Девятиэтажка

Сначала Вадим пытался стоически следовать совету Хрущёва и не выдавать себя, пока тени сами не закончат и не уйдут, но через пару минут характер Вадима взял своё, и парень мощным ударом колена сбросил с себя невидимые в темноте тела.

– А ну отвязались от меня, суки! – заорал он. – Ещё раз подойдёте, придушу!

– Боже, откуда голос? – спросила женская тень.

– Ты что-то слышала? – хмыкнул мужской голос. – Я ничего. Но здесь слишком неудобно, идём на кухню.

– И валите! – прикрикнул Вадим.

– А если нас это… заметят? – засомневалась девушка, не обращая внимания на него.

– Так даже интереснее, – пообещал с улыбкой мужской голос.

Тени убежали из ванной, а Вадим, решив, что прятаться бесполезно, пошёл в комнату.

Интерьер сильно изменился. На полу появились пустые бутылки из-под алкоголя разной степени тяжести. В центре комнаты валялась массивная каменная пепельница, полная окурков и ещё дымящихся самокруток, от которых откровенно пахло кислой марихуаной. На диване были разбросаны шприцы, резиновые перетяжки для рук и использованные презервативы.

Но ещё на полу лежал Хрущёв, прижатый к потёртому ламинату массивным сгустком тени. Кажется, это была та тень, которая чуть не убила Вадима, приложив головой о стену. Две другие тени – то ли те же, что были в ванной, то ли новые – сидели рядом и курили одну самокрутку на двоих, спокойно наблюдая, как красноволосый парень тихо скулил. Подойдя ближе, Вадим увидел, что Хрущёв ещё и полураздет…

– Твари, вы что творите?! – закричал Вадим, хватаясь за нож в кармане.

Две курящие тени даже не повернулись, а вот большая тень остановилась, встала с Хрущёва, медленно развернулась к Вадиму, и тот увидел раскрывшиеся чёрные провалы глазниц.

– Пошёл отсюда, – сказала тень.

– Отпусти его, – ответил Вадим, направляя нож вперёд.

– Это его место, – добавила тень, наступая на спину Хрущёва с полузадранной рубашкой. – Он знал, куда шёл. Если уйдёшь сейчас, я тебя не трону. Твоё место на другом этаже.

– Мне плевать, что ты несёшь, – Вадим приближался к тени. – Отпустил его, сука, быстро!

Призрак хмыкнул и пнул лежащего парня, который уже не пытался сопротивляться.

– Хрущёв, вставай! – крикнул Вадим.

– Я сказал тебе сидеть смирно… – почти шёпотом проговорил Хрущёв, не поднимая головы. – Отсидись до утра, и всё закончится.

– Нет! – покачал головой Вадим и расправил сутулые плечи, чувствуя прилив адреналина и ощущая, что впервые в жизни выпал шанс сказать эпичную фразу из экшн-фильма, – Я без тебя не уйду.

– Дебил, – резюмировал Хрущёв.

Тень бросилась на Вадима, но тот успел увернуться и воткнуть нож в плечо нападавшему. Призрак не отреагировал и как пушинку перекинул Вадима через бедро профессиональным борцовским движением. Курящие тени захихикали.

– Хрущёв, убегай! – крикнул Вадим и вцепился в ногу тени.

Призрак стал трясти ногой, пытаясь стряхнуть Вадима, но тот воткнул нож тени в район колена, и неявная фигура, покачнувшись, упала на диван со шприцами. Краем глаза парень заметил, что Хрущёв выползает из комнаты, похрустывая костями.

Тёмная фигура легко схватила горшок с кактусом и метнула в Вадима. Растение пролетело мимо, но пара колючек оцарапала ухо парня. Вадим с трудом поднял тяжёлую пепельницу и, не целясь, удачно попал в лицо призрака. Один бычок жутковато попал в глазницу тени и исчез внутри.

– Я открыл дверь! – крикнул Хрущёв из прихожей, как будто это было достижение.

