6748

В этот день, после краткой утренней молитвы, только вставши с постели, и накинув на себя лёгкую заячью шубу, Василий пошёл в холодный погреб за сливками. На беду свою он встретил там Анастасию Власьевну, тоже спустившуюся в погреб, но не за сливками, а за сметаной к утреннему творогу. Одета она была, как и Василий, то есть никак. Рубаха на голое тело, шуба волчья и сапожки красные на каблучке. Если бы Василий только в глаз бы ей и глядел, всё бы и обошлось бы. Привык он как-никак к виду груди её. Но вдруг взгляд его уперся в сапожки красные. И дошло до Васи в это утро, что ноги у Тотьки уж очень длинные и видом красивые. Открывши новую красоту в старой любовнице, Вася голову совсем потерял, и только после второго раза насилу оторвался от Тотьки, не спеша, побрёл наверх в светлицу оставив счастливую Тотьку отлеживаться на полоке в погребе. Правда, он её заботливо укрыл своей заячьей шубой, чтобы чего не вышло худого. Через полчаса, когда служба уже шла Тотька с блуждающей, таинственной, счастливой улыбкой появилась в храме и скромно заняла своё место среди колмовчанок.

Женщины творенья богобоязненные и поэтому обе тут же перед причастием, батюшке покаялись в грехе, но Васе об этом не сказали. Наверное, не успели. Поэтому, когда батюшка спросил у Васи, «Каешься ли ты в грехе своём»? То Василий, солгав ему, ответил,

– Нет на мне греха окроме первородного,– и перекрестился.

За что и получил выше указанную епитимью.

Пристыженный и усмиренный раб божий Василий перед походом за отпущением грехов попостился сутки, вечером в баню сходил, утром оделся в чистое и пошёл скорым и лёгким шагом по направлению к епископскому двору. Повторяя про себя все известные ему молитвы, чтобы скоротать время в пути и настроить свой дух на богобоязненный лад.

Вот тут-то, на гати, его пращурами выстланной и повстречалась ему ватага волхвов. Вася шел один, волхвов было десять и накинулись они одни, то есть без посторонней помощи на Василия. Начали руки ломать и верёвками вязать. На вопрошания жертвенного агнца-Василия, «за что?», они разом ответили, что убьют его по делу – во славу града Нового. Где упокоённый Вася будет душою своею бессмертной стены градские охранять. Тут в драке произошла заминка. Вася престал сопротивляться, а волхвы увидя это подумали, что смирился раб со своею судьбой, перестали вязать. Вася, воспользовавшись заминкой, спросил,

– А рай как же ??,

– Не будет тебе рая,– ответили бесьи слуги, чем и приговорили себя к смерти неожиданной.

Вася путы снял, вместе с тремя вязавшими его наиболее нетерпеливыми волхвами. Сбросил их и тела бездыханные волхвов в трясину. Трем другим наиболее старым и уважаемым сначала бороды повыдёргивал потом ноги пообломав, подвесил вместо чучел на столбиках, что гать держали, птиц отгонять. Остальных он догнал уже возле домов воигостовских и за обиды старые, ему не за что воигостями причиненные, подбросил двух вохвов обездвиженных на двор их десятника. Последнего волхва он привел к попу для покаяния, а когда тот, в бесовстве своём, стал упорствовать, скрутил его бубликом, и, привязав пятки к шее, бросил в Волхов.

Далее все-таки случилось, так как в летописи сказано, «нашли волхвы ребёнка малого, от мамки отняли дитятко и закопали живого под стеной кремлёвской»31.

«Но, после случая сего перестали волхвы волхвовать подле Колмова, на Гзени волхвуют, на Ярославовом дворе, подле Николы волхвуют, а к Колмову не идут».32

В следующем году33 новгородцы вызвали колмовского землевладельца к себе, в детинец на правёж. Согласно «Уставу Ярослава о мостах» каждая новгородская уличанская община должна мостить свою улицу. Когда Василий узнал о том, что ему одному гать мостить от городского вала до своего забора, он; показал кукиш посаднику, поклонился епископу и ушёл, ни с кем не попрощавшись.

