Из вечности, через зависть, к бесконечности

За грязным, покосившимся столом, сидел мальчик лет двенадцати, в грязной рубахе и дырявых штанах. Перед ним лежал ломоть серого хлеба и стояла тарелка с разваренной фасолью и луком.

Мальчик ел быстро, запивая пищу водой из глиняного кувшина, с отбитым краем.

Он будто страшился , что вот сейчас у него отнимут то немногое, что дает ему силы.

То и дело, со страхом и ненавистью в глазах, посматривал он ,

на того , кто лежал, постанывая на кровати.

Возле щелястой, входной, деревянной двери, стоял большой глиняный горшок, из которого, по пространству жилища, распространялось зловоние.

Жирные мухи роились в круг него, ползали по его горловине и стенкам, то и дело влетая и вылетая из его чрева.

Ооооооххх, ооооохх- простонал лежащий на кровати человек, отгоняя стайку назойливых мух от своего рта.

Есть кто дома?

Приподняв голову, с одним полуоткрытым глазом, всматривался он в полумрак жилища.

На мгновение в хижине повисла тишина и только жужжание мух гулом отдавалось от стены к стене, от потолка к полу.

Я, – тихо сказал мальчик.

Аааа, ты ! Ну ка иди сюда.

Мальчик встал и боязливо , как то боком подошёл к кровати, замерев рядом с ней .

Страх прокатился холодными мурашками по его спине, бельмо на глазу, стало ещё белее, а большое родимое пятно на щеке, налилось кровью.

Где мать?

Ушла.

Куда?

Не знаю.

Блудить пошла дрянь!

А ты, ты, почему дома?

Я? Я , сейчас ухожу на смоляные ямы.

Ооооххх, тяжко мне! Ооооох тяжко!

Дай воды, быстро!

Бездельник, дармоед ты рыжий , свинья одноглазая! – посыпались оскорбления в его сторону.

Мальчишка опрометью метнулся к стоящему на столе кувшину, и через мгновение отец жадно глотал теплую, не слишком свежую влагу.

Ты ничего не знаешь? – утирая рот , заскорузлой рукой, от пролитой воды спросил он.

Не знаю…

И о матери ты тоже не знаешь?

И то , что твоя мать блудная тварь, нагуляла тебя?!

Не знаешь, сын ты, змеи!

И , что меня обманула, тоже не знаешь?

Я, порядочный человек , облагодетельствовал её , принял в свой дом, а что оказалось? Что кормлю, пою, блудницу, а воспитываю , того кто даже отдалённо не похож на меня!

Ты рыжий, а я чёрный.

Глаз твой заволокло бельмо еще в чреве ее, а на лице уже через полгода после твоего рождения проявилось это уродливое родимое пятно.

Отец больно ткнул пальцем в лицо мальчишки , пытаясь попасть в большую бордовую родинку.

У меня ни чего подобного , ни где нет!

Как так может быть, а?

Я тебя спрашиваю?

Не знаю я, спросите у мамы, она наверное знает, она вам расскажет.

Уууу…, я бы Вас обоих! И тебя и мать твою в грязь втоптал ! – с этими словами мужчина поднял в верх кулаки и потряс ими.

Ты чувствуешь как воняет в доме, мухи жужжат так, что стены трясутся.

Сколько раз я говорил тебе выносить горшок с помоями, как только пробуждаешься от сна?

Аааа, ты ленивый осёл! Почему не делаешь того, что велит тебе твой благодетель?

Мужчина стал медленно подниматься и сползать с кровати на её край.

Он сел на угол и вперил свои мутные, зеленоватые глаза, в опущенное лицо мальчика.

Ну что молчишь выродок?– прикрывши наготу накидкой с кровати,

ещё раз спросил он, выдохнув злобу и зловоние из полупустого рта, в лицо подростку.

Мальчик потупил взор и задрожал всем телом, он знал, что случится дальше, за его не долгую жизнь много раз он проходил этот урок, слышал эти слова.

Очень часто отец вымещал свою злобу, за не легкую жизнь, на нём, на матери, всегда обвиняя её в распутстве, а его в лени.

Я не … , – только и успел сказать он, когда первые удары посыпались на его рыжую голову.

Мальчик стал отступать, загораживаясь от ударов в дальний угол дома.

Это тебе , что б ты не забывал ! Это тебе дрянь , ты такая за все!

Бормоча проклятья отец бил сына по голове , по щекам, по спине.