Вадим ломанулся на выход, где Хрущёв на полусогнутых ногах держал дверь открытой. Чувствуя, как рука нагоняющей тени вот-вот дотянется до его шеи, Вадим вылетел из двери, и та, словно притягиваемая огромным портовым магнитом, громко захлопнулась, выключая крики призрака.

– Оно не выйдет сюда? – задыхаясь, спросил Вадим, слыша только тишину.

– Не должно, – ответил Хрущёв, приводя одежду в порядок, а, подумав, добавил. – Не сразу.

– Что это за хрень была? Что они с тобой делали?

– Ты сам видел, – не поднимая глаз, сказал Хрущёв. – Неотработанные гештальты молодости.

– Чего? Да что вообще происходит? Тени были… олицетворением твоих страхов? Как был у меня крекер? Но, блин, мой монстр был больше рофловый, чем страшный. Хотя рана осталась, да.

– Потому что твой монстр был на первом этаже, а мы сейчас – на втором. Масштаб гештальтов варьируется, знаешь ли.

– И что будет выше? – злился Вадим тому, что всё не мог выбить объяснения из Хрущёва. Если бы тот не выглядел смертельно измученным, Вадим бы ему врезал.

– Сходи посмотри, – предложил Хрущёв, кивнув головой в сторону лифтов за железной дверью и хрустнув шеей.

– А ты?

– Я чувствую, что ещё не готов попрощаться с прошлым, – сказал Хрущёв, смотря на дверь, из которой они вышли.

– Ты собираешься вернуться туда? Ты идиот, Хрущёв?

– Возможно, – весело пожал плечами он. – Но, как говорил Франсуа де Ларошфуко, бывают случаи в жизни, выпутаться из которых может помочь только глупость.

Пробежавшись глазами по номерам других квартир, Вадим остановился на номере 399 и спросил:

– Все квартиры здесь с твоими, как ты выражаешься, гештальтами?

– Они могут быть и твоими.

– Я хочу заглянуть в 399. Ты со мной?

Хрущёв взглянул на 144 квартиру-притон и, подумав, сказал:

– Да. Эх-ох, развеюсь напоследок.

4

Квартира Аниных родителей не изменилась: позолоченная мебель с краской, полускрывающей потрескавшееся дерево, пыльные электросвечи в настенных канделябрах, семейные фотографии в рамах, заслуживающих место в Третьяковской галерее. Шик и блеск помещения, обставленного отцом Ани, «новым русским», навсегда оставшимся жить в девяностых.

– Пародия на Версаль? – хмыкнул Хрущёв, рассматривая лепнину на потолке вокруг люстры из муранского стекла.

Трёхкомнатное жильё в хорошем районе Ессентуков само по себе было роскошью, но особый блеск в воспоминаниях Вадима оставило не сусальное золото, узорами покрывающее импортный унитаз, а Аня – его одноклассница, с которой в этой квартире они впервые остались наедине.

– Это твоя квартира? – спросил Хрущёв.

– Нет, квартира моей первой девушки.

– А моей первой любви ты имел честь быть представленным в прошлой квартире.

Вадим намеревался спросить, кого из трёх теней следовало подставить в категорию «первой любви», но решил, что это будет слишком грубо.

– В каждой квартире какая-то подстава? – спросил Вадим, уже привычно достав нож из кармана и осмотрев все помещения: пусто.

– В общем и целом, да, – честно ответил Хрущёв. – Что у нас по бару?

Вадим помнил, что отец Ани много и часто выпивал, так что на кухне нашёлся буфет с выбором из сотни разных напитков. Хрущёв, почти не глядя, схватил водку и отхлебнул несколько смачных глотков из горла. Вадим же боялся напиваться и выпил простой воды.

