Блуждающие в мирах. Маршал Конфедерации. Книга вторая. Академия

С тех самых давних пор не переносил суровый бош женских слёз. Никаких! Напрочь! Да, да! Тот самый «железный» капрал, что, несмотря на шквальный огонь испанской артиллерии, лично повёл в атаку деморализованную, изорванную в клочья, понёсшую ужасающие потери гасконскую пехоту! Но то средневековая пехота, понимаешь, – богатыри, не вы! – а то они – хрупкие женщины. Пусть хоть и бабы-яги по жизни! Понимать надо!

– Жанночка, успокойся, милая! Что-нибудь обязательно придумаем, не переживай! – фон Штауфен приобнял Назарову, погладил по растрёпанным волосам, и далёкие воспоминания нахлынули с новой силой. – Да хорош реветь уже! Доннерветтер! Вот откуда, спрашивается, в самый неподходящий момент обязательно какое-нибудь шайссе всплывёт, а?! – в сердцах пробормотал он в никуда. – Почему, бл*дь, столь вопиющая несправедливость творится?! Айн фаулес ай фердирбт ден ганцн брай 69!

Ну… вопрос, конечно, интересный. Бывает, согласитесь, пашешь, пашешь на конечный результат, ходишь, ходишь в школу, колотишься, точно козёл о ясли, вдруг р-р-раз! – и вторая смена. А победа была так близка, чёрт возьми! И фортуна, гляньте-ка, хоть и нон пенис, но тоже ведь рядышком, руку всего лишь протянуть 70, и-и-и-и: «…кажется достиг всего ты, пора оставить все заботы, жить в удовольствие начать и прибалдеть, и приторчать… Ан нет, готовит снова рок суровый жесткий свой урок!» 71 И столь долгожданный кайф, вопреки радужным ожиданиям, внезапно обламывается. Хрясь! – разбиваются хрустальные мечты, рассыпаются замки песчаные, теряются ориентиры, сбиваются прицелы, последними же, как и положено, тихо почивают в бозе несбывшиеся надежды. Гм! Будто так и надо, мазафака! Тут же, спустя буквально чудное мгновенье, пропадает всякий вкус к жизни, притупляется мироощущение, а образовавшаяся в теперь уже заведомо тщетном ожидании головокружительных успехов невиданная доселе лёгкость мигом улетучивается вон из тела. Без-воз-врат-но! То есть – на х*й! Вместо того сваливаются на человека, зачастую окончательно и бесповоротно погребая под тяжестью своею, напасти, сомненья, невзгоды всевозможные, нередко трансформируя накопленную за годы мартышкиных трудов и бесконечных изматывающих сражений с ветряными мельницами усталость в бездонную трясину чёрной депрессии, и хочется волком выть, биться в истерике, плакать, рыдать навзрыд в подушку или же, отбросив прочь всякие условности, обречённо жевать на камеру галстук. А всё из-за чего? Вы не поверите! Как правило, из-за какой-то малипусенькой, ничего, казалось бы, не значащей фигнюшки-помигушки, которую и в расчёт-то никто никогда не брал! Какого-нибудь, к слову, неприметного показателя уровня интеллектуальности некоей малопонятной среды. «Не было гвоздя – подкова пропала, не было подковы – лошадь захромала, лошадь захромала – командир убит, конница разбита, армия бежит! Враг вступает в город, пленных не щадя, оттого, что в кузнице не было гвоздя!» 72 Мелочь, казалось бы, да? Гвоздик сраный! Существует, кстати, весьма авторитетное поверье, согласно коему именно из-за горстки обыкновенных, ничем не выдающихся гвоздей, в силу роковой беспечности попросту не оказавшихся в решающий момент у захвативших английскую артиллерию храбрых французских кавалеристов, армия Наполеона проиграла битву при Ватерлоо. Такая вот… хм… темпоральная притча «О забавных мелочах». А в это время, о-о-о-о… Меж тем фон Штауфен, обильно орошённый назаровскими слезами, размяк окончательно, бесповоротно и совершенно искренне желал теперь лишь одного: скорей утешить несчастную расстроенную девушку любыми позволительными и иными способами и даже допустил – о ужас! – страшнейшее святотатство: тайно вожделел возлюбленную друга своего, Гульбария, – тьфу на ёжика вашего пластилинового! – Ширяева Юрия Ивановича, конечно же имелось в виду. Здесь притормозим, бо Роланд Йозефович, саксонский наш фон-барон, наконец набрался смелости, собрался с силами, зажмурил глаза и выпалил:

