Заповедные острова

Беглый осмотр показал, что вроде ничего не взяли, зачем приходили, непонятно. Быть может, это были те неприятные люди, которые искали Нину, в моё отсутствие хотели проверить, здесь ли она. В конце концов я вспомнил о цели своего возвращения сюда, для страховки ещё раз оглядел двор из окна и начал собирать вещи.

С первой ходкой решил отнести в машину картины. Обмотав их простынями, перевязал получившиеся свёртки клейкой лентой, приделав ручки, – получилось два «чемодана», с которыми я стал спускаться вниз, повесив ружьё за спиной.

На первом этаже, уже спускаясь от лифта к двери подъезда, я услышал позади скрип квартирной двери.

ХХХ

– Очнулся, родимый? Подожди, я доктора позову, – сквозь тугую тёмную пелену послышался старушечий голос.

Я чувствовал, что не могу открыть глаза. Болело где-то глубоко в голове, затылок пульсировал, в ушах непрерывно звенело. Немного разобравшись с ощущениями, я понял, что лежу на правом боку, вот почему мне так тяжело пошевелить правой рукой. Подняв левую руку, я коснулся головы и обнаружил на себе бинтовую шапку. Я погладил свои глаза пальцами и после этого смог разлепить веки, но изображение было нерезким.

– Здравствуйте, больной, как вы себя чувствуете? – прозвучал твёрдый женский голос.

– Плохо, – прохрипел я. – Где я?

– В больнице, – сухо ответила женщина и холодные пальцы стали ощупывать мне запястье в поисках пульса.

Потом я снова провалился куда-то. Помню, что ещё несколько раз просыпался и засыпал, пил жидкий суп через трубочку, мочился в больничную утку и моё бодрствование становилось всё более длительным. В ежедневных надобностях мне помогала милая пожилая женщина, представившаяся каким-то сложным именем и отчеством, и, поняв, что я не в силах его точно произнести, позволившая называть себя «бабой Маней». Впрочем, разговора у нас не получалось.

– Баба Маня, а как я попал сюда? – спрашивал я между глотками супа.

– Не велено тебе говорить ничего, – заговорщицки отвечала она, косясь на дверь.

– А кто не велел-то?

– Не знаю, милый, чего ты там натворил. А сказали мне: «Молчи, если что, зови доктора».

– А этот доктор, кто она?

– Это Оксана Васильевна, фамилия её будет Токмакова. Она ходит, как врач, и все слова знает, какие врачи говорят. Но бабы судачат, она по зубам врач-то. А есть ещё другой доктор, тот, что тебе делал операцию на голове, шил там чего-то. Так вот это врач кардиолог, по сердцу значит. Вот это и будет главный тут из врачей. Этого величать Молчанов Валерий Григорьевич. А в самом начале главным тут был Максим Сергеевич Бурдюк, но его застрелил милиционер, который с ума сошёл. Уже который месяц по всей больнице главный будет Молчанов. Но он сюда редко ходит, по вторникам и пятницам. А Токмакова ходит по понедельникам и средам.

Всё это баба Маня рассказывал мне полушёпотом, словно выдавая служебные тайны. Она пригибалась ко мне, косилась на дверь, но было видно, что беседа доставляет ей удовольствие.

– Баба Маня, а Вы как здесь оказались?

– А я вообще-то местная, живу тут 50 с лишним лет. Спросили: «Пойдёшь в госпиталь дежурить по больным?». А чего не пойти, работа тихая.

– Баба Маня, а сколько я пролежал тут? – я ощупывал изрядно подросшую щетину под подбородком.

– Так это, двадцать дён уже.

Мне становилось всё лучше, но единственные люди, кого я видел, были баба Маня и врач Токмакова. Последняя была со мной подчёркнуто холодна, когда быстрыми шагами входила в палату, коротко осматривала мою голову, заглядывала в глаза, подняв веки, и уходила прочь.

