Группа продленного дня

Олег прикрыл глаза. Его девушка и правда делала лучшие минеты, а уж ему-то сравнивать было с чем. Если бы он принимал экзамен по технике глубокого горлового минета в группе из самых опытных в этом вопросе студенток, Женя, единственная из всех, получила бы «отлично» – после того, как выполнила бы все практические задания, разумеется. Только вот Олег не осознавал, что Даше, прогульщице и двоечнице, чья техника, откровенно говоря, была в разы слабее, он поставил бы «отлично» автоматом, как только увидел бы между своих ног ее непослушные рыжие кудри.

– Олеж, – Женя приподнялась на локтях. – А мы можем поговорить?

Он открыл глаза и внимательно посмотрел на нее.

– О чем?

Она молчала, глядя в сторону. О чем?

Он весь вечер не обращал на нее внимания, нарочно цеплял бывшую оскорбительными репликами, в итоге спровоцировав с ней конфликт, при всех соврал про предложение, под конец напился, а когда они приехали домой, потащил ее в постель, да еще и был особенно грубым во время секса. Действительно, о чем тут говорить…

– Жень, если ты… О моем заявлении, – осторожно начал Олег, и она быстро перевела на него взгляд. – Я сказал это, потому что…

Он замялся.

В ту же секунду Женя ощутила себя так, будто стоит очень близко к краю обрыва и чувствует: прямо сейчас сорвется с него. Прыгнет сама или кто-то ее столкнет – неважно: в любом случае прямо сейчас она с него сорвется.

С момента, как они с Олегом стали встречаться, прошло почти три месяца. Все это время Женя была счастлива. Несмотря на то, что часто ранилась об ощущение собственной абсурдности в его компании. Несмотря на то, что он по-прежнему мог без объяснений пропасть на несколько дней. Несмотря на то, что видела, как смотрит на Дашу… (Несмотря на то, что осознавала: их роман – целевой проект. Олег инвестирует в него, только чтобы позлить бывшую девушку.) Несмотря на все это, она любила его, как ей казалось, по-настоящему, поэтому была счастлива, что он рядом. Не имело значения, как, почему, зачем: главное – рядом. Вместе с тем Женя очень боялась, что Олег ее бросит – это был, пожалуй, самый страшный ее кошмар. И вот теперь он сбывается. Сейчас Олег скажет, что, на самом деле, не хочет жениться. Что сделал предложение, чтобы испортить Даше праздник. Что по-прежнему любит бывшую.

– Потому что-о… – протянул он и замолчал.

– Я согласна, – выпалила в образовавшуюся тишину Женя и тут же почувствовала, как сорвалась с обрыва, так и не поняв, прыгнула сама или кто-то ее столкнул.

Олег замер. То есть он и до этого лежал неподвижно, но как-то расслабленно-неподвижно, а после ее слов напряженно застыл, словно все процессы, происходящие в его организме, остановились: сердце перестало качать кровь – и она больше не текла по венам, легкие не принимали кислород, руки и ноги атрофировались.

– В смысле? – потрясенно пробормотал он, не моргая.

– Я люблю тебя, – прошептала Женя с какой-то безысходностью в голосе.

Олег, не двигаясь, смотрел на нее.

Он ожидал от своей девушки чего угодно: вопроса «зачем ты сказал всем, что сделал мне предложение, если его не делал?», возмущения по поводу того, что во время поцелуя не оттолкнул Дашу, просто молчания, в конце концов – и в любом случае планировал свалить свой поступок на алкоголь – но вот того, что она воспримет все всерьез, точно не ожидал.

– Женечка, – он задержал дыхание и через несколько секунд осторожно выдохнул, – понимаешь, я сказал это, потому что… Почувствовал, что ты для меня и правда особенная девушка, но… Жениться прямо сейчас я не готов.

Олег не знал, как признаться в том, что не собирается жениться на ней в принципе, поэтому предпочел дать ей надежду, смягчив истинное положение дел двумя словами: «прямо сейчас».

– А и не надо прямо сейчас, – быстро ответила Женя, мысленно возвращаясь на край обрыва: нет, она не сорвалась – ей показалось. – Главное, что мы теперь – жених и невеста.

Женя Кузнецова не была дурой: когда произносила это, все понимала. И то, что Олег сделал ей предложение, чтобы позлить Дашу, и то, что он – бабник. Но она надеялась, что рядом с ней он изменится, а ради этого была готова на многое – даже притворяться дурой. (А может, Женя Кузнецова на самом деле была дурой.)

