Сорока Джон и Похититель душ. Вор против Вора

– Увидимся наверху, парни, – нежно проговорила Сладкая, обращаясь к Умнику и Сороке.

– Увидимся наверху парни, – перекривляя мерзким голосом сестру, повторила Горькая.

– Я за тобой, друг – сказал Джон товарищу, легко ударив очкарика по плечу. Но Умник не придал значения данному выпаду, на его лице играло едва заметное волнение. Сорока отложил в сторону коробку с универсальным молотком и начал взбираться последним.

Когда все оказались на дистанции и подъем проходил уже около семи минут, Джон взглянул вниз посмотреть, как там обстоят дела. Его беспокоили его руки, вечно пребывающие в скользком машинном масле. От взгляда вниз, сквозь туннель ступенек и защитной сетки вдоль лестницы, немножко кружилась голова. Все вещи на земле теперь казались маленькими. Даже старый вековой дуб внезапно стал карликом. Сорока сделал глубокий вдох и продолжил подъем.

Оказавшись на вершине башни, под местами ржавой, местами красной бочкой с белой надписью АЦ-600, все шестеро уселись полукругом на край мостика, свесив ноги вниз и вцепившись руками в перила. Металлический запах, горящие от подъема ладошки и приятный прохладный ветерок июльского вечера были уже привычным сигналом начала заката для банды десятилеток.

– Апельсиновый сок. – Первой нарушила тишину Горькая.

– Что «апельсиновый сок»? – Спросил Сорока.

– Я думаю, что внутри солнца горячий апельсиновый сок с мякотью.

– Быть не может, – фыркнул Умник, – Вздор! Космический объект таких размеров и температуры…

– Ну ты представь просто… Хоть на минутку… – перебила мягким голосом Горькая.

Умник сначала удивился. Потом успокоился и, пытаясь представить подобную картину, он обратил едва утихший скептический взгляд вдаль.

– …К концу дня сок остывает и Солнцу приходится спускаться, чтобы слить старый остывший сок и залить новую порцию погорячее.

В этот раз голос Горькой звучал приятно и никому из ребят не хотелось её перебивать.

– А облака, – продолжала она, – Это некая разновидность сладкой ваты, которая легче воздуха, и потому не может коснуться земли. Видите, какой у них персиковый отлив? Вероятно, в машинку по изготовлению ваты добавляли персиковый или абрикосовый сироп.

И действительно, картина была завораживающей. Шар-исполин, доверху заполненный горячим апельсиновым соком, постепенно снижался к земле, придавая редким пышным облакам сладкой ваты свой привычный оранжево-розовый оттенок.

Под облаками – уставший город готовит там и тут различные затейливые блюда на ужин. Из окон доносится запах горячего рагу, лазаньи, домашнего пирога с черной смородиной или запеченной в духовке утки с яблоками. Улицы и крыши домов еще не успели остыть от дневного пекла – эта температура тротуаров была идеальной для любителей бегать босиком по улице. С высоты тридцати двух метров город превращался в городок, дома – в домишки, а люди – в муравьев. Впереди расстилалось небольшое изумрудное озеро. Тут город тоже постарался: он так с трех сторон облепил озеро, что с высоты казалось, будто гигантская голова пытается проглотить воздушный шар. Обрисовывая контур озера, с двух сторон протянулись дороги прямо к самому неприятному зданию в этой местности. Самым неприятным местом ребята считали высокую черную стеклянную башню прямоугольной формы, которая, вырвавшись из-под земли, торчала как гигантский штырь. Это была башня «Интро Индастриз», обеспечивающая рабочими местами чуть ли не треть города. В своей зеркально-черной мрачности она олицетворяла символ власти над всем городом, вызывая при этом только чувство омерзения и отвращения. Ровно после 18:00 всякий сотрудник здания что было сил бежал из этого проклятого места. «Архитектору следовало бы руки сломать за такие дела», – подумал про себя Сорока.

Город с высоты птичьего полета напоминал глаз, где изумрудное озеро занимало место зрачка. Если так глядеть на эту картину, то во время заката зрелище было следующее: длинная острая тень башни по мере снижения солнца, подобно тонкой черной спице, тянулась к «глазу» города, пока не настигала его.

– Джон, ты знал, что у меня через два дня вакцинация в «Интро Индастриз»?

В голосе Умника Сорока почувствовал приближающуюся, неудержимую как цунами тревогу. Джоном друг звал его только в крайне серьезных ситуациях.