Так прошло ещё дней десять, пока однажды в дверях не появилось знакомое лицо. Правда, чтобы узнать Наталью, мне понадобилось некоторое время. Это была та самая женщина, которая подошла к нам с Генкой в первый день Катаклизма. Та самая, которую мы устроили в гостинице, а потом перевезли с дочкой в соседнюю квартиру. До Пузыря Наталья работала медсестрой, как она рассказывала нам тогда. Сейчас она вошла в палату, переглянулась с бабой Маней, обменявшись с ней одобрительными кивками. Прошла ко мне и присела на край кровати.

– Здравствуйте, Юра. У Вас травма головы, вдруг Вы меня не помните? Меня зовут Наталья.

– Отчего же, помню. Рад видеть, – ответил я и обратил внимание, что баба Маня вышла из палаты.

– Мне сюда нельзя. Так что я на минуточку. Тут много слухов ходит, и я поначалу так ужаснулась, а потом подумала, что совершенно не может такого быть. Я помню, как вы с Геннадием были добры ко мне и к моей Маше, помню, как вы нам квартиру отдали и соседние двери на этаже открыли. И решила, что я ваша должница – поэтому я здесь.

– А какие слухи-то?

– Говорят, – Наталья обернулась на дверь, а потом подсела ещё ближе. – Говорят, что Вы тот самый злодей, который женщин похищал всё это время.

– Я?! Почему?!

– Этого я не знаю. Но говорят, что: «Наконец, поймали». Известно, что, когда Вы поправитесь, будет назначен суд.

– Суд?!

Тут в дверях появилась баба Маня, издали замахала руками, и Наталья стала уходить.

– А что хоть со мной случилось?

– Я не знаю, нашли на улице в крови, голова разбита. По голове кто-то ударил сзади. Я зайду, если получится. Ваша сиделка хорошая женщина, она меня пустит. Но за дверью дежурит солдат, сегодня заступил мой знакомый, а потом кто будет, не знаю. Удачи Вам, Юра.

Наталья тараторила, и я не сразу переварил всю эту информацию. Действительно, под куполом Пузыря однажды появился устойчивый слух про маньяка, который похищает женщин. Через месяц после Катаклизма на собрании объявили, что пропала молодая девушка, работавшая над списком документов в Хамовнической прокуратуре. Депутат Макаров однажды сообразил, что неплохо было бы обеспечить сохранность по территории не только оружия, но и важных бумаг. Так как вокруг то и дело возникали пожары, под угрозой были архивы уголовных дел и прочие государственные документы. Собранная команда объезжала отделения полиции, опорные пункты, суды и прочие инстанции. Папки с важными бумагами складывались в коробки, грузились в фургон и перевозились в указанное место. А до тех пор в этих заведениях работали назначенные сотрудники, делавшие предварительные описи. В Хамовническую прокуратуру определили девушку, которая, по иронии судьбы, в этом же месте и работала секретарём, там же и спаслась, находясь в момент Катаклизма в глухом, без окон, архиве. На другой день в назначенное время приехала машина с рабочими для погрузки, которые девушку внутри не нашли, зато обнаружили беспорядок, следы крови и борьбы. Об этом моментально доложили в Комитет, пропавшую сотрудницу искали по всей территории Пузыря, но так и не нашли.

Устойчивый слух про маньяка набрал силу после того, как спустя месяц в Комитет за помощью пришли члены «молодёжной резервации». Молодёжь, главным образом, студенты, довольно быстро откололись в отдельное общество. Они не хотели работать на общее благо, быстро бегали, шустро обследовали все закоулки, обзавелись оружием и менее всех страдали от происходящего. «Что ты тут делаешь? Идём к нам!» – говорили они в первое время всем встреченным, кому на вид было меньше 30 лет. Они жили в двух элитных домах в районе Оболенского переулка, обзавелись генераторами, из окон кричала музыка, с крыши летели петарды.

