Нисшедший в ад

Иуда был очень бледен, но внешне казался спокойным. Он тоже молчал и пристально рассматривал фарисеев и саддукеев.

– Даже четверть обола не получишь сверху, – строго проговорил писклявым и скрипучим голосом Анна.

Но Иуда молчал. Он с любопытством, как бы чему-то удивляясь, оглядывал присутствующих, словно хотел что-то заметить за ними, а их самих запомнить навсегда, запомнить их выражения лиц, позы, жесты, слова.

– Говори, зачем пришел? – спросил Анна.

Но Иуда не ответил. Вид у него был очень странным и приковывал к себе внимание, присутствующие пристально и в то же время бесцеремонно и презрительно оглядывали его.

– Может, надо заплатить ему больше? – шепотом спросил Каиафа Анну, устав от молчания Иуды.

– Милый мой зять, никогда не бросай деньги зря, – тихо ответил Анна. – Никогда не плати два обола за то, за что можно заплатить пол-обола.

От молчания Иуды устал не один Каиафа, но и другие: некоторые отвернулись и продолжали тихо свои беседы, слуги и рабы забегали по комнате, продолжая выполнять свои обязанности.

Иуда вдруг громко захихикал. Все снова обратились к нему, с недоумением посмотрев на него.

– Так ли встречают спасителя иудейского народа? – воскликнул наконец Иуда, воздев кверху руки. В его низком голосе послышались визгливые нотки.

Фарисеи и саддукеи были несколько удивлены, почему Анна не выгонит его палками вон и ждет чего-то.

– Ведь благородный Анна, – продолжал Иуда, – считает Иуду спасителем иудейского народа? А? А вы как считаете, многоуважающиеся фарисеи и саддукеи?.. Молчите? Теперь я народный герой, избавитель и спаситель. Может быть, в честь меня, Иуды Симонова, назовем какой-нибудь город в Иудее? Или нет. В честь такого героя не жалко и новый город в Иудее построить. Ведь денег в сокровищнице Храма много, на строительство нового города хватит. Надо же увековечить такой подвиг. Вифиуда, как вам такое название?.. А?

На слова Иуды о сокровищнице Анна не повел даже седой, поредевшей бровью. Здесь были все свои, и присутствующие фарисеи и саддукеи знали, где взять денег, когда нужно.

– Я видел, как Он умер, – вдруг интимно сказал Иуда, глядя на презрительно усмехавшегося Анну. – Ну!.. Что же вы молчите!

Анна пожал плечами.

– Ты предал своего Учителя римским властям, – равнодушно сказал Анна. – Смотри сам.

Иуда выпрямился и стал серьезен.

– Я пришел сказать, – громко и медленно произнес Иуда, – что сегодня был казнен Невиновный.

– Невиновный – это Тот, Которого ты предал? – поинтересовался Каиафа. – Твой и грех. Что ты хочешь от нас?

Многие пожимали плечами и подсмеивались над бледным Иудой. Он выше вскинул голову.

– Вы слышите? – тихо, четко, раздельно сказал Иуда, и глаза его вспыхнули зелеными искрами. – Это вы судили Его, это вы убили Его, это вы убили Невиновного.

Смех фарисеев и саддукеев стал громче.

– А вы знаете, Кто Он? – воскликнул Иуда. – Нет, не мошенника, не обманщика, не обольстителя народа вы убили. Вы убили Спасение иудейского народа.

– Неужто это был сам Илия-пророк? – сострил кто-то неудачно и сам же первый и захихикал.

Анна строго взглянул в сторону горе-остряка: такая «шутка» была в доме Анны недопустима.

– Он не был разбойником, – продолжал Иуда. – Он был чист и невинен. Я скажу вам, Кого вы убили, и вы проклянете дело рук своих. Он – наш Господь. Он – наш Бог, Которому молятся в синагогах и Храме. Вы убили Бога!

– Он сошел с ума, – шепнул Каиафа Анне.