– Да че там, подумаешь, ну сделают тебе укольчик, потом засыпаешь на пять-десять минут, – решил поддержать Сорока взволнованного друга, – Зато потом – здоров как бык! Оп! И большинство современных болезней тебе нипочем, в том числе, психологические. Еще говорят, что вакцинация снижает тягу к различным дурным поступкам. Радовался бы, я вот себе такое позволить никогда не смогу.

– Но ты ведь знаешь, какие слухи ходят… – голос Умника по-прежнему дрожал. – Говорят, что после этой процедуры человек становится совсем другим.

– Да Господь с тобой! Слухи вечно куда-то ходят! То туда, то сюда. Я тебе вот что скажу: пускай лучше слухи ходят за мной, чем я буду плестись у них на поводу!

Умник расплылся в искренней дружеской улыбке. Слова поддержки от Джона, дружелюбно предоставленные личностью, известной своей откровенностью, оказали бодрящий эффект. Еще минут пятнадцать болты старой башни слушали безобидный лепет детей, весело болтавших ногами, взбивающих воздух и превращающих его в тягучий и вязкий бесцветный кисель со вкусом и запахом лета. Никто даже не подозревал о бесценности этого момента, проведенного на мостике изрядно проржавевшей башни, и никто не догадывался, что с годами люди тоже ржавеют. Ох, как сложно объяснить ребенку, что преодолевая различного рода превратности судьбы, обычное дело – обнаружить в себе коррозию самого недооцененного в этом городе человеческого органа – души, разумеется.

Пока шумная компания не успела вновь ворваться в бурный поток жизни города под светом фонарных столбов, Умник отдернул край футболки Сороки:

– Джон, – обратился он полушёпотом, – Я должен тебе кое-что рассказать.

Сорока озадаченно взглянул на друга, чье лицо постепенно пытались скрыть сумерки или, может быть, эта мрачность проистекала из мальчика, переливаясь через край, как из переполненного сосуда. Он коснулся рукой своего уха. Жест, обозначавший в узком кругу готовность к серьезному разговору.

– Ты помнишь моего двоюродного брата Сэма?

Сорока серьезно кивнул.

– Два месяца назад он проходил вакцинацию и рассказал мне нечто жуткое. – Умник попытался проглотить мнимый комок, застрявший в горле, – После инъекции он не уснул.

– Разве так бывает? – спросил Джон.

– Не перебивай. Выходит, теперь бывает. В общем, родители, как положено, отвезли его в «Интро Индастриз», где их встретили «вешалки». Они попросили родителей остаться в комнате ожидания, заверив, что процедура не займет много времени, а Сэма тут же под руки увели.

«Вешалками» в простонародье прозвали корпоративных металлических роботов, пользующихся популярностью в далеком 2032-ом году. Такое прозвище небоевые роботизированные единицы получили за свой немного глуповатый внешний вид. У роботов данной модели было тонкое вытянутое туловище с непропорционально большой шарообразной головой и тонкими, также трубкообразными, гибкими руками. Противные длинные пальцы и безликий интерфейс с одной лишь красной лампочкой, размещенной где-то в области лба, выглядели нелепо и совершенно не внушали страха. В этом и была основная задумка их создателя – разработать безопасного робота, не создающего какую-либо атмосферу присутствия рядом с людьми. Очень важно, чтобы робот не отвлекал офисных сотрудников от их дел и не влиял на их производительность. Вся эта странная конструкция стояла на четырех тонких ножках на колесиках, очень напоминая вешалку.

– Потом вешалки отвели его в лифт, – продолжил Умник, – И спустились на несколько этажей под землю. В холодной комнате бледно-свинцового цвета с белыми стенами они пристегнули Сэма ремнями к странной кушетке. Один из вешалок сделал ему укол в плечо, и скоро сознание постепенно стало покидать его.

– Я думал, это всем известно. – Сказал Сорока.

– Да дослушай ты! – Взорвался возмущенный нехваткой терпения друга, Умник. – Задолбал перебивать! Сэм не уснул, понимаешь? Он сказал, что эти машины украли его душу! Сказал, что вынули её, как косточку из персика… Как косточку из персика, Джон!

– Да нуу! – От этой истории у Сороки побежали мурашки. – Будь это так, весь город уже бы стоял на ушах. Высотку давно бы закрыли, а директора наказали.