Поначалу Макаров проводил устрашающие рейды, задачей которых было подчинить молодёжь и заставить участвовать в жизни нашего нового общества. Это оказывало некоторый, но быстро угасающий, эффект. Несколько человек приходили на работы, делали что нужно и при первой возможности, бочком, уходили восвояси. Со временем, особенно, когда Макаров исчез, а жизнь постепенно как-то наладилась сама собой, Комитет всё меньше принуждал кого-либо, и от молодёжи отстали. Они жили сами по себе, ходили слухи, что от неумелого питья там однажды кто-то умер, но за помощью не приходили. И вот однажды в Комитет пришли три парня и две девушки, заявив, что у них пропала подруга. Я не знаю, что именно там случилось, лишь слышал, что девушка пропала, когда одна пошла по магазинам. Через два часа они вышли её искать и нашли на дороге клок волос и её туфли на тротуаре. Девушку не нашли даже при помощи Комитета, а молодёжь после этого начала раздавать женщинам пистолеты, так как случаи домогательств были в Пузыре нередки.

Таким образом, в Пузыре постоянно что-то происходило и было много разных слухов, в том числе и о существовании маньяка, но я никогда не думал, что из этого может произойти серьёзное настоящее обвинение кого-либо, а тем более, подумать только, обвинение меня самого. Именно абсурдность этой мысли успокаивала, ведь так легко доказать обратное. Впрочем, как именно я буду доказывать это самое обратное, я не представлял.

Так прошло ещё около десяти дней. Хоть и меньше, но меня мучали головные боли, иногда тошнота и другие последствия сотрясения. Дважды появлялся доктор Молчанов, оказавшийся совсем неразговорчивым и даже каким-то обиженным на меня. Он разбинтовывал мою голову, изучал шрам на затылке, говорил, что всё нормально, и уходил, игнорируя вопросы, которые я адресовывал его спине. Доктор Токмакова вроде бы немного оттаяла, но разговора не выходило и с ней. Я ждал Наталью, но та всё не появлялась.

И вот однажды в дверях появилось несколько разных людей, человек пять, среди которых был Молчанов и полицейский, знакомый мне по амурам с Мариной. Они сообщили, что лечение закончено, а я должен собраться и пойти с ними.

ХХХ

Как бы удивительно это ни выглядело, но меня в буквальном смысле отконвоировали, словно самого настоящего преступника. Полицейские шли сразу впереди и позади меня, начинали и заканчивали процессию разные гражданские. Хотя от больницы до гостиницы было совсем недалеко, меня посадили в машину и подвезли к главному входу, а далее отвели в зал для конференций на первом этаже. Я не ожидал увидеть столь подготовленного мероприятия в свою честь – это был самый настоящий суд. Мне указали на небольшой диванчик сбоку, я сел, начал осматриваться, а полицейский, как и положено, встал рядом. Человек тридцать сидело в первых рядах зрительного зала, на сцене был организован небольшой президиум, место в котором вскоре заняли Бобриков, Колюжный и ещё кто-то из Комитета, чьи фамилии я подзабыл. В зале было несколько знакомых, например, Клавдия Андреевна Марченко сидела в первом ряду и пристально, с интересом, изучала меня. Заметил я Наталью, семью Сергеевых, электрика Атуева, Марину и многих других знакомых.

– Начинаем судебное заседание, – прокашлявшись, начал Бобриков. – Обращаю внимание всех присутствующих, что Комитетом с первых дней после Катаклизма определены особые условия судебных разбирательств. В связи с отсутствием кадров и условий для проведения квалифицированного дознания и полноценного следствия судебные заседания происходят без таковых. Избранные члены Комитета выполняют судебную функцию коллегиально, опираясь на собственные внутренние убеждения. Подсудимый, это понятно?

– Понятно, – пожал плечами я.