– Я не хочу тебя торопить. Но я хочу всегда быть с тобой.

Она произнесла это и в ожидании его реакции заискивающе улыбнулась, а потом подумала о том, что очень хочет жить с ним в этой (или любой другой) квартире.

Олег ни разу не предлагал ей вместе жить, хоть она и часто ночевала у него. Он был гостеприимным, приглашал ее провести вечер и ночь вместе, но разговоров о переезде не заводил никогда. Женю это обижало.

Каждый раз, когда утром Олег заказывал ей такси, она чувствовала себя нелепо, как будто превращалась в этот момент из желанной женщины в навязанное, а оттого особенно отталкивающее, обязательство. Впрочем, недовольства не показывала: садилась в такси и послушно приезжала ночевать (только ночевать) на следующий день. Успокаивала себя, что прошло слишком мало времени. Слишком мало времени для такого серьезного шага – жить вместе.

– Иди ко мне, – он притянул ее к себе.

Олег чувствовал себя крайне неловко и не хотел продолжать разговор. Конечно, он мог сказать, что его предложение – фейк: сделать то, что умел делать в совершенстве – обидеть девочку. Конечно, он мог, но с удивлением понял, что боится. Боится сделать ей слишком больно. Да, впервые в жизни Олег Воронец побоялся обидеть девочку. Обидеть так подло.

Женя прижалась к нему и прикрыла глаза: как-нибудь. Все как-нибудь разрешится само собой.

В ту ночь они заключили одним им понятный договор. Олег был благодарен Жене за то, что она не потребовала от него шага вперед – назначить дату свадьбы и начать подготовку к ней, поэтому не сделал шаг назад – не взял свои слова по поводу предложения обратно. Женя была благодарна Олегу за то, что он не сделал шаг назад – не взял свои слова по поводу предложения обратно, поэтому не потребовала от него шага вперед – назначить дату свадьбы и начать подготовку к ней.

С этого момента у них появилась общая тайна. Тайна, которая сделала их ближе друг к другу и дальше друг от друга одновременно. И никто из них так и не решился признаться себе в том, что она – единственное, что их связывает.

Глава 10

Хлопковые плетеные веревки впиваются в тонкую кожу ее голых запястий и щиколоток. Она тоже голая – на ней нет даже трусиков. Руки, ноги, шея – все тело затекло, хотя с того момента, как он затолкал ее в багажник, прошло минут пятнадцать, не больше. Она не успела понять, как все случилось.

Они ехали и разговаривали. Он шутил, говорил комплименты, а потом остановил машину и сказал, что ему нужно что-то взять сзади. Ей показалось странным, что он вышел из машины, чтобы это сделать, но когда он резким движением завел ее руки за подголовник и умело и быстро, будто практиковал этот фокус постоянно, надел на них наручники, вопросов у нее больше не осталось.

Сначала он не трогал ее – только смотрел и называл своей куколкой.

Когда он произнес это слово в первый раз, полушепотом, по слогам – «ку-кол-ка» – ее парализовало. Тело как будто перестало принадлежать ей – стало тяжелым, слишком тяжелым, чтобы им можно было шевелить. Она направила внимание внутрь своей головы – зацепиться за какую-нибудь мысль, хотя бы за одну, чтобы перестать так сильно бояться, но у нее не получилось: там было пусто. Ничего.

Потом он начал гладить ее по лицу. По ее красивому лицу: так он говорил о нем, пока его крепкие пальцы несильно сдавливали щеки, скользили по нежной коже век и ресницам, оттягивали нижнюю губу.

Когда на светофоре загорелся красный и у него была целая минута, чтобы полностью сосредоточиться на своей пассажирке, он попытался ее поцеловать. Она в ответ крепко сжала зубы и замотала головой, но, получив пощечину – звук был глухим, резким – вскрикнула и приоткрыла рот. В этот момент в него ворвался большой настойчивый язык и уверенно проделал все, что хотел его хозяин.

На следующем светофоре, который освободил его руки еще на пару минут, он сжимал ее грудь, особое внимание уделяя соскам и выкручивая их так, что они краснели и увеличивались в размерах, мял бедра и иногда дотрагивался до области между ними.