Анна молчал и ждал, что еще скажет Иуда. Анна понимал, что, выговорившись здесь и отведя свою душу, Иуда уже не будет болтать об этом с первым встречным и кричать об этом на улицах.

– Если бы Он остался жив, – говорил никем не останавливаемый Иуда, – Он уничтожил бы смерть, и осталась бы одна жизнь – радостная и счастливая, переливающаяся из мира в мир. Если бы Он остался жив, Он изменил бы нашу плоть и подарил бы нам вечную молодость, здоровье и способность звездного полета. Если бы Он остался жив, то уже через сорок-пятьдесят лет на земле исчезли бы горе, войны, боль, болезни, страдания и смерть. Мир забыл бы, что такое свирепость, зависть, ненависть, интриги, вражда, презрение, обиды, несчастья, муки неразделенной любви, жадность, злоба, жестокость, гнев, – и ад перестал бы существовать. Все жители земли – люди и забывшие страх и вражду ласковые животные – стали бы счастливыми и великими, они поднялись бы в небеса, и небеса сошли бы на землю. Люди стали бы душой и плотью равны Ангелам, и их глаза увидели бы соцветия прекраснейших – ликующих и лучезарных – миров, их уши услышали бы песни звезд, а их души наполнились бы гармонией и величием звездных высот. Любовь стала бы царицей прекрасной, цветущей, радостной Земли и наших сердец.

Но вы Его убили, и проклятия, возмездия, утраты, войны, смерть, безысходное горе, слезы отчаяния, моря крови и беды, нужда и голод, одиночество и немощь – остались уделом человечества. Вы убили Его, и вместе с Ним убили себя, мудрых хранителей Закона, и тысячи людей уже умерших, еще живущих и которые будут жить. Так будьте же вы прокляты!

– Да он сумасшедший! – в гневе вскричал Каиафа.

Анна усмехался.

– К чему столько слов? – насмешливо сказал он. – Я вижу, что ты, Иуда Симонов, обижен, что дешево продал такую драгоценность. Если ты так считаешь, назови свою цену. Мы ее обговорим.

Иуда заметно дрожал. Дрожащей рукой он выхватил мешок с серебряниками и поднял его перед собой, показывая его членам синедриона.

– Вы думаете, Иуду Симонова можно купить? Это – цена крови Иисуса, крови Бога, пришедшего к нам во спасение. Это – цена нашим жизням без Него – тридцать серебряников. Ни оболом больше, ни оболом меньше. Люди навсегда запомнят эту сумму, за которую были проданы их жизнь и счастье. До этой минуты я бросал перед вами бисер, а теперь!..

Иуда запустил трясущуюся руку в мешок с серебряниками, достал, сколько зачерпнулось в ладонь, и швырнул их в надменные лица первосвященников, фарисеев и саддукеев. Раз швырнул, второй, третий…

– Получайте, – кричал Иуда. – Я возвращаю их вам, истинным предателям и убийцам.

Законники были удивлены и возмущены. Они вскакивали со своих мест, закрывались руками от летящих в них монет, бранились.

– Вышвырните этого пса, – орал Анна слугам. Он был зол и покрылся красными пятнами: одна из монет попала ему в сухой и острый подбородок. – Прочь, прочь его гоните! Палками! Палками!

Несколько слуг схватили Иуду за руки и плечи и уволокли его за собой.

Еще долго в комнате не восстанавливалась тишина, еще долго бранились и возмущались гости Анны. Слуги бросились собирать деньги, и находили их на полу, на столе, в блюдах с кушаньем и в чашах для вина.

– Что нам делать с этими деньгами? – спросили у Анны, когда слуги собрали все тридцать серебряников. – Вернуть их в сокровищницу?

– Вы с ума сошли! – вскричал все еще раздраженный и весь красный Анна. – Прочь! Выбросите их!.. – Но тут же опомнился: – Купите на них землю горшечника для погребения этих… странников. – И вышел, бросив гостей своих.

