от Вас проявления настоящих человеческих эмоций. Но теперь и я Вас смутил! – обрадовался американец. Наконец-то пришло время постебаться в ответ, – Судя по реакции – Вы изобрели вечный двигатель! И не меньше! – Маккинли испытывал блаженное злорадство: «Вдоволь ты надо мной потешался. Теперь моя очередь!»

– Вечный двигатель? – переспросил Зобин, не скрывая разочарования от банальности предположения, – При чем тут вечный двигатель? – досадно хмыкнул он себе под нос и далее продолжил обыденно, так, словно речь шла о починке капающего на кухне крана, – Я же говорю, речь идет о работе, которая не найдет практического применения. А вечный двигатель… – он на мгновение замялся, – этап пройденный и к обсуждаемому делу отношения не имеет. Я говорил о другой работе.

Сказано это было буднично. Даже скучно. Настолько, что Эндрю стало не по себе. Так бывает, когда во время захватывающего разговора, вдруг приходит осознание психического нездоровья собеседника. Казалось, вот только что он держал Вас в напряжении, приковывая внимание, не переставал удивлять, но уже через мгновение хочется только одного – бежать от него подальше. Как только ему это объяснить потактичнее? А еще лучше, как сделать так, чтобы ничего объяснять не пришлось? Эндрю стало вдруг неуютно; по спине пробежали подлые мурашки; он почувствовал пат в разговоре:

– Вот так вот?! Да?! Вы изобрели вечный двигатель?… Давно?! – запутавшись в чувствах, вспылил Маккинли. Он злился на Зобина, на Сибирячку, на весь мир, но больше всего на себя: «Какого черта, я вообще здесь делаю?! Договорились до абсурда. Конченный псих, а я ведь повелся. Бежать отсюда! Бежать. И побыстрее!»

– Вечный двигатель… – словно вспоминая что-то, еле слышно, про себя промямлил Зобин, подошел к книжному шкафу, достал из него простую, тоненькую, ученическую тетрадь и положил ее перед американцем.

– Что это? Описание? Значит, работающей модели не существует?! Уфф… А я грешным делом решил, что Вы меня опять… – выдохнул американец спасительную дозу облегчения.

– Типовых деталей нет. Я пытался заказать изготовление, но ничего не получилось. Везде отказали, – Зобин оставался естественным и спокойным, отчего нервозность американца снова усилилась.

– …что Вы меня опять удивите, – после короткого замешательства закончил он свою реплику.

– Понятно, – Михаил Дмитриевич взял со стола тетрадь и собрался вернуть ее на прежнее место…

– Подождите! Это нечестно. Я очень хочу посмотреть! Просто… Просто я немного не так выразился… Точнее Вы меня не так поняли!

«Вот барахло. Двадцать первый век, а он ручкой пишет», – поморщился Маккинли, кое-как прочитав оглавление: «Оранжевая теория».

– Что-то не так?

– Понимаете, говорю я хорошо, и читаю машинописные тексты без проблем, но у Вас рукопись… русский язык от руки – это мучение.

– Да и почерк у меня не каллиграфический, – дружелюбно улыбнулся Зобин, – давайте я Вам помогу. Вот тут, смотрите, схема и описание, – он начал листать тетрадку.

– А это что? – Маккинли остановил руку, перелистывавшую страницы.

– Это строение ядра атома, – прокомментировал Зобин, заинтересовавшую американца, картинку.

– А почему Вы считаете, что оно такое? Апельсин, а не ядро.

– А почему Вы считаете, что оно другое? Вспомнили рисунки из учебников, где ядро – это шарообразное скопление из шариков поменьше? Про апельсин Вы, как говорится, не в бровь, а в глаз. Теория поэтому и называется оранжевая. На самом деле, у всех, при словосочетании «атомное ядро» в памяти всплывает этот… гейзенберговский комочек. Такое устройство ядра совершенно ничего не объясняет. Ни один внутренний процесс. И это, – он ткнул пальцем в заинтересовавшую гостя картинку, – моя теория пространственного распределения вещества элементарных частиц в ядре атома. Давайте рассуждать логически. Представьте себе элементарную частицу. Протон. В атоме он с огромной силой притягивается к нейтрону. Силой настолько большой, что она, притягивая их друг к другу, деформирует вещество, заставляя его занять в пространстве минимальный, оптимальный и равноправный, если так можно выразиться, объем. Понятно, что оптимальный наименьший объем – это сфера, шар. При этом сила взаимодействия такова, что элементарные частицы, по определению выше, должны занимать в этом объеме равноценные и равноправные доли. И по логике, доли эти – сектора шара. Как дольки в апельсине. Хотя, – он на мгновение замялся, – На самом деле, не совсем дольки, а скорее – баранки…

– Баранки?

– Да, примерно такие, приплюснутые в двух плоскостях торроиды, – Зобин набрал из вазы с чайными сладостями пригоршню маленьких сушек с маком и одну из них протянул гостю, а остальные начал втыкать в крем торта, – расположенные вот так, по кругу… Но для облегчения понимания модели, давайте пока остановимся на апельсиновых дольках. А о баранках, если захотите, поговорим как-нибудь в следующий раз… Так вот, такое строение объясняет все.

– Что, например? – Маккинли остро почувствовал «свежую кровь». В висках застучало. Чистый адреналин!

– Например, радиоактивность, скажем так, с «пространственно-механической» точки зрения. Вот смотрите, – Зобин перевернул страницу и ткнул пальцем в другую картинку, – Из-за большего количества нейтронов, в радиоактивном ядре будут участки, где эти нейтральные дольки соседствуют. Понятно, что нейтральные частицы из-за отсутствия взаимодействия между собой прилегают неплотно, создавая «трещины». Эти дефекты и есть радиоактивность. Очевидно, почему, в конце концов, такое ядро развалится.

– Я понял. А это и есть двигатель? – Маккинли перевернул следующую страницу: «Ого! Заявка №2009114503/06 (019733) … Да, он собирался его запатентовать?!…»

1 2 3...7 >

На страницу:

Перейти

1 из 7