Первая формула

– Приятного аппетита, поганцы, – мрачно перевела Элойн.

– Ты ведь не этайнианка, – задумчиво сказал я и, собрав монеты, опустил их в карман плаща.

– Кто тебе сказал? – усмехнулась она, окинув меня холодным оценивающим взглядом.

– Нет, ты, конечно, можешь сойти за местную, однако смуглость – еще не доказательство происхождения. Мы оба не из Этайнии, и даже не из соседних с ней стран. Я знаю, где мои корни, а ты?

Элойн одарила меня сладкой улыбкой, по сравнению с которой горячий шоколад показался бы невыносимо горьким.

Я вздохнул и, признавая поражение, поднял вверх руки.

– Отлично. Раз так – давай вернемся к нашему разговору. Меняю свою историю на твою.

– Так ты предлагаешь начать с меня? – с притворным удивлением осведомилась Элойн.

Сыграла целую пантомиму, прижав руку к груди, и я невольно перевел взгляд с ее лица на шею. Во впадинке между ключицами скопилось несколько капель дождевой воды, сияя в свете свечей подобно драгоценному камню.

– Именно так, – плутовато ухмыльнулся я.

Знакомое представление… Впрочем, на этот раз я предпочел бы не говорить, а слушать.

– Не сомневайся, моя история тебя поразит.

– Только сам дьявол может так поступить с бедной женщиной.

– Ты ведь слышала легенды? Некоторые из них так и говорят: Ари – дьявол.

Я изобразил волчий оскал, и моя спутница опустила уголки губ книзу, явно стараясь не расхохотаться. Ее глаза сверкнули, и твердый локоток воткнулся мне под ребра.

– Ты прекрасно знаешь, что я знакома далеко не со всеми вариантами. А те, что помню, представляют тебя не с лучшей стороны. Например – рассказ о том, как ты получил вот это. – Она указала на мой плащ и зажала складку материи между пальцами. – Вроде бы он еще сырой после дождя, однако почему у меня на руке не осталось ни капли влаги?

– Стало быть, ты желаешь, чтобы я начал именно с плаща? – поддразнил я ее. – Хочешь знать, как он мне достался? Что ж, этот рассказ позволит многое понять о моей жизни, но далеко не все. – Я пожевал губами и поднял взгляд к потолку. Сделал паузу. Пусть немного позлится.

– С начала, пожалуйста.

Элойн запрыгала на стуле, словно ребенок, предвкушающий длинную увлекательную сказку. Сказку о моем прошлом.

У меня слегка потеплело на душе.

Каждый желает, чтобы его рассказ был не пустым звуком. Для этого требуется хороший, внимательный слушатель, который будет ахать и охать в самых важных местах. Нужно кое-что еще: условный собеседник не должен осуждать ваши грехи, особенно если те переходят допустимую грань.

Именно такого слушателя я надеялся найти в лице Элойн.

– Что ж, прекрасно. С начала – значит, с начала. Позволишь мне собраться с мыслями?

Я уставился вдаль, однако не преминул лукаво покоситься на свою спутницу, и та усмехнулась:

– Сколько я слышала подобных просьб! Вот только последующий рассказ оказывался уж совсем куцым, во всяком случае – на мой взгляд. – По ее лицу расплылась озорная улыбка. – На этот раз надеюсь, что твоя история будет длинной и занимательной.

Мои щеки невольно запылали.

Негоже великому сказителю терять самообладание. Я откашлялся и сложил материю разума – сперва в два раза, а затем в четыре. Каждая грань восприятия пока оставалась девственно чистой, словно новенький холст, установленный на мольберт живописца. Идеальное пространство, которое можно расцветить любыми красками, будь то история жизни или твердая вера, что позволит преобразить окружающую действительность.

В моем случае следовало запечатлеть на каждой грани другое место и другое время. Место, ни в каком смысле не сравнимое с Этайнией. Место, которое я мог назвать домом.

Двери таверны с треском распахнулись, и на пороге появилась троица. Похоже, вновь прибывшие не ведали другого занятия, кроме как травить невинных. В центре стояла медленно приближающаяся к среднему возрасту женщина, подле нее – двое мужчин в кольчугах и белых, ниспадающих с плеч длинных плащах с узором. Золотые зазубренные кольца – символ солнца.

Пастыри…

Я тяжело сглотнул и отвернулся, продолжая незаметно посматривать в их сторону. Лицо женщины – жесткое, острое, угловатое, словно вырезали из камня. От него так и веяло холодом.