Таким Анну еще никто никогда не видел. Лишь час спустя решился Каиафа потревожить Анну в его спальне.

– И что мы будем делать с этим Иудой? Вдруг он начнет болтать? – спросил Каиафа.

– Об этом не беспокойся, – только и сказал Анна…

                        ***

Ученики прятались от грозы в том же доме в Виффагии, где они пять дней тому назад остановились еще с Иисусом. Они не высказывали это вслух, но каждый из них ожидал новых арестов: если взяли и казнили Иисуса, значит, возьмут и их как Его учеников. В девять часов утра они были в долине у Голгофы и видели, как привели туда их Учителя, слышали, как глумились над Ним иудеи. Итак, сегодня казнили Иисуса, а завтра возьмутся за них. Они сидели тихо, растерянные и испуганные, не знающие, что им делать дальше.

Вошла хозяйка дома, оглядела их, вздохнула и вышла во двор. Затем вошла Мария Магдалина, бледная и заплаканная, со спутанными светлыми волосами. Она села, почти упала, на скамью.

– Смоковница засохла, – печально сказала она, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Какая смоковница? – переспросил Фома.

– Та смоковница, возле которой арестовали Учителя и про которую Он сказал, что она засохнет, потому что место возле нее будет местом огромной скорби.

Угрюмый Петр, вернувшись утром из Гефсиманского сада, теперь сидел в углу: за весь день он не промолвил ни слова и от большого стыда не смог он даже пойти в долину с другими учениками. Остальные ученики сидели, кто за пустым столом, кто на скамейках по углам. Хозяйка вновь вошла в дом и выставила на стол сушенные фрукты, айвы и мед. Затем вошла и Марфа; она принесла большой кувшин с вином и два хлеба.

– Поешьте, – предложила хозяйка ученикам. – Мария, – обратилась она к Магдалине, – помоги-ка принести чаши и воду.

Марфа тронула хозяйку за плечо и знаком показала, чтобы та оставила Марию в покое.

– Сами принесем, – сказала ей Марфа, – видишь, на ней лица нет.

Марфа и хозяйка вышли. Ученики даже не взглянули на пищу, лишь Петр подошел к столу, взял кувшин и из него отпил несколько глотков неразбавленного вина. Петр еще не успел поставить кувшин на стол, как ворвался в дом тот, появления кого меньше всего тут ожидали. Петр чуть не опрокинул кувшин с вином, остальные ученики вглядывались в пришедшего и не верили глазам своим.

– Ты предал нашего Учителя, – вскричал басом опомнившийся первым Петр. – Как посмел ты прийти сюда? Ты и нас желаешь выдать врагам нашим?

Иуда молча оглядывал учеников, комнату и стол, заставленный фруктами, хлебом, медом и вином. Лицо его было бледно и покрыто мелкими капельками пота, а глаза пылали лихорадочным огнем, он дрожал и пошатывался на ногах, как пьяный. Ученики не двигались и пораженно смотрели на предателя. Иуда подошел к столу, сел на скамью так, чтобы он был виден всем и чтобы он всех видел.

– Что празднуем? Вишь, какой стол накрыли, – сказал Иуда, всматриваясь в присутствующих. – А всего два часа прошло, как на кресте умер Иисус. Грозы, маленькие, испугались? И бросили Учителя? Пришли есть фрукты и пить вино? Не подавились?

– Никто даже не притронулся к еде, – сказал Фома, – ты, как всегда, неправ, Иуда.

– Да что ты перед ним, перед предателем, оправдываешься, Фома? – возмутился Петр и, повернувшись к Иуде, сказал: – Уходи, видеть тебя сил нет.

