Другие слёзы. Сказка для детей, но не только…

Высоко-высоко виднелось подающее надежду небольшое окошко. В нем были голубизна маминых глаз, ее любовь ко мне, ее молитва за меня, глупого. И всё мое существо устремилось туда.

Найдя небольшое углубление в стене, я уперся в один его край ногой, нащупал выступы для опоры рук и приподнялся. Уперся второй ногой в противоположный край, снова стал нащупывать места, где можно было бы зацепиться руками. С трудом, но нашел. Еще рывок. Таким образом я поднялся на метра два, но на следующем шаге рука соскользнула, и я полетел вниз.

Больно. Но что эта боль в сравнении с душевными муками, терзавшими мое сердце?!

«Сам во всем виноват! – говорил я себе. – Дурак! Дурак! Дурак! Как можно быть таким равнодушным ко всем своим близким и даже к собственной жизни?! Равнодушным к правде!!! Будь проклят этот интернет! Он сделал из меня бездушного раба! Чей я раб? Кому я служил всё это время?! И врал, и изворачивался, и не щадил родных ради этого поганого удовольствия! А теперь как мне освободиться от этого рабства, если я стал равнодушен ко всему настоящему?»

Я орал так, что каменное пространство вокруг наполнилось эхом, загудело и задрожало, но я не прекращал свои дикие вопли. Сердце изливалось наружу, не жалея себя, ему было тесно у меня в груди, оно искало кого-то, кто облегчит страдания: «Мама, прости меня, глупого!»

Вспомнив маму, я представил, как она молилась, и сам закричал: «Господи Иисусе! Спаси меня!»

Эхо в моем мешке закружилось вихрем и вырвалось наружу. Стены затряслись, стали трескаться, множество камней посыпалось со всех сторон. Я стоял на коленях среди безудержного камнепада и не уворачивался от него. Каждый удар, нашедший меня, воспринимался как справедливое наказание. Сотни мелких камней словно душем окатили меня, но ни один большой не долетел до этого, уже смирившегося с заслуженной смертью тела.

Пыль залепила глаза, и я зажмурил их. Вскоре ощутил, как вибрация стихает, монолитный грохот рассыпается на множество отдельных звуков падающих одиночных камней. Вот последний камушек процокал по рухнувшим собратьям и ударил меня в кисть правой руки, как бы говоря: «Действуй! Чего спишь?»

Воцарившаяся наконец тишина была похожа на ангельское пение. Я боялся открыть глаза, а в голове звучало: «Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя!»

Ресницы слиплись от пыли, как после долгого болезненно-тяжелого сна, и не желали размыкаться, но чувствовалось, как теплые солнечные лучи успокаивают и обнимают. Слава Богу! Спасен! Но пока точно не дома. Порывистый ветер бил в лицо, донося аромат свежескошенной травы.

Насилу осмелился взглянуть на это удивительное место. Прямо передо мной в обрамлении густого леса простиралась большая поляна, полная цветущих ромашек. Буйное разнотравье послушно ложилось перед стареньким дедушкой, ловко орудующим косой. Всё вокруг благоухало спокойствием, размеренностью и каким-то пока недоступным для меня глубинным смыслом.

«Дедушка недалеко, – думал я, – неужели он не слышал ни обрушения камней, ни моего крика?» Обернулся, чтобы увидеть, что осталось от каменного мешка, но, как ни странно, за спиной продолжалась всё та же трепетная ромашковая поляна. В недоумении я сделал шаг, и с ботинок посыпалась каменная крошка, подтверждающая истинность последних событий.

– Здравствуйте! – громко обратился я к дедушке. Старичок услышал. Он отложил в сторону косу и по-молодому бодро устремился ко мне. Никогда в жизни я не встречал такого светлого, доброго лица!

– Радость моя! А я заждался тебя, – сказал дедушка и запричитал, на ходу осеняя себя крестным знамением: Слава Богу! Слава Богу! Слава Тебе, Господи!