– Набоков вывел трёхсложную формулу человеческой жизни, – сказал Хрущёв, сев в кресло и не выпуская бутылку водки из рук, – невозвратность прошлого, ненасытность настоящего и непредсказуемость будущего… Говоря о непредсказуемости: я был уверен, что квартира 399 будет касаться того, что в Литве купил свою первую марку за три евро и девяносто девять центов. Эх-ох, а здесь всего-то квартира твоей бывшей.

Вадиму резануло слово «бывшая» ухо. Они расстались, потому что отец перевёз Анну в другой город, и первое время влюблённые поддерживали отношения на расстоянии, но с глаз долой – из сердца вон, и Аня отвечала на сообщения и звонки Вадима всё реже и реже. Они не говорили о расставании, не ссорились, не устраивали сцен. Просто однажды Вадиму наскучило унижаться и пытаться достучаться до охладевшего сердца девушки. Он перестал писать и звонить, а она не заметила.

– Сколько у нас есть времени, пока не произойдёт очередной Армагеддон? – спросил Вадим.

– Я повторяю: ничего конкретного, – пожал плечами Хрущёв. – Плыви по течению, как лепесток сакуры, упавший на реку жизни…

Закатив глаза, Вадим прошёлся по квартире. Вон она – комната Ани, где они впервые узнали друг друга, как влюблённая пара. Кажется, это случилось на прошлой неделе… Светлые волосы девушки разметались по подушке, её руки крепко сжимали шею Вадима, притягивая ближе, навстречу первому неловкому поцелую, где они обречены были стукнуться зубами и неловко рассмеяться перед новой попыткой проявить нежность.

Он сел на кровать, покрытую розовым покрывалом, и вспомнил, как она скрипела, и как Вадим боялся, что за скрипом пружин не услышит звук открывающейся двери и шагов отца Ани.

Расценив, что квартира хоть и Анина, но не вполне, Вадим решил, что не будет аморальным порыться в шкафах и полках бывшей возлюбленной. Книжки-ужастики, страшно популярные во времена их детства и отрочества, хранились на рабочем столе вперемежку со школьными учебниками и тетрадями. Наброски наивных рисунков Ани, некоторыми из которых оказались портреты Вадима, перемежались тонкими тетрадками с надписями «Личный дневник» и «Не читать». Открыв одну из тетрадей, Вадим обнаружил, что та абсолютно пуста. Со второй приключилось то же самое, и с третьей, и с четвёртой. А вот в пятой – где-то в середине тетради – нашлась одна-единственная запись:

«Анне часто думалось, что каждый человек – паззл из привычек, увлечений и воспоминаний, оставленных другими людьми. От матери она получила лёгкий украинский акцент. От отца – привычку мыть яблоки с мылом. От старшей сестры – умение ровно выводить стрелки на веках. От первой подруги во втором классе – увлечение Гарри Поттером. От первой любви Димы в третьем классе – умение не показывать свои чувства. От репетитора по фортепиано Галины Васильевны – привычку приговаривать «Так-так-с», когда задумывается. От первого парня Вадима – привычку курить. От подруги Риты – увлечение баскетболом и комиксами. И далее, и далее…

Так-так-с, но что же сама Анна оставляла в жизнях людей? Расставаясь с друзьями и любимыми, она чувствовала, что сохраняет частички их душ: браслет, сплетённый своими руками, песню в плейлисте, книгу на полке, харизматичные жесты. Получали ли остальные хоть что-то от неё взамен драгоценных мелодий и слов-паразитов? Едва ли».

Вадима почти не смутило отстранённое повествование от третьего лица и манера речи, совершенно не свойственная лёгкой и весёлой Ане. Он сел на кровать, чувствуя, как кровь бьёт по вискам, а подмышками выступает пот.

«Что за Дима в третьем классе? – с дикой ревностью подумал он, будто они с Аней продолжали встречаться и любить друг друга, как в девятом классе. – И неужели единственное, что осталось Ане от меня – привычка курить?.. Вот уж кто прошёл по жизни бесследно – это я, а уж точно не Аня».