– А у меня, – возвысил свой ставший хриплым голос Иуда, – у меня есть силы видеть вас? Не ты ли, Петр, сегодня ночью, дрожа за свою никчемную, ненужную жизнь, трижды отрекся от Иисуса? Я слышал. Не ты ли, Иоанн, называющий себя любимым учеником, бежал из Гефсиманского сада? Я видел. Не ты ли, Фома, звавший всех умереть вместе с Иисусом, в испуге бегал по Иерусалиму? Я заметил. Не вы ли все растерялись и бегали всю ночь и весь день неизвестно где, как потерявшиеся котята, когда Он страдал за вас же? Не вас ли смыло дождем из долины? Нет, это Иуда Искариот первый и любимый ученик Иисуса, потому что я ни на мгновение не покинул Его до самой Его смерти, потому что я исполнил то, о чем Он просил, потому что я знаю, Кто Он и Кого мы потеряли. Это Иуда Искариот не испугался ни ливня, ни ветра, ни грязевых потоков и оставался до последнего Его вздоха у креста. А вы всё это время прятались в Виффагии среди смоковниц и пили вино.

– Не слушайте его, в него вошел сатана, – сказал испуганно кто-то из учеников.

– Я задаю вам вопрос, что сделали вы, чтобы не отдать Его римлянам? Что сделали вы, когда невежды глумились над Ним? Разве вы можете понять, что такое любовь?

Иоанн вскочил с места.

– Ты не смеешь нас в чем-либо упрекать и о чем-то спрашивать, – сказал он. – Мы все видели: это ты привел римлян.

– Почему же вы не бросились на римлян и не отбили Иисуса? Почему вы бежали от римских мечей?

– Итак, ты хотел всех разом погубить? – спросил Петр.

– Кому вы нужны – трусливые предатели? А я исполнил то, о чем меня просил Сам Иисус. – Иуда лгал, но в эту минуту ему вдруг самому показалось, что так все дело и обстояло. Солгав сегодня ночью Фоме, Иуда успел сжиться с этой ложью. Он сейчас плохо понимал границы дозволенного, границы добра и зла, правды и лжи. – Почему вы знаете: Иуда – первый ученик, по-настоящему любящий Иисуса, всей кровью своего сердца, – Иуда стукнул себя костлявым кулаком в грудь, – и ему больше вашего известно, и он в большее был посвящен.

– Ты говорил уже это, Иуда, – сказал смущенный его словами Фома. – Но что-то вериться с трудом, чтобы это было правдой. Ведь Учитель вначале часто говорил, что Царствие Его близко и многие из живущих теперь не вкусят смерти, как увидят Его Царствие, а потом стал грустен и говорил нам уже об разрушениях, войнах, гладах и других бедствиях, которые всем нам предстоят.

– Много говоришь, Фома, – нетерпеливо оборвал его Иуда. – И не о том. Все вы говорили, что любите Иисуса. Но кто любит, тот будет драться, царапаться, вгрызаться в горло тому, кто только посмеет коснуться любимого. Вы могли броситься на римлян, хватать голыми руками обнаженные мечи, – да что угодно делать, но не стоять кучкой растерянных ягнят, чтобы затем броситься наутек, оставив Иисуса в руках палачей. Почему вы хотя бы не явились на суд и не потребовали отдать вам Иисуса?

Медленно поднялась Мария Магдалина.

– Я поняла, он все лжет. Он – предатель, и предал он Учителя нарочно и со знанием того, что он делает. Я вижу черную печать на нем. Смотрите, у него болезнь преступников.

Ученики отшатнулись от Иуды. Иуда громко рассмеялся. Капельки пота проступали на его лице, рыжие волосы были влажны, а зубы стучали. Глаза же его горели диким огнем, как у безумного.

Мария Магдалина подошла к нему и сказала:

– Иуда, будет лучше, если ты уйдешь сейчас.

Иуда уже не смеялся, он с головы до ног оглядел Марию, затем пристально, прищурившись, посмотрел ей прямо в лицо, в голубые ее глаза, облизнул сухие горячие губы и поднялся. Еще раз окинул он взглядом всех учеников.