– Хрен с ним, с пари этим грёбаным! Готов побыть с вами… это… наедине… Сколько возжелаете! Вот только белугой реветь, пожалуйста, не нужно, милая Жанин! …Не расстраивайтесь, ладно?

При этом мужественная тевтонская рука безотчётно прижимала к себе заплаканную мадемуазель всё крепче и крепче, сильнее и сильнее, пока, наконец, придушенное всхлипывание не перешло в надсадное кряхтение, а после и вовсе умолкло секунд на несколько…

– Уф! Да пусти же ты!!! Ох*ел совсем?! – ожила, затрепетала в железных объятиях Жанна Сергеевна. – Дышать нечем, насмерть задавишь ведь! Лучше бы трахнул разочек, чем рёбра-то ломать! Медведь!

Немая сцена. Мадемуазель даже плакать перестали. Во как!

– И ведь придётся! – разрядил обстановку бодрым тенором прорезавшийся сквозь возникшее неловкое замешательство гражданин Гонченко. – Куда ж вы теперь денетесь из жёлтой подводной лодки-то, а? К-к-кино-то уже кончилось!

– Что придётся? – осторожненько так, опасаясь, видимо, очередной какой-нибудь виктимной гадости, переспросил Роланд. – Ты это о чём? – хватку, однако, благоразумно ослабил. – Потрудитесь-ка объясниться, товарищ Хрюк!

– Попандос у вас, господин фон Штауфен! Рога-то по-любому лучшему другу наставлять придётся! Гы-ы-ы-ы! Примите мои поздравления, господа! Слойка многострадальная ваша стабилизировалась. На все сто процентов, ёта мать! Ур-р-ра, господа!

– Да ладно, Максик, не гони! – раздался в ответ нестройный, но довольно радостный хор, и кое-кто фальцетом взвизгнул, видимо, от счастья. – Ур-р-р-а-а-а-а!!!

– Ага, нашли дурачка! – проворчал Варламыч. – С вами гнать – себе дороже! То нос, понимаешь, оторвать грозятся, то ногу… Падло буду!!! …Устраивает?

– Где?! Правда, что ли?! Показывай! – покрасневшие, мокрые ещё, но сияющие уже радостной надеждой глазищи тут как тут, и даже размазанный по щекам макияж, придающий происходящему налёт эдакого сценического элискуперовского хоррора, не портил теперь общей благостной картины.

Как, впрочем, и сам всегда несущий, по сути, море позитива Великий и Ужасный Элис Купер 73, чьей горячей поклонницей, кстати, госпожа Назарова неизменно являлась аж с далёкого розового сопливого детства! Хм… Пожалуй, это был единственный мужчина в её жизни, которому она никогда ни с кем не изменяла. Ну… ежели только чуть-чуть с Фрэнком Заппой 74… Но капельку-капелюшечку!

– Глянь-ка, Ролушка, судя по всему, не врёт, каналья! Ха-ха! – настроение красавицы, словно сердце, к измене склонное, мигом развернулось градусов эдак на сто восемьдесят… семь, не менее. – Реально стабилизировалась, красава!

– Ну-у-у-у… Что тут скажешь? – Фон Штауфен тянул резину, явно чувствуя лёгкий дискомфорт ввиду недавнего проявления в общем-то неуместной для людей его склада сантиментальности. – Грхм! Молодцом, боец Гонченко, так держать! Дай пожму твою мужественную руку! – нашёлся бош наконец. – Отлично сработано, сынок!