– Никто не помнит, понимаешь? Сэм был единственным, кто не уснул. Сказал, заштопали все превосходно, – Умник поцеловал три сложенных вместе пальца правой руки, повторив распространённый итальянский жест. – Сделали лучше, чем было, говорит.

Мальчик силой пнул лежавший на его пути камень размером с каштан, высвободив часть скопившейся злобы так, что тот пулей просвистел мимо идущих впереди друзей. «Э-э, полегче там!» – донесся голос ЛикМик-Тага.

– А на следующий день я не узнал своего брата. Он стал другим: менее дружелюбным и вообще странным. Сказал, что нашего разговора не помнит и что это все, вероятно, приснилось мне.

– Однако, странная история. Теперь я понял, почему ты хотел, чтобы я за тебя пошел на инъекцию в случае моего проигрыша в карты! – Сильно хлопнув по плечу друга сказал Джон. – Но мы ведь еще не доиграли нашу партию, – подбадривающе говорил он, – И я все еще хочу твои великолепные синие кеды, ну, а если проиграю… то, что поделаешь, пойду в «Интро Индастриз» вместо тебя.

– Этот ход не сработает. Во-первых, родители должны сопровождать ребенка, мои – тут же тебя разоблачат, во-вторых, компьютер в Интро сканирует детей на соответствие с базой данных. Этот отчаянный ход с картами мне пришел в голову сгоряча, сейчас же, проанализировав, как следует, ситуацию, я пришел к выводу, что выкрутиться не выйдет.

– Мне кажется, ты делаешь из мухи слона – нет никакого похищения душ, Умник. Есть только богатое воображение твоего брата. Уверен, волноваться не о чем: твои родители занимают довольно высокий пост, и они бы не допустили, чтоб у их любимого «золотого сыночка» изъяли душу.

– Ну… Может, ты и прав. – Согласился Умник, но сохранил тонкую тревожную струну внутри себя натянутой. – Пора бы ребят догнать!

Мальчуган в очках бросил взгляд на Сороку и помчался вперед.

– Пора. – Сказал себе под нос Сорока и побежал следом.

Глава четвертая

Вечер со вкусом яблок и запахом вишни

Сорока и друзья, как положено, с шумом вторглись на пропитанные музыкой и запахом карамели центральные улочки города Н***. Это та самая пара улиц, которые все еще были выложены старой шестигранной брусчаткой. Разумеется, после войны первым делом восстанавливали центр города. Это одна из причин популярности данного района. Здесь никогда не было тихо – центр был ядром всевозможных развлечений. Как я уже говорил прежде, время было нелегкое, и от того люди хватались практически за любую возможность немножечко развлечься и отдохнуть. Забавы привлекали граждан всех классов, люди брали с собой своих близких, детей и – свои кошельки. Скопление крупных сумм наличности в одном месте как магнит притягивало подозрительных лиц скверной репутации: мошенников, воров, аферистов и девушек легкого поведения. Но, пока не слишком поздно, детям ничего не угрожало.

У описываемой мною компании была одна особая неприметная, на первый взгляд, пустяковая особенность – не считая Сороку и Хромого, у всех день рождения был в июле. Сестры-близняшки, ЛикМик-Таг, Умник и Мари Фени (еще одна девушка из банды) были на пороге своего десятилетия. И кто бы мог подумать, что такое неприметное совпадение сыграет важную роль в этой истории. Разумеется, Сороке тоже хотелось родиться в эту замечательную летнюю пору вместе с друзьями.

Горькая за руку потащила Умника в тир, не удосужившись даже узнать его мнение по поводу стрельбы из пневматического ружья. Умнику претило оружие во всех его проявлениях, да и вида крови он не переносил, чего нельзя было сказать о Горькой. Девочку бросало в приятную дрожь только о мысли подержать ружье или пистолет в руках хоть мгновение, ощутить холод и запах металла, способного создавать огромные неприятности. Ее сестра, Сладкая, примеряла всякие диковинные шляпки в палатке неподалеку. Этот нежный цветок не мог и не пытался скрывать своей любви к одежде: платья, юбки, обувь и головные уборы последней модели – вот что было ей по душе. Рядом стояли Хромой и ЛикМик-Таг, уже где-то раздобывший пышный сверток сладкой ваты.