Подросток оказался в углу, где стояли инструменты, в следующее мгновение рука отца схватила с ведра тяжёлую верёвку и начала методично охаживать его со всех сторон.

На улицу, на улицу, там спасение …– пульсирующей болью в висках стучала мысль.

Мальчик извернулся, проскочив сквозь ноги , не твёрдо стоящего отца и опрометью метнулся в проём двери.

Отец бросился за ним, но не добежав до двери, споткнувшись о корзинку, не весть откуда взявшуюся под ногами, упал и головой ударился о горшок, стоящий и смердящий возле входа.

Грохот разбившегося сосуда, стон экзекутора от боли , а затем крик , убью щенка!!! последнее что, услышал мальчик, забегая за угол дома.

Он шёл по улице за город, размазывая по щекам кровь и слезы и причитал,– отравлюсь!, повешусь!, или брошусь со скалы.

Господи почему, за что, за что, ты так наказываешь меня?

Побои были особенно жестокими после изрядной выпивки отца.

А выпивать ему удавалось частенько, потому что, ни одни похороны в городе не проходили без его участия, многие горожане обращались к нему с просьбой о помощи в скорбные моменты.

Мать жалела сына, но сделать ни чего не могла.

Часто укрывшись в каком ни будь уединённом месте, она прижимала его худенькое тельце к своё груди, целовала его в лицо, голову , плечи, плакала и причитала,– Не пожалел ты меня Господи, за что наказал так?

Почему такими метками пометил сыночка моего родненького?

А я люблю тебя рыжик мой, больше жизни моей, люблю!

Родненькая кровиночка ты моя!

Золотиночка , ты, сиротиночка!

И мягкие губы её, омоченные слезами , ласково прикасались к его лицу.

И было это так приятно и мило.

Сердце сжималось его от печали и сострадания и к себе, и к маме.

А любовь безмерная к ней, хватала за горло и начинала душить, в бессильной немощи.

Убегу, убегу из дома,– думал он, ,– буду бродить по земле, питаться акридами и диким медом, а если поможет Бог, буду работать, носить воду, копать землю, если повезёт устроюсь в ученики к ремесленнику, или прибьюсь к рыбаком на Великом море, заработаю денег и будет у меня другая жизнь, другой дом, любимая жена и детей своих я буду любить, и не буду бить ни когда!

Эй, Иуда, что, опять тебя побили дома? – долетел до него голос Савла, соседского мальчишки, когда он выходил через ворота, за городскую стену.

Он ничего не ответил, только престал плакать и стенать , утер слёзы и кровь с лица рукавом рубахи и не глядя в сторону знакомого, продолжал идти намеченным путём.

Чего молчишь ? – догнав его, спросил Савл, – стараясь заглянуть ему в лицо.

На речку идёшь?

На ручку,… – нехотя ответил Иуда.

А я иду на гору, там меж камней, мы с ребятами собрались играть в сирийцев и римлян, приходи и ты.

Там много ребят собирается, что живут по соседству с нами и на дальних улицах.

Это мой меч, я им буду драться! – показал Савл, Иуде, до бела обточенную и заострённую палку.

А вот щит!,– и он вытащил из за спины старое днище корзинки из ивовых прутьев, с привязанной верёвкой, что бы можно было держать его.

Меня ни кто не звал.

Так я тебя зову, приходи.

Может приду, вот только умоюсь.

Только… , я знаю, – Иуда запнулся на полуслове, а потом поразмыслив, через мгновение продолжил, – вы ведь опять меня отправите сражаться на стороне сирийцев, с самыми слабыми и глупыми ребятами?

Ну, я не знаю, это не я решаю, за кого тебе сражаться, но ты всё равно приходи.

Ещё какое то время , они молча шли плечо к плечу, но дорога расходилась в разные стороны, Иуде надо было спуститься к реке, а Савлу подняться выше , в горку, к оврагу.

Вода была свежа и прохладна после ночи.

Иуда снял с себя испачканную рубаху и прямо в штанах зашёл по пояс в воду.

Он начал неистово болтать ею в мутноватом течении, вымывая из её волокон, гряз, пыль, кровь, пот.

Он то и дело вытаскивал её из воды и ею же обмывал своё худенькое тело, лицо, голову.

После купания он сел в тени этрогового дерева, расстелив рубаху под лучами горячего солнца.