– Эй-эй-эй! Граждане, тормозите! – памятуя о едва-едва не закончившемся серьёзными увечьями инциденте с Жанной Сергеевной, Хрюкотаньчик под шумок руку благоразумно в ответ не подал, целее будет, по «клаве» всё ж надо чем-то стучать. – Я, конечно, молодец-огурец, спору нет! Но в данном конкретном случае всего лишь пассивный наблюдатель. Сидел себе преспокойненько, грустил о вас… хм… любовничках несостоявшихся, не шалил, никого, знаете ли, не трогал, примус починял, и вдруг…

– Разве это не твоих рук дело? – очень уж хотелось девушке всех вокруг в герои записать. – Не твоего… монстра?

– Хм! – нагловато-развязно ухмыльнулся Максик, так, между прочим, поигрывая паховыми мышцами, словно вопрошая: «А которого из них, мадемуазель, вы, собственно говоря, имели в виду, ась?», но тут же сдулся, видать, в одном «из» уж точно не шибко-то уверенный. – Мой, как вы, Жанночка, изволили выразиться, монстр давным-давно вот здесь, на своём законном месте! – с довольным видом похлопал по козырному чемоданчику. – Думаешь, не заметил я ваши с немчурой перемигивания коварные? Ага, щаз-з-з! Не на таковского напали! Лохов в зеркале ищите! Лишь только последний сектор скорректировался, моментально всё было подчистую деинсталлировано! Съели?! – продолжал Варламыч бахвалиться своей небывалой осмотрительностью. – Что потом? …Потом сидел просто-напросто, наблюдал за процессом. И вот оно случилось. Само по себе. Аутоматично, так сказать. Прям, собственно, на моих глазах и случилось.

– Да?

– Точно так.

– А что же тогда… Какого рожна? – Назарова, казалось, пребывала в состоянии полнейшей растерянности. – Объясните уже кто-нибудь! Что случилось-то?!

– После, после! Слишком много времени потеряно. Запускайте «пыжилку», готовьте «Гену», микрокамеру, «Алексан… Сергеича» 75, прочую лабуду лабораторную протокольную. Абсолютно все условности должны быть соблюдены, действуем строго по регламенту! «Рубинштейн» 76 включён? – фон Штауфен быстренько перехватил инициативу, а то так с соавторством, знаете ли, и пролететь недолго. – Плутониаду после высчитаем. Стоять, Назарова, бояться, никого руками не трогать! Ширяева не будить пока. Обстановочку разведаем, оценим, там видно будет.

Яичко, к всеобщему ликованию, оказалось на поверку не очень-то и тухлым. «Пыжилка» гнусно взвыла, и в воздухе, как обычно, слегка пахнуло горящей серой. Дьявольская всё-таки, что ни говори, штуковина, каждый раз мороз по коже!

– На входе коннектора сколько напруги бум заливать, гражданин начальник? – у Жанны аж ладошки вспотели от возбуждения. – Рубина полтора? Два? «Гена»-то ваш припухший, поди, тысячу раз переделанный, уже небось под центнер тянет?

– Полтора, два?! Не вздумай, холи ш-ш-шит! – бош аж с лица сбледнул. – Совсем ошалела?! Минимум миниморум! Одну десятую, ну, максимум – ноль пятнадцать выставляй, не боле! «Гена» как раз вполне стандартный, чуть-чуть, быть может, тяжелее обычного. Килограмм, наверное, двадцать пять, думаю, тридцать. – Роланд по ходу дела ещё раз на всякий случай перепроверил оборудование. – Ну… Плюс-минус. А вот товарища «Рубинштейна» мы малость того, модифицировали, эт точно! – причём большей частью над увеличением выходной мощности колдовали… Мараков Витька подсоблял. Знакома с ним? Гений электрический, Тесла свежеиспечённый! И хорошо, что не знакома… Слишком, понимаешь, активный!

– В каком смысле?

– До баб чужих зело охоч, в таком вот смысле! Спортсмен-бабник-разрядник, фикен его! Теперь смотрите, малыши и малышки, ежели аж цельных две единицы на вход нашего суперконнектора залить, как вы, миледи, – фон Штауфен с лёгкой укоризной покачал головой, – давеча предложить изволили, то на выходе кавалерист-супертяж в полном обвесе, вкупе с конягой своей бронированной, склизкой говнопулей сквозь рамку пролетит, будьте покойны! А то, глядишь, ещё и страшилище какое средневековое лох-несское за собой потянет. Чудище, понимаешь, из Ваккареса! Соображаете? Доннерветтер! Словно мухи в пылесос! Все, небось, баловались когда-нибудь? То-то же! В панцирь пукнуть не успеют!