Она не понимала, почему не пытается сопротивляться, а еще не понимала, почему он проделывает с ней это насильно: обычно к подобному поведению какой-то процент мужчин прибегает только тогда, когда не видит возможности получить секс по обоюдному согласию, а он даже не предложил ей провести ночь вместе – кто знает, возможно, она и согласилась бы.

Мысль, которая в следующую секунду пришла в голову (лучше бы там по-прежнему было пусто), ужаснула: ему просто нравится насиловать, он возбуждается от самого процесса и своих ощущений в нем.

– Я хочу почувствовать тебя прямо сейчас, не могу больше ждать, – сказал он и свернул с главной дороги.

Через какое-то время машина остановилась в лесу.

«Мы где-то в районе МКАДа», – машинально подумала она.

– Как думаешь, нам нужен презерватив? Кажется, у меня была пачка. Хотя… Такая девочка, как ты, наверное, очень внимательно следит за своим здоровьем.

Он открыл бардачок. Она посмотрела туда и оцепенела.

Нож. Обыкновенный складной нож.

Заметив ее взгляд, он вытащил его, начал рассматривать, а потом медленно выдвинул лезвие.

– Нравятся такие игрушки? Возьмем его с собой?

Ей стало так страшно, что она закрыла глаза, а через мгновение почувствовала на своей шее холодное металлическое касание.

– Я сейчас сниму наручники, – тихо и как-то даже ласково сказал он. – А ты представишь, что они по-прежнему на твоих руках, и не будешь мне мешать наслаждаться тобой. Договорились?

Она кивнула.

– Умница, – похвалил он и, положив нож между ее ног, вышел из машины.

Она, наблюдая за тем, как он медленно подходит к передней правой двери и открывает ее, не двигалась, почти не дышала.

– Выходи, – его тон стал отрывистым, командным. – Быстро!

Она не пошевелилась. Тело словно приросло к сидению.

Тогда он схватил ее за плечо и с силой потянул на себя. Сопротивляться было бесполезно (ну или ей так казалось), поэтому она вышла из машины, стараясь не порезаться о нож, который по-прежнему лежал между ее ног, и застыла на месте.

– Дай мне нож.

Эти слова будто разрезали воздух. Стало очень страшно.

Она медленно наклонилась к пассажирскому сидению и через несколько секунд протянула ему нож.

Он спокойно взял его, улыбнулся и провел лезвием по ее волосам. Какое-то время он молча смотрел на нее, неподвижно стоящую у машины, а потом снял с нее обувь.

– У тебя очень красивые ноги, – сказал он.

Ее голые ступни тут же сжались. Сначала – от его прикосновений – они ощущались какими-то колючими, потом – от прикосновений влажной холодной земли.

Пока он раздевал свою пассажирку – делал это медленно, держа в одной руке нож и иногда дотрагиваясь лезвием до ее голой кожи, ее тело постоянно покрывалось мурашками: не только от ужаса, но и потому, что на улице, а тем более в лесу, было прохладно.

Он крепко взял ее за плечи и повел к уже открытому багажнику. Ее взгляд зацепился за веревки, лежащие в нем.

– Тебе пойдет быть связанной, – усмехнулся он, а потом развернул свою пассажирку к себе спиной и привязал сначала левую, а потом правую ее руки к газовым упорам багажника. (Для чего? Она ведь не сопротивлялась! Мысль о том, что ему просто нравится насилие стала казаться ей очевидной.)

Секс – без презерватива – длился минут десять. В момент оргазма он задрожал, застонал, по-животному захрипел, и она ощутила, как на ее поясницу льется теплая жидкость.

После он поцеловал ее в плечо, отвязал, повернул к себе лицом и крепко, настолько, что ей показалось, его руки вот-вот сломают ее, обнял.

– Я и не думал, что сегодня ночью мне достанется такой подарок, – прошептал он. – Не хочу, чтобы ты видела, куда мы едем, поэтому весь оставшийся путь ты будешь здесь.

Он связал ее руки вместе и, немного подумав, проделал то же самое с ногами.

Это невозможно! Она была уверена, что с ней такого точно никогда не случится, а теперь лежит в багажнике, а хлопковые плетеные веревки впиваются в тонкую кожу ее голых запястий и щиколоток.

Внезапно она подумала о том, что если бы ей досталась роль одного из главных героев в фильме ужасов, она стала бы первой жертвой маньяка – самонадеянной, беспечной и ужасно глупой красоткой.