Парень подумал, сколько же чудесных вещей Аня оставила в его жизни. Она так красиво пела, что Вадиму захотелось научиться музыке, и он купил гитару, надеясь выучить Анину любимую песню, но та ушла прежде, чем он запомнил аккорды. Аня научила его целоваться, и от неё так вкусно пахло, что Вадиму хотелось обнимать и обнимать её, хотя раньше он боялся просто касаться людей. Пожалуй, именно Аня разбила скорлупу, отделяющую сначала нелюдимого Вадима от внешнего мира. Она показала ему Вселенную, пока сама думала, что не стоила двух слов-паразитов репетитора…

«Стоп, – подумал Вадим. – Откуда я могу знать, что это настоящие дневники Ани? Подстроила ли и это Попова? Блин, или это галлюцинации, о которых говорил Хрущёв…»

На полке у кровати стояла розовая рамка со старой фотографией Ани – какой она была в девятом классе и какой навсегда останется в светлых воспоминаниях Вадима, омрачённых тёмными каплями из разбитого сердца.

– Долго ты там? – послышался голос из соседней комнаты.

Вадим подумал, что это Хрущёв звал выпивать, но вдруг понял, что голос принадлежал другому человеку. Человеку из полупотерянных воспоминаний.

– Я уже забил тебе, – добавил голос.

Поняв, что речь идёт о трубке, Вадим почувствовал, как ужасно хотелось курить. Он вышел от Ани, но попал не в коридор, а в другую комнату, совершенно точно не находившуюся в квартире Аниных родителей.

Эту комнату Вадим старался не вспоминать. Односпальную кровать завалили вещами: грязной одеждой, пропитанными вонью тряпками, порванными газетами… На полу продолжалась свалка из недоеденных бутербродов, открытых пачек чипсов и жестяных пивных банок. На зашторенном окне росла конопля, а рядом валялся отвёрнутый от стекла фотоаппарат с разбитым объективом.

– Держи, – произнесли из тёмного угла комнаты.

Эльдар протянул Вадиму трубку. Низкий парень с аккуратно подстриженной иссиня-чёрной бородой и аккуратно уложенными осветлёнными волосами уселся на офисный стул с колёсиками, забросил ноги на стол с ноутбуком и элегантно зажёг трубку длинной спичкой, какие обычно используют для мангалов.

– Ты… в порядке? – спросил Вадим.

– Сейчас покурим, и буду в порядке, – с как всегда доброй улыбкой ответил Эльдар.

Вадим, не думая, нашёл зажигалку в кармане и закурил. Эльдар забил трубку как всегда плотно. Слишком плотно на вкус Вадима, выкуривающего пару сигарет в день, в отличие от Эльдара, который дымил две пачки сигарет в день плюс штук десять трубок да столько же самокруток.

– Ты всегда шутил, что умрёшь от рака лёгких, – вспомнил Вадим, делая глубокую затяжку.

– Я не шутил.

– Но умер от другого, – Вадим наполнил терпким дымом лёгкие до краёв и ощутил, как табак сжал горло.

– Со всяким может случиться, – безразлично пожал плечами Эльдар.

– Не каждый до смерти душит себя ремнём после вписки на съёмной квартире, – Вадим вспоминал фотографии этой самой комнаты с телом Эльдара на кровати.

– Немного не рассчитал… – покачал головой Эльдар, будто речь шла о том, что в магазине его обсчитали на сотню грамм развесных полуфабрикатов.

– Что не рассчитал?

– … но умереть во время оргазма – мечта многих.

– Э-э-э, что? – Вадим на автомате продолжал раскуривать сигарету и затягиваться.

– А, мои друзья не показали тебе самые интересные фотографии? Те, где видно, что я кончил перед смертью?

– Ты умер, потому что дрочил с ремнём на шее? – округлил глаза Вадим. – Это было не самоубийство, как утверждали твои сомнительные друзья со вписки?

– Ты тоже мой сомнительный друг со вписки.