– Извините! Зачем же в панцирь-то?

– С целью, так сказать, дезодорации и… хм… консервации! Хе-хе! Уяснили? Потому аккуратнее обходиться нужно с мощной аппаратурой-то, радость моя, нежнее. Тщательнее, я бы сказал! Это вам не фен, понимаешь, индустриальный, моментом выдует всё и вся на хрен! Скальп сорвёт с крыши! Тебе к стилягам именно сегодня приспичило попасть, да? И именно в таком виде? Заметь, так, между прочим, – без трусов, да ещё и в тапочках дуралейских с помпонами! Хе-хе-хе! По главной улице с оркестром! …Да? …Нет? …То-то же! Эхе-хе-хе-хе! Опять-таки гадостей потом оттуда каких-нибудь сто пудов насосём! Оно кому надо?

– Слушайте, господа, может, я поеду, а? Ладно? – вмешался в разговор оставшийся слегка за кадром Максимилиан Варламович, нетерпеливо перетаптываясь с ноги на ногу. – Делать мне здесь особо нечего, неинтересно… Свечку разве что подержать? Гы-ы-ы-ы! Дык, надеюсь, сами теперь… как-нибудь сподобитесь.

– Да иди, иди уже, изнылся весь! Всё равно ведь никуда от нас не денешься… С какой ещё конягой?! – взбудораженная Назарова вновь перекинулась на фон Штауфена. – В Арканар 77, что ли, повоевать надумали зарулить между делом? Аники-воины, бл*дь! Так слойка… это… вроде конкретно для «Понедельника» варилась, не в Миры Стругацких вообще… Чего ты всем тут голову морочишь?! Тапочки мои прикольные с помпонами покоя ему, видишь ли, не дают, мазафака! В зеркало лучше бы почаще смотрелся, бандерлог!..

– Совет да любовь! – съехидничал напоследок Хрюкотаньчик, пятясь к выходу. – Счастья вам, голубки! Пока вачажный олень Ширяев, значится, не проснулся! Буга-га-га! Там уж не обессудьте! Гы-ы-ы-ы! – но его, по ходу дела, никто уже не слышал.

Обидно, слушай, да?! Столько полезного для людей сделал, а они… По-хорошему даже и не попрощались! Гм… Время, что ли, ещё не пришло?

– Ничего я не морочу! Дрек мит пфеффер! При чём здесь какой-то там Арканар?! Не собирались мы в это захолустье! Это же у чёрта на куличках! И матрица примитивная, почти чёрно-белая. Сама же знаешь, наш поток в следующем семестре при Грюнвальде стажируется. В частности, мы втроём: Юрик, я и Пионер, то есть Борёк, приглашены выступать за сборную команду Польши, точнее за хоругвь земли Сандомирской. Или Куявской?… В общем, как фишка ляжет! Точнее, кто больше забашляет.

– Не поняла! День сегодняшний и далёкая гипотетическая стажировка… Хм! Какая взаимосвязь? Может, уже наконец-то объяснишь мне, бестолковке?! …О, гляньте-ка! – отвлеклась на секундочку. – Действие второе, картина третья: те же и Хрюкотан с чемоданчиком! Возвращение блудного свинёнка!

– Пожалуй, рановато домой ещё. C вами здесь пока побуду. Не возражаете? – Максик вернулся крайне удручённый. – Там эти… крокодилы… Никого не впускают и не выпускают, гады! Приказ у них, ёта мать! Накаркала-таки, змеища?!

– Сам же сказал – жёлтая подводная лодка! Куда с неё денешься-то? Сиди уж. Только тихо мне!

– Да понял я, понял…

– М-м-м-м… – Рол в задумчивости своей на возвращение Варламыча, похоже, и внимания-то особого не обратил. – Ты вправду ничего не знаешь? Юрасик не выболтал в постели под пытками? Нет?