Вот именно с тех пор, вернее с кукиша посаднику показанного, и началось противостояние города с Колмовом. Каждый новый посадник Новгородский клялся привести Колмово к покорности и дорогу от города до Колмова замостить за счёт колмовских отщепенцев. Однако все как-то не складывалось. Каждый новый посадник собирал ватагу и вёл на штурм колмовского тына, и каждый раз ватага возвращалась с разбитыми носами, а иногда и с поломанными руками. Силен оказался колмовский владелец. Силён и нахален.

Вот, при посадничестве Константина Моисеевича, когда тот с ватагой пришёл в Колмово городские порядки устанавливать, случилось и вовсе неприятная для всего посадничества новгородского история. Прадед Васькин тогда еще молод был и силу свою соизмерять не мог еще, в полной мере, поэтому для сохранения своего забора он вышел навстречу ватаге, которая нестройными рядами двигалась по гати к его воротам. Загнав их всех в зловонную болотину, он как-то не заметил, среди упитанных рож молодцов набранных из словенского и прусского концов, седую бороду посадника, чем обидел старика и всё новгородское посадничество.

На следующий день пришёл к нему чернец софийского дома и закрыл церковь. Месяц Васькин прадед делал вид, что это всё мелочи, однако через месяц босой, в мороз, пошёл к святой Софии архиепископу кланяться, епитимью получать и у старого посадника прощения просить за поругание уважения к сединам посадничьим. Через две недели вернулся он с покаяния в задумчивости, стал вести себя тише и скромнее, на Торгу лавку открыл, солью торговать начал, но при всяком удобном случае детям посадским синяк под глазом поставить старался. Но осторожно, что бы правёж епископа его обошел стороной.

Вот такие были предки у Василия Валентиновича из Колмова. И главное Беспаловыми их прозвали не зато, что пальцев на руке не было, а за то, что, когда Святой Варлаам в Хутыни бесов гонял Васькин дед, не пожалел своего дома. И, что бы бесы хутынские перелетевши Волхов, не укрылись в нём, спасаясь от слова Божьего, он по слову Варлаамову сжёг его. После этого прозвали его Василием, спалившим беса, отсюда пошло Бесспалый – то есть,– беса спаливший. Так гласило семейное придание.

Друг его – Алексей Раскорякин был происхождения тёмного, он появился в Новгороде, где-то в 6738 году от сотворения мира, в 1230 году от рождества Христова. Как гласят погодные записи софийского дома, был он слугою, архиепископа Спиридона из Царьграда привезенным. Хотя слугою он был странным, те же погодные записи как-то невнятно, глухо сообщают о не простом происхождении Алексея. Так в приложении, внизу 46 листа Новгородского срединного летописца, со ссылкой на погодную запись 6739 года сказано, что «на службе Лексей стоя на полатях, но не поя». Далее там же, но уже на обороте приписано, «Владыко грозил Рогволожи внуци т.е. потомкам Рогволда полоцкого, что помажет на все княжения полоцкие единого князя,– Рогволожи правнука Лексея с острова Родоса». Но еще большие сведения о происхождении Алексея были получены при обнаружении на Синичьей горе могильной плиты, на которой была высечена эпитафия воину Алексею. Плита была найдена в не потревоженном слое XIV века и поэтому датирована XIV столетием. Но внизу выбита приписка, «Мастер Страшка сдела, с камня точно», что позволяет отнести оригинал к более раннему времени. Эпитафия гласила,

– Алексей Васильевич стола не искавший,

святому престолу служивший,

как и пращурки его,

добра многия сделавши,

с мечом в руце погибши,

вечную память получивши».

Молим Бога за тя………..