– Это вы – предатели, – сказал он тихо, – вы не любили Иисуса. А я любил и люблю. Поэтому я шел за Ним и теперь пойду к Нему. Пейте вино, маленькие. – Иуда вышел.

Вернулись хозяйка дома и Марфа с посудой и водой.

– На улице такая суматоха, – сказала Марфа. – Говорят, видели живыми давно умерших людей, а едва появившаяся луна вся красная сделалась, словно кровью залитая.

Ученики переглянулись. В эту минуту вошел Иосиф Аримафейский.

– Вы все здесь? – сказал он. – Игемон разрешил похоронить Учителя. Кто идет со мной?

                        ***

Наступила ночь, и Иуда торопился; он шел скорыми шагами к той скале, где уцепившись за безводную почву нависала над обрывом полузасохшая осина. Когда он шел по селению, люди, видевшие его из окон, говорили:

– Этот человек вышел в праздничную ночь на улицу, его убьет Бог Яхве.

Но Иуда шел и шел. Его бил озноб, его мучил завывающий ветер, его слух терзал собачий вой, а острые камни кололи ему ноги сквозь тонкую подошву сандалий. Но он шел, не останавливаясь, к своей цели сквозь ночь по неровной дороге, и красная страшная луна висела над ним и пророчила беду. Иуда дошел до осины, сел под ней и горько заплакал. Он почти терял сознание от усталости, голода и болезни, и надо было торопиться совершить задуманное.

Он посмотрел в темное небо.

– Ты уже там, – шептал он сквозь слезы. – Хотя бы там не оттолкни меня. Я ошибся: я не могу без Тебя прожить ни дня, я не хочу и мига дышать, если Тебя нет рядом. Я хочу быть только с Тобой. Ты же видишь теперь, кто окружал Тебя, а я пойду за Тобой, куда угодно, не побоюсь загубить душу свою ради Тебя. Я отрекаюсь от этого мира – и стану совершенным ради Тебя.

Иуда дрожащими руками снял с себя пояс, сделал петлю, провозившись с ней немного дольше, чем думал, проверил ее крепость, затем привязал другой конец к толстой ветви над обрывом, и в петлю продел свою большую горячую рыжую голову и сказал строго в небо:

– Иисус, я иду к Тебе. Я найду Тебя. Теперь мы навеки связаны. Навеки вместе. – Но тут ему показалось, что красная полная луна надсмехается над ним. Иуда погрозил ей кулаком и, оттолкнувшись от края скалы, прыгнул в обрыв – и повис.

                  ***

Утром в субботу Каиафа вошел в комнату к тестю. Тот сидел за кипарисовым столиком с золоченными ножками и пил вино из золотой чаши с кровавыми рубинами, из той самой, которую ему преподнес в дар Понтий Пилат.

– Что теперь делать? – спросил Каиафа. – Мои люди не нашли его вчера.

Анна насмешливо глядел на зятя.

– Сегодня ничего не делать, сегодня суббота, к тому же сегодня праздник пасхи, первый день опресноков.

– Но он, я думаю, для нас опасен теперь? – недоумевал Каиафа.

Анна серьезно и трезво взглянул на Каиафу. Глаза его стали страшны. Каиафа вздрогнул и покачнулся под взглядом тестя.

– Уже ничего и делать не надо, первосвященник. Вчера мои люди нашли его удавленным на дереве.

Глава 30. Неожиданный поворот

Великое землетрясение началось в аду. Адовы миры, доселе неприступные и безысходные, трещали, скрипели и рушились. Падали крепостные стены, разрушались капища демонослужения, срывались с черно-лиловых гор огромные камни и с большим гулом обрушивались в моря и реки раскаленной магмы. Ад наполнился воем, воплями, визгом, треском, бряцанием, стуком, гулом. Все демоны от самых мелких до более крупных ринулись, спасаясь, в адову цитадель, в мир самого планетарного демона, черного исполина, три года тому назад приходившего в пустыню на встречу с Иисусом. Теперь черный исполин метался, стонал в бессильной злобе, переворачивал все, на что он натыкался, бросался всем, что попадалось ему. Он видел, как в ближайшем к цитадели страдалище рухнул мост через адову реку из огненной магмы. Все летело и вниз и вверх, в адовом плотном воздухе летали горящие головешки, мелкий черный пепел кружился и медленно опускался на поверхность адовых миров, словно черный снег. Мерзкие морды демонов были искажены от ужаса в ожидании своей участи.