– Подсудимый Архипов Юрий Сергеевич, слесарь-сантехник, обвиняется в умышленном убийстве женщин с сокрытием тел. Подсудимый, вы знали Нину Егорову?

– Знал.

– Где она сейчас?

А вот это был вопрос настолько очевидный, что я сразу понял, какую глупость совершил, не подумав заранее, как буду отвечать на него. Я замялся, уставившись на Бобрикова, который также прямо смотрел на меня, ожидая ответа.

– Не знаю, – сказал я и почувствовал, насколько неубедительно это прозвучало.

– Когда вы её видели последний раз?

– Примерно за три дня до того, как на меня напали.

– Есть показания людей, которые знают, как Нина Егорова была одета. Эту одежду нашли в вашем доме, аккуратно сложенную в пакете, включая нижнее бельё и обувь. Как Вы это объясните?

Я почувствовал, как покрываюсь пятнами, выдающими волнение. «Боже мой, вот это я попал!» – пронеслось в голове.

– Не знаю, – ответил я. – Может быть, она сложила сама.

– Повторите, Вас не слышно, – громко сказал Бобриков.

– Не знаю.

– Её нигде нет уже как минимум месяц. Дайте объяснения или будете признаны предварительно виновным в убийстве.

– Я не убивал! – закричал я. – Кажется, она собиралась к подруге.

– К какой?

– Не помню.

В голове пульсировала кровь, и я с трудом сдерживался от того, чтобы в эту самую минуту не признаться в том, что Нина улетела с помощью Возвращателя. Но что-то удерживало меня. Я сделал достаточно глупостей сегодня и рассказать про устройство можно будет завтра, всё обдумав. А вот если я сейчас расскажу, то этого уже не отменить, как бы потом ни сожалел. Бобриков стал перешёптываться с другими членами суда.

– Прошу внимания, суд готов вынести предварительный вердикт, – откашлявшись, громко сказал Бобриков, складывая в стопку бумаги, словно подчёркивая этим, что заседание закончено. – Подсудимый Архипов Юрий Сергеевич в первом чтении признаётся виновным. Возможен пересмотр дела в том случае, если подсудимый даст внятные объяснении о пропаже Егоровой Нины Викторовны. До тех пор подсудимый будет считаться осуждённым без конкретного срока, и будет находится под замком в специальном помещении.

«Пять минут на всё про всё», – подумалось мне. Почему-то вдруг пропали силы протестовать, хотя в этой ситуации самым очевидным было кричать о своей невиновности. Полицейский, стоявший рядом, стал приподнимать меня за локоть. От волнения начала болеть голова, никак не сопротивляясь, в каком-то тумане, я последовал за сопровождающим.

«Тюрьма», как все её называли, находилась в соседнем с гостиницей доме. Я знал это место, приходилось пару раз работать здесь, получая наряды от Марины. Обычные квартиры на первом этаже обычного, некогда жилого подъезда; каждая комната – камера. Глухие межкомнатные двери были заменены на решётчатые и это роднило их с камерами в американских тюрьмах. Несмотря на то, что в нашей местной тюрьме были и стены, и решётки, среди вольных жителей справедливо считалось, что сбежать отсюда вполне можно.