В державу Олександр

6750 Аминь.

Исходя из полученных сведений, мы можем реконструировать биографию Алексея следующим образом.

Епископ Спиридон, будучи на хиротонии в Киеве встретил там Алексея, который пришёл на землю пращуров, спасаясь от нашествия латинян на святую византийскую землю. Алексей на исповеди открыл епископу своё происхождение от, проживавшего в Царьграде в 1130 гг. велением дяди своего Владимира Мономаха Василько Святославича. Там и родился его прапрадед, названный в честь благодетеля Василько Святославича Алексея Комнина, Алексеем. Этот Алексей родил Василия, Василий Алексея второго, так и повелось в их роду называть мальчиков Алексеями и Василиями.

Он приходился троюродным племянником Алексею I Великому из рода Комнинов, после смерти, которого Алексей принуждён отбыть в Никейскую империю к Иоанну III Дуке, так как не сошёлся взглядами с приемником Алексея шурином Андроником I Гидом. Иоанн, умнейший человек своего времени, отчаянно нуждавшийся в людях, не побоялся доверить потенциальному претенденту на престол Византии и естественно своему потенциальному противнику-конкуренту воинскую единицу – сотню и звание кентарха34.

Алексей в благодарность за сохраненную ему жизнь и предоставленную безопасность от тайных друзей Андроника I Гида так отличился в битве при Пиманеоне, что получил в благодарность от Иоанна III Дуки целый остров Родос в управление.

Остановимся на этом событии и подробнее опишем битву, где отличился «мышцей бранной» Алексей Васильевич Ласкарис-Комнин.

Учебники истории скупо освещают эту битву, так как написаны в основном потомками побеждённых или на их деньги ничтожными, продавшимися, потомками победителей.

Вот что сообщает популярная энциклопедия. Битва при Пиманеоне (весна 1224 или, по другим источникам, 1225 г.)– сражение между силами Латинской и Никейской империй, изменившее баланс сил в Восточном Средиземноморье эпохи франкократии. Произошло сражение у местечка Пиманион на западе полуострова Малая Азия (совр. Лапсеки). Примечательно то, что 20 годами ранее в этом же месте произошла битва при Пиманионе (1204), в которой верх одержали крестоносцы.

Мы же отметим, что крестоносное воинство имело численно-качественный перевес и владело стратегической инициативой. Император латинской империи мог позволить проиграть одну кампанию или две подряд, имея неисчерпаемый источник поступления профессиональных военных – Европу, которая по личной просьбе архиепископа города Рима слала ему своих лучших сыновей.

Никейский император Иоанн III Дука Ватац ничего такого не имел. Он имел лишь одну армию и волю. Но он был императором и поэтому, подобно всем настоящим императорам сам вел войска к победе и не мог позволить себе роскошь проиграть ни одно сражение. Перед началом кампании он приказал поднять все архивы и изучить труды императрицы Анны. Потом именным указом обязал все войско провести военные игрища в поле, вдали от баз, опираясь на опыт Ираклия полученный им в походе 624г., по описанию Феофана Византийского.35

Через три месяца новая, не отягощенная обозами, армия, «подобно влюблённой жене безропотно шедшей за мужем»36, шла за императором. Император Латинской империи Роберт де Куртене успокоенный словесной помощью папы Гонория III и присланными французскими рыцарями короля Филиппа II, удалился от ратных дел, предав дела помощникам.

А пешая армия, спаянная волей Иоанна III Дуки смело развернула боевую фалангу против лучшей конницы Европы.