Его любящие глаза излучали неподдельную радость от встречи со мной. Со мной, таким равнодушным, лживым и глупым! Это я почувствовал настолько отчетливо, что захотелось упасть на колени, уткнуться в его старческие руки и плакать, плакать, плакать, пока не выльется в слезах вся моя грешная душа.

– Поплачь, сынок, поплачь. – Старичок тоже встал на колени, обнял меня и долго гладил по голове, словно своего родного ребенка.

                                 * * *

Кристина слушала Сергея, и ей казалось, что речь идет о ней самой. Это она грешит и придумывает себе тысячи оправданий. Это она верит в собственные лживые объяснения, игнорируя совесть. Это она спускается на самое днище своей заблудшей души. Это она стенает и кричит от безысходности, страха и отчаянья. Это она находит наконец утешение в покаянных слезах.

На картонно-непроглядном небе начали появляться редкие тусклые звезды, осторожно выплыла желтая луна.

Сергей тяжело вздохнул; в глухой давящей тишине было слышно, как он сглотнул подкативший к горлу комок. Дети, утомленные насыщенным событиями днем, уже спали. Глядя на их милые лица, не хотелось думать о плохом, но всё же думать было нужно.

– Наверное, это тот же старичок, что встретил и нас. Он проводил тебя до моста Неведения? – спросила Кристина.

Сергей кивнул и добавил:

– Странно. Почему мост называется мостом Неведения?

– Старец объяснил, что, пока мы не увидели свое неведение, нам кажется, что мы всё в своей жизни знаем и понимаем. Думаю, поэтому и нужен нам был провожатый к этому мосту. В реальной жизни мы смиримся с тем, что что-то не знаем, только тогда, когда рядом будет тот, кто мудрее нас, – задумчиво ответила Кристина.

– Да, это так, к сожалению. Даже когда меня обличали в моей неправоте, я не хотел слушать, – Сергей грустно взглянул на спящих детей, – неужели и они нуждаются в том, чтобы попасть сюда?!

– Не знаю, как они, но старший, Алёша, как видно, нуждается. Возможно, твоя история поможет найти его. Я чувствую, что он жив.

– Думаю, и да, и нет одновременно, – ответил Сергей и продолжил свой рассказ.

– Старичок мой дал ответы на многие вопросы, но каждый его ответ рождал в голове множество других недоумений. Лишь одно я понял совершенно определенно: я слеп! Я не вижу существующей реальности, а только свои желания и тщеславные мечтания, а сюда попал, чтобы прозреть.

«Ты можешь остаться здесь навсегда, – сказал мне старец, – если, как и прежде, изберешь позицию равнодушия и снова скажешь свои любимые слова: „Разве от меня что-то зависит?“»

Надо заметить, что эта фраза действительно часто слетала с моих губ, когда я просто не хотел или боялся брать на себя ответственность за решения. Но откуда это было известно старцу, остается загадкой.

Он привел меня к реке и предупредил, что опасно долго оставаться возле моста Неведения. Нужно набраться решимости ступить на него и перейти через реку Желаний на берег Познания, а там следовать всё время вверх по течению, только так можно вернуться домой.

Вот уж где точно можно уснуть навечно, так это в равнодушии возле моста Неведения! Я с огромным трудом оторвался от обычной для меня спячки и тяжелыми, словно каменеющими ногами шагнул на мост. Сделал несколько шагов. Показалось, что сонливость прошла и перейти реку Желаний не составит большого труда. Но вдруг в голове стали всплывать образы любимых мечтаний, нереализуемых планов или просто компьютерных игр. Возникшая перед глазами виртуальная реальность, как и прежде, легко овладела мною. Я и не пытался сопротивляться порыву прыгнуть с моста и предаться своим желаниям, ведь там была моя привычная стихия. Если бы я раньше знал, что в ней можно заживо сгнить! Но я этого не знал… И потому прыгнул не раздумывая.

Оказавшись в бурлящем потоке, я моментально погрузился на самое дно, как если бы был с камнем на шее. Тело отчего-то перестало подчиняться мне, хотя сознание ни на минуту не отключалось – оно просто стало вязким, мутным и до крайности медлительным.