Через время она почувствовала, как перестал дрожать мотор, и услышала звук закрывающейся двери.

Багажник открылся.

Он улыбался и смотрел прямо ей в глаза.

– Надеюсь, тебе понравилось, моя куколка, а теперь мы перейдем к самому интересному.

Глава 11

– Я не так сказал. Можно я, наконец, разденусь и лягу спать? Мы пробыли на дне рождения Даши дольше, чем планировали, а теперь ты хочешь устроить очередной скандал. У меня нет на него сил.

Глеб Ивлев стоял в гостиной в белой футболке из плотного хлопка и светло-синих прямых джинсах, с вешалкой в левой руке и с темно-синим клетчатым пиджаком с накладными карманами – в правой.

– Нет, поговори со мной! – повысила голос Аня Тальникова. – Ты сказал: «Я не люблю, ты же знаешь». Почему ты каждый раз убеждаешь меня в том, что я неправильно помню твои слова?

Она уже успела переодеться после вечеринки и теперь стояла напротив мужа в серо-бежевом костюме, в котором часто ходила дома – короткие шорты и объемный свитшот – и в пушистых тапочках такого же цвета.

– Я не убеждаю. Я рассказываю тебе, что было на самом деле, а не происходило в твоем воображении, – отчеканил Глеб и быстрым шагом вышел из гостиной.

Аня села на диван, закинула ногу на ногу и глубоко вздохнула. Она помнила: он сказал «я не люблю, ты же знаешь» (дословно).

Эта фраза вывела ее из себя, потому что была триггером: когда Аня ее слышала, ей казалось, она делает что-то заведомо неправильное, глупое – ведь знает же, что муж этого не любит. Не любил он многое: целоваться, фотографироваться, говорить о чувствах, танцевать, делать комплименты – и постоянно указывал на это, если жена просила его сделать что-то из «черного списка». «Я не люблю, ты же знаешь». Вот и сегодня вечером Глеб произнес фразу-триггер в ответ на ее предложение потанцевать, и Аня, тут же ощутив себя странной, нелепой, разозлилась и нагрубила ему при друзьях, а сейчас он утверждает, что не говорил этого, а значит, чувствовать и вести себя так, как чувствовала и вела, она, по его мнению, не должна была.

– Я сказал, что потанцую с тобой позже, а ты повела себя как истеричка. На нас все косо смотрели. – Глеб вернулся в гостиную в темно-серых спортивных брюках, без футболки и босиком, и достал из шкафа кружку. – Ты много выпила, очевидно, раз позволила себе говорить со мной при всех в таком тоне.

– Я не много выпила, – замотала головой Аня. – Я выпила два бокала вина, потом сделала пару глотков просекко из бокала Пати, ну и еще чуть позже – бокал-полтора. В итоге три бокала, наверное.

– Наверное? – с усмешкой переспросил Глеб. – А я знаю точно – я считал. И по моим подсчетам ты выпила не меньше бутылки.

Он налил воду в кружку и, не торопясь, стал пить.

– Ну-у, – протянула Аня с сомнением в голосе, наблюдая за мужем. – Может быть. Я на этом внимание не акцентировала. Разве это важно?

– Ты не помнишь, сколько выпила. Не помнишь, что я сказал, – снова усмехнулся он, отодвигая кружку ото рта. – Может, тебе просто нужно чаще присутствовать в реальности, а не жить в своих выдуманных мирах?

– Я сама разберусь, где мне жить! – раздраженно бросила Аня. – Ты со мной даже поговорить нормально не можешь! Просто спокойно сесть и поговорить.

– Так разбирайся, Ань, – пожал он плечами. – Что ты от меня хочешь? В чем смысл текущего диалога?

– Я хочу обсудить с тобой детали ситуации. Чтобы узнать, что ты чувствовал в тот момент, рассказать о том, что чувствовала я, – еле сдерживаясь, чтобы снова не повысить голос, ответила она, но тут же сорвалась на возбужденные интонации. – Как ты не понимаешь?? Каждый невыясненный конфликт ложится очередным кирпичом на стену непонимания между нами!

– Стена непонимания из кирпичей с конфликтами, – выразительно-иронично произнес Глеб, два раза щелкнул пальцами и строго, отрывисто и громко, будто пытался привести ее в чувства, сказал. – Аня! Не неси херню! Ты не в себе.