– На той меня не было! – Вадим стукнул кулаком по столу. – Иначе бы я не допустил твоей смерти, как наркоманы, в которыми ты тусовался! Я с тобой общался после универа, из которого тебя кикнули, только из жалости и из-за… не знаю, ответственности. Из-за надежды, что ты изменишься. Я думал, ты умер от отчаяния, что не можешь изменить свою жизнь, что не можешь победить зависимость… Это было ужасно, я чуть с ума не сошёл! Но меня грела мысль, что ты поступил благородно… А теперь что? Теперь я узнаю, что ты просто неудачно подрочил!

Вадим бросил трубку на пол и схватил товарища за шиворот майки, забывая, что Эльдар может быть лишь его личным призраком.

– Ты хоть представляешь, что я чувствовал, когда ты умер? Что каждый бы почувствовал, если бы его друг, знакомый, коллега покончил с собой? Что дверь на тот свет приоткрылась. Что в неё легко зайти, почти не прикладывая усилий. Замок не закрыт. И из-за тебя начал думать: а что, если это единственный выход? А теперь, мразь, я узнаю, что ты просто грёбаный извращенец?!

– Да ты просто не пробовал.

Вадим не был силачом, но Эльдар казался ещё менее спортивным. Однако вдруг он с силой бронетранспортёра опрокинул Вадима на пол, уселся тому на живот и стал душить. Вадим схватил руки на своей шее, но они впивались в кожу, словно покрытые мелкими крючками. Он попытался бить Эльдара по спине коленями, но тот совершенно не реагировал на внешние раздражители.

Вдруг резкий глухой удар пресёк разворачивающееся преступление, руки Эльдара обмякли и тот повалился на пол. Вадим увидел свою спасительницу – Аню. Ей было, как и тогда, пятнадцать лет. Жидкие волосы собраны в тонкий длинный хвост. Унылая серая форма. В руках – тяжёлая деревянная бита.

– Аня? – уточнил Вадим.

– Уходим, – она помогла подняться парню и выволокла его из комнаты Эльдара.

Они снова очутились в уютной комнате Ани. Девушка забаррикадировала выход из квартиры Эльдара, подставив стул под ручку розовой двери и, убедившись, что на той стороне всё тихо, кивнула.

– Ты сейчас по-другому выглядишь, – заметил Вадим, глядя на Аню, которая явно была лет на десять моложе той девушки, фотографии которой он видел на днях в Инстаграме.

– Ты в порядке? – не обратив внимания на слова парня, она заботливо заглянула ему в глаза.

Аня осмотрела шею Вадима, пробежавшись мягкими подушечками пальцев по покрасневшей коже. Она достала из нежно-персикового комода с вычурными ручками прозрачную баночку розового крема и осторожными движениями намазала его на шею парня. Ему приходилось наклоняться, чтобы невысокая Аня дотягивалась.

– Охлаждает, – заметил Вадим, глядя на макушку девушки и на её тонкие пальцы с пастельным лаком.

– С мятой. Как ты любишь, – девушка дышала глубоко и протяжно, будто готовясь петь.

Вадим вспомнил, как они пили мятный чай с мёдом и имбирным печеньем у Ани дома. Первый поцелуй получился со вкусом мяты, и с тех пор её аромат ассоциировалсь у Вадима с первой любовью – прекрасной, но грустной, как полуувядший цветок.

– Помнишь, что бывает после мяты?

Приятный запах окутывал Вадима, и он чувствовал, как подгибаются колени и как Аня помогает ему лечь на мягкую перину. Девушка легла рядом и большими зелёными – или мятными – глазами с озорными искорками стала наблюдать, как Вадим выпадает в мир снов. Он боролся с собой, но запах воспоминаний ранней юности и мягкие, бесконечно нежные и остро знакомые руки заботливо заставили его заснуть…

Что-то билось в его руках, будто он достал из пруда свежепойманную рыбу, и та пыталась проскользнуть меж пальцев и вернуться в родную стихию. Веки Вадима казались тяжёлыми, как гири, а руки словно двигались, забыв повиноваться мозгу.