– О чём? Не томи!

– Ну-у-у… Скажем, о наших забавных похождениях при Равенне.

– Ничегошеньки не знаю я! Рассказывай уже давай, моська твоя поросячья! – не выдержала Д’Жаннэт нудных немецких тормозов. – Хорош кота за яйца-то тянуть, мазафака!

– Думаешь, хорош? Ладно, как скажете… Гм… – вновь умолк. – Включила бы коннектор, что ли, пусть пока заливается.

– Проснулся, соня! Всё давно фурыкает уже, блин горелый!

– На входе пять сотых установи… Нет, лучше – три.

– Чего так слабо? «Гена» ни в жисть «Рубикон» 78 не переползёт!

– Отставить спорить! Камерой сначала пошаримся, «Сергеичем» проанализируем. Мало ли чего. Тут дело такое, тонкое… Люди, понимаешь, с потолка падают, холи ш-ш-шит! «Гена», кстати, может, и переползёт. В конце концов дольёшь при необходимости. В чём проблема-то?

– Слушаю и повинуюсь, мон женераль! Никак нет проблем!

– Тэ-э-э-к-с… Шахер-махер, сами понимаете, парикмахер… Это мы включили… Это тоже… Вроде ничего не забыли. Грхм! Вундербар 79! Возвращаясь к нашим баранам, должен заметить, ничего страшного, на самом-то деле, тогда и не произошло. «Страшное» – вообще, знаете ли, категория довольно условная. Слоны, скажем, боятся, как ни странно, пчёл, медоеды – нет. Хотя относительно огромных слонов мелкотравчатые косолапые милашки-медоеды – сущие козявки! Я, к слову, самолётками не летаю, по крайней мере, стараюсь всячески сего избегнуть. Вы, мадемуазель, – летаете, и, насколько мне известно, даже по кайфу вам. Нда-а-а-а…

– А кто тогда из нас двоих, простите, козявка?

– Будет вам глупостями дурацкими перебивать, девушка! Неровён час…

– Ой, молчу, молчу! Дяденька, прости засранку!

– Смотри мне, коз-з-за! …О чём это я? …Так вот, ежели кто не в курсе, мы втроём тогда унтерами под Якобом из Эмса 80 ходили, точнее – капралами под лейтёхой его голубоглазым – Фабианом фон Шлабендорфом 81. …Как там дела-то? Приборчик мощность набирает?

– Экий вы торопыжка, господин фон Штауфен! Хм! В первый раз, что ли? Да набирает, набирает, не беспокойтесь! Не отвлекайтесь, пожалуйста, менее пяти процентов ещё.

– Любой процесс неусыпного контроля требует, дорогуша! Фюр орднунг 82, так сказать. А Фабианчик, надо отметить, прикольный оказался малый. Фабиашка-обаяшка! Злющий, резкий, что тот питбуль, доннерветтер! Вояка до мозга костей! Боец! В остальном же зря небо человечишко коптил, совестью, благородством, прочими добродетелями не обременён абсолютно. Ежели по-честному, без всяких там нынешних вальтер-скоттовских романтических экивоков, – редкостный урод! Убивал и грабил, грабил себе и убивал. Насиловал, при любой оказии и без оной. Груди женщинам отрезал, подонок! Детишек на кол… Ничего не поделать, есть такая работа – наёмник, холи ш-ш-шит! Что, кстати, в те жестокие времена скорее за правило слыло, нежели за исключение. Поднасрать, знаете ли, настучать на соседа за долю барахлишка малую тоже всячески приветствовалось. Измена Родине или там колдовство – самые распространённые статьи. А сколько в этой связи разнообразнейших истязаний и умерщвлений применялось, м-м-м-м! – закачаешься! Что ты на меня так смотришь? Иначе попросту не выжить было! Можно подумать, у твоего Кобо Абэ сильно замороченная человеколюбием публика собралась. В двадцатом-то веке! Это вам не Средневековье срачное, доннерветтер! Новейшая история, а говнюки те же! Э-хе-хе! …Вот видишь! …Чайку, кстати, не желаете?