Несколько раз на собраниях жителями поднимался вопрос о том, чтобы перевести тюремную функцию в более подходящее помещение; чаще всего предлагался изолятор временного содержания в районном отделении полиции. И туда даже приезжала делегация на осмотр, в конечном счёте так и не приняв это место. Камеры в ОВД признали слишком мрачными, тёмными и душными. Нужно было отдельно запитывать их электричеством для света и вентиляции, а проблему работающего туалета в них решить и вовсе было невозможным: даже пробить дырку в полу было нельзя, так как под камерами не было подвала. В конечном счёте отделение находилось сравнительно далеко от гостиницы, в которой был центр жизни, кухня и постоянный полицейский пост. Было решено организовать тюрьму поблизости, в квартирах ближайшего дома. В качестве дополнительной охранной меры Комитет издал постановление, что попытка сбежать из тюрьмы сразу карается расстрелом. Так как вся территория Пузыря не превышала десяти квадратных километров, то сбегать-то, в общем-то, было и некуда. Тем не менее я слышал историю о том, что один пойманный насильник пытался сбежать, но был пойман и уведён на расстрел. По всему Пузырю прокатилась история об этом эпизоде. Однако она получила неожиданное продолжение. Однажды мы с Ниной собрались устроить себе романтической выходной, но в этот день, как назло, от Комитета поступила какая-то срочная работа. Генка, настоящий друг, поехал один и, вернувшись вечером, рассказал, что работал в ОВД Хамовники и там узнал, что тот насильник жив-здоров, сидит в камере изолятора. Впустить ему пулю никто из военных и полицейских не решился, на роль палача желающих не нашлось. Вот и заперли его там, да не в одной конкретной камере, а во всём изоляторе, предоставив внутреннюю свободу. В дальней камере он справляет естественные надобности, в ближней спит.

Ну а меня привели в одну из квартир, где я сам когда-то усиливал сваркой решётки на окнах, и оставили в комнате с дыркой в полу, диваном, столом, ковром на стене и прочими элементами чьей-то личной жизни, вроде телевизора, столика с компьютером, серванта и посуды. Я плюхнулся на диван, и полицейский закрыл решётчатую дверь на висячий замок.

– Еду проносят раз в день, – пробурчал он и ушёл.

Я уснул, пытаясь унять раскалывавшуюся голову, и продремал, думаю, около часа.

– Ты чего там, ау? – послышался мужской голос. Понадобилось сделать усилие, чтобы проснуться. – Эй, мужик, чего притих?

Я встал и подошёл к решётке. В соседней «камере», большей комнате этой квартиры, тоже был сиделец – Игорь Ненашев, которого я сразу узнал, хотя виделись мы редко. Наша квартира имела такую планировку, что коридор был небольшой, а двери в комнаты располагались рядом на разных сторонах и при желании мы даже могли протянуть друг другу руки, коснувшись пальцами. Ненашев сидел на стуле, приставленном близко к решётчатой двери и радостно смотрел на меня.

– Наконец-то хоть кого-то мне подсадили в соседи. Скука тут смертная.

Игорь Ненашев был капитаном речного теплохода и в первое время, повинуясь привычке, носил тёмные брюки и белую форменную рубашку с погонами; заканчивали ансамбль чёрный форменный галстук и начищенные туфли. Именно в таком виде, а тогда ещё и в белой фуражке, Игорь отправил судно в стену несколько месяцев назад, когда депутат Макаров затеял такой эксперимент. Сейчас он выглядел скромнее – тапки, спортивный костюм, изрядная щетина и бесформенная причёска – с парикмахерскими услугами в Пузыре было непросто. На фамильярности не было душевных сил, а мой сосед, кажется, был ровесником, так что я сразу обратился к нему по-свойски.

– Привет. Не ожидал тебя тут увидеть. Чего натворил?

– А ты чего натворил? – бодро спросил Ненашев. – Да нет, не обращай внимания. Я тут смеюсь от нервов. И от радости, что есть с кем поговорить.

– Давно сидишь?

– Двадцать пять дней, или двадцать шесть, уже сбился.

– Слушай, а как в туалет ходить? – спросил я. – Где дырка?

– Не знаю, как в твоей комнате, а у меня надо угол ковра отогнуть. Нашёл? Туда и делай, а после накрой ковром эту дырку, чтобы не воняло.

Мы с Игорем быстро сошлись, но время рассказа личных трагедий и причин, по которым каждый из нас оказался здесь, наступило не сразу. Поначалу мы развлекали друг друга историями своего чудесного спасения. Я рассказал о нашей смене с Генкой, о том, как чинили трубу в подвале, и дальнейших днях, включая прогулки на Бентли.