Воспользовавшись ситуацией, Сорока незаметно ускользнул через дорогу, под балкон второго этажа напротив тира и, застыв как вкопанный, не сводил с него глаз какое-то время. Можно было подумать, что парень разглядывает голубоватые цветы в горшочках, коими были усеяны перила балкона, или интересную сложную фреску фасада здания. Но, разумеется, Сороке до этого всего не было никакого дела. Он стоял, с ног до головы облитый бронзовым светом фонарной лампы, и обдумывал что-то. Поправив тремя с половиной пальцами смолянистые вьющиеся волосы, лезущие все время в глаза, он первый раз негромко выкрикнул:

– Аттика!

Ответа не поступило. Постояв немного в тишине, повторил, но уже громче:

– Аттика!

Внезапно, на перила запрыгнула белая пушистая кошка, проникшая через открытую дверь на балкон. Теряя терпение, Сорока поднес ладони ко рту и громко прокричал:

– А-ТТИ-КА-А!

В конце концов, его призыв был услышан; синюю штору аккуратно приоткрыла маленькая, тонкая, совершенно бледная, девичья ручка. Из-за перил балкона склонилась девочка в светло-розовом платье с красными орхидеями. Её вьющиеся змейками темно-бардовые локоны слегка задевал ветер. Окинув взглядом улицу, пара карих глаз остановилась на Джоне.

– Ну чего ты орешь?! – Не скрывая возмущения, крикнула Аттика. Хоть она и была приблизительно того же возраста, что и сестры-близняшки, но её голос в сравнении с другими девчонками звучал глубже и мягче.

– Привет, Аттика! – Сказал мальчик, явно посветлев в лице, – Пойдем прогуляемся?

– Боже, Сорока, ты время видел?! Нет, – категорично отмахнулась девочка, – У меня кошка больная, за ней нужен уход.

– Какая кошка, эта что ли? – Он указал пальцем на белую пушистую.

– Нет, другая! Она в доме спит.

– Яблоко!

– Что «яблоко»? – Спросила Аттика.

– Запеченное в карамели, хочешь? – Спросил Джон и хитро улыбнулся.

Взглянув куда-то в сторону и снова на Джона Аттика ответила, едва сдерживая улыбку.

– Ну, допустим!

– Тогда пойдем!

– Откуда у тебя деньги, Сорока? Опять украл? – Протянула девчонка, не скрывая легкой издевки в тоне.

– Аттика, дорогая моя, я могу заработать сколько хочешь денег, когда пожелаю, – жестикулируя левой рукой, объяснял псевдосерьезным голосом Сорока, правой он прижимал к груди коробку с универсальным молотком, – Просто я отношусь к деньгам проще, не так как взрослые. Для меня это не цель…

– А что цель? – перебила Аттика.

– Слава, конечно же.

– Слава?! – с балкона посыпался громкий долгий смех.

– Так ты идешь или я ухожу? – раскрасневшийся мальчик был «зажжен», как фитиль динамита.

Аттика повернулась и взглянула на исхудалую кошку в зале на ковре, та крепко спала. Что в принципе делала целыми днями последнее время.

– Сейчас спущусь!

«Девчонки с вишневыми волосами мне по нраву», – подумал про себя Сорока.

Спустя пару минут в квартире на втором этаже погас свет. Послышались быстрые короткие шаги по ступенькам, и из старых деревянных дверей подъезда, подобно ласточке, выпорхнула черноглазая девочка. Преисполненная легкости и изящества в своих движениях, она в три прыжка настигла Джона Хафа, заключив того в своих объятиях.

Хоть в мальчишеском клубе и считалось дурным тоном обниматься с девчонками, все равно правило игнорировалось Сорокой. Почему, спросите Вы? Да потому что испачканного по локоть в мазуте мальчика с обветренными, потрескавшимися до крови губами и вечно грязными от дорожной пыли ногами, никто не горел желанием обнимать. А уж такой нежный вишневый цветок, как Аттика, по идее, и вовсе не должен был касаться его. Но правильно или не правильно, а обстоятельства складывались, так как складывались, и ничего нельзя было с этим поделать. Да и кто мы такие, чтобы их судить.

Аттика крепко прижала Сороку к себе. Её пружинистые бордовые локоны врезались в лицо мальчика и тонкий нежный запах черешни будоражил обоняние. В его памяти всплыли мимолетные картины прошлого, когда он впервые смог вдоволь насытится ароматом и вкусом наверняка одной из самых вкусных ягод на земле.