Вода и одиночество сделали своё дело, они успокоили душу мальчика, приведя мысли и дух в равновесие.

Через час рубаха и портки были сухи, от утренних неприятностей на лице остались только ссадины и небольшие синяки, а на душе повис тяжёлый камень обиды.

Я убью его ! Если он ещё будет бить меня, убью! Зарежу спящего, горло перережу.

Зарежу и сбегу, в любом случае сбегу я от него, вот только маму жалко очень.

Изведёт он её, изведёт!

С этими мыслями, Иуда встал, надел рубаху.

Ещё отдыхая он заметил , что не вдалеке валяется хорошая, ободранная от коры , увесистая палка, видимо , кто то придя на ручей, забыл её в траве.

Палка! Хорошая! То , что нужно для сражения!,– прикидывая её вес и длину, на вытянутой вперёд руке и помахав ею словно мечём, решил подросток.

Порадовавшись своей находке , он зашагал туда, где ребята, должны были уже давно играть в сирийцев и римлян.

Дорога по которой он шёл была пустынна, жар усиливался с каждой минутой.

Вдруг в придорожных кустах , что то зашевелилось и захрустело.

Иуда обернулся в сторону звука и в следующее мгновение увидел бродячую собаку, которая тащила в зубах, не весть откуда взявшуюся кость.

Собака была мохната, среднего размера, коричнево- рыжие подпалины покрывали её бока, голова была черна словно вороново крыло.

Увидев Иуду, собака остановилась в нерешительности, неуклюже скосила голову на бок и внимательно посмотрела в его глаза.

По кости из её рта, на пыль дороги, текла обильная тянущаяся слюна.

Некоторое время, они смотрели друг на друга не мигая.

Иуду испугал её взгляд и большие торчащие клыки, он вскинул в верх свою палку, собака взвизгнув метнулась в сторону, видимо хорошо зная, что может последовать за этим жестом.

Кость выпала из её пасти, в пыль дороги.

Поджав хвост, она опрометью бросилась в кусты, из которых ещё некоторое время назад вылезла.

Иуда не ожидал, что такая не маленькая собака, так трусливо поведет себя.

Ему вдруг захотелось обласкать её, погладить по густой шерсти, вернуть кость.

Он начал подзывать собаку, присев на корточки.

Собачка, собачка, милая собачка, иди , я не причиню тебе вреда, – звал он, – прищёлкивая языком и махая костью.

Через некоторое время, в кустах, опять что то зашевелилось, затрещало.

И к его ногам, на полусогнутых лапах, припав животом к земле, с широко открытой пастью, поджав хвост, подползла псина.

Она заискивающе смотрела в глаза мальчика, как бы говоря, – отдай пожалуйста мою кость, я страшусь тебя.

Иуда протянул, улыбаясь, собаке её добычу левой рукой, а правой погладил её по загривку, но в следующее мгновение псина вцепилась в кость, сильно прикусив его палец.

Кровь полилась из пальца тонкой струйкой.

Собака учуяв во рту сладкий вкус человеческой крови, ещё сильней прикусила то что держала в пасти, начав рваться в сторону.

Иуда взвыл от боли и неожиданности, он думал , что пёс должен быть благодарен за его поступок, за его доброе намерение вернуть утраченное.

Что делать? Что делать? Что делать?– стучало в висках мальчика.

Он в очередной раз был жестоко обманут в своих ожиданиях, он не учёл , что зверь не понимает добрых намерений человека, но почуяв кровь действует инстинктивно.

Правая рука Иуды схватила палку лежащую возле его ног и через мгновение её крепкий и тяжёлый ствол, c силой заходил, по спине , голове , ногам собаки.

Оторопь и боль парализовали пса, но он всё продолжал держать свою добычу в зубах, сладость крови отуманила его разум.

От боли, пёс только подскакивал на задних лапах, дёргал головой, пытаясь вырвать кость из держащей её руки.

Боль, обида накопленная за утро, вид крови, привели Иуду в бешенную ярость.

Он бил собаку пока она держала свою добычу в зубах, он бил её и когда она отцепилась и бросилась хромая, в ближайшие кусты.

Он бил и бил её, пока она пыталась с перебитыми задними ногами, скуля и лая, продраться сквозь них.

Накопленная злоба, обида на весь мир, унижения отца, всё это выплеснулось на бедного пса.

Лай , визг, вой стихли так же быстро как и начались, тишина воцарилась на месте кровавого побоища, и только кузнечики стрекотали в траве, да откуда то доносилась мерное уханье удода.