– А у меня такая была история, – принял Игорь эстафету рассказов. – Нарочно не придумаешь, так в жизни всегда и бывает. Я это судно принял два дня назад только, а до того девять лет ходил помощником. И вот наконец сбылась мечта: дали мне круизный теплоход и сразу работку – всю ночь катать фирму, которая отмечает какой-то свой корпоратив. Вечером я пассажиров принял: все разнаряженные, мужчины в галстуках, женщины в вечерних платьях, словом, бомонд гуляет. Три часа катались туда-обратно, конкурсы у них там, танцы, музыка. И как подвыпили, то давай ходить к капитану знакомиться да спрашивать, как кораблём управлять. Ну а я что, мужиков любопытных не люблю, а если девицы под хмельком заходят, так мне приятно. И вот с одной у меня возник зрительный контакт, чувствую, она третий раз приходит, каждый раз всё косее, а сама, ну чистый подарок, тоненькая, на каблуках, духами пахнет и помадой. Словом, не буду тебя, Юра, мучать вступительной частью, осталась она со мной на теплоходе. Всю компанию мы сгрузили у Крымского моста в три часа ночи, а сами пошли на стоянку к Хамовническому валу. Пришвартовались к причалу, всё как положено, матросов я отпустил, помощника оставил дежурить. Деваха эта так и висит на мне и капитаном через слово называет. Есть у меня на судне каютка подходящая, глухая, без окон, там мы с ней и очутились. Впрочем, скажу тебе, ничего у нас не вышло. Она с выпитого вскоре побежала в туалет, намешала, поди, вина с шампанским; отпаивал её потом сладким чаем, пока не уснула. Ну а я что, кровать большая, время к утру, прилёг рядом и тоже заснул.

– Это же сколько времени было?

– Часов, наверное, пять – светало уже. Ну и спим мы, спим, пришло утро. Слышу, помощник мой по мостику ходит, дверями в салоне хлопает, кастрюлями какими-то гремит, а несостоявшаяся моя подруга с похмелья рядом крутится. Лежу в темноте, думаю: «Пора вставать». Вышел, я, значит, помощнику показался, что-то там поделал, кофейку выпил, ну и пошёл будить её. Захожу в каюту, включаю свет, присел на край: «Вставай, проспишь весь день», – говорю ей. И вдруг на набережной: «Трах! Бах! Бабах!». Слышу машины бьются, ну, думаю, какая-та грандиозная авария, надо пойти поглазеть, а то и помочь. Выхожу на палубу и сразу в глаза бросилось – надо мной – небо розовое! Поворачиваю голову на воду – на нас прёт круизный теплоход, музыка орёт, а внутри никого! У меня глаза на лоб, бегу на мостик – помощника нет. Мегафон хватаю и кричу ему: «Куда прёшь, выворачивай!»

– Неужели столкнулись?

– Вот знаешь, каким-то чудом он мне в борт не воткнулся, немного по касательной ободрал и дальше под мост ушёл. Страшно, блин, на борту у него ни души! Ну, думаю: «Что за чудеса?!», по судну пробежался – помощника нигде нет. Спрыгнул на причал, по ступенькам выбежал наверх, на дорогу, а там – ёлки-палки!

– Ну, какие там были ёлки-палки, это я знаю, – поддержал я.

– Словом, так и началась моя вторая жизнь. Стою на набережной, глазам не верю. Баба моя вышла и говорит: «Мне домой пора», а я слова вымолвить не могу, стою, глазами хлопаю. Она отошла метров на двести и обратно притопала. Мне, говорит, страшно, людей никого.

– Она, наверное, подумала, что инопланетяне всё захватили.

