Нисшедший в ад

Иисус еще раз взглянул на лодку двух рыбаков, качающуюся в волнах довольно далеко от берега, улыбнулся и сказал Сам Себе: «Пора!».

В лодке были братья. Один из них был Симон, по прозвищу Камень, халдеи называли его Кифа. Триста с лишком лет тому назад Иудею захватил Александр Македонский, впоследствии, при Селевкидах, она сделалась провинцией греческой Сирии, и греческий язык широко распространился по всей территории Ханаана. Поэтому чаще всего Симона называли по-гречески – Петр. Кто первым его так прозвал и за что, теперь уже доискаться трудно да и неважно это. Кто из нас знает за что, почему и кто дал нам именно такое прозвище, а не другое. Хотя бывают исключения.

А прозвать Симона Петром было за что. Силищей он обладал неимоверной; ходила даже легенда о том, что будто бы сам Симон когда-то сказал в развеселой, разогретой хорошим вином компании, что он камни может руками давить и они не на куски развалятся, а сомнутся в его руках, как ветошь. И тут же (это по легенде) продемонстрировал свое мастерство. Было это на самом деле или не было, мы не знаем, но многие верили этой легенде и склонны были думать, что отсюда и происходит это забавное, точное, выразительное прозвище. А как не поверить: сила в Симоне была известная. Не один раз он участвовал в драках, отстаивая таким образом свое видение справедливости да и просто для забавы, не один раз косточки вифсаидских и капернаумовских молодцов испытывали на себе эту могучую силу. И сам он был похож на большущий неотесанный камень, который лежит гордо и одиноко где-то посреди дороги, а вокруг камни поменьше, а то и совсем маленькие камешки попадаются, лишь хрустят под подошвами сандалий. Так и он, Симон, – невысокий, широкоплечий с мощными, крепкими, твердыми, как железо, мускулами, с черными и густыми волосами и такою же черною густою бородою, – спокойно, с твердым сознанием своей каменной силы смотрит вокруг на так называемых силачей и не находится соперника ему. Но однажды один прохожий, маленький и худощавый, победил Симона. Симон удивился, оглядел снизу незнакомца, потом захохотал, встал с земли, отряхнул со своей одежды дорожную пыль и, подойдя к незнакомцу, крепко взял того за руку повыше локтя.

– Люблю за ученость, – восхищенно хохотал Симон. – Дай поцелую тебя. Ловко у тебя это выходит. У нас так никто не дерется. Ты все время вертишься, не ухватить тебя. Так только сам покалечишься. Одним словом, восхищаюсь и люблю. – И поцеловал незнакомца в щеку, громко при этом чмокнув.

– Ну и руки у тебя, – сказал в свою очередь тот, улыбаясь и шутливо морщась, так как Симон все еще держал его руку в своей руке, точно боялся, что такой умелец драться убежит от него. – Таким руками только камни давить.

– И не говори! – без излишней скромности подхватил Симон и, внешне легким движением придвинув умельца к себе (и тот, конечно же, позволил такую ласку по отношению к себе), мощным своим голосом прогудел в его ухо: – Хорошо, что без свидетелей. А то из любви к учености раздавил бы я тебя в своих дружеских объятиях, всем твоим костям досталось бы. Молву о себе нужно поддерживать, а то недолго и уважение потерять. – И добродушно засмеялся. Незнакомец тоже засмеялся. Расстались хорошими приятелями.

Но встретился с ним Симон ближе к ночи на улице Вифсаиды.

– Эй, ученый человек, пойдем вина выпьем.

– Рад тебя снова видеть, но вина я не пью, – ответил тот.

– А я не рад тебя видеть, – громким шепотом сказал Симон, – ты же никому не говори, что меня победил. Ты здесь гость, а мне тут законы справедливости устанавливать. – И добавил громко: – Ну если вина не пьешь, так посидим-побеседуем. Не обязательно пить, даже если сидишь в распивочной.