Разлепив глаза, Вадим обнаружил, что сидит на Ане, сжимая её горло и вдавливая в мягкую подушку. Лицо девушки покраснело, ослабшие руки пытались разжать его ладони, как только что Вадим пытался отбиться от Эльдара, а взгляд с ужасом метался по комнате, боясь задержаться на лице парня. Он попытался остановиться, но руки свело судорогой, он не мог пошевелить и пальцем.

– Аня! – крикнул в ужасе Вадим. – Боже, я… у меня не получается разжать руки!

У девушки закатились глаза. Она зажала губы так сильно, что проколола их зубами, и по щеке покатилась струйка крови.

– Боже… Эльдар! Хрущёв! – Вадим увидел, что дверь из комнаты Эльдара тряслась под ударами с той стороны.

«Лучше бы он сейчас проломил её и врезал мне», – думал Вадим.

Вдруг Аня перестала сопротивляться, и её рот расплылся в неестественно широкой улыбке, предающей её лицу в неверном освещении красного торшера жутковатый рельеф.

– Ещё чуть-чуть, – прохрипела Аня.

– Что? – не понял Вадим, чувствуя, как пот скатывается по лбу и с кончика носа капает на платье Ани.

– Тебе же нравится?

– Что? – стоило Вадиму прекратить думать о руках, как они сжались ещё сильнее.

– Это же ты обычно делаешь с девушками, – с улыбкой прошептала Аня.

Вадим был в ужасе. Помимо того, что он чувствовал приближение паники из-за невозможности управлять конечностями, то ещё и испугался, откуда Аня узнала о его БДСМ-увлечениях. С ней единственной он всегда был до невозможности нежен и не позволял себе ни единого резкого и неаккуратного движения. Если бы она узнала, как он теперь развлекается по ночам, сочла бы аморалом и преступником.

– Я тебя сейчас убью! – почти с истерикой в голосе сказал Вадим.

– Может, ты этого и хочешь? – прохрипела Аня.

– Нет… Нет-нет!

– Хочешь отомстить мне за разбитое сердце? – ногти Ани больно впились в его напряжённые руки. – Давай, это твой шанс.

– Нет!

– Всё ещё не простил меня? – она скорее хрипела, чем говорила, и Вадим скорее читал по губам её слова, чем слышал.

– Давно простил! Аня, прекрати это!

– Ты делал девушкам больно, потому что не мог им простить, что они – не я?

– Аня, пожалуйста, хватит!

– Какой же ты жалкий, – она рассмеялась кашлем, и новая струйка крови потекла по другой щеке. – Никогда не прощай меня, и тогда однажды ты будешь способен на убийство!

– Хрущёв! Хрущёв! – орал Вадим, не отрывая глаз от Ани. Ему послышались в коридоре шаги.

– Тебе никто не поможет, – рассмеялась Аня, поворачивая шею в руках Вадима и будто наждачкой царапая его кожу. – Мою дверь никто не может открыть!

В одну секунду девушка вывернулась, и ударила Вадима по уху. «Наконец-то мои руки разожмутся», – с облегчением подумал Вадим. Но нет, его ладони всё так же были словно пришиты к горлу Ани, но теперь та ещё и била его по голове.

– Давай! Давай убьём друг друга вместе!

«Боже, это точно не Аня, – думал Вадим. – Эту тварь и правда стоит убить!»

В дверь из коридора, не забаррикадированную стулом, интеллигентно постучали.

– Котики, я слышу, что вы занимаетесь тем, к чему третий может присоединиться только по согласованию всех сторон, – говорил Хрущёв из-за двери. – Но, признаюсь, меня немного обеспокоил уровень децибел в ваших криках, и категорический императив Канта заставил меня вмешаться.

– Хрущёв, быстро сюда! – заорал Вадим.