– Так не она подумала, а я. Одно с другим сложил и понял, что лучшее место – на моём же теплоходе. Я ж тогда не знал, что спаслись мы от того, что в нашей каюте окон не было и никакой свет не проникал. Я думал, может, корабль как-то защитил меня и эту дурёху. Вот и говорю ей: «Тебя как зовут-то? Ты вчера, вроде, говорила, да я подзабыл. Давай хоть познакомимся. Меня Игорем называй, а тебя как? Юля? Ну вот и прекрасно. Ты, Юля, погоди пока бегать по набережной, давай-ка посидим на корабле и посмотрим, чем это закончится».

– Послушалась?

– Ещё как. У меня ж на судне всё есть – и вода, и еда, и душ с туалетом. Я, знаешь, со страху даже от берега отошёл на тридцать метров. Сидим мы с ней на верхней палубе и в бинокль набережную оглядываем. Потом смотрю – два мужика появились, понимаешь, о ком я?

– Нет. Или погоди. Мы, что ли, с Генкой?

– Точно! Но я ж тогда не знал ничего, сижу, в оптику наблюдаю. Вы к инкассаторской машине подошли, облазили её и собранное в приямок спрятали.

– Так это ты, что ли, всё упёр?

– Я! – с гордостью сказал Игорь, словно ждал похвалы. – Часа два прошло, я к берегу опять причалил, быстренько сбегал и собрал. Два помповых ружья, два пистолета, три бронежилета и четыре мешка с наличностью. Там немного было, мы потом с этой Юлей пересчитали – три миллиона восемьсот.

– Ну ты жук! – воскликнул я и осознал, что, действительно, не так уж и осуждаю его. – Так, а чем закончилось?

– Ну чем, мобильная связь не пашет, рация не работает, интернета нет. На улице ни машин, ни людей. Либо американцы напали, либо инопланетяне, либо наши эксперимент неудачно провели. Юля ныть начала, что домой хочется. Хочешь, говорю, иди, а я тут посижу, тем более, я капитан, к этому судну приставлен, отвечаю за него. Да и куда идти, неприятности на свой зад искать? Ты видела, говорю, инкассаторы пропали, оружие побросав? Так что я не пойду никуда, жизнь мне дорога, а ты иди, если хочешь. Дня два или три она мялась, а потом говорит: «Ладно, я пошла, причаль к берегу». Ушла, а на другой день вернулась с документом, всё мне рассказала. Сходил и я в гостиницу, получил бумажку. Марина хотела меня на работы припахать, но я говорю: «Извините, барышня, пока я в парке туалеты сколачиваю, мой теплоход по винтику разберут. Так что ищите меня на судне».

– А как тебя уговорили теплоход в стену пустить?

– А мне жалко, что ли? Наоборот, даже интересно! Тем более, теплоход не мой. Я так и жил на своей посудине, всё у меня есть, по соседним домам промышлял иногда. Пару раз заходил Макаров, выяснял, почему я работать отказываюсь. А потом говорит: «Ну ладно, сиди тут пока, пригодишься ещё, капитан». Месяца через полтора пришёл, рассказал идею, что надо попробовать в стену дать чем-то более крепким, чем автомобиль. А вон как раз Р-51 на другом берегу стоял.

– Что за Р-51?

– Речной теплоход такой, шаланда старая 60-х годов, но до сих пор в строю. У него корпус крепкий, 5 миллиметров стали. Вот, говорю, им таранить самое то, да и не жалко. А ты видел эксперимент-то?

– Да, мы с Генкой пришли посмотреть, всё было без толку. А ты на других кораблях тоже можешь плавать?

– Уже нет. В прошлом месяце с последнего соляру слил. Я ж движки включаю иногда, электропитание зарядить и тому подобное. Думал, как топливо с других лоханок закончится, начну с береговой заправки в канистрах возить. Теперь уж не знаю, придётся, ли, – Игорь погрустнел, и как мне ни хотелось спросить о причинах его заточения, в тот вечер я удержался.