– Кофейку б с удовольствием! Колбасит меня чего-то.

– Будь по-твоему, хозяюшка! Максик, ты как? …Учти, жрать не дадим, и не заикайся! …Ничего, переживёшь, индус голодающий! Завтра нам спасибо скажешь! Теперь, выходит, уже сегодня.

Быстренько был накрыт к чаю стол; Роланд и Максик пили чай, Жанна Сергеевна кофеёк потягивала. Кроме того, Роланд и Жанна, как водится, плюшками баловались, Максику, в который уже раз, показали категорический кукиш и притом совсем без масла. Где-то за спиной ворочался соня Ширяев – симпатичный такой, здоровенный мускулистый детина вроде помеси терминатора с универсальным солдатом. Разговаривать через его голову никто не рисковал, облокачиваться – тем более, и вообще старались в ту сторону по возможности не дышать. «Рубинштейн» потихоньку наливался.

«Хорошо устроился, малыш! – с оттенком лёгкой зависти думала Назарова, оглядывая временами соню Ширяева. – Кое-кому сейчас, наверное, очень хорошо, а кое-кому – увы! Везёт же некоторым… Однако с тортиком товарищ пролетел! Со своим же, кстати. Ха-ха! Пустячок-с, но чертовски приятный!»

Вскоре всё было сожрано, и на столе, к полнейшему унынию оголодавшего вкрай гражданина Гонченко, ничегошеньки, окромя чайников и чайной посуды, не осталось. Даже сахарницу спрятали от греха подальше. Довольно отдуваясь, подобрав румяной сдобной корочкой с блюдца остатки восхитительного заварного крема, бош продолжил своё увлекательное повествование:

– И делишки наши шли в общем-то хорошо, весело, по плану, пока, значит, известный борец за мировую справедливость и права угнетённых народов бассейна Подкаменной Тунгуски… Понятно, о ком речь, да? …Видишь, какая ты у нас умница! …Короче, угораздило Юрку схлестнуться с неким Зигфридом, персоной, особо приближённой к фон Шлабендорфу. Чего-то тот по результатам трудной, но успешной осады и, надо понимать, жесточайшего разграбления Брешии 83 несправедливо поделил. Шайссе! Попросту говоря – скрысил, гнида! Случилась же сия стычка близ симпатичного, увитого свежим весенним виноградом, плющом, поросшего колокольчиками пригорода Равенны, где мы стояли лагерем как раз таки накануне очередной славной баталии. Глянь-ка, сколько там накапало?

– Двадцать процентов. Чуть больше.

– Хорошо идёт, глядишь, к завтраку и поспеем! Ты бы лучше поспал, сынок, – по-отечески обратился Рол к несчастному, истекающему слюной Варламычу, – и пусть сон заменит тебе еду! Хе-хе! Кажись, откуда-то из Дюмы нетленка?.. Ложись, ложись, подушечка вот тебе… Гм! И хоть Юрец к тому времени уже ничуть не сомневался в нечистоплотности ворюги Зигфрида, да больно хитёр, изворотлив был козлище, ну никак на крысятничестве подловить его не удавалось! Тут же, на месте, в фарш изрубили бы, и никто, даже сам Герцог Немурский, за него б заступаться не стал! Жизнь ландскнехта, знаешь ли, столь коротка и безрадостна, обворовывать его – что дитя малое забижать! Во-о-о-от… А тут такая удача, понимаешь! Есть, без сомнений, в белом свете высшая справедливость, есть, курва матка боска! Далее воспроизвожу преимущественно с Юркиных слов. …Водички дайте, плиз! …Спасибо, радость моя, уважила старика! …Однажды ночью приспичило, понимаешь, Маршалу Иванычу до ветру наведаться. В обычные дни, попутно отмечу, во тьме не бродил он, спал крепко, но накануне больших сражений со многими случалось. И мы втроём, честно признаюсь, не исключение.