Пёс лежал в зарослях сухой травы.

Тяжёлое, редкое дыхание вздымало его бока.

Ртом у него сочилась кровь, встать он уже не мог и только слегка приподняв голову косился на своего мучителя, левым затёкшим глазом.

Иуда весь взмокший, пыльный, окровавленный, дрожащий, стоял над собакой тяжело дыша, он держал увесистую палку впереди себя , словно меч.

Протяжный вой вырвался из глотки пса, он был так мучителен, что вызвал у мальчика жуткий страх.

Испуг, боль, злоба и обида, подростка, на весь окружающий его мир, усилила убойную мощь тяжёлой и крепкой палки многократно.

Добить, добить тварь!, – решил Иуда, – отомщу хоть этой дрянной собаке, за все!

Ещё три удара по голове и всё затихло окончательно, бок больше не вздымался, глаз только что, смотрящий с мольбой, вытек из глазницы и только задние ноги подёргивались , словно хотели убежать куда то.

Пёс затих окончательно.

Ноги Иуды подкосились от пережитого и содеянного, он обессилено упал в траву и долго тяжело дыша, лежал рядом с убитым им псом, вглядываясь в синеву неба и летящие по нему белые облака.

Глава 11.

Предательство.

Путник шёл не глядя по сторонам.

Он не видел дороги, а лишь угадывал направление движения.

Воспоминания прошлого застилали его глаза и кубарем катились перед ним по иссиня – серой пыли.

Многие из них были тяжки и ненавистны и поэтому их не хотелось впускать в разум, в этот неурочный час.

Душа требовала другого…

В памяти всплыло одно прекрасное видение, которое бальзамом легло на истерзанную его душу, это воспоминание о первой детской любви.

Соседская девочка, была так красива и мила!

До десяти лет она жила по соседству с ним.

Её родители позволяли ей поучаствовать в безобидных играх детворы с одной улицы.

Шло время, он узнал , что её зовут Мария, она знала, что он соседский мальчишка по имени Иуда.

Как то, он, бродя по базарной площади увидел её, идущей в сопровождении отца.

Они остановились возле лавки с женскими безделушками .

Отец девочки переговорил с купцом и тот стал подавать некоторые изделия, для примерки девочкой.

Они прикидывали украшения к её лицу, шее, ушам, а Иуда словно заворожённый спрятавшись за корзинами с финиками, соседней лавки, зачарованно наблюдал за процессом примерки.

Каждое украшение, оттеняло и дополняло её юное очарование.

Первая любовь поразила его словно молния, войдя в его сердце на всю жизнь.

Иуда не мог оторвать глаз от Марии !

Как странно ,– думал он, тараща глаза из за корзин, в её сторону, – что я, раньше не замечал , что она так красива!

Она подобна розе , окроплённой утренней росой, глаза её выразительно прекрасны, а душа словно чистейший ручей, сбегающий с гор!

Ей ты бродяга, чего тебе надо у корзин? Украсть что то хочешь? – донеслось до его ушей.

Но мысли Иуды были не здесь, а там, рядом с возлюбленной

Не услышав ответа на своё замечание, продавец, не долго раздумывая, ожёг Иуду ударом плети по спине.

Аайййй, яяяйййй, яяяяййй!– вскричал он, и выскочил из за корзин.

Девочка обернулась на прозвучавший вскрик , увидела выскочившего Иуду, пытавшегося обоими руками растереть ужаленную плетью спину.

Всё это выглядело очень комично со стороны и Мария разразилась, весёлым , звонким, девчачьим смехом.

Её очаровательный смех ещё долго стаял в ушах мальчишки, переплетясь с её красивым образом, в его памяти.

Иуда бежал с базара словно слепой , натыкаясь на прохожих, его глаза видели только Марию, смеющуюся девочку с прекрасным личиком.

На следующий день Иуда пошёл за город, что бы найти в окрестных горах самый красивый цветок, для той которую он боготворил.

Светло фиолетовая лилия, была подброшена в её открытое окно, на её постель.

И некоторое время потом, Иуда при первой возможности отправлялся на поиски этого цветка и если ему удавалось найти его, он опять нёс его , недосягаемой отраде сердца своего.

Мария догадалась кто является её тайным поклонником и при каждой встречи удостаивала мальчишку , робким взглядом и улыбкой из под опущенных, длинных ресниц.

Через какое то время, она перестала участвовать в играх детей на улице, а ещё через год, Мария была сосватана за богатого горожанина и покинула жилище своих родителей.

Первая любовь, к этой девочке, которая не брезговала его вниманием , а нежно, с любовью и благодарностью посматривала в его сторону, остались на всю жизнь в сердце Иуды.

…………………………….

Вот уже в дали начали слабо мерцать огни костров стражников, горящих

у самых ворот Вечного города и контуры стен, и башен проявились, облитые лунным голубым светом.

Иуда шёл на встречу своей судьбе.

Стой, кто идёт?,– скомандовал страж, когда он почти в плотную подошёл к городским ворота.

Я, Иуда Искариот, добропорядочный гражданин,– ответил он , подходя к костру, возле которого находилась вся стража , дежурившая этой ночью.

В такое время добропорядочные люди у костра сидят, либо спят завернувшись в плащ в укромном месте, а не бродят по дорогам. Что привело тебя в столь поздний час в город? Отвечай, или я велю тебя посадить до утра в караулку,– обернувшись в сторону путника, грубым голосом поинтересовался начальник караула.

Иуда понял, что ему нужно говорить с этим человеком , к нему он и подошёл.

Важное государственное дело привело меня, мне нужно видеть первосвященника Каиафу.

Каиафу?– переспросил начальник.,– а может ты хотел бы увидеть, чертверовластника Лисания, или самого римского прокуратора Понтия Пилата?

И грубый смех, слете с его уст и сидящие у костра воины тоже начали смеяться над желанием путника.

Иуда максимально близко подошел к начальнику стражи, сделал слащавое заискивающее лицо, выпучил свой белёсый левый глаз, а правый прикрыл и словно змея зашипел ему в ухо, -

Я благочестивый гражданин Израиля.

Мне не с руки просто так отрывать ни вас , ни важных людей от их государственных дел.

Я обязан срочно доложить о бесчинствах и измене в государстве, для это и пришел сюда!

А если меня не пропустят к Каиафе сейчас же, то я буду обязан позже доложить ему, о препятствии со стороны воинов охраны и покрытии ими государственных преступников.

Всё это было сказано так тихо, так на распев, так замысловато и так убедительно, что у начальника караула от голоса говорящего и слов, холодок пробежал по спине, ногам и плавно, мурашками, опустился к ступням.

Этот голос и слова хотелось вырвать из ушей , как залетевшую в них муху.

Начальник караула, смерил путника с ног до головы изменившимся взглядом.

В его глазах читался испуг.

Солдаты видя изменения в поведении старшего, тоже перестали улыбаться, шутить и притихли.

Мне нужен первосвященник Каиафа, он и только он, а если бы мне нужен был Великий Понтий Пилат, то я так бы и сказал.

Последняя фраза путника прозвучала уже не заискивающе , а скорее дерзко.

А я чего? Я не против, раз государственное дело, значит сейчас доложим, его первосвященству и доставим тебя по назначению!– после этих слов, произнесённых с некоторой нарочитостью, командир приказал одному из охранников тщательно досмотреть Иуду.

Не обнаружив ни чего опасного у пришедшего, он сказал, – посох свой оставь здесь, заберёшь его после аудиенции.

Отвести гражданина к первосвященнику Каиафе и передать его личной страже.

Иуда шёл по городу, хорошо зная дорогу к дому первосвященника.

За ним шёл стражник, бряцая оружием и держа на рукояти меча, свою ладонь.

Государственное дело, – сказал стражник подведя Иуду к охранникам дома первосвященника и кратко доложил о сути возникшего дела .

Охрана постучала в тяжелую , обитую медью дверь.

Небольшое оконце, врезанное в ворота отворилось.

Что нужно?

Иуда из Искариот, гражданин Израиля, просит аудиенции у первосвященника Каиафы!

По какому вопросу?

Государственное дело, об измене, – Иуда лично выкрикнул ответ, на заданный вопрос.

Жди, -раздалось из окошечка.

Прошло три четверти часа дверь не открывалась, почти через час дверь отворилась и его впустили в помещение дома.

Иуда снял кожаные сандалии , оставив их при входе, отряхнул низ своей накидки от въевшееся дорожной пыли и сухих репейников.

Чёрный, как уголь раб, омыл ему водой ноги, в принесённом тазике.

Босые, уставшие ступни чувствовали прохладу белого мрамора и получали отдохновение при соприкосновении с ним.

Иуда проследовал в залу за охранником, где в удобных, бархатом обшитых седалищах с такими же мягкими спинками, бордового цвета, вкушая фрукты и вино, сидели, престарелый Анан и его зять Каиафа .

Они были одеты в белые льняные одежды, тонкого, дорого сукна, отороченного по краям золотой вышивкой, в зале стоял запах ароматных курений, благовонных масел и драгоценных духов.

На полу, возле их седалищь, расположились рабыни, они массировали господам ноги , втирая в ступни и щиколотки душистые масла.

Первосвященником был Каиафа, а тесть его Анан, был отстранен гражданскими властями от должности, но пользовался у народа беспрекословным авторитетом и уважением.

Он делил власть со своим зятем и в чём то даже , имел первенство голоса.

Анан был сухим стариком, с округлым лицом и пухлыми губами, чрез короткую стрижку жидких , седых волос, проступал розовый череп, местами помеченный темными родовыми пятнами .

Он сурово посмотрел на вошедшего в зал человека и поглаживая рукой редкую бородку, спросил, – что нужно тебе от первосвященника Каиафы?

Какое важное дело привело тебя к нам?

Иуда упал на колени за пять шагов до стола, на котором стояли яства, приклонив голову к полу.

Охранник с копьем остался стоять у него за спиной, внимательно вглядываясь то в спину пришедшего, то осторожно бросая взгляд на сидящих за столом первосвященников.

Обыскали? – спросил Каиафа , у охранника.

Да !, – четко по военному ответил тот, приклонив голову в знак покорности и уважения.

Принесите воды.

Воды, господину! – крикнул охранник в открытую дверь.

Через мгновение, раб, внёс небольшой кувшин, до верху наполненный свежей, кристально чистой водой.

Каиафа указал рабу, перстом на путника, что бы тот отдал воду.

Иуда жадно, торопливо, начал вливать воду в свой рот, выпив всё до капли, отёр его рукавом и несколько раз глубоко вздохнув, вернул пустой кувшин рабу.

Ну, рассказывай, какую весть принес ты нам, в столь поздний час – переведя взгляд с охранника , на пришельца, сказал Каиафа.

Красавец Каиафа, мудрый Каиафа, был высокого роста.

Лицо его было прекрасно и моложаво, на фоне Анана он смотрелся как Голиаф.

Чёрные как смоль, вьющиеся волосы были расчёсаны волосок к волоску и такая же чёрная ухоженная , ровно стриженная борода с усами, обрамляла его лицо.

Огни в светильниках делали его лик мужественным и строгим, он выглядел не как первосвященник, но как великий воин , который одним ударом руки мог поразить льва.

Поднимись с колен и говори,– приказал он.

Худая, жилистая фигура, чуть выше среднего роста поднялась с колен.

Пришелец, приложил правую руку к не запахнутой груди, покрытой рыжим волосом, как бы говоря,– моё сердце открыто для Вас! Моя жизнь принадлежит Вам!

Я человек простой, благочестивый, любящий свою родину.

Я не могу смотреть на то, как некоторые люди развращаю наш народ, творят беззаконие и хотят свергнуть вашу законную власть.

Начал Иуда.

Кто тот изменник? Кто, угрожает нам и нашей власти ?– перебил говорящего Анан, напряжённо вглядываясь в лицо пришельца, и сделав знак охраннику удалиться из помещения.

Я говорю о человеке, о новом пророке как его называют в народе, Иисусе Назареи.

У которого я подвизаюсь в учениках , с единственной целью уличить обманщика и предать его в руки законной власти, для осуществления правосудия .

Возникла некоторая пауза во время которой Анан и Каиафа пристально вглядывались в лицо Иуды, соображая не подослан ли этот человек к ним с грязной клеветой, их врагами и не сумасшедший ли он.

А кто такой Иисус Назарей?,– спохватившись после затянувшееся паузы, пренебрежительно спросил Каиафа, делая вид, что это имя он слышит впервые.

Расскажи нам о нём, в чём обвиняешь ты Иисуса Назарея?

Много ли у него последователей? Как принимает народ его проповеди? Творит ли он чудеса? – задал Анан свои вопросы , уже не тем властным голосом который звучал из его уст ещё некоторое время назад, а голосом тихо журчащего ручья, убаюкивающим и расслабляющим, внимание и дух.