На ней было длинное бурое пальто и кожаные штаны оттенка свежих оливок, на бедре – притянувший мой взгляд клинок. Тонкая рукоять, причудливо изогнутая гарда. Меч для знати или для высших чинов.

Я нахмурился. Пастыри – церковные воины Этайнии, поклявшиеся служить высшим религиозным органам до последнего. Своих обетов они придерживались неукоснительно. Прикажи им церковный деятель сжечь человека заживо – сожгут и не задумаются, а Господь потом разберется. Подобные безжалостные фанатики представляли собой идеальный инструмент террора, поддерживающий теократический режим Этайнии.

– Боюсь, с рассказом по очевидным причинам придется повременить, – прошептал я, склонившись к уху Элойн. – Мне бы не хотелось, чтобы эти люди поняли, кто перед ними сидит. – Я печально усмехнулся и тут же помрачнел, взглянув в лицо моей прекрасной спутницы.

Элойн застыла на месте, приоткрыв рот и широко распахнув глаза. У нее на шее выступили крупные капли пота.

– Им нет никакого дела до того, кто ты есть и кем был…

Она судорожно вздохнула, склонилась над своей миской и, словно невзначай, прикрыла лицо рукой, опершись локтем о стол. Просто усталая странница, которая вдруг почувствовала себя неважно.

Я понял ее молчаливый намек и придвинулся ближе. В жилах у меня закипела кровь, и плащ взметнулся, отвечая на мое душевное состояние. Раскинув руки, я прикрыл Элойн и притянул ее к себе.

– Надеюсь, это не слишком большая вольность с моей стороны?

– Надеюсь, твоя дерзость не перейдет границ.

Ее голос дрогнул, а огонь, до того горевший в глазах, погас, и взгляд стал холодным, отстраненным.

– Трактирщик! – окликнула женщина хозяина постоялого двора.

Ну и голос… Словно острым железом по льду. Жесткий, решительный тон. Так может говорить лишь человек, облеченный абсолютной властью.

Трактирщик засуетился и, пробормотав вполголоса проклятие, замер на месте, однако уже в следующий миг взял себя в руки.

– О блюстительница Правосудия…

– Именно. – Голос женщины, словно меч, рассек надвое повисшую в зале тишину. – Час уже поздний. Ты ведь послал весточку?

Весточку?

Я покрутил это слово в уме, и у меня остался вопрос: с какой целью?

– Да, уважаемая… э-э-э…

Трактирщик заломил руки, пытаясь избежать взгляда блюстительницы.

– Мое имя не имеет значения. Сьета? Мой ранг – это все, что тебе следует знать.

Хозяин послушно кивнул и тут же указал подбородком в мою сторону. Я напрягся, сомкнув пальцы на рукояти посоха. Не стоит действовать опрометчиво. Обдумав собственный совет, я подавил усмешку. Мысль благоразумная, и все же…

Когда я соглашался с осторожным внутренним голоском?

Не успел сделать и пару вдохов, как блюстительница правосудия нависла надо мной, окинув меня презрительным взглядом. Как еще смотреть на низшее существо?

В подобной ситуации оставалось лишь одно. Совершить поступок, способный донельзя взбесить тех, кто причисляет себя к элите и считает, что в их жилах вместо красной кровушки текут золото да серебро. Я бросил на блюстительницу взгляд, каким удостаивают не воинов церкви, а деревенских девчонок, с которыми позволительно встречаться под луной.

– Господи, похоже, я благословен, коль мной интересуется дева неземной красоты.

– Если желаешь насладиться неземной красотой, взгляни в зеркало, – поморщилась блюстительница. – Ты достаточно смазлив, чтобы смотреться в него день и ночь.

Я не позволил ее едким словам стереть улыбку с моего лица. Лицедействовать так лицедействовать.

– А если я найду зеркало, в отражении которого мы поместимся вдвоем? О, это будет непревзойденная картина…

Блюстительница помолчала, затем назидательно подняла вверх жесткий, словно штырь, палец. Ткнула в висящий на груди металлический кружок с острыми выступами – нечто наподобие солнца с огненными лучами.

– Знаешь, что это? – сузила она глаза.

– Знаю.