Раздался тоненький… м-м-м-м… не храп – храпашок, храпунчик! То Максимилиан Варламыч хрючили, благоразумно внявши совету мудрого саксонца. Хе! Не столь и не всех, по-видимому, увлекли бошевские выдумки-то, уж больно быстро парня сморило! Отряд не заметил потери бойца – переглянулись, укрыли пледом, громкость прикрутили почти до шёпота и знай себе дальше гуторить:

– На угол своей палатки мочиться не стал, и без того уж всё хлевом провоняло, пошёл к соседской. Смердело, в самом деле, ужасающе! – фон Штауфена аж передёрнуло от воспоминаний. – Унбешрайблищ 84!!! Вы себе не представляете, дорогуша! В обитаемом свинарнике была когда-нибудь? Хе-хе! Да не в Кремле вашем, в настоящем свинарнике! А пожить пару-тройку месяцев слабо? Не, не доводилось? Ай-яй-яй! Повезло! Тогда тебе наших тамошних ощущений ну никак не понять ни в коем приближении! Холи ш-ш-шит!

– Может, я всё ж попробую? Пуф-ф-ф! Понять и, возможно, даже где-то простить… А вы уж объяснить доходчиво постарайтесь, Ролушка! Ладно?

– О-о-о-о! Никак у нашей блондинки настроение философическое пробудилось?

– Рыжая я! Вкрай ослепли, уважаемый?! Мягкой посадки вашему зрению, Роланд Йозефович!

– Юмористка, говоришь? Х-х-хе! Не-е-ет, милочка, нас голой рукой не возьмёшь! Хенде хох, понимаешь, аусвайс! Натуральный окрас шерсти – светло-русый у вас, я в сети фотки школьные надыбал. Рыжий цвет – это так, искусственный интеллект, будем говорить, замануха для лохов! Хе-хе!

– Уподобляться некоторым трофическим язвам не стану, а уж плоско острить по поводу масти вашей рыже-саврасовой – тем более! Однако, сдаётся мне, долговато вы в свинарнике-то действующем подзадержались, никак теперь зубья не вычистите. Смердит, знаете ли, изо рта чёрт-те чем!

– Вот так, да?! Обидеть норовишь? Ладно, один – один! Продолжим? Ща мы вам ложечку качественного говнеца-то отмерим для острастки! Хорошенько зажмурься на секунду, ненаглядная моя, и представь себе следующую диспозицию: несколько десятков тысяч человек плотненько так скучковались на весьма, весьма ограниченной территории. Помнишь прошлогодний осенний турслёт совместно с Берлинским университетом имени товарища Хумбольдта? Очень на то похоже, только участников не какие-то там пятьсот – шестьсот, а где-то тысяч тридцать рыл без обоза. Впечатляет?

– Эка невидаль! На Вудстоке 85, вона, около полумиллиона человек три дня на одной поляне тусовались, и ничего страшного! Я там была, к слову.

– Позвольте мысль закончить? Можно, да? …Спасибо! Ерст денкн, дан ленкн 86, доннерветтер! Дело в том, юная леди, что все – хотелось бы подчеркнуть особо: все! – эти десятки тысяч людей вместе с их конями, семьями, слугами, собаками, ввиду полнейшей антисанитарии, усугубляемой к тому ж необычайно тёплой погодой, установившейся в апреле того самого незабвенного одна тысяча пятьсот двенадцатого года, отсутствия передвижных холодильных установок, каких-либо лекарств и достаточного запаса животворной мочи Микки-Мауса со льдом, перманентно страдали сильнейшей диареей! И не было там, поверьте, никаких передвижных туалетов, коих на любом уличном фестивале в достатке, включая, между прочим, и Вудсток. Ежели б и были, так с диареей всё одно не добежать! Не достучаться! Согласны? И ганджубас, кстати, в угрюмом Средневековье – огромный дефицит, чтоб вы знали! Поэтому бурляще-зудящие кишечники опорожнялись, как правило, не отходя от кассы, так сказать, а жили, понимаете ли, кучно, тесновато… Во-о-о-от… Это первый, значится, занимательный моментик.

– Фи, какая гадость! – манерно зажав нос изящными пальчиками, прогнусавила Жанна. – Тридцать два процента.