«… – Аттика – «королева» поздних сортов черешни! Недорого! Не проходите мимо! Попробуйте самые сладкие плоды вишни со вкусом лета! – Зазывал покупателей энергичный тридцатидвухлетний владелец палатки с фруктами Никола Брикса. Его желтый навес неизменно занимал свое место на рынке между синей палаткой с овощами и палаткой с различными семенами на рассаду уже полных пять лет. Заприметив черноволосого мальчишку, праздно скитающегося по рынку, Брикса подозвал его к себе:

– Эй, Сорока! Поди-ка сюда, бездельник!

Сорока оторвал взгляд от пола, взглянул недоверчиво на Николу и подошел к палатке. Никола же широкой цепкой хваткой запустил руку в черешню. Подобно ковшу, он, зачерпнув добротную пригоршню ягод, положил в небольшой целлофановый пакет. Проделав эту нехитрую манипуляцию еще пару раз, Никола протянул пакет Сороке.

– Держи и проваливай! – сказал хозяин палатки и широко улыбнулся мальчику.

– Нет предела моей благодарности, Сэр! – ответил Сорока, не скрывая блеск искрящихся от радости глаз. Он схватил пакет и спешно удалился.

О, как рад был маленький Джон насладиться вдоволь сладостным сочным вкусом черешни. Эта внезапная доброта, проявленная к нему, тронула душу голодранца и с глаз его змейкой пробежала слеза, сорвавшись с подбородка, не сумела задержаться и насмерть разбилась о сухую пыльную землю.

Немного времени спустя, в «банде» произошло пополнение со стороны прекрасного пола. Девочка из класса людей, «способных себе позволить многое», изъявила желание стать частью вышеописанной компании детей. Её звали Мари Фени, и её волосы были выкрашены в темно-вишневый цвет. Впервые взглянув на нее, Сороке тут же вспомнились слова хозяина палатки с ягодами – Николы Бриксы: «Аттика – «королева» всех поздних сортов черешни!», и с тех пор он стал звать девочку Аттикой. В результате, остальные дети присоединились, признав прозвище сносным.

Сорока немедленно пожелал ответить на объятья подруги, его ладони уже было коснулись нежной ткани светло-розового платья, как девочка тут же выскользнула из его рук подобно голубю. «Черт бы побрал этих голубей!» – вечно ругался Джон на птиц, которых ему никогда не удавалось поймать. Он всерьез рассматривал этот вид крылатых в различного рода кулинарных целях.

Сорока скоро увлек Аттику за собой к палатке с запеченными яблоками, сладкой ватой и попкорном. Они болтали о разном, Аттика испытывала сильные чувства к Сороке, но не знала, как правильно их выразить: в силу своего юного возраста многие вещи для девочки и мальчика все еще оставались сложными для понимания. Разумеется, и оборванец Сорока не понимал вид той тонкой связи, что образовалась между ним и подругой. Он лишь мог испытывать сильное тепло в груди, когда Аттика проводила своей мягкой и нежной ладонью по его щеке, утирая полоску мазуты с лица бродяги. Что было совершенно не свойственно маленькой брезгливой представительнице скромного круга элитарного общества граждан Н***. Её сложное аристократическое воспитание ярко и демонстративно бунтовало против сомнительных связей с подобного класса гражданами, но твердое эгоистичное сердце девочки было куда сложнее склада. Тот редкий, кто смог пробиться сквозь толстую броню сего органа, мог входить уже с вещами, так как таким безумцам в нём полагалась личная комната. И хоть характер Мари Фени не отличался простотой, но был спокойным, стабильным и довольно комфортным, по крайней мере, так казалось Сороке, ах, как быстро мальчик забывал, что излюбленным делом вишневой подруги было – как следует бесить его по пустякам. Например, карамельное яблоко, приобретенное за честные кровные, могло запросто отправиться плавать в фонтане с утками. Или отхватить пощечину за скверное сленговое словцо, присущее, в основном, жаргону уличных прохвостов, ну и тому подобные случаи. На деле, эти двое были совершенно идеальными противоположностями друг друга, но, как гласят вселенские законы физики, противоположности притягиваются.

Немного времени спустя, не более получаса, банда воссоединилась и весело отправилась на заключительный круг по району.

Глава пятая

Белый – лжепервичный цвет.