Блюстительница коротко кивнула:

– Я удостоена железного знака самого понтифика и дарованного им меча. – Она указала глазами на зачехленный клинок и добавила, приложив два пальца к металлическому кружку: – Я уполномочена говорить от имени самого Солюса. Внимай тому, что слышишь. Ты обязан обращаться ко мне с должным почтением и отвечать на любые вопросы. Сьета.

Склонив голову, я не изменил позы. Стоит двинуться – и плащ соскользнет с плеча полуприкрытой им Элойн. Попытаешься вновь оградить ее от пристального взора – лишь возбудишь лишние подозрения.

– Ты не из наших мест. Не из Этайнии.

Я покачал головой.

Блюстительница застыла на месте, не сводя с меня глаз:

– Ах, рассказчик…

– Сказитель, – твердо ответил я, дав понять, что перед ней лучший из лучших.

Не для того я годами зарабатывал свою славу, чтобы меня смешивали с племенем бродячих сказочников.

Мое ремесло – моя кровь, дар моего народа. Я заслужил право быть первым среди равных.

Слегка расслабившись, блюстительница фыркнула и сделала шаг в сторону, пытаясь сунуть нос под мой плащ.

– Кто с тобой?

– Моя спутница. Она устала и проголодалась. Тяжелый путь без еды и воды. Она заслужила право на вечернюю трапезу в тишине и покое. – В моем голосе зазвучал металл, глаза блеснули вороненой сталью.

Блюстительница облизала губы. Явно не привыкла к подобной независимости, и мои смелые слова задели ее за живое.

Я готов был поспорить на бронзовую септу, что дурная слава ее касты и высокий ранг никому иному не позволили бы даже пробормотать под нос тихое проклятие.

Она совершила привычное движение, и меч мягко вышел из ножен, заиграв в свете свечей серебристым блеском. Узкое и острое лезвие напоминало невероятно длинную травинку. Блюстительница медленно подняла его, едва не коснувшись острием моего правого глаза.

Я даже не моргнул. Видали и не такое.

– Если я всажу в тебя клинок – ни у кого и вопроса не возникнет. Никто слова не скажет. Не успеет твоя кровь остыть, а о тебе уже забудут.

– Постыдись! Моя репутация не заслуживает подобного обращения. – Я пожевал губами, сделав вид, что глубоко задумался. – Мы могли бы исправить недоразумение. Удели мне всего десять минут наедине – а больше и не потребуется, – и ты запомнишь меня надолго.

Она побледнела, как молоденькая девушка, затем кровь бросилась ей в лицо, словно после первого в жизни поцелуя. Пастыри обменялись удивленными взглядами и оглядели зал, будто выискивая местечко, где спрятаться.

Железная выдержка изменила блюстительнице. Скривив рот в страшном оскале, она вскрикнула от ярости и, дернув мой плащ, сорвала его с Элойн.

– Плохая маскировка, баша! – ядовито процедила она.

Я вспомнил перевод Элойн. Баша… Поганец? Поганка? Значит, это не случайное оскорбление, брошенное трактирщиком, причинившим ему лишние хлопоты запоздалым посетителям. Словцо было рассчитано именно на то, чтобы уязвить Элойн. И та слышала его явно не в первый раз – иначе реагировала бы по-другому.

Тяжело сглотнув, певица посмотрела на блюстительницу Правосудия, затем перевела взгляд на меня:

– Терпеть не могу это слово…

Лицо незваной гостьи исказила жестокая гримаса, рот растянулся в ледяной ухмылке:

– А мы здесь ненавидим особ твоего рода-племени!

Во мне поднялась волна обжигающего гнева.

Похоже, один из пастырей заметил, как мои глаза загорелись, и потянулся к оружию – короткой толстой дубинке из темного дерева с окольцованным железными обручами утолщением на конце.

Блюстительница отвела меч от моего лица и уперла его острие в горло Элойн:

– Проткнуть тебя – все равно что заколоть молоденького ягненка. Все только обрадуются, узнав, кого я прикончила. – В ее зрачках зажегся опасный огонек. – И все же куда лучше будет доставить тебя на церковный суд. Публичная казнь – то, что надо. Взять ее!

7

Дьявол в алых одеждах

Ткань моего разума сложилась раз, другой. Секунды не прошло, а в мозгу у меня уже возникла дюжина граней восприятия, каждая из которых отразила один и тот же образ. Мой голос сплелся с воздушными потоками и раскатился по залу.

Вент… Эрн…

– Довольно! – выкрикнул я, поднявшись из-за стола.