В небольшом доме у Самуила было много гостей. За одним из столов дожидался брата юный Андрей.

– А вот и брат мой, – крикнул Симон прямо в ухо умельца.

– Расскажи, как это ты делаешь. Посмотреть на тебя – с ягненком не справишься, а удар у тебя сильный. Мы здесь более на силу мышц надеемся да на крепость костей: у кого кулак больше, тот и сильный. А у тебя – ученость, – восхищался Симон, попивая вино.

– Это специальный путь, – ответил чужестранный умелец. – Я учился этому с раннего детства, с трех лет.

– Вот это да! – восхищался Симон. – С трех лет! А я-то когда в первый раз морду набил? А, Андрей? Ты помнишь, кому я морду набил?

– Мне, кому же еще, – ответил лениво Андрей.

– Ой, прости меня, брат. Ты обиделся?

– Еще как! – ответил Андрей. – До сих пор думаю, как тебе отомстить.

– Не обижайся, Андрей, – смеясь пробасил Симон и налил вина брату и себе. – Выпей, брат, залей обиду. – Затем он хотел налить и гостю-умельцу, но тот еще раз отказался.

– У вас что же, винограду совсем нет?

– Есть виноград, – улыбнулся умелец, – но мы не пьем вина, мы пьем сок.

– О, сок! – воскликнул Симон и, подозвав Самуила, сказал ему со значением: – Самуил, сока доставь для нашего гостя.

Самуил все понял и принес для иностранного гостя молодого вина. Уверенный в том, что это сок, умелец сделал несколько больших глотков.

– У нас по-другому готовят сок, – сказал он с сомнением.

Симон переглянулся с Андреем.

Когда братья тащили совсем пьяного умельца к себе в дом, Андрей сказал Симону с укоризной:

– Зачем ты опоил молодым вином чужеземного гостя, воспользовавшись его неопытностью в этих делах? Как тебе не совестно, Симон! Теперь неси его. Я сам, – как это ни скрывай, но все-таки под воздействием сложившихся и неумолимых обстоятельств придется признаться, – еле на ногах стою. Так неси же!

– И понесу: он легче ягненка. А опоил его, чтобы он не убежал. Очень интересно мне с ним побеседовать. Пусть расскажет, что за путь такой… Эй, Андрей, что это вы обнявшись улеглись на дороге?

Ранним утром крепкие и привычные к вину братья были свежи и ушли работать в море, а всё еще спавшего умельца оставили на попечении Бога. Он проснулся лишь тогда, когда братья вернулись с уловом из моря. Он выглядел растерянным, слабо пожаловался на сильную головную боль и пробормотал что-то о каком-то нарушении. Симон торжествовал победу:

– Не умеешь пить, умелец. А ведь кричал: «еще вина, еще».

Умелец вдруг закрыл глаза, сделал какие-то непонятные для братьев движения руками, а затем открыл глаза. Взгляд его уже был ясен и спокоен, и румянец проступил на его худых щеках.

– Что я говорил: ученость! – медленно и раздельно произнес Симон, выражая так свое восхищение: – Скажи, что это?

– Я уже говорил: это путь, система, я – ученик Патанджали.

– Ч-чей ученик? – переспросили оба брата.

– Па-тан-джа-ли, – по складам медленно повторил умелец.

– А путь? – беспомощно спросил Симон.

– Путь совершенствования, – умелец улыбнулся, глядя на двух удивленных и растерянных братьев. – Вернее, там не один путь, а целая система путей. Но это в нескольких словах не объяснишь. Этому надо учиться несколько лет, – говорил умелец, затем обернулся к Симону Петру и сказал с улыбкой: – А ты – плут.

Симон кивком головы подтвердил это мнение.

– Но ты тоже плут, – сказал в свою очередь Симон. – Я тебя опоил, а ты мне даже своего имени не сказал. Отказался. Так вот, вина ты не пьешь, а печеную рыбу будешь есть?