– Я не в себе? – она растерянно заморгала, а потом сконцентрировала на нем взгляд и заговорила жестко, местами грубо. – А твой друг был в себе? А ты был в себе, когда молча смотрел на то, что он творит?

Глеб сжал в руках кружку.

– Не передергивай. При чем тут Олег? – напряженно проговорил он.

– При-том, – четко, по слогам сказала она и продолжила с претензией. – Он Даше тридцатилетие, между прочим, испортил! Нормально, по-твоему?

Глеб молчал. Ему, по большому счету, было плевать на испорченный день рождения, на Дашу, в частности, – его волновало другое: нестабильное эмоциональное состояние друга. В последнее время Глеб не узнавал в Олеге логичного и разумного парня, с которым дружил уже лет шесть, а сегодня вообще не понял его поведения на вечеринке, однако откровенничать на эту тему с женой не собирался.

– Твоя подруга тоже хороша, – с обвинительной интонацией бросил Глеб и добавил надменно. – Что за шоу устроила? Она вела себя как…

Он резко замолчал.

– Как кто? – тут же выпалила Аня.

– Как обычно, – процедил сквозь зубы Глеб.

– А Олег себя как вел? Цеплялся к ней! Она его вообще не трогала! Он первый начал! – Аня перешла на полукрик и, вспомнив, как Даша плакала в туалете, крикнула, взмахнув руками. – Пусть оставит ее в покое уже!

– А может, они сами разберутся?! – разозлился Глеб, повысив громкость голоса до той, с которой говорила жена. – А ты не будешь колебать мне мозги!

Аня встала с дивана и с вызовом спросила: «А может, мне вообще уйти, чтобы тебе их не колебать?» Она склонила голову, пристально глядя на Глеба.

– Твою мать, – отчеканил тот. – Ты постоянно все преувеличиваешь и вечно придираешься ко мне без повода. А все конфликты и прочая херь существуют только в твоей голове, поэтому сначала наведи порядок там, а потом уже решай проблемы других. Спокойной ночи.

Он сказал это с раздражением, впрочем, успешно контролируя его уровень, – именно поэтому слова прозвучали довольно сдержанно, поставил кружку в шкаф – ровно на то место, где она до этого стояла, и вышел из гостиной.

Аня села на диван и привалилась к его спинке.

Было плохо. Сердце стучало так сильно, что она, чтобы успокоить его, даже прижала обе ладони к груди. Внутри билась тревога. Хотелось кричать. Колотить руками в стены. Бежать куда-то.

Подобное происходило с ней каждый раз, когда Глеб, вместо того чтобы поговорить, оставлял ее одну в комнате. Он делал так довольно часто. Она не знала почему, но чувствовала, что своим поведением муж открывает телепорт в ее детство. В самые страшные его моменты.

Вообще, Аня Тальникова выросла в счастливой семье. Она очень любила маму и папу, а те – очень любили ее. Играли с ней, баловали, покупали игрушки, конфеты, красивую одежду. Называли принцессой. Настоящей девочкой.

У Ани даже была своя комната – роскошь для ребенка по меркам Самары девяностых. Многие дети завидовали ей. «Вот повезло – своя комната! Там можно делать что угодно…» – мечтательно говорили они. Она в ответ только улыбалась. «Что угодно». Например, сходить с ума.

Именно этим Аня Тальникова и занималась в своей комнате в детстве – сходила с ума.

А все из-за чудовищ, которые жили под ее кроватью. Она не знала точно, как они выглядят: они казались ей то большими, то маленькими, то лысыми, то лохматыми, то худыми, то толстыми, то темно-синими – почти черными, то красными, то ярко-желтыми, то серыми. Не знала, сколько их: они то возникали, то исчезали, некоторые – множились, другие – распадались на части. Неизменной составляющей существования Аниных чудовищ было только одно: они появлялись после фразы мамы, которую та говорила, если дочь плакала, капризничала или вела себя шумно. «Анечка, иди в свою комнату и не выходи оттуда, пока не успокоишься».

И она шла. К своим чудовищам, которые уже ждали ее. Ждали, чтобы выползти из-под кровати и напасть: кусать, бить, щипать, дергать за руки и за ноги. Ждали, чтобы играть в прятки: притаиться в углу и неожиданно выскочить, если она долго не может их найти.