Посуда на столе подпрыгнула, и пастыри невольно отступили на шаг. Казалось, даже деревянный барельеф с изображением Солюса прогнулся под тяжелой волной, вызванной моим криком.

Блюстительница словно окаменела.

– Беги! – негромко сказал я своей спутнице, однако плетение превратило эти два слога в львиный рык.

В глазах Элойн заплескался ужас – так мечутся глаза кролика, завидевшего ястреба. Я нисколько не удивился признакам охватившей ее паники: грудь певицы бурно вздымалась, веки трепетали, словно пытаясь взмахами ресниц отогнать близкую беду. Босые ноги нервно переступали по деревянной половице, и все же Элойн была не в силах сдвинуться с места.

– Беги!

Мой рев вырвал ее из состояния шока и толкнул вперед, словно штормовым порывом ветра.

Не оглядываясь, женщина бросилась к двери.

Один из пастырей попытался поймать ее за юбку, однако я схватил посох за рукоять и коротким взмахом отбил в сторону закованную в железо руку воина церкви.

Блюстительница наконец сбросила с себя оцепенение, пролаяла приказ, ткнув пальцем в сторону Элойн, и сделала выпад, целясь острием меча в мою грудь.

Грани восприятия разума мгновенно очистились и отразили новый набор образов. Я стоял неподвижно, словно могучий дуб. Куда там троице обычных служителей церкви… Мы были настолько разными по своей природе, что само пространство между мною и пастырями отталкивало их прочь.

Ан…

Формула плетения загорелась в мозгу, когда клинок медленно приблизился к моему сердцу.

Ал!

Теперь меня надежно защищал воздушный пузырь, и острие меча уткнулось в невидимую преграду. Неожиданное препятствие отбросило меч блюстительницы назад, в то время как второй пастырь взмахнул дубинкой, пытаясь нанести мне удар в голову. Воздушная стена отшвырнула и его.

Блюстительница побелела и глянула на меня так, словно впервые заметила мое присутствие. Теперь она видела меня как положено и понимала, что лицедейством тут и не пахнет. Осознала, что я – нечто большее, чем обычный странник.

– Магия! – гавкнула она, и все же в ее голосе слышался затаенный трепет.

– Причем древнейшая. Десять формул плетения, которые должен знать каждый… – Давно заученная мантра вырвалась из меня против воли.

– Дьявол…

Будто вспомнив об охватившей ее ярости, она снова ткнула в меня мечом, и тот остановился на расстоянии ладони от моего сердца. Блюстительницу еще раз откинуло в сторону.

– Меня называли и так, и еще хуже. По правде говоря, были в жизни моменты, когда я заслуживал это прозвище. – В груди разгоралось пламя, грозя сжечь меня изнутри. – Могу кое-что тебе показать.

Я распустил часть первоначального плетения, направив силу внутрь. Формула, уплотнившая пространство вокруг, теперь защищала мои внутренности. Вент – это раз. Эрн – это два.

Магические слова всплывали в мозгу, словно старые друзья. Я потянулся к сердцу, окружив его пылающим кольцом. Источник бесконечного жара… и боли. Грани восприятия теперь горели ярким огнем. Все горячее, все жарче… Меня затопил дьявольский багрянец. Вент… Я сплел огонь с собственным дыханием и выпустил воздух из легких. Эрн…

Яростное пламя страшной вспышкой вырвалось из моего рта, залив пространство вокруг. Огонь лизал воздух тонкими языками, подбираясь к лицам вооруженной троицы, и, не коснувшись никого, заставил воинов церкви отпрянуть.

Один из пастырей пробормотал нечто невнятное на этайнианском и тут же вскрикнул:

– Диавелло… Диавелло! – Ткнув в мою сторону дрожащим пальцем, попятился.

Дьявол, дьявол… Что ж, так понятнее. Пастырь прав, хотя и не совсем точен. Будь я и вправду в дьявольском настроении – здесь уже вовсю бушевал бы пожар, однако до этого пока не дошло.

Я выдохнул еще одну длинную широкую струю пламени, залившую все вокруг невыносимым светом. На миг ослепшая троица прижала руки к глазам, и я немедленно воспользовался их замешательством.

Разорвав плетения мысленным усилием, поморщился от пронзившей голову боли. Давненько не приходилось использовать три формулы разом. Быстро развернувшись, я обогнул стол, проскочил мимо ошеломленного хозяина таверны, и тот слепо поплелся за мной.