Через два дня, во вторник, с Джоном случилась беда. Работники свалки обнаружили его неподалеку от вагончика, лежавшего без сознания на полу. У мальчика был сильный жар. В приступе тяжелой лихорадки его доставили в больницу, где он провел три недели с диагнозом воспаление легких. Нужно понимать, что мужики, работающие на металлической свалке, всерьез привязались к краснословному пацану и считали его одним из членов семьи «связанных металлическим тросом», а потому без раздумий сбросились на его лечение.

Покинув пределы больницы, Сорока почувствовал себя помилованным заключенным. Его до того воротило от больничного запаха и белой краски, что он подобно свинье готов был с головой окунуться в родное болото грязи и машинного масла. Белые стены белых палат отражали белый свет на белоснежных халатах врачей и медсестер, что превращало Сороку в черную кляксу на белоснежном полотне художника. И все бы ничего, да еще по соседству положили блондина! Им оказался пятнадцатилетний Винс Саншайн, ставшим в последствии добрым и надежным сокамерником для нашего больного. Винс оказался замечательным парнем с тяжелым житейским опытом и глубоко философским взглядом на жизнь. У этих двоих было много общего, хотя Винс в сравнении с Сорокой являлся более успешным, чего уж тут скрывать. За свои заслуги перед беспалым товарищем в дни тяжелого заточения в больничном «концлагере» блондин Винс был удостоен прозвища Побелка, на что неоднократно сетовал. «Клянусь всеми своими целыми пальцами – это прозвище наиболее подходящее для тебя, блондин и чистоплюй! Тьфу!» – нещадно отрезал Сорока на все возмущения со стороны Винса, – «Скажи спасибо, что «Побелка», вторым вариантом было «Перхоть». Эта дружба двух странных шалопаев на деле оказалась гораздо прочней, чем можно было подумать.

Корчась в муках собственной беспомощности и безысходности ситуации, Джон с трудом пережил эти белоснежные недели. Но кормили справно. Так долго не испытывать чувства голода Сороке за целых десять лет никогда не приходилось! А если обнажить в столовой два «темных колодца», то можно запросто заполучить добавки. Но свобода дороже еды, и потому, как только мальчику удалось сорвать с себя белоснежную пижаму, он подался прочь, подальше от больницы подобно мухе, вырвавшейся из паутины тропического Нефила.

Своим долгом Джон Хаф считал первым делом поблагодарить благородных спасителей. На свалке его встретили радостными улыбками, и он в качестве почетного гостя за обеденным столом использовал все свое красноречие до последней капли, чтобы как можно подробней передать степень своей признательности. «С этим разобрались, – подумал он про себя, – Обед уже позади, а значит, пора проведать друзей». С этой мыслью Сорока отправился к пересохшему фонтану в районе «лопнувшего» банка и тележки с хот-догами.

На ступеньках давно заброшенного подъезда он встретил вдумчивого Умника и старого доброго толстяка ЛикМик-Тага. Оба они были полностью поглощены игрой на новёхоньких блестящих смартфонах, которые детям дарит корпорация «Интро Индастриз» сразу после вакцинации. Эдакая акция, видите ли.

– Добрый и чудесный летний день, господа! Спешу поздравить Вас с моим выздоровлением! – Джон стал в позу «крутого полицейского» из давно забытых боевиков и направил старый добрый воображаемый Кольт 1911 45-го калибра на ребят. – Я здесь! И я убью вашу скуку!

Но убить скуку оказалось гораздо сложнее, чем думал Джон. Да и дело не в ней вовсе было. Умник оторвался от телефона, чего даже не думал делать краснощекий толстяк ЛикМик-Таг, взглянул на друга и произнес самым спокойным голосом:

– Сорока, дорогой, вижу, тебя выписали, это здорово. Присаживайся, – и он указал на место рядом с собой.

«Чего это с ними?» – подумал про себя Джон. Он подошел ближе и обратился уже более серьёзным голосом, ясно давая понять свое негодование по поводу наплевательской встречи друзей.

– Алло!? Я чуть не умер от воспаления легких! Едва ли мне удалось пережить мерзкую больницу! Это приключение могло мне очень дорого обойтись, неужели вам не интересно узнать подробности?

– Уверен, это очень увлекательная история, – ответил Умник, поправляя очки, – Но, видишь ли, мы сейчас немножко заняты. Он улыбнулся Сороке, но в старом друге что-то явно было не так. В его словах чувствовалась утренняя прохлада, а улыбка… Была совершенно стеклянной.