В незапамятные времена сам черный исполин и эти демоны были прекрасными сияющими и блистающими в невероятных высотах Ангелами, но после богоотступничества, когда их пищей стали страдания и кровь живущих во Вселенной, их облик изменился до неузнаваемости: они превратились в отвратительных мерзких чудищ с буграми, уродливыми наростами, хвостами, рогами, с огромными плотоядными ртами. Они визжали у ног своего господина, ища у него защиты, а он топтал и пинал их со всей злобой и ненавистью, лютовал и рычал, как раненый, и поносил их самыми скверными словами.

Вот и цитадель не устояла, стены ее рухнули и перед черным исполином и его жалкими рабами и слугами появился Он в солнечном образе, сияющий и лучезарный, могущественный и великий, в небесной славе. Он еще был не в Своем Истинном виде и сохранял человеческий образ и облик Иисуса Христа. Все в цитадели в одно мгновение замерло, стихло. Уставший и расстроенный сатана в бессилии плюхнулся на свой расшатанный, покосившийся трон. Уродливые морды демонов стали, как каменные, от страха, неожиданности и ужаса. Иисус направил свой огневый взор на согбенного и померкшего сатану, внутри которого клокотал и бушевал огонь жуткой, смертельной, все сжигающей ненависти. Черный исполин внутренне содрогнулся от взгляда Иисуса, но он не сдержался от резкого, наглого вызова.

– Никак мой Небесный Брат пожаловал ко мне в гости, – прозвучал низкий, хриплый и скрипучий голос. Свет, исходящий от Иисуса, был для него мучителен и причинял ему страдание, но он крепился и пытался выглядеть спокойным и насмешливым.

– Ты не ждал Меня? – спросил Иисус, и Его голос прозвучал, как самая прекраснейшая и нежнейшая из мелодий в этом черно-лиловом мире, никогда до сих пор не видевшего и не слышавшего ничего прекрасного. – Ты решил, что полностью погубил Мое Дело и, как Я заметил, уже начал праздновать свою победу.

– Ну что Ты! Я ожидал, когда Ты придешь ко мне и признаешься в полном Своем поражении. Лишь тогда я намеревался отпраздновать свою победу.

– Увы, победа твоя частична. Ты всего лишь задержал Меня на Моем Пути. И в этом тебе помог твой хозяин, великий демон Вселенной Люцифер. Один ты не смог бы оборвать Мою Миссию в мире людей, как не смог оборвать Мою Миссию в мире даймонов. Но того, что Я приду сюда, ты действительно не ожидал. И Я говорю тебе: Я отворил врата адовы и забрал грешников, мучившихся в твоих преисподних от века. Сейчас страдалища почти пусты. Остались только те, кто поступили недавно и еще не искупили свои грехи. Если бы Я победил полностью, ад прекратил бы свое существование, Но пока это невозможно. И тем не менее Я часть твоих страдалищ преобразовал в чистилища, в которых не будет отныне телесных страданий. Грешники будут к тебе поступать не навсегда, а лишь на определенный срок, и ты ни одного мгновения не сможешь их продержать дольше. Отныне страдания в аду будут носить искупительный характер, и наказание за грех будет не больше самого греха. Божьи Ангелы будут входить в ад беспрепятственно и забирать с собою искупивших вину. И так будет вплоть до Моего Второго Пришествия в мир человеков. Но до этого великого срока, известного лишь Отцу Моему Небесному, Я все равно не дам тебе покоя. Я и все небесное воинство будем работать над тем, чтобы оставшиеся страдалища преобразовать в чистилища, а чистилища в миры врачевания и помощи отставшим и согрешившим. Мы будем неустанно трудиться над сокращением сроков пребывания несчастных в преисподних, а некоторых будем забирать до срока, если порыв их души к Свету будет силен.