Пришлось хорошенько ударить его посохом по руке. Послышался треск – вероятно, сломалась какая-то мелкая косточка.

Трактирщик взвыл, отскочил назад и схватился за поврежденное место.

Поделом…

Я пробежал в дальний угол зала и, взявшись за перила, рывком взлетел на несколько ступенек вверх, а воины церкви уже пришли в себя и с мрачной решимостью бросились мне вслед.

Похоже, об Элойн они забыли. Отлично.

Я поднялся почти на самый верх. Там развернулся и встал, поджидая первого из пастырей. Рука скользнула в один из бесчисленных карманов плаща, нащупав внутри холодный металл нескольких треугольных битов, полученных на сдачу от трактирщика. Пришло время для нового плетения.

Голова слегка закружилась – даже пришлось стиснуть зубы. Сработала первая часть плетения, и ноги словно вросли в деревянную ступеньку. Ан… Зажав между пальцами оловянную монету, я представил, как мой вес ускоряет ее полет. Ал…

Металлический треугольник стрелой выскочил из руки и, закувыркавшись в воздухе, врезался в грудь первого пастыря, уже ступившего на лестницу. Сила плетения инерцией швырнула меня назад, и я оказался в начале коридора второго этажа.

Пастырь кубарем покатился вниз и сбил с ног своего напарника. Резко остановившись у первой ступеньки, блюстительница Правосудия перешагнула через тела рухнувших у ее ног мужчин и окинула их коротким испепеляющим взглядом. Наказания подчиненным не избежать.

Не прошло и секунды, как она двинулась ко мне.

Я не стал дожидаться, пока воинственная дама взберется наверх и удовлетворит свое самолюбие, проткнув меня мечом. Мои ноги застучали по деревянному полу коридора. На бегу я тыкал концом посоха в попадавшиеся по пути двери. Из каждой комнаты доносились раздраженные крики, постояльцы выскакивали в коридор, надеясь выместить злость на нарушителе спокойствия. В узком проходе началась толчея – что мне и требовалось. Блюстительнице пришлось продираться сквозь мешанину человеческих тел.

Дальше коридор поворачивал налево, где начиналась еще одна лестница, ведущая на третий этаж, но меня больше интересовало окно. Дешевенький одинарный переплет, рама чуть шире размаха моих плеч, тонкое стекло вздрагивает под каждой каплей дождя.

Я ускорил шаг и, добежав до окна, прыгнул. Плащ повиновался мысленным приказам, словно рука обычного человека. Встрепенувшись, как живой, он окутал меня надежным коконом, и я влетел головой в окно. Стекло разбилось с глухим треском – так ломается тонкий лед под тяжелой ногой.

Выпорхнув наружу, сразу приметил плоскую крышу примыкающего к таверне приземистого одноэтажного строения. Дождь лил вовсю. Я поджал колени, готовясь к неизбежному удару, и выбросил вперед руку, позволив посоху прокатиться по черепице. Приземление после прыжка и побег по крышам – целое искусство. Сила инерции падения, как правило, приводит несведущего человека к печальному итогу, и все же инерция – ваш самый надежный помощник.

Я сгруппировался и приземлился под углом, стараясь не удариться пятками, и тут же совершил плавный кувырок. Основной удар приняла на себя поясница, от которой боль растеклась по всему позвоночнику, однако я сразу поднялся на ноги и подобрал скатившийся к краю крыши посох.

Следующая крыша далековато – не допрыгнешь.

Мысленно измерив расстояние, я взглянул вниз. Что тут есть полезного? Ага, тележка уличного торговца. Поверх натянут небольшой кусок брезента, под которым продавец обычно укрывается от лучей палящего солнца. Товар уже убрали, так что, похоже, серьезного ущерба бедняге не нанесу.

Из разбитого окна неслась густая брань на этайнианском наречии.

Я обернулся, послал в окно смущенную улыбку и в знак благодарности приложил ко лбу два пальца. Удостоверившись, что блюстительница бессильно наблюдает за моим побегом, оттолкнулся от крыши и плашмя рухнул на землю – во всяком случае, именно так показалось преследовательнице.

Спружинив под моим весом, брезент затрещал и треснул по швам, и я, чертыхнувшись, скатился вниз. Схватился за край навеса, пытаясь устоять на ногах.

Опрометчивое решение!