Иоанн III, от греха подальше, поставил сотню Алексея на левом фланге, справедливо рассуждая, что там его потенциального противника могут убить с большей степенью вероятности, чем на правом фланге, которым командовал он сам. Тем более что на левом фланге конницы имперской не было, она – конница должна охранять императора и может быть нанести решающий удар по левому флангу Латинцев. Алексей, как только получил повеление императора, сразу приказал воинам собрать камни величиной с голову человека. Каждый воин должен принести по три камня. Затем он положил камни слева от своей сотни в десяти саженях от линии щитов первого ряда. Исполнив это, он приказал воинам спать, заменив ужин сном. Утром пятьсот рыцарей Латинской империи атаковали двухтысячную армию императора Иоанна III Дуки. Против сотни Алексея выступил отряд французских рыцарей под командованием Тибада де Монморанси племянника коннетабля Франции Матьё II Великого.

Сражение началось атакой рыцарей по всему фронту копьями. (Копьё – отделение, состоящее из; рыцаря, щитоносца, меченосца, оруженосца). Рыцари, используя численный и качественный перевес, пытались смять, задавить, раздавить своей массой иоаннову фалангу. (Здесь нет разночтений в количественной составляющей войск. Рыцарь стоил, на поле, боя шесть копейщиков, если мы приплюсуем свиту помощников, то получим искомое число войск выставленных латинской империей. Что-то около четырёх с половиной тысяч воинов). После первой атаки, по сигналу сержантов, рыцари, подбирая раненых, вернулись к себе в лагерь, сменить коней и копья.

Вторая атака, в основном, не отличалось от первой. Только, вместо копий рыцари объединились в более крупные отряды – знамена и атаковали не копьями состоящих из трёх воинов, а клином из девяти человек. Это тактика продержалась до конца сражения, так как рыцари атаковали, непрерывно стараясь не дать противнику времени на отдых и отходной манёвр. Эта тактика в возможно бы и принесла свои плоды, однако перед латинянами стояла новая армия, не боявшаяся идти навстречу противнику. Поэтому вскоре, когда атаки рыцарей стали чуть менее яростными, так как лошади устали, отдельные части фаланги, на отдельных участках фронта, не дожидаясь приказов, стали слаженно переходить в успешные контратаки, которые заканчивались, как правило, падением атакованного рыцаря с лошади. До конца сражения было еще далеко, когда к шевалье Конону де Безану командовавшему войском Латинской империи прибыл оруженосец, с гербом Монморанси на груди, с просьбой дать людей на правый фланг, так как отряд племянника коннетабля Франции уничтожен и сам племянник погиб. Шевалье, взяв два копья, и свежую лошадь, отправился на правый фланг устранить опасность. Знаменосец, естественно, видя, что его господин отправляется из лагеря, понёс стяг вслед за ним, рыцари, первой атакующей линии увидя движение в лагере, невольно ослабили натиск на фалангу и подались назад. Этого хватило, что бы Император Иоанн во главе сотни катафрактариев бросился в атаку на левый фланг рыцарей. В течение часа левый фланг был уничтожен, нет, не отброшен, а именно уничтожен, то есть каждый рыцарь был убит. Потом император взмахом платка двинул фалангу в атаку……..

Через два часа из лагеря рыцарей прибыли герольды, положившие к ногам императора, в знак признания его победы, стяги с красными крестами, которые «вечером Император попирал ногами, стоя на литургии»37

Вечером, после благодарственного молебна, Император объезжал поле боя, даруя либо милость побежденным, либо смерть тяжелораненым, как избавление от мук. Когда он подъехал к своему левому флангу, его поразила тишина царившая там. На этом месте не раздавались ни мольбы о помощи, ни стоны раненых. Сотня, освещаемая заходящим солнцем, стояла в молчании, лошади падших рыцарей стояли стреноженные чуть поодаль. Конюхи, молча, готовились вести их на водопой к ближайшему ручью. Перед фалангой, на щитах лежали тела двадцати рыцарей. Шпоры и латы с них уже сняли. Оруженосцы, копейщики, меченосцы лежали далее сваленные в три кучи, готовые к погребению, то есть в одном исподнем. Десяток воинов уже начал копать большую яму, стремясь успеть похоронить павших до наступления ночи. Император остановился в ожидании доклада. Алексей, предав меч, щит и копьё десятнику, подошел к императору и с поклоном протянул ему связку из сорока серебряных шпор. Император через несколько минут раздумий снял со своих плеч синий шёлковый плащ и собственноручно передал его Алексею. Затем он развернул коня и, не прощаясь с сотней, скорой рысью поехал в сторону ставки. Когда наступила ночь и сотня разожгла сторожевые костры по периметру своего лагеря, в лагерь въехал гонец от императора. Он вручил Алексею хрисовул38 настоятельно рекомендующий ему – герою, доставившему императору счастье победы, незамедлительно отправиться на остров Родос с преданной ему сотней. В награду за победу Алексей получил титул Стратилата39 Родоса, а все воины его сотни награждались званием стратиотов и земельными наделами на острове Родос.