После того как чудовища, вдоволь напугав и помучив Аню, уползали обратно под кровать, она, спокойная, успокоенная, выходила из комнаты.

– Ты же моя послушная, хорошая девочка, – улыбалась мама, даже не подозревая, что пять минут назад с ее дочерью играли монстры. Играли в очень странные для трехлетней девочки игры – невеселые, жестокие.

Аня боялась этих игр. Боялась чудовищ. Боялась оставаться одна в комнате.

Она часто просила маму и папу завести кошку. Ей казалось, та сможет спасти ее: у бабушки жила кошка, и Аня, играя с ней, чувствовала себя хорошо, безопасно. Родители отказывались. Говорили, это большая ответственность. И добавляли: «Тебе хватит и бабушкиной». Бабушкиной ей не хватало – хотелось свою, но родители были непреклонны. Тогда она решила рассказать про чудовищ маме: думала, это убедит ее завести кошку.

– Они сидят там и ждут! Ждут, чтобы вылезти! Они делают мне больно. Я хочу ко–ошку–у, – захныкала трехлетняя Аня, когда мама в очередной раз сказала ей идти в свою комнату после того, как дочь устроила истерику при гостях, потому что ей не дали столько конфет, сколько она пожелала.

– Не выдумывай – какие чудовища? У тебя просто богатое воображение. А про кошку мы сто раз говорили! И вообще, ты почему не слушаешься? Хватит капризничать! Перед гостями неудобно! Иди в свою комнату, успокойся – и выходи. А потом я дам тебе конфету, – строго ответила та.

Аня была послушной девочкой, правильной, поэтому сделала так, как сказала мама – ушла в свою комнату. Играть со своими чудовищами.

После того случая она больше о них никому не рассказывала, а со временем научилась защищаться сама, без кошки: затыкала уши руками, зажмуривалась, что-нибудь негромко напевала. Когда стала старше – слушала музыку, читала, думала. Все это отвлекало. Успокаивало.

Позже Аня поняла, что этими чудовищами были ее эмоции, непонятные, слоистые, шершавые, но так до сих пор и не избавилась от страха перед ними, поэтому всякий раз, когда Глеб оставлял ее одну в комнате, ощущала себя маленькой и сходила с ума.

Она глубоко задышала и, чувствуя, как сердце стало биться чаще, сильнее прижала ладони к груди. Нужно срочно включить музыку, аудиокнигу или подкаст – что угодно: еще хоть одна минута тишины наедине с собой окончательно выведет ее из равновесия.

Руки тряслись – она никак не могла достать наушники из чехла. Наконец удалось. Нежно запела Шаде.

Аня любила ее песни. Они расслабляли, уносили из тревожной, темной и злой реальности в реальность другую – спокойную, светлую, чистую.

Она открыла телеграм. Первый сверху чат. «Моя».

«Ты как? Хочешь, созвонимся?» – быстро напечатала Аня.

Одна галочка.

Наверное, Даша уже спит: обычно подруга читала ее сообщения моментально. Аня волновалась за нее, видела, как та переживала из-за Олега, и хотела убедиться, что подруга нормально добралась до дома, не натворив глупостей.

Она подождала еще секунд десять.

Одна галочка.

Ну точно спит, иначе тут же бы записала длинный эмоциональный войс.

Аня вздохнула и открыла свою страницу в социальных сетях. Около ста пятидесяти тысяч человек в подписчиках. Комплименты, милые эмодзи: реакции на ее счастливую жизнь.

Комментарии под последней фотографией с Глебом.

«Идеальная пара!»

«Блин, вы так друг другу подходите».

«Лучшие! Котики!»

«Аня, у тебя потрясающий муж».

Она усмехнулась. Ну да, идеальный мужчина! Он даже конфликты решает безупречно – просто не замечает их.

Личные сообщения. Аня редко туда заходила, но сейчас захотела полистать их: это было нужно ей, чтобы ощутить себя не такой одинокой. Не такой одинокой, какой ощущала себя в своей комнате в детстве. Не такой одинокой, какой ощущала себя рядом с мужем сейчас.

Реакции на сторис – в основном, много эмодзи. Взгляд зацепился за начало одного сообщения. «Привет, Анита. Ты, наверное, удивишься…»

Она оторвала глаза от экрана и в недоумении уставилась перед собой.

Анита? Так ее называл только один человек.