Тележка немедленно перевернулась и грянулась о каменную мостовую. Зашипев от раздражения, я закрутил головой. Где же Элойн?

На улице ни души.

Впрочем, такой впечатляющий полет наверняка привлек внимание. Меня вот-вот начнут разыскивать, и следы рано или поздно приведут в «Три сказания».

Мои книги… Сердце сжали ледяные пальцы и не отпускали до тех пор, пока не заныло в груди. Дыхание участилось, стало мелким и поверхностным. Рябь уляжется – просто надо обождать. Уроки далекой юности…

Наконец удалось набрать полную грудь воздуха. Пробравшись между домами, я вышел на главную улицу, удерживая в уме лицо Элойн во время выступления в таверне Дэннила. На нем разум и сосредоточился, разбивая образ на бесчисленные мелкие фрагменты. Певица словно смотрела на меня из разбитого окна, в каждом из осколков которого отражались ее черты.

Страх за сохранность собранных мною легенд утих, и я взял себя в руки. Добравшись до конца улицы, взвесил риски: стоит ли начинать новое плетение? Дождь продолжал шелестеть, заглушая посторонние звуки, – так опасность вовремя не обнаружишь, однако и сворачивать сейчас материю разума тоже небезопасно.

Тень ее возьми, куда же девалась Элойн? Что она говорила? Любит дождь… Я осмотрелся вокруг. Далеко певица уйти точно не могла. От комнаты в «Трех сказаниях» не отказывалась – в конце концов, именно там она давала представления.

Каждое здание в Этайнии имело плоскую крышу со стоками для дождевой воды. В хорошую погоду там принимали солнечные ванны. На крыше «Трех сказаний» с равным удовольствием можно было и помокнуть, и позагорать.

Дай бог, чтобы мои предположения оправдались. Я поспешил к таверне. Колючие капли дождя жалили меня в лицо, словно стеклянное крошево, и я добежал до места в мгновение ока. Оглянулся. Ни пастырей, ни блюстительницы.

Повезло… Я ворвался в таверну, поскользнувшись на входе, и в полной темноте разглядел на полу влажную дорожку. На всякий случай наклонился и тронул половицы пальцем. И правда мокро.

Похоже, Элойн только что вернулась. Собирает вещи, готовится бежать? Или все же забралась на крышу? Решив надеяться на лучшее, я затопал по лестнице.

– Эйо диавелло…

Я застыл на полушаге и затаил дыхание, хотя после пробежки воздуха и так не хватало.

Из двери позади стойки бара показалась смутная фигура, устало протирающая заспанные глаза.

Еще не приспособившись к темноте, я уже знал, кто меня встречает.

– Дэннил…

– Мадре де… – Он осекся и подошел ближе. – Ты?

Я кивнул.

Трактирщик зевнул, прикрыв рот.

– Что-то случилось? Не понравилась кровать? Или комната? Да нет, быть того не может – я выделил тебе лучший номер в таверне. – Он снова зевнул и развел руками. – Никак не могу уснуть. Обычно бессонницей не страдаю. Уберусь вечером – и падаю без сил. Так в чем, говоришь, дело? Никак, женщина? – понимающе понизил он голос.

– Дело всегда в женщине, – невозмутимо ответил я.

– Да, с ними сложно. Эх, плохо без Риты – вот кто точно дал бы тебе подходящий совет.

Я предположил, что советы его покойной спутницы наверняка предназначались бы не мне, однако спорить не стал.

– Мне лестна твоя забота, но я должен тебе кое-что сообщить.

Дэннил нахмурился.

– Насколько ты ценишь свое заведение? Что для тебя значат теплые вечера и проходящие здесь представления? Кстати, что о них скажешь?

Вдруг его ответ совпадет с моими ожиданиями?

– Знаешь, на чем стоит эта таверна? – Дэннил обвел рукой зал. – На сказаниях. На трех сказаниях.

Я навострил уши.

– Когда-нибудь тебе их поведаю. Все три. Рита как-то заметила, что таверна настолько хороша, насколько хороши ее хозяева, насколько толковы те люди, которых они нанимают. – Толстяк раздулся от гордости. – Вот потому у меня самое лучшее заведение в стране. Мои работники значат для меня очень многое.

А не кривит ли он душой? Попробуем выяснить…

– Сегодня вечером мне испортила прогулку блюстительница Правосудия, – обронил я и замолчал.

Дэннил шумно засопел, однако ничего не ответил.