Если бы император помнил историю, то не стал бы отправлять русского князя на Родос. Его предшественник то ли Никифор, то ли Михаил в XI веке отправил Олега Святославича на Родос в ссылку защищать остров от неверных. Тот и защитил остров: и от неверных, и от императора, и от пиратов. Только в 1083 году Олега с почестями, посулив целое княжество в дар, отправили на Русь, а Император ввел свои гарнизоны, вернув остров в состав империи……….

Алексею, выросшему среди византийского изящества и коварства, объяснять не надо было, что синий плащ – подарок императора, завтра может стать погребальным саваном. Поэтому он оставил раненых в лагере, посадил здоровых на трофейных коней и хлынцой направился в сторону Эгейского моря, моля бога как можно быстрее послать ему на встречу корабль.

Император ранним утром еще до утренней службы подъехал к лагерю Алексея, увидев полупустой лагерь, он улыбнулся. Алексей правильно исполнил его мысленный приказ – Убраться как можно скорее. Оставшиеся до службы полчаса, Иоанн посветил изучению место боя. С помощью стратега Романа из рода Асеня, он смог восстановить последовательность действий франков и Алексея.

Вот такая, примерная картина боя.

Поле камней слева от фаланги не давало возможность рыцарям на полном скаку атаковать, левый наименее защищённый край фаланги. Рыцари в первый раз атаковали копьями по всему фронту, но неудачно, потеряв, скорее всего, несколько оруженосцев или меченосцев, они отошли перегруппироваться. В это время Алексей принял вправо и назад, оголив тем самым правый край фаланги Императора. Рыцари уже знаменами атаковали в образовавшуюся брешь. Как только они втянулись всеми пятью копьями в искусственный коридор между двумя фалангами. Алексей повел свой отряд на встречу. Рыцари оказались зажатыми. Чтобы драться, нужно было развернуться в боевые порядки, совершить манёвр, но сделать этого было нельзя, не хватало пространства. Наиболее умелые поднимали лошадей на дыбы и с трудом разворачивались к врагу. Те, кто не смог этого сделать, были убиты в спину. Вырвались только двое, племянник коннетабля Франции и паж – пасынок Монфора. Тибад де Монморанси перед смертью отправил пасынка гонцом к Роберту де Куртене с извещением о гибели части правого фланга его войска. Затем он пришпорил коня и вернулся к своим товарищам. Красивый, но бесполезный поступок.

Болгарин Борис, недавно отрекшийся от ереси богумилов, с удивлением увидел всадника, мчавшегося навстречу смерти, решил помочь тому и метким броском дротика попал в глаз Тибада. Пока тот прощался с жизнью Борис, уже осматривал его седельные сумки.

Удовлетворенный увиденным, Иоанн вернулся, как раз к началу вечери. Это для всех остальных он император, а для бога он простой прихожанин храма св. Софии, раб божий Иоанн!

Алексей через три недели высадился на Родосе во главе отряда из сорока человек и десяти лошадей. Остальных тридцать лошадей взяли в качестве платы за помощь друзья и союзники,– единоверные армяне халкедониты. Через три месяца, неустанных трудов на бранном поле, Алексей вложил в ножны гладиус, принял присягу верности, и обложил пошлиной все суда находящиеся вблизи острова. Те, кто платить отказались, были взяты в казну Стратилата для борьбы с неверными. Венецианцы совместно с Генуэзцами, а так же гвельфы с гибеллинами, совокупившись40, совместно обратились к Иоанну с просьбой умерить пыл нового борца за гроб Господень. Император прислал в дар за службу Алексею очередной хрисовул, где даровал ему звание Франкобойцы, и красные сапоги. (Красные сапоги носили только императоры, тем, кто рискнул их одеть, снимали взамен голову.) Алексей все понял правильно и тем же днём, не предупреждая даже поваров и слуг, бежал от императорской милости в Константинополь, рассчитывая спрятаться среди врагов. Но корчмарь генуэзец за двадцать безантов выдал его госпитальерам. Алексей не стал искушать судьбу более, бежал той же ночью к единоверцам армянам, когда братья рыцари перевозили его через Золотой рог. Те, помня щедрость и честность Алексея Стратилата, посоветовали ему идти на Русь, там руки коротки и у латинян, и у греков. Что Алексей и сделал, успев сесть на последний корабль идущей до Херсонеса. В Киев он попал зимой и поступил на службы к князю Владимиру Рюриковичу, который в умных людях в то время очень уж нуждался. Владимир, Алексея без лишних расспросов, взял в свою «уную дружину», и дал терем в держание на берегу Почайны. Алексей вздохнул свободно, год занимался княжеской перепиской, однако весной он встретил монаха подозрительно похожего на брата рыцаря иоаннита аббата Ксавье, правда, без оружия. Ближе к лету он заметил, что очень часто приказчики двора св. Марии, стали заходить на его окраинную улочку. Вскоре сосед слева сдал свой двор приказчику двора св. Марии. Сотник и тысяцкий киевские злого умысла в этом деянии не нашли охрану выставлять княжескому тиуну – писарю отказались. Потому, что Князей, тут в Киеве сидит всяких много, а денег у них, как правило, мало. Людей своих для тягла городского князья не дают, всё для ратного дела берегут. Чего своих киевлян зря тревожить по делу чуждому, княжескому? Так и ушёл ни с чем Алексей от палат тысяцкого, что стояли рядом с Десятинной церковью. В Тереме затворился к князю ходил только днём, все наблюдал за соседским двором.

В среду, вечером возвращаясь от князя, Алексей увидел, что в соседский двор въезжает, под охраной десяти воинов, обоз кожами гружённый. Он как был в одной рубахе и сумой через плечо, не заходя к себе во двор, пошёл просить защиты у церкви. Там, в епископском дворце, стоя на коленях, он и встретил владыку Спиридона, возвращавшегося из Константинополя в Новгород, которому и доверился.

На исповеди Алексей сказал, помимо всего прочего, Спиридону что, к князю полоцкому он имеет письмо, написанное преподобной Евфросинией Полоцкой родной сестрой его пращура Василия. Но боится он в войну ввести, ему по праву принадлежащее, архонство полоцкое, которое и так уже войнами обезлюдело. Архиепископ, услышав это, справедливо рассудил, что еще одного князя Брячиславича41 Новгороду иметь рядом, не очень уж и удобно. Один – то ведь уже в Софию на коне въезжал, святой престол пограбил, и второй тоже может, а Мономахи на Руси перевелись и некому особенно буйных князей в Царьград отправлять, да и Царьграда православного уже лет двадцать как не было. Поэтому посоветовал он Алексею по примеру пращурки его Ефросиньи Полоцкой богу послужить, людям добро совершая. Это всяко лучше, чем сидеть слепцом в тюрьме монастырской на послушании вечном, в лучшем случае, а в худшем безглазым или увечным на торжище денег на хлеб просить, побираясь. Поразмыслив здраво Алексей согласился и, назвавшись слугою епископа, прибыл с ним в Новгород для принятия пострига.