– Я могу совсем не есть, – улыбаясь, проговорил умелец.

Не знали тогда братья, что через несколько лет они вновь услышат имя великого индийского пророка, мыслителя и учителя, создателя учения йога Патанджали, но уже от своего Учителя.

Умелец уехал в свою страну, и жизнь братьев, молодая, веселая, полная и труда, и приключений, продолжалась по-прежнему. Симон, по прозвищу Камень или по-гречески Петр, как его часто называли приятели и знакомцы, по-прежнему дрался, поддерживая молву о себе и оправдывая свое прозвище.

Торговцы рыбой уважали его, хотя это уважение мало что ему давало, поскольку торговцы не прибавляли за рыбу ни ассария, и платили Симону так же, как и другим рыбакам. Но Симон высоко ценил свое умение вести переговоры с жадными торговцами, и те уверяли его, что заплатили ему несколько больше, чем другим, в знак своего особого расположения к нему, и были чрезвычайно рады, когда он, взяв деньги, уходил от них довольный, никого не прибив. А такие неприятности поначалу с ними случались, но они быстро уяснили урок и стали говорить с Симоном не только вежливо, но и заискивая у него, но всё же ни ассария ему не переплачивали, очень, между прочим, рискуя, но надеясь на нестабильность базарных цен на рыбу и на честность Симона. Кто, как не торговцы, знает, что обмануть честного человека легче всего, ибо честный человек верит на слово, если это слово кажется ему искренним. Но наивны были торговцы, думающие о наивности Симона. Симон отлично знал, что платили ему не больше, чем другим, но и не меньше, что главное. Попробовал бы торговец заплатить меньше! Но Симон делал вид, что верит их заверениям в «особом расположении», видя их трусость и внутренний трепет перед ним, и не трогал их.

– Вот жадность! – усмехаясь говорил Симон Андрею. – Боятся, что снесу им головы, а не переплатят. А других, наверное, еще и обманывают, как меня вначале. Ну, узнаю!.. Пусть только кто из рыбаков скажет, что ему заплатили меньше…

Симон славился не только, как силач, борец за справедливость и прекрасный товарищ, близкие к нему люди знали, как добр, нежен, ласков он был, как трогательно рвалась к прекрасному его душа, а его жена знала, как он умел любить до безумия и что его каменные руки самые нежные, мягкие и теплые на свете. В один из приездов своих в Капернаум Симон увидел на базарной площади юную хрупкую девушку с огромными черными сияющими глазами, и тут же Симон со всею силою своей безудержной, страстной натуры влюбился в нее трогательно, нежно, стыдливо. Тогда он упустил ее, и она затерялась в пестрой базарной толпе. Всю дорогу в Вифсаиду Симон был молчалив и мечтателен, и Андрей с улыбкой на него поглядывал. Ночью было тихо в городе Вифсаиде: у Симона проявилась новая странность – уединяться и одиноко бродить среди молчаливых деревьев в саду. Утром он объявил брату, что нечего им больше делать в этом городе и они переселяются в Капернаум. «Там лов, говорят, лучше», – объяснил он свое странное решение. Андрей не возражал и сделал вид, что верит такому объяснению, хотя про себя улыбнулся: «Знаю, какой лов ты имеешь в виду». В Капернауме Симон стал большое внимание уделять хозяйству, молча и сосредоточенно обустраивал он дом, больше работал в море, а днем, с полудня до вечера, где-то пропадал. Драться он почти перестал, так только изредка с кем-нибудь подерется, больше для поддержания молвы, нежели из большой надобности. Стал строже, похудел, но был счастлив. И еще странность – стал очень интересоваться цветами, женскими шалями и украшениями. Однажды, явившись ночью домой, он зажег светильник и тихо, что было ему несвойственно, подошел к ложу Андрея. Он был таинственен, исполнен тихой радости.

– Дай-ка, брат мой родной, я тебя поцелую, – сказал Симон и, мягко обхватив Андрея горячими ладонями, умилительно расцеловал его в обе щеки. Он был, как пьяный, но был не пьян. Последнее время он вообще не пил вина, даже очень разведенного, а пил одну воду с уксусом.

Расцеловав брата, он еще минуту, ласково улыбаясь, смотрел в лицо брата и затем сказал шепотом – действительным шепотом, – что тоже было ему несвойственно:

– Женюсь я. Как я тебя люблю, брат мой Андрей! – и добавил совсем уже странное и загадочное: – Прекрасная звезда воссияла ярче солнца и осветила всё вокруг. И звезда и солнце светят вместе, и весь мир, глядя на них, радуется и улыбается ответным светом.

Брат Андрей был младше Симона, выше его ростом и стройнее, но физической силой Богом не обижен, имел светлые волосы и синие очи, как у их рано умершей матери-гречанки, а также не росли у него еще усы и борода по младости лет. Рыбной ловлей интересовался мало, только постольку, поскольку это занятие давало средства к существованию. С торговцами договариваться не любил, уступая это почетное право брату; он стоял в стороне и наблюдал, как Симон, деловито подбочившись, называл цену, а маленький круглый торговец, морщась, корчась, извиваясь, трепеща и заискивая, говорил, что такой цены на рыбу сегодня нету, потому что базар переполнен ею, цена значительно упала и те деньги, которые он, торговец, предлагает – очень хорошие деньги, и он их предлагает из «особого расположения» к Симону, «из уважения к его семье и в убыток себе».

– У тебя, у бессовестного, совесть есть? – насмешливо смотрел на него Симон. – Или тебе помочь ее найти? Ты посмотри на рыбу. Тут одной рыбиной пять человек накормить можно. Давай не жмись, – ласково просил его Симон, опуская свою тяжелую руку на покатое плечико торговца.

Торговец краснел, потел, бледнел, говорил, что пять человек накормить нельзя, но двое слегка насытятся, что цену он повысить никак не может, потом прибавлял обол за каждые две штуки, и Симон, убедившись, что это и есть красная цена, забирал деньги и уходил.

Первое время Андрею было забавно наблюдать, как Симон торговался, но потом он больше скучал в таких случаях и осматривался по сторонам. Мелкие житейские вопросы и дрязги, вся эта житейская суета его не интересовали. Он был мечтателен, глубоко и творчески религиозен. Имел ум пытливый и острый, а душу нежную и любящую. Он чувствовал многое, непонятное для других, и приближался мыслью и чувством ко многим возвышенным тайнам. Часто, еще с детства, он надолго исчезал из дому и его находили по дороге в Иерусалим. Совсем недавно он был на Иордане. Впоследствии разнесся слух, что он-то и был учеником Иоанна Крестителя.

В это утро братьям не везло с уловом. Они вытянули почти все сети, но не нашли ни одной крупной рыбы, попались лишь мелкие пескари.

– Что же это, Андрей! – воскликнул обиженно Симон Петр. – Осталась всего одна сеть.

Андрей пожал плечами.

– Вряд ли в последней сети есть что-то. И вообще… рыбу жалко: она живая.

– Вот новость – живая. Или ты знаешь другой способ зарабатывать на жизнь? Ты совсем стал равнодушен к работе. Ох, женю, узнаешь тогда… И нечего на берег глазеть. Там девушек нет.

– А не рановато мне жениться? – усмехнулся Андрей, и вдруг стал серьезен и сказал тихо: – Сегодня какой-то непростой день.

– Совсем я тебя не могу понять, – с удивлением сказал Симон и стал тянуть последнюю сеть.

Когда он ее втащил в лодку, то он некоторое время молчал. Андрей засмеялся.

– А тут что-то крупное было, – сказал наконец Симон. – Вишь, сеть прорвало. Теперь чинить придется.

Симон сел разбирать сети. Весь его вид выражал недовольство.

– Видишь человека на берегу? – вдруг спросил Андрей.

– Там много людей, – проворчал Симон.

– Ты даже не взглянул. Не там, где рыбаки, дальше. Мне показалось, что он позвал меня.

– Что? – Симон оглянулся. До берега было довольно далеко, и люди, и лодки, бывшие на берегу, казались совсем маленькими. – Выдумщик! Кто тебя позвал? Тут хоть криком кричи – не слышно. Лучше погляди на наш улов. Корзина пескариков! Неужто всю рыбу выловили из этого озера? Что нам дадут за них? Почему Бог не скажет: «Возлюбил Я тебя, Симон, и за это всегда будет у тебя улов богатым, сети будут рваться от улова».

– Они у тебя и порвались. Только улова нет. – Андрей сел на весла и стал изо всей силы грести к берегу.

– За такой улов нас из дому выгонят. Вишь, гребет! Ты лучше сети так тянул бы, как гребешь. Куда торопиться? Вот выручу ассарии за пескариков – и к Самуилу.

Андрей нахмурился.

– Здоров же ты, брат, вино хлестать. А еще говоришь мне, что ты добрый семьянин. Чуть что – сразу к Самуилу. Улов плохой – к нему, с женой не поладил – к нему, подрался – снова к нему.

– Устыдил ты меня, брат. Так что же, на базар? Пойдем в Киннереф. Может, там больше дадут?

Тем временем они пристали к берегу, привязали лодку. Симон взял легкую корзину и уже хотел идти в направлении к Киннерефу, но увидел, что Андрей пошел в другую сторону.

– Что ты, Андрей? – догнал его Симон. – Неужто и вправду думаешь, что Тот Человек тебя позвал? Показалось тебе. Что за выдумки? Он примет тебя за сумасшедшего.

Андрей шел молча.

– Что ты Ему скажешь? – гудел в Андреево ухо Симон. – Давай мимо пройдем, не обращаясь к Нему. Если Он звал тебя (вот выдумает!), то Он Сам окликнет тебя, если нет – идем на базар.

– Хорошо, – просто согласился Андрей.

– Он одет как галилеянин, а по виду будто не галилеянин, – тем временем говорил Симон. – А может, ты Его знаешь и шутишь теперь? Встречались где-нибудь? Ты же у нас путешественник, паломник.

– Я вижу Его впервые, – тихо ответил Андрей. – А может быть…

– Что? – Симону было неприятно думать, что его брат «заболел головой».

– Знаешь, Симон, иногда люди, которых мы видим впервые, кажутся нам знакомыми. Отчего так?

Симон не знал, что ответить, и промолчал. Они подошли к Иисусу и уже собирались пройти мимо, как договаривались, но к ним обратился Иисус с приветствием:

– Мир вам, сыны Ионы.

«А ты говоришь, незнакомый», – успел шепнуть Симон остолбеневшему Андрею, которого поразило то, что его предчувствия сбылись. Андрей смотрел на Иисуса и не мог понять, где он мог видеть Этого Человека, где мог встречать и откуда Он знает, что они – сыны покойного уже Ионы-рыбака. Словно воспоминания каких-то полузабытых снов и видений, а, может быть, грез и мечтаний его – было Это Лицо, до боли знакомое и дорогое. Андрей был поражен.

Но Симон не заметил за своей печалью состояния брата и обратился к Иисусу как к знакомцу Андрея.

– И Тебе мир. Вот идем на базар продавать наш небольшой улов. Уже третий день одни пескари попадаются, да и их немного. Придется продать лодку и сети и идти на каменоломню камни таскать за малую плату, всё больше будет, чем пескариков ловить. – Андрей очнулся и до него стал доходить смысл слов Симона; ему стало стыдно за такой разговор. – Цены на рыбу упали. Постороннему человеку в радость это, а рыбаку – горе. Наш труд не из легких. А торговцы втрое, если не вчетверо, – Симон уже увлекся и завирался, и сам этого не замечал, как не замечал и того, что Андрей дергает его за рукав, – дают меньше базарной цены.

Да, Симон не замечал, что Андрею стыдно за мелочность разговора, он лишь видел, что его слушают и сочувствуют ему и поэтому не стеснялся и высказывал все, что у него на душе накопилось, искренне, наивно, чтобы, высказав свою боль, вновь стать сильным и крепким Камнем.

– Не ходите на базар, – вдруг услышали братья. – Идите со Мной. Зачем вам ловить рыбу, чтобы губить ее. Я сделаю вас ловцами человеков для спасения их.

Глава 5. Просто Иисус

События в Капернауме и Назарете показали, что людям рано знать об Иисусе Кто Он, ибо люди слабы и не готовы еще увидеть Бога живым во плоти человеческой. Тем более они начинают требовать чудес как знамений, а это лишь вредит укреплению веры в Бога. Даже исцеления, которые являют собой торжество Божьих законов над демоническими, люди рассматривают как чудеса, то есть нарушения, опрокидывание Богом Своих же законов. Нужно молчать пока о том, что Иисус имеет другую природу, что Он – Сын Божий и пришел на землю к людям как выразитель идей одной из Божьих ипостасей – Бога-Сына, Вселенского Логоса, а Сам Иисус есть Планетарный Логос, Бог, Строитель и Разум системы многомерных миров, связанных с планетой Земля; что Планетарный Логос воплощен в Иисусе частично, и Иисус имеет одновременно и Божественную природу, и человеческую, многократно просветленную Божественными Силами в существе Его земной матери Марии и унаследованную от нее. Пока понять это людям очень трудно, почти невозможно, но постепенно все это станет ясным, очевидным, когда люди станут свидетелями смягчения законов бытия, когда Иисус подготовит Свое физическое тело к трансформе и научит этому людей, а до тех пор пусть думают, что Он один из пророков, обладающих Божественным даром исцеления, которые были не редкостью и в Израиле, и в других странах. Но, по возможности, лучше совершать исцеления втайне, чтобы Его слава целителя не превысила той Славы Высшей Правды, ради которой Он пришел на землю. Пока главный акцент следует сделать на проповеднической деятельности, чтобы сначала подготовить души и умы людей к тому, чтобы они вместили в себя многие и многие знания.

Не прошло и получаса, как к будущим ловцам человеков присоединились и сыны Зеведеевы, Иаков и Иоанн, которые в то судьбоносное для них утро вместе со своим отцом Зеведеем были на солнечном берегу Галилейского моря. Андрей заметил, что Иоанн, его товарищ по детским играм и недавний его спутник в путешествии к берегам Иордана, был потрясен не меньше его, когда увидел Незнакомца. Даже вздрогнул. (К слову скажем, что об Иоанне ходил впоследствии тот же слух, что и об Андрее, – что он был учеником Иоанна Крестителя.) Иоанн, юный и впечатлительный, вдруг ощутил, как мягкая волна легонько толкнула его в грудь. Может быть, сказалась бессонная ночь или жаркое солнце напекло его красивую темноволосую голову, но на мгновение показалось Иоанну, что он взлетел куда-то ввысь и летит теперь спокойно и свободно в мировом пространстве меж ярких огромных звезд, ставших ему близкими и родными. Он наслаждался полетом, чувствовал свое Неодиночество и видел все миры, слившиеся в Гармонию, которые приветствовали его и радовались ему. Но это видение длилось всего лишь мгновение. Вот снова видит он морской берег, вот его отец разговаривает о чем-то с Незнакомцем, вот его брат Иаков стоит в двух шагах от него и все еще держит сеть в своих опущенных руках, а вот Андрей стоит рядом с ним и поддерживает его за руку.

– Не бойся, припадка не будет, – шепнул он Андрею.

Дело в том, что с Иоанном, всегда отличавшимся отменным здоровьем, уже после возвращения его с берегов Иордана вдруг случился странный, но легкий припадок, единственным свидетелем которого стал Андрей.

– Как ты думаешь, Кто Он такой? – спросил Иоанн Андрея.

– Не знаю что и думать…

Может быть, Он – Тот, Кого Иоанн и Андрей так жаждали и надеялись встретить, о Ком они так много говорили? С малых лет Иоанн стремился к знаниям, и тяга его к учению ставила своей целью, – то ли конечной, то ли этапной (этого юный Иоанн еще не мог для себя решить), – познание устройства мира и тайн его. Еще в детстве подружился Иоанн с одним угрюмым вифсаидским мытарем, нестарым и одиноким. Тот был когда-то учеником какого-то грека-раба. И этому мытарю понравился маленький подвижный и озорной темноволосый мальчуган с большими любознательными, почти черными глазами и с несколько резким, вспыльчивым характером. Понравился настолько, что мытарь решил выучить его читать и писать по-арамейски и по-гречески. Немного обучил его и латинской грамматике, немного поведал ему о числах Пифагора и о эвклидовой геометрии, и заворожила маленького Иоанна красота Божьего мира, которую человек сумел выразить в математических формулах. Мытарь давал Иоанну для чтения самодельные, переписанные им самим книги, среди которых были сочинения Пифагора, «Математические собрания» Паппа Александрийского, в которых были прокомментированы утерянные к тому времени «Начала» Эвклида, а также сочинения Платона. Сначала Зеведею такие увлечения младшего сына были не по душе, но Иоанн покорил сердце своего родителя тем, что по вечерам вслух читал священные тексты. Всё же Зеведей решил как можно раньше приобщить сына к ремеслу рыбака. Сын должен продолжать дело своего отца, поэтому в десять лет Иоанн стал выходить в море с отцом и старшим братом Иаковом. Дружба с мытарем вскоре прервалась, ибо тот из-за каких-то неприятностей с местными властями вынужден был уехать в другой город, и Иоанн больше ничего не слышал о своем первом учителе, хотя впоследствии не раз пытался его разыскать. Но мечта учиться дальше и познавать мир жила в нем и звала куда-то вдаль прочь от быта, от ремесла, от окружающей его действительности. Встретившись со своим другом детства Андреем, с которым он несколько лет не виделся, он снова с ним сошелся. Но теперь вместо обычных игр и шутливых драк, они с таинственным видом о чем-то шептались, что-то читали и куда-то вместе исчезали на долгое время из своих домов. Симон, на плечах которого после смерти отца лежало воспитание младшего брата, с самого начала знал, куда убегал Андрей, в семье же Иоанна узнали об этом несколько позже. Они ходили в Иерусалим и в другие города, чтобы послушать и увидеть знаменитых проповедников и пророков. Дело в том, – и об этом уже не знали ни Симон, ни домашние Иоанна, – что и Андрей, и Иоанн ждали Мессию, верили в Его скорое пришествие и еще по-детски уверяли друг друга, что и им посчастливится увидеть Его. Прослышав об Иоанне Крестителе, оба друга, конечно, отправились на Иордан, опять же не предупредив об этом путешествии своих близких, даже не подумав о том, что те будут волноваться, и вернулись лишь месяц спустя. Зеведей и его жена Саломея после долгих волнений и переживаний решили, что Иоанна следует женить, несмотря на его юный возраст, иначе его таинственным путешествиям конца не будет. Четырнадцатилетний Иоанн был очень хорош собой, высокий, стройный, в работе не ленив, умен и добр. Многие семьи с удовольствием отдали бы за него своих дочерей, и самим дочерям этого очень хотелось, поскольку некоторые из них уже были в него тайно влюблены. Так что с выбором невесты для Иоанна затруднений не предвиделось. Сам же Иоанн был далек от мыслей о брачных узах, и решение родителей его застало врасплох и поставило в тупик. Лишь Иаков слабо заступился за брата: «Да он дитя еще совсем».