– Если бы я только знал, что, погубив Тебя в мире человеков, готовлю крах моего царства! – зашипел черный исполин. – Зачем Тебя Ирод не нашел! В младенчестве давить Твое воплощение надо было, в младенчестве! Как же я так промахнулся? Я думал, что Ты бежишь человеческой смерти, струсишь, и тогда я убрал бы Тебя из того мира без Славы и Силы, и я тогда победил бы полностью. Но Ты пошел на смерть, мучительную смерть, добровольно. Ты догадался, что уже Тебе не удастся выполнить то, что Ты хочешь. И за это дал Тебе Бог и Славу и Силу. Теперь Ты пришел ограбить меня. Промахнулся я!

– Это ты грабишь. Я же возвращаю детям Божьим жизнь и свободу, дарованные им Отцом Небесным и которые ты у них украл, чтобы их мучениями продлить свое мерзкое существование.

– Ты же знаешь, я не могу существовать иначе, мне надо, чтобы кто-то мучился и корчился от боли, чтобы океанами лилась кровь.

– Это ложь. Существовал же ты иначе до того, как стал демоном. Но теперь Мне жаль тебя. Ты пленник собственных законов. Ты не сможешь вечно переселяться с планеты на планету в поисках все новых и новых жертв. Ведь завоеванные демонами планеты гибнут в скором времени, разваливаются на куски, потому что никто и ничто не может жить вне Любви. Завоеванные демонами планеты, звезды и звездные системы гибнут, как когда-то погибла и вселенная, созданная Люцифером, ты же помнишь это? И пока ты будешь упорствовать и противопоставлять себя Богу, тебя ждет неудача за неудачей, даже и в случае твоей полной победы. Тебе все равно придется сказать Богу: «Да», если ты поднимешься своим разумом к пониманию своего положения, но тогда, подвластному собственному же закону возмездия, тебе придется спуститься в страдалище великих демонов и искупить все свои преступления. Чем раньше ты опомнишься, тем лучше для тебя: вина твоя будет меньше, и скорее вернешь себе свой первоначальный Божественный облик.

Черный исполин расхохотался.

– Это все, что Ты хотел сказать? Послушай, добровольный Мученик, хватит уже друг друга мучить. Я знаю, что один миг Твоего пребывания здесь для Тебя ничуть не лучше, чем висеть на кресте без вина со смирною. Да и меня Твой Свет… раздражает.

– Нет, – ответил Иисус. – Придется потерпеть еще немного. Это не все. Меня страшит судьба Моего ученика Иуды Искариота. Я видел преисподнюю, самое страшное из твоих страдалищ, которое когда-либо было у тебя и которое ты приготовил только для него.

– Да-а, – зло усмехнулся черный исполин, – на нем слишком много грехов. Еще это самоубийство… Но самый страшный, самый ужасный из грехов – это предательство на смерть Бога, пусть даже планетарного, но Посланника Бога-Отца и Выразителя Бога-Сына. Никто и никогда не совершал и не совершит подобного преступления. Да, я толкаю людей на совершение грехов и караю их за них, но мне же надо кем-нибудь питаться. Люди кормят козлят и овец, чтобы их потом съесть. Люди пользуются моим принципом. Я вообще караю предательство очень сурово: убийцы тысяч у меня меньше мучаются, нежели предатели. Но предать Бога!.. Сам понимаешь, я вынужден дать ему самое страшное наказание, такое, какого не удостаивался и не удостоится ни один человек Земли. Закон возмездия – демонический закон. Он очень точен и строг.

– Это страдалище со временем будет отворено Мною, и Я сам заберу Иуду.