– Иду-иду… – Хрущёв легко открыл дверь, несмотря на прежние предупреждения Ани. – Эх-ох, что же вы творите, ребятки?

Хрущёв взял гжелевскую вазу с цветами с туалетного столика Ани и аккуратно разбил её о голову девушки.

– Надо бить меня! Меня! – заорал Вадим, видя, как Аня потеряла сознание.

– Разожми руки, – спокойно сказал Хрущёв.

– Я не могу! Я не могу!

– Разожми.

Вадим прекратил паниковать и обнаружил, что способен шевелить руками. Аня без сознания лежала на подушке в окружении осколков вазы и лепестков цветов.

– Как писал Оскар Уайльд, – сказал Хрущёв, глядя на Аню. – Красота есть высшее откровение потому, что она ничего не выражает.

– Да пошёл бы, – плюнул сквозь зубы Вадим, слезая с кровати.

– Я тебя спас вообще-то, – усмехнулся Хрущёв.

– Что это за херня? – Вадим опустился на пол и обессиленными руками схватился за голову.

– Твои гештальты, – ответил Хрущёв, зажёвывая печенье, припрятанное в кармане.

– Я, блин, даже не знаю, что это за слово, а ты его талдычишь и талдычишь, талдычишь и талдычишь! – потерял терпение Вадим.

– Эх-ох, ну ты бы сразу так и сказал! – махнул рукой Хрущёв. – Вообще, «гештальт» – понятие из психологии, а конкретнее – из гештальтпсихологии. Гештальты – это целостные структуры восприятия. У психики есть привычка организовывать опыт в доступное пониманию целое. Многие считают, что гештальты корректно сравнивать с докиновскими мемами, однако это неправильно. Мемы, размножающиеся и эволюционирующие подобно генам, могут измениться до неузнаваемости, будто мутанты. Но гештальт не такой: он всегда остаётся самим собой, сколько бы раз ни менялся. А вот вопрос «Что делает некую структуру очевидным и узнаваемым гештальтом?» уже относится к философии…

– И что? – пожал плечами Вадим.

– По Кёлеру самый каноничный пример гештальта – это мелодия. Ты узнаешь её даже при изменении темпа или тональности, потому что суть мелодии – самое основное – уже есть в твоём сознании. Смекаешь? Сами ноты могут менять гамму, в которой играются. Мелодия может исполняться на разных инструментах, даже некоторые ноты могут меняться местами, изменяться с четвертей на восьмые, но по в итоге всегда останется сама собой – гештальтом.

– Как это, твою мать, связано с тем, что меня сначала чуть не задушил год назад суициднувшийся товарищ, а потом я, не контролируя своё тело, чуть не задушил одноклассницу? – почти проорал Вадим.

– Они твои гештальты, – как само собой разумеющееся сообщил Хрущёв и пожал плечами.

– Типа они… части моего сознания? – нахмурился Вадим.

– Можно сказать и так, – покачал головой Хрущёв. – Любой объект в твоём сознании определяется гештальтом. Мозг осознанно или рандомно выбирает самые яркие черты объекта и создаёт из них гештальт. Воображая любого из своих знакомцев, мы визуализируем их ярчайшие черты внешности или характера. Мозг – ленивая тварь, и считает, что ярчайших элементов достаточно, чтобы описать объект, даже если этот объект – человек.

Вадим бросил взгляд на Анин дневник и вспомнил её сетования о том, она уходит из жизней людей, ничего не оставляя взамен. Как будто она боялась не оставить гештальта в сознаниях исчезнувших из поля видения друзей и любимых.

– И всё вокруг, – Вадим обвёл рукой комнату, – только в моём воображении?

– Кто знает, – Хрущёв меланхолично жевал.

– Может быть, я умер? – Вадим осмотрел свои руки, будто опасаясь увидеть на них трупные пятна.

– Мы все мертвы с рождения в некотором смысле.

– Твои объяснения не помогают, чувак. Ты давно з      десь? Чем занимаешься всё время?