Поначалу жизнь новгородская Алексея напугала своей беззаконностью, что ни день, то – драка, что ни вечер, то – суд епископский над провинившимися забияками. Кроме того, наличие двух католических замков – ропат в Новгороде его тоже не очень обрадовало. (Это двор святого Олафа, где сидели шведы и датчане, и прочие варяги-норманы, и двор св. Петра, где сидели купцы немецкие-имперские). Прожив в Новгороде месяца три, однажды вечером, неосторожно вышел он к мосту Великому, где встретились ему трое купцов немецких со слугами. Чего они у моста в неурочное время делали, Алексей дознаться не успел, так как окружили его гости имперские словно ворога. Стали они его теснить на мост. Алексей как мог, сопротивлялся, но силы не равны были, двенадцать немцев и он один. Но тут случайно проходил мимо конюх Спиридонов Погибель Тпрун со товарищами, увидя дело такое, несправедливство, когда двенадцать одного лупят, да еще узнав в страдальце послушника Спиридонова Алексея – человека божьего. Все, то, новгородцы ведь знали, что в постриг человек идти собрался, от радостей мира добровольно уйти и бить таких нельзя. Таких холить и лелеять надо, что бы при страшном суде слово доброе праведник замолвил перед судиёй верховным, неподкупным.

Поэтому, чтобы слово за них – грешных замолвлено было, перед неподкупным Судьёй, вступились они за Лёху. Хоть и было их всего четверо, но все одно, никто не отказался немцу рыло скосить, за дело благое, защиты послушника. Что и было ими проделано с быстротой и умением. А когда с противоположного берега прибежали на шум Михайловские, жители Михайловой улицы, всегда немцев любившие бить по-соседски, то тут пошла забава до полуночи, пока стража мостовая всех не разогнала. Разговоров на Торгу было недели на две, Алексея-сиротинку все жалели.

В тот год мор и голод случился, в благодарность за добро, на мосту, новгородцами сделанное, молодой послушник Алексей за больными ухаживал, смерти не убоясь.

Весною пришёл он к священству и попросил отдать ему пустошь -одичавший сад, что рядом с Синичьей горой, рядом с монастырём Петровским. Добр был владыка Спиридон, благословил он своего послушника, но с условием, что ежегодно весною Алексей два воза яблок в дом святой Софии отдавать будет для неимущих и больных. Три года не разгибая спины, в одиночку поднял Лёха одичавший сад, что монахи Петровского монастыря, что на Синичей горе возделывать отказались. Три года Лёха терпел насмешки братии и жил, чуть ли не подаянием, зато в 1235 году по весне, когда у половины города зубы от морового поветрия выпадать стали, привёз он на софийскую площадь два воза яблок, чем многих бедных спас от болезни. Остальные шесть возов он продал на Торгу. За три яблочка брал одно пряслице. Богатым Лёха стал. Люди быстро добро забывают, а новгородцы завистливы страшно. Завидовать стали ему за богатство богом данное, своими руками выращенное. Посадничьи дети сад пытались поджечь, монахи денег взыскать, за землю якобы монастырю принадлежавшую. Плохо ему бы пришлось. По судам затаскали бы, а сад разорили, но по велению божьему встретил он Ваську Беспалова. Васька, тогда, в очередной раз ходил к Епископу Спиридону каяться за свои шалости, точнее за разбой. Владыка в виде епитимьи, направил Ваську в сад к послушнику Лехе работником месяца на два, с глаз своих долой. Молодые люди, имеющие общих врагов, быстро нашли общий язык, и количество разбитых носов и синяков у посадских детей выросло в два раза. В этом противостоянии Алексеево послушничество как-то само собой и сошло на нет. Сам владыка два или три посоха разбил, вразумляя друзей вести жизнь мирную и трезвую.