Сильнейшее течение поволокло мою безвольную бренную оболочку. Она ударялась о камни, бороздила лицом песчаное дно, переворачивалась через голову и снова ударялась. Я ничего не мог сделать, но всё осознавал и всё чувствовал: как вода заполнила легкие и все мои внутренности, а также боль от ударов и неимоверных переворотов. И вот ощутил мерзкий запах от чего-то мягкого, во что уперлась моя бедная голова. Поток подхватил меня с новой силой, опять перевернул, и я уткнулся носом в лицо мертвеца. Рвотный рефлекс вскипел внутри, но я не мог управлять своим телом, а только с ужасом смотрел на белые опухшие щеки, расплывшийся нос, продавленные скулы. И вдруг глаза мертвеца раскрылись и уставились на меня каким-то странным и почему-то знакомым взглядом. В мертвых, затянутых пеленой зрачках, как ни удивительно, пылал огонь азарта и охваченности внутренними виртуальными впечатлениями.

К моему облегчению, поток понес меня дальше. Не знаю, сколько времени продолжался этот придонный полет. Чувства страха и отвращения притупились, а острая боль от ударов растеклась по всему организму. Вдруг течение стихло, и стремнина Желаний выплюнула меня в тихую заводь. Отвратительная беспомощная туша, которая когда-то называлась Сергеем, медленно погрузилась в илистое дно и наконец остановилась.

Вода здесь была намного теплее, и еще живому сознанию подумалось, что, если сейчас она закипит, я сварюсь заживо, но выбраться даже не попытаюсь. Не только потому, что руки и ноги не подчиняются мне, но в первую очередь потому, что мне всё равно.

Безразличие ко всему, что не доставляет удовольствий, давно овладело мною, но я не предполагал, насколько оно мерзко и неотвязно.

Сердце ныло и рвалось наружу, оно тянуло этот безвольный мешок с костями – мое тело – наверх, на свободу, а мой ум, как всегда, предал меня: он повиновался старым привычкам и стремлениям, а не мне. Услужливо оправдывая бездействие и равнодушие, он снова говорил: «А смысл? Разве от меня что-то зависит? Зачем выбираться отсюда, когда есть занятие поприятней?» И ум, спасаясь от пугающей реальности, нырял в бездну воображения, перенося меня в любимые мечты, привычные компьютерные игры или соцсети с бесконечными новостными лентами. И я терялся в них, забывался, время перестало существовать для меня, не чувствовал ни усталости от мечтаний, ни насыщения от игр, ведь тело спокойно лежало в мягком иле, опутанное скользкими водорослями.

Я отчетливо увидел, как стал бело-серым и покрылся трупными пятнами, но равнодушие снова включило свою песню: «А смысл выбираться? Разве от меня что-то зависит?» Сердце ответило острой болью и опять отступило, не в силах спорить с главенствующим умом. Но, отступая, оно прошептало едва слышно: «Маму жалко».

Я подумал о маме, эта мысль на мгновение вытеснила виртуальную реальность из одурманенного сознания, и я услышал ее голос. Это были слова молитвы. Я не понимал их, но не возникало и доли сомнения, что это именно молитва, мама молится обо мне. «Помоги мне, Господи, по молитвам моей мамы!» – прошептал я и, к своему удивлению, обнаружил, что губы зашевелились.

Я попытался двинуть рукой. Окатило чувство, будто очень долго спал в одной позе, и всё тело затекло, занемело. Уперся руками в дно, согнул одну ногу – противные покалывания яростней забегали по конечностям, как бы заставляя еще и еще разминать омертвевшие от безделья мышцы. На четвереньках с неимоверным усилием я шагнул раз, другой, третий. Вдруг сильнейшая усталость навалилась на меня и заставила снова рухнуть в колыхающиеся водоросли. «Здесь появилось течение», – подумал я, и эта мысль благоухала надеждой.

«Господи, помоги!» – снова прошептал я и поднялся на четвереньки, подталкиваемый мыслью о маме. «По молитвам моей мамы помоги мне, Господи!» – повторял я и